В статье представлена философская дискуссия по одной из древнейших проблем теории перевода – непереводимости. В работах мыслителей ХХ в. обсуждается сущность проблемы, а предметом дискуссии становятся характер, причины и границы  непереводимости.

The paper presents the philosophical discussion of one of the oldest problems in the theory of translation - the untranslatability. In the works of thinkers of the twentieth century, the essence of the problem is discussed. Discussions focus on the nature, causes and limits of the interlingual translation. 

Ключевые слова: философия переводa, непереводимость, философия ХХ в

Key words: philosophy of translation, untranslatability, philosophy of the 20th century.

Проблема невозможности перевода отдельных слов, выражений и целых текстов, а также попытки объяснения этого феномена и поиск путей преодоления непереводимости занимали умы мыслителей и переводчиков-практиков с момента зарождения перевода как межъязыковой посреднической деятельности. Эту мысль четко сформулировал один из ведущих европейских теоретиков: «В тысячелетней полемике по переводческим проблемам нет вопроса, который бы обсуждался интенсивнее и ставился противоречивее, чем теоретическая и практическая возможность или невозможность перевода» [Коллер 2004, 159]. В данной статье мы хотели бы представить фрагмент философского обсуждения проблемы непереводимости, фокусируя внимание на трудах мыслителей ХХ столетия.

Кратко опишем переводческую ситуацию, на фоне которой происходила дискуссия. В начале столетия к переводческой деятельности обращаются крупные общественные деятели, писатели и поэты, возникают своего рода соревнования переводчиков. Переводятся как классические, так и современные авторы, литература детская и научно-техническая. К этому времени в европейских языках устанавливается литературная письменная норма, формируются представления о типах текста и нормах их перевода. Авторитет нормы воздействует на перевод, и разрабатываются новые требования к его качеству [Алексеева 2004, 101]. Переводчики сознательно не сохраняют индивидуальный и национальный колорит оригинала, приспосабливая его к требованиям принимающего языка, поскольку «литературная норма стала эстетическим идеалом» [Там же]. Такое понимание нормы перевода оценивается некоторыми современными учеными как шаг назад, как признак снижения качества перевода, связанного с ростом популярности идеи непереводимости: «Продолжающееся снижение общего уровня переводческой культуры – причем не только в “массовой” прозаической продукции, но, в известном смысле, и в поэзии, несмотря на усилия многих талантливых и даже выдающихся писателей, – было связано с широким распространением идеи “непереводимости”, о которой в разной форме и в разной степени говорили и писали многие. То отношение к переводу, которое во времена Фета было мнением одного мастера, воспринималось теперь как нечто само собой разумеющееся, входило как составная часть в “стиль эпохи”» [Топер 2000, 111]. Сходную точку зрения находим и у других теоретиков перевода: «для начала ХХ века характерно обращение теоретиков и филологов к проблеме переводимости, точнее, признание непереводимости как чего-то само собой разумеющегося» [Сдобников, Петрова 2006, 48][i]. Нельзя сказать, что все придерживались данной позиции, однако она была чрезвычайно распространена в Европе первой половины ХХ в. Исследования, затрагивающие данную проблему, раскрывают ее фрагментарно, освещая взгляды отдельных мыслителей, поэтому представляется целесообразным восстановить целостную картину дискуссии в историческом срезе.

Открывают дискуссию итальянские мыслители: Бенедетто Кроче – работой 1902 г. «Эстетика как наука о выражении и общая лингвистика» [Кроче 1993], Луиджи Пиранделло – эссе 1908 г. «Художники, актеры, переводчики» [Пиранделло 1960], и позже Джованни Джентиле – книгой «Философия искусства», - изложивший свое понимание проблемы в главе «Правда и неправда переводов» [Джентиле 1920].

