Автор показывает, что сдвиги в методологии обществознания являются важным элементом изменений в социальном процессе. Анализ этих сдвигов помогает понять современность через трансформации структур и связей социальных и гуманитарных наук.

The author shows that shifts in methodology of social sciences are the important element of changes in social process. The analysis of these shifts helps to understand the modernity through transformations of social sciences and humanitarian knowledge.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: Кризисы и «повороты» в обществознании, микро- и макроанализ, две модели социальности, социальный хронотоп, динамика методологии, современность.

KEYWORDS: Crises and "turns" in social science, micro- and macroanalysis, two models of a sociality, social chronotop, dynamics of methodology, modernity.

Повороты, кризисы, сдвиги

В последнее десятилетие в публикациях по философии и обществознанию то и дело появляются призывы осуществить какой-нибудь «поворот» в общественной науке или во всем движении обществознания. Одни авторы призывают повернуть к какой-то заглавной теме, например, повседневности или коммуникации [Штомпка 2009]; другие - перестроить обществознание по меркам какой-то дисциплины: феноменологии, психологии, антропологии [Прохорова, 2009]. Обсуждается в различных тональностях особая терминология – например, «экономический империализм» [Либман 2010; Полтерович 2011], указывающая на возможность вторжения одной общественной дисциплины на территории других. Казалось бы, намечены новые методологические перспективы, которые осталось подкрепить работами, дающими им реальное обоснование…

Но эти призывы, надо заметить, включены в обсуждения многочисленных «кризисов» дисциплин обществознания, причем обсуждений, начавшихся, по крайней мере, с 70-х гг. прошлого столетия [Гоулднер 1971; Эксле 2001; Буравой 2009; Розин 2010].

Иногда речь идет о кризисе тех самых дисциплин, на основе которых предлагается совершить перспективные «повороты». Если добавить многочисленные и, уже можно сказать, традиционные заявления о конце истории, культуры, человека, о смерти социальности, субъекта и т.п., возникает довольно странная картина. Пестрота и фрагментарность обществознания проявляется не только в несогласуемости предметов, но и в разнонаправленности методологических программ, их мировоззренческом и моральном пафосе.

В чем ощущение проблемы? За поворотами и кризисами скрывается глубинное изменение знания об обществе. Оно обусловлено сдвигами в структурах социальности, появлением новых сил и форм, определяющих эти структуры. Но предлагаемая обществознанием совокупность методологических и мировоззренческих ориентиров не может системно выразить эту динамику. И не может она этого сделать, прежде всего из-за традиционных представлений, проявившихся в моделировании дисциплинарных предметов и методологий. Поэтому, видимо, и образуются отдельные дисциплинарные «прорывы», поэтому же, наверное, переживание динамики бытия на дисциплинарном уровне описывается в кризисной форме.

Возможно и такое предположение: необобщаемые заявления о деструкции социальности являются фрагментарными свидетельствами процессов ее трансформации.

Фрагментарность подобных суждений тогда есть указание на несоразмерность представлений о социальном и процессов человеческих взаимосвязей, на неадекватность методологических средств режиму воспроизведения социальности, на неотрефлектированность философской и социально-гуманитарной позиции, с которой выносится приговор социальности.

Микро и макро

Одной из попыток ликвидировать это несоответствие является эволюция взаимосвязи микро- и макроанализа в трактовке социальности.

Микросоциология заявляет о себе в конце 20-х гг. прошлого столетия как попытка смягчить натурализм позитивистских схем, а затем и сделать более гибкими Большие модели вроде структурно-функциональной концепции общества (Т. Парсонс). Недаром на первых порах микросоциальный подход определяли по ведомству социальной психологии.

В этом же направлении развиваются и теории социального действия (М. Вебер и его последователи), возвращающие социальный анализ к взаимодействиям людей, в которых они проявляются не как вещи, а как носители специфически человеческих и общественных качеств.

Но на этой стадии (вплоть до 60-х гг. ХХ столетия) микросоциальный анализ остается добавкой к Большим теориям общества. Макросоциология и микросоциология – это пока разные дисциплины. Т. Парсонс вводит социальное действие в корпус своей теории, сохраняя ресурсы для дальнейшего ее обогащения. Но в его трактовке социальность действия заключается в том, что индивиды, взаимодействуя, адаптируются к господствующим нормам и стандартам. Это послужило впоследствии одной из важных причин для методологической критики и обвинений в конформизме.