По мнению Кроче, художественные произведения непереводимы в силу присущей им особой – эстетической формы, которую невозможно воспроизвести в переводе. Каждое произведение уникально, средствами другого языка и в иной форме можно только создать новое. Транслированные на другой язык художественные тексты он делит на несколько категорий: 1) «ужасные верные» – буквальные переводы, пригодные для изучения оригиналов, своего рода комментарии оригинала; 2)  «прекрасные неверные» – фактически новые тексты, творения другой души; 3) «ужасные неверные» – неудачные попытки передать эстетическую форму исходного текста. Не подлежит переводу и философская проза, поскольку знаки, символы и понятия и здесь обладают особой эстетической формой: «Платон и Августин, Геродот и Тацит, Джордано Бруно и Монтень, строго говоря, непереводимы, поскольку никакой другой язык не может передать колорит и гармонию, звучание и ритм их языка. Такие писатели, как и поэты, требуют вос-создания, которое даст им вторую жизнь в их особом непереводимом звучании» [Зверева 2012, 147][ii]. Однако вторичный текст не равен оригиналу. Согласно Кроче, перевод, подобно процессу чтения, упрощает оригинал и неизбежно привносит личностные ассоциации переводчика.

Эту же мысль развивает Пиранделло: переведенное произведение не может не отразить индивидуальность переводчика. Любой перенос исходного текста, будь то его иллюстрирование, воспроизведение на сцене или средствами другого языка, изменят его суть и форму. Подобно тому, как дерево, пересаженное на другую почву с иным климатом, теряет прежнюю листву и рождает другие плоды, текст при переводе сохранит смысл, но утратит свою художественную форму и гармонию слов. Согласно Пиранделло, все без исключения художественные произведения невоспроизводимы, какими бы ни были формы их воспроизведения; неповторимость любого творческого акта заложена в индивидуальности автора.

 Джентиле распространяет этот постулат на все типы текстов, поскольку любой перевод представляет собой интерпретацию. Сам текст открыт и предоставляет неограниченные возможности истолкований, в том числе для интерпретаций переводчика. Правда, через череду этих интерпретаций создается возможность понять и открыть прелесть исходного творения.

Итак, переводя текст, переводчик пропускает его через себя, а значит, присваивает, и иноязычный читатель имеет дело лишь с его воссозданием (Кроче), исполнением (Пиранделло) или интерпретацией (Джентиле). Непереводимость, в работах итальянских мыслителей начала столетия, связывается, таким образом, с неповторимостью оригинала. Она заложена в любом тексте изначально и позволяет перенести его лишь с определенными изменениями, границы которых очерчены спецификой исходного текста и индивидуальностью переводчика.

Менее категоричную позицию по отношению к возможностям перевода занимает Вальтер Беньямин. Во вступительной статье «Задача переводчика» к переводу «Парижских картин» Бодлера (1923) он излагает свое видение проблемы. Беньямин выявляет три аспекта ее рассмотрения: социологический (найдется ли подходящий переводчик для конкретного произведения),  онтологический (допускает ли произведение перевод – степень его переводимости) и переводческий (нуждается ли оно в переводе). Переводимость, по мнению автора, – это закон, управляющий переводом, но относящийся к сути самого произведения и являющийся одним из его основных свойств. С каждым переводом жизнь оригинала расцветает все полнее, ширится и зреет, но никогда не достигает окончательной зрелости. Беньямин выделяет в любом тексте ядро, которое представляет собой нечто непереводимое. «Его нельзя передать, потому что отношение содержания к языку в оригинале совершенно иное, нежели в переводе … В любом языке и его произведениях в дополнение к тому, что может передаваться, остается что-то непередаваемое» [Беньямин 2002, 106]. Кроме того, Беньямин впервые указывает, не вводя сам термин, на степень переводимости, которая коренится в самом качестве произведения: «Перевод касается смысла оригинала мимолетно и лишь в одной бесконечно малой точке, чтобы следовать своему собственному  пути в соответствии с законом верности свободе языкового потока... Чем ниже качество и достоинство его языка, чем сильнее в нем элемент сообщения, тем меньше перевод получает от него, покуда тяжеловесное преобладание смысла, которое далеко не служит рычагом совершенствования перевода, не сводит последний на нет. Чем выше уровень оригинального произведения, тем более оно переводимо даже при самом мимолетном прикосновении к его смыслу» [Там же]. Задачу переводчика он видит в том, чтобы «снять на родном языке чары чужого с чистого языка, вызволить его из оков произведения путем воссоздания последнего». Свой язык должен прийти в движение под мощным воздействием иностранного, что приведет к расширению его собственных границ. Таким образом, осознавая пределы перевода, мыслитель констатирует и возможность трансляции. По Беньямину, «переводимость» одновременно относительна (существует непереводимый остаток) и прогрессивна (посредством переводов границы языка могут расширяться). С этой точки зрения непереводимость есть невозможность абсолютного перевода.

Дальнейшее осмысление феномен непереводимости получил в работе Хосе Ортеги-и-Гассета «Блеск и нищета перевода» (1930). С одной стороны, Ортега выявляет трудности трансляции и называет перевод утопическим занятием, неосуществимым намерением, но, с другой, не отрицает его возможности и существования блестящих переводов. Непереводимость он связывает с типом текста: «существует два вида сочинений: те, что переводить можно, и те, что нельзя... книги по точным и естественным наукам все-таки можно переводить ... Если мы переводим произведение поэтическое, то перевод таковым не является, скорее, он приспособление, техническое средство, приближающее нас к оригиналу и не претендующее на то, чтобы его повторить или заменить» [Ортега-и-Гассет 1991, 349]. Ортега-и-Гассет полагает, что в последнем случае требуется не один перевод, чтобы приблизиться к его идеальному состоянию: «Невозможно, по крайней мере в большинстве случаев, приблизиться к оригиналу сразу во всех измерениях. Если мы хотим создать представление о его художественных качествах, мы должны отказаться почти от всей материи текста, чтобы передать его формальное изящество. Поэтому, вероятно, следует разделить работу и сделать несколько различных переводов одной и той же вещи в соответствии с теми гранями, которые мы хотели бы точно передать» [Там же]. Таким образом, непереводимость  временна и ограниченна (касается только отдельных типов текста). Решение проблемы, в частности, – в привлечении к широкой переводческой деятельности как можно большего числа литераторов: «Вообще каждый писатель не должен пренебрегать трудом переводчика и наряду с самостоятельным творчеством давать переводы античных, средневековых и современных произведений. Необходимо возродить престиж этой работы и считать ее умственным трудом первого порядка. Поступи мы так, перевод превратился бы в дисциплину sui generis, которая в ходе постоянного усовершенствования выработала бы собственную технику, способную чудесным образом расширить круг наших представлений» [Там же].

Эту мысль поддерживает один из значительных итальянских мыслителей 20-30-х гг. ХХ в. Антонио Грамши. Грамши ставит проблему переводимости касательно философского и научного языка: «Нужно решить следующую проблему: является ли взаимная переводимость различных философских и научных языков “критическим” моментом для всякого мировоззрения, или только для философии практики (органически), и только частично свойственным другим философским направлениям» [Грамши 1991, 58]. Он приходит к выводу, что переводимость есть изначальное свойство любого развитого языка, как части и средства выражения мировой культуры: «Великая культура переводима на язык другой великой культуры, то есть великий, исторически богатый и сложный национальный язык способен воссоздать в переводе любую другую великую культуру, являясь, таким образом, средством выражения мировой культуры» [Грамши 1991, 37]. Переводимость обладает ограниченным (семантически) и, в то же время, прогрессивным характером, будучи способна нарастать, обретать полноту: «Эта переводимость, естественно, не является “совершенной” во всех, даже немаловажных деталях (но какой же язык точно переводится на другой? Какое отдельное слово точно переводится на другой язык?), она, однако, “совершенна” по своей сути. Возможно также, что одна из культур действительно выше другой, но почти никогда в том, на что претендуют их представители и фанатичные ученые, и почти никогда в целом реальный прогресс культуры не происходит вследствие сотрудничества всех народов, вследствие национальных “толчков”, но подобные толчки почти всегда касаются определенных видов культурной деятельности и определенного круга проблем» [Грамши 1991, 59–60]. Поэтому для распространения философских и научных новаций «вопрос о средствах языкового выражения и языках “технически” должен быть выдвинут на первое место» [Там же]. Грамши так же, как Беньямин и Ортега-и-Гассет, высказывает мысль о временном характере непереводимости, о «работе над переводимостью» как насущной потребностью культуры, поскольку это влечет за собой развитие культуры конкретного народа, «народного мышления» и науки.