Усиление позиций микросоциального анализа связано с попытками  концептуального рассмотрения социальных индивидов как субъектов социальности. Характерен призыв Джорджа Хоумэнса «Вернуть людей в теорию» [Хоумэнс 1964], поддержанный позже социальными феноменологами, этнометодологами, социологами и социальными философами. Но что это значит: вернуть людей в теорию? Это значит, что микросоциальный анализ перестает быть добавкой к макросоциальному, а оказывается «внутри» макросоциальных схем, придавая им живость, гибкость, историчность, индивидную субъектность. А это, между прочим, значит и предел рассмотрения больших социальных структур как над-индивидных, сверх-индивидных, квазиприродных образований. Вот как это объясняет Э. Гидденс: «Говоря о том, что структура представляет собой «виртуальный порядок» отношений  преобразования, мы подразумеваем, что социальные системы, как воспроизводимые социальные практики, обладают не «структурами», но «структуральными свойствами», а структура как образец социальных отношений, существующий в определенное время и в определенном пространстве, проявляется посредством подобных практик и как память фиксирует направление поведения компетентных субъектов деятельности» [Гидденс 2003, 59].

Конечно, макросоциальный анализ сохраняет свое значение общей рамки для соотнесения различных социальных систем и их динамики. И в этом смысле прав Н.С. Розов, энергично защищающий его позиции [Розов 2009]. Но он зря иронизирует по поводу деконструкции. Деконструкция означает и реконструкцию и прояснение смыслов и значений того же макросоциального анализа. Словесная конструкция остается той же, а смысл ее меняется. Макросоциальный анализ более не фокусируется на больших структурах самих по себе. Выявляя динамику этих структур, он неизбежно включает в себя микроанализ. Но это означает, кроме прочего, что макросоциальный анализ вступает в тесный контакт с макроисторическим анализом [Тевено 2006]. Следовательно, провозглашенное некогда деление на социальную статику и социальную динамику утрачивает смысл. Это легко зафиксировать, но нелегко воплотить в инструментарии исследования, ибо речь уже не об отдельных аспектах методологии (соотношении микро и макро), а об изменении способов моделирования общества и работы с этими моделями [Кемеров, 2006^а].

Две модели социальности

Теоретические вопросы определения системы общества все заметнее сопрягаются с практическими интересами. Нужно ли систему общества рассматривать в перспективе сохранения ее структуры или в перспективе ее изменения, две перспективы дадут две разные модели: функциональную и трансформационную; модель сохранения и модель изменения (сами схемы сохранения в этих моделях будут выглядеть различно).

Вопросы определения системы общества перестают быть только логическими; сама возможность общества как системы оказывается в зависимости от процессов его воспроизведения, изменения, развития и от субъектов, реализующих эти процессы. Различные картины общества рассматриваются как вариации системных его представлений. В плане историческом и типологическом они сопоставляются как картины обществ предшествующих и общества современного. В плане практическом они могут трактоваться как разные модели использования и развития человеческих ресурсов в качестве ресурсов сохранения и развития общества.

По первой модели общество существует как особая форма, не зависимая от бытия человеческих индивидов. Представляется нормальным мыслить общество как вместилище для людей; люди заполняют его «помещения», разделяются его перегородками, связываются его законами; и все эти структуры, разделяющие и связывающие людей, можно трактовать и использовать так, как будто люди не влияют на их воспроизводство и изменение. Конечно, в этой концепции предполагается использование людей для обслуживания структуры общества, ее сохранения и обновления. Но индивиды и их сообщества учтены в этой концепции не в их специфическом бытии, разнообразии и особенностях, а как сырье и энергия, необходимые для возвышающегося над ними и действующего у них за спиной общества.