В 40 – 50-е гг. ХХ в. наступает перерыв в дискуссии, и с новой силой она возрождается в 60 – 70-е гг. Своеобразное отражение данная проблематика находит в работах деконструктивистов (Жак Деррида, Мишель Фуко, Поль де Ман), которые заявили, что переводимость как передача смысла – не что иное, как проблема философская: «translatability as transfer of meaning is the very thesis of philosophy» [Нираньяна 1992, 55]. По Деррида, язык – это постоянный диалог отсутствия и присутствия, благодаря которому осуществляется коммуникация. Перевод, соответственно, трактуется им как непрерывный процесс модификации языка текста оригинала. Он всегда и возможен, и необходим. Перевод является моментом роста оригинала. Однако при трансляции любых текстов сохраняется непереводимый остаток – «неприкосновенное», то, что «остается от текста, когда из него извлечен поддающийся передаче смысл, когда передано то, что можно передать» [Деррида 2002, 46]. Следовательно, переводимость неизбежна, но ограниченна. Мера переводимости колеблется в пределах того, что следует передать, не всегда совпадающих с тем, что можно передать вследствие слияния, неразрывности смысла и формы слов: «Подлежащее переводу в священном тексте, чистая его переводимость, вот что дало бы в пределе идеальную меру любого перевода. Священный текст назначает переводчику его задачу, он священен, поскольку заявляет о себе как о переводибельном, просто переводибельном, подлежащем переводу, переводоподлежащем, что не всегда подразумевает непосредственную переводимость в обыденном, отринутом с самого начала смысле. Возможно, следует разграничивать переводибельное и переводимое. Чистая и простая переводимость – это переводимость священного текста, в котором смысл и буквальность более уже не различимы, образуя тело уникального, незаменимого, нетрансферабельного, “истины в своей материальности”... Никогда не бывает более переводибельного, но из-за этой неразличимости смысла и буквальности чистое переводибельное может заявить о себе, выдать себя, предоставить себя переводу под видом непереводимого... И поскольку никакой смысл не дает себя отделить, переместить, перенести, перевести в другой язык как таковой (как смысл), он тут же заказывает перевод, от которого он, кажется, отказывается. Он переводибелен, но непереводим» [Деррида 2002, 36]. Таким образом, любой текст подлежит переводу, но на этапе воспроизведения осознается его невоспроизводимость. В результате читатель имеет дело лишь с интерпретацией оригинала. Границы интерпретации конкретного текста и составляют границы его переводимости.

Продолжая дискуссию, Поль де Ман также касается непереводимости на этапе воспроизведения. Подробно комментируя работу В. Беньямина «Задача переводчика», он обращает внимание на  возможность трактовки самого заглавия «Die Aufgabe des Übersetzers», как «Капитуляция переводчика» [Де Ман 1986, 80], и приходит к констатации непереводимости, порождаемой множественностью смыслового потенциала исходного текста. Де Ман считает нереализуемым требование верности перевода оригиналу во всей его исходной многозначности в материале другого языка.

По мнению Поля Рикера, межъязыковая передача текста возможна всегда, а непереводимость обусловлена «невозможностью найти идентичные средства выражения одной и той же мысли, чтобы адекватно передать ее смысл. Нам не дано выйти из этого замкнутого круга, и слишком часто своими дополнительными объяснениями мы не устраняем недоразумение, а лишь усугубляем его» [Рикер 2000].  Переводчик пытается преодолеть сопротивление исходного текста, вырваться за границы своего языка, опираясь на презумпцию общности языков, заранее понимая, что при трансляции так или иначе  часть смысла ускользает и возникает другой текст. И все же: «Хотя теоретически перевод и представляется делом невыполнимым, он ... осуществим практически; однако за это приходится платить нашими сомнениями относительно верности/неверности источнику» [Там же]. Таким  образом, Рикер перемещает акцент с теоретической возможности перевода на полноценность воспроизведения исходного текста.

Во второй половине прошлого столетия непереводимость исходного текста становится также предметом дискуссии в рамках герменевтики. Размышляя над проблемой перевода и его возможностями, Фриц Пэпке отмечает, что в основе этого вида человеческой деятельности лежит понимание, причем обусловленное индивидуальным опытом: «Каждый текст обладает своей неповторимой индивидуальностью ... Тот, кто переводит тексты, должен их сначала понять» [Пэпке 1986, 103]. Понимание как единичный акт интерпретации, пронизанный индивидуальными особенностями, достигается через толкование и исходно свойствен переводу. Первоначально текст является чужим, переводчик осознает эту чуждость текста и вырабатывает предварительное понимание, затем на основе общего чужое расплывается и текст осваивается. Исходный и переводной тексты выступают как единое целое. Но из-за отсутствия оригинальной среды смысл вторичного текста намного уже: «переведенное предложение  ... – все равно, что карта в сравнении с ландшафтом» [Гадамер 1991, 59]. В работе «Актуальность прекрасного» (1977) Ганс-Георг Гадамер описывает противоречия между достижением понимания и неизбежностью отступлений при толковании: «Слово имеет значение отнюдь не только в системе или в контексте, само его нахождение в контексте предполагает, что слово никогда нельзя отделить от той многозначности, какой оно обладает само по себе, – даже если контекстом ему придан однозначный смысл. Смысл, присущий данному слову в данном речевом событии, как видно, не исчерпывается наличным смыслом, присутствующим здесь и теперь. Здесь и теперь присутствует еще нечто, и в присутствии всего многообразия соприсутствующего заявляет о себе живущая в речи порождающая сила» [Там же]. Таким образом, непереводимость – это осознание неизбежности потерь при понимании и толковании подлежащих переводу значений и созначений слов, перенесенных в иную речевую среду, – потерь, ведущих к упрощению смысла переведенного текста.  

Идея о влиянии внеязыковой среды на понимание исходного текста была, в частности, сформулирована Михаилом Бахтиным: любое высказывание «обрамлено и отграничено сменой речевых субъектов, и оно непосредственно отражает внесловесную действительность (ситуацию)» [Бахтин 1986, 453]. Оно содержит конкретный смысл, который интегрирует не только формальные элементы языка, но и экстралингвистическую реальность. В результате возникает индивидуальное, авторское, неповторимое произведение, его смысл понятен только в определенной коммуникативной ситуации: «Всякое конкретное высказывание – звено в цепи речевого общения определенной сферы» [Бахтин 1986, 462]. При переводе вырванное и перенесенное в другую действительность высказывание транслируется средствами языка перевода для другого адресата с учетом иной экстралингвистической ситуации, что и создает своего рода ситуацию непереводимости – недопонимания перевода, точнее, иного понимания переведенного текста иноязычными читателями: «Проблема непереводимости действительно стоит, например, перед переводчиками на иностранные языки Гоголя или Лескова… Если предположить, что текст воздействует на дух или через душу, или через разум, то получается, что перевод и оригинал романа должны производить сходное впечатление на эмоциональную составляющую… Тут все дело в сложности передачи русской душевной составляющей средствами другого языка, которая нужна… чтобы перевод шел через душу к духу» [Бахтин 1993, 285]. На этапе воспроизведения встает проблема раскрытия национальной специфики, элементов духовной культуры средствами языка перевода: русских обычаев и нравов, особенностей национальной психологии, моральных установок, оценочных стереотипов и др. Иногда отобразить их не позволяет ни широкий, ни узкий контекст, поэтому исходный текст и переведенный текст производят различный коммуникативный эффект на читателей.

Своеобразная трактовка природы непереводимого излагается в работах Юрия Лотмана, и связана она с введенным им понятием семиосферы – семиотического пространства, охватывающего различные знаковые системы. Язык представляет собой особый код со своей историей. В работе «Внутри мыслящих миров» (1990) он отмечает:  «поскольку в большинстве случаев разные языки семиосферы семиотически асимметричны, т.е. не имеют взаимно однозначных смы­словых соответствий, то вся семиосфера в целом может рассматриваться как генератор информации» [Лотман 2000, 255]. В условиях общения пересекаются языковые пространства говорящего и слушающего. Отправитель и получатель информации в межъязыковой коммуникации имеют разные коды, пересекающиеся, но не идентичные структуры, обладающие памятью. Кроме того, внеязыковая реальность имеет структурную организацию и может выступать содержанием разнообразного набора выражений.  Поэтому в переводе возникают трудности, своего рода напряжение: «чем труднее и неадекватнее перевод одной непересека­ющейся части пространства на язык другой, тем более ценным в информа­ционном и социальном отношении становится факт этого парадоксального общения. Можно сказать, что перевод непереводимого оказывается носителем информации высокой ценности... Момент высшего напряжения снимает все границы непереводимостей и делает несовместимое единым... Семиотическое пространство предстает перед нами как многослойное пересечение различных текстов, вместе складывающихся в определенный пласт, со сложными внутренними соотношениями, разной степенью переводимости и пространствами непереводимости. Под этим пластом расположен пласт “реальности” — той реальности, которая организована разнообразными языками и находится с ними в иерархической соотнесенности. Оба эти пласта вместе образуют семиотику культуры. За пределами семиотики культуры лежит реальность, находящаяся вне пределов языка. Но соотношения переводимого и непереводимого настолько сложны, что создаются возможности прорыва в запредельное пространство. Эту функ­цию также выполняют моменты взрыва, которые могут создавать как бы окна в семиотическом пласте» [Лотман 2000, 16 – 30]. В результате исходный текст подвергается необратимой трансформации и создается другой, «происходит акт генерирования нового текста» [Там же, 642].

Лотман указывает на событие приращения смысла при попытке передать непереводимое: «Особенно показательна ситуация, когда между кодами существует не просто различие, а ситуация взаимной непереводимости... Перевод осуществляется с помощью принятой в данной культуре условной системы эквивалентностей... Комбинация переводимости — непереводимости (с разной степе­нью того и другого) определяет креативную функцию... Поскольку смыслом в данном случае оказывается не только тот инвари­антный остаток, который сохраняется при разнообразных трансформацион­ных операциях, но и то, что при этом изменяется, мы можем констатировать приращение смысла текста в процессе этих трансформаций» [Там же, 159]. При передаче непереводимого, сопровождающейся неизбежными потерями и добавлениями, проявляется креативность переводчика.

Итак, на протяжении всего ХХ столетия само понятие «непереводимость» трактовалось весьма различно: как невозможность передачи уникальной эстетической формы исходного текста (Б. Кроче, Л. Пиранделло); как неповторимость любого текста в силу интерпретативного характера процесса перевода (Дж. Джентиле); как невозможность абсолютного перевода из-за существования непереводимого остатка (В. Беньямин); как невозможность приближения к идеальному переводу сразу во всех аспектах (Х. Ортега-и-Гассет), стимулирующая новые и новые переводы, совершенствование техники перевода и работу над языковыми средствами (А. Грамши); как невозможность отделить и перенести в другой язык смысл текста, от этого языка не отделимый (Ж. Деррида); как невозможность адекватной трансляции множественности смыслового потенциала исходного текста (П. де Ман); как невозможность найти идентичные средства выражения одной и той же мысли (П. Рикер);  как смысловые потери при понимании и толковании исходного текста (Г.-Г. Гадамер); как невозможность трансляции смысла, созданного в иной  коммуникативной среде и являющегося звеном в цепи речевого общения определенной сферы (М. Бахтин); как напряжение, вызванное непересекающимися частями семиотического пространства в силу различия кодов отправителя и получателя информации (Ю. Лотман). С каждым новым поколением мыслителей понятие непереводимости пересматривается и уточняется, зреет понимание перевода как интерпретативного процесса, смысловые потери и приращения в котором неизбежны; вместе с тем этот процесс видится непрерывным, и за счет возможностей его роста, связанных с креативным потенциалом переводчика, расширяется пространство переводимости.

Философские исследования проблемы непереводимости чрезвычайно востребованы и оказывают прямое влияние на развитие теории перевода[iii], задача которого, если воспользоваться словами Н.С. Автономовой, заключается в том, чтобы «показать поле взаимодействия между понятиями и словами, наметить и подчеркнуть переходы, дороги, тропинки, переносы между мыслительными мирами» (Курсив мой. – М.А.) [Автономова 2008, 622].   

Литература

Автономова 2008 – Автономова Н.С. Познание и перевод. Опыт философии языка. М., 2008.

Алексеева 2004 – Алексеева И.С. Введение в переводоведение. СПб., 2004.

Алексеева 2012 – Алексеева Л.М. Философский аспект перевода. http://translation.spbu.ru/fedorov-abstracts.htm

Бахтин 1986 – Бахтин М.М. Литературно-критические статьи. М., 1986.

Бахтин 1993 – Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1993.

Беньямин 2002 – Беньямин В. Задача переводчика // Деррида Ж. Вокруг вавилонских башен. СПб., 2002.

Гадамер 1986 – Gadamer H.-G. Wahrheit und Methode. Grundzüge einer philosophischen Hermeneftik. Tübingen, 1986.

Гадамер 1991 – Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. М., 1991.

Грамши 1991 – Грамши А. Искусство и политика. М.,1991.

Де Ман 1986 – De Man Р. Conclusions. Walter Benjamin's "The Task of the Translator" // The Resistance to Theory. Minneapolis, 1986.

Деррида  2002 – Деррида Ж. Вокруг Вавилонских башен. СПб., 2002

Джентиле 1920 – Gentile G.. Torto e diritto delle traduzioni // Frammenti di estetica e letteratura. Lanciavo, 1920.

Зверева 2012 – Зверева И.А. Своеобразие трактовки концепции «непереводимости» в итальянской традиции 1900–1930 гг. (Б. Кроче, Л. Пиранделло, Дж. Джентиле) // История перевода: межкультурные подходы: м-лы межд. симпозиума «Национально-исторические традиции в переводоведении». М., 2012.

Коллер 2004 – Koller W. Einführung in die Übersetzungswissenschaft. Wiebelsheim, 2004.

Кроче 1993 – Croce B. L’Intraducibilità della rievocazione (1902) // La teoria della traduzione nella storia. Milano, 1993.

Лотман 2000 – Лотман Ю.М. Семиосфера. СПб., 2000.

Нираньяна  1992 – Niranjana T. Siting Translation. History, Post-strukturalism and the Colonial Context. Berkeley, 1992.

Ортега-и-Гассет  1991 – Ортега-и-Гассет Х. Блеск и нищета перевода // Ортега-и-Гассет Х. Избранные труды. М., 1991.

Пиранделло 1960 – Pirandello L. Illustratori, attori, traduttori (1908) // Saggi, poesie, scritti vari a cura di Manlio lo Vecchio-Musti. Milano, 1960.

Пэпке 1986 – Paepcke F. Übersetzen als Hermeneutik // Im Übersetzen Leben. Übersetzen und Textvergleich. Tübingen, 1986.

Рикер 2000 – Рикер П. Парадигма перевода. http://belpaese2000.narod.ru/Trad/ricoeur.htm

Сдобников, Петрова  2006 – Сдобников В.В., Петрова О.В. Теория перевода. М., 2006.

Топер 2000 – Топер П.М. Перевод в системе сравнительного литературоведения. М.,  2000.

Федоров 2002 – Федоров А. В. Основы общей теории перевода. СПб., 2002.