Если позаимствовать терминологию у К. Маркса, можно сказать, что в этой модели общество выступает в твердой форме условий и результатов, а сами индивиды с их деятельностью оказываются только моментами этого процесса. На практике это означает, что структуры общества поглощают жизнь и деятельность людей. В теории эта методология производит квазиприродные картины и схемы общества, где социальные формы представлены как натуральная обстановка жизни людей, а сами люди как природная сила, адаптированная к этой обстановке. Логика человеческих взаимодействий оказывается логикой вещей. В соответствии с этой логикой люди и вещи сравниваются друг с другом, подчиняются неким общим стандартам. Многомерное разнообразие сводится к однородному множеству, а динамика – к геометрии[1]. Процедуры сравнения и сведения освобождают отдельных людей и отдельные вещи от их своеобразия, зато создают надежные предпосылки для сложения абстрагированных качеств в некую полезную сумму. Так на первом плане оказывается форма простой кооперации, в рамках которой реализуется экстенсивная социальность. Подчеркнем, что использование этой модели предполагает доминирование соответствующей методологии сведения многообразного к общему, многомерного к единому, индивидуального к социальному.

Попыткой смягчения этой модели является функционалистская модель (Т. Парсонс и последователи). В ней люди сводятся не к логике вещей, а к набору функций, задаваемых социальной системой. По видимости здесь делается шаг в сторону от натуралистического понимания поля социальности, поскольку предполагается, что функции задаются взаимодействиями людей и соответственно выполняются индивидами. По сути же логика первой модели и предполагаемая ею методология сохраняются: социальные агенты (акторы) не реализуются как субъекты воспроизводства и изменения общества. Прежде всего поэтому функционализм вплоть до своего кризиса 70-х гг. ХХ в. так и не справился с трактовкой преобразования социальных систем.

Вторая модель представляет общество как результат взаимодействия человеческих индивидов. Соответственно, по этой модели общество не может существовать независимо от человеческих субъектов, за их спинами или над их головами. Оно возникает и воспроизводится в их совместной и индивидуальной жизни, оно живо до тех пор, пока люди воспроизводят его своим взаимообусловленным бытием. Конечно, люди могут быть представлены в составе над-индивидных субъектов, подсистем, корпораций, субкультур, главное, что общество (его воспроизводство и изменение) оказывается в зависимости от взаимодействия людей. Полагается предел представлению общества как натуралистической данности, квазиприродной структуры, особой вещеподобной системы. Бытие общества в его становлении, сохранении и обновлении зависит от того, как взаимодействуют различные человеческие индивиды. Здесь намечен – и требует дальнейшего прояснения – иной, нежели в прежней модели, принцип воспроизводства социальных форм. Они воспроизводятся не за счет сведения человеческих индивидов, их различий и особенностей к неким стандартам, а за счет связывания их различных качеств, сил и способностей. Общество лишается доступа к ресурсам воспроизводства и обновления, если в нем не образуются продуктивные связи различных форм человеческого бытия.

Когда мы слышим об утрате здравого смысла, логики вещей, надежных структур опыта, надо учитывать: эти потери происходят не сами собой. Они возникают по ходу изменения людьми их "естественных" установок и жизненных траекторий,  изменений особых, поскольку в деятельное освоение людьми бытия вовлекаются процессы, силы и формы, несоизмеримые со стандартами привычного опыта, классическими схемами натурализма и метафизики[2].

 Современное общество находится в транзитном состоянии, в движении от «первой» модели ко «второй», и речь далее должна идти  о радикальных сдвигах в понимании и использовании методологического инструментария. Без этого трансформации общества оказываются поверхностно отображенными, и тогда освоение становящегося бытия неизбежно воспринимается в кризисных формах.

Оборачивание

Идея познания в классическую эпоху, по сути, базировалась на допущении того, что познание начинается с простых вещей. Ей соответствовала идея о началах методологии в области очевидностей, исходных интуиций, пространственных представлений [Уайтхед 1990]. Проблема освоения сложных природных, социальных и технических систем, выступившая на первый план в середине ХХ в., стимулировала понимание того, что их освоение нельзя строить на представлении о простых вещах. Если возникают задачи взаимодействия со сложными системами в соответствии с их динамикой и самобытностью, определяется и направление методологической работы по переосмыслению простоты, ее роли и места в познании.

Возникает вопрос о построении системных моделей сложных объектов и о «вписывании» в контуры таких моделей представлений о простых вещах, их воспроизведении и взаимосвязях. Параллельно возникает вопрос и о «вписывании» в контуры системных моделей тех предметных представлений, что сформированы разделением научных дисциплин.

Онтологически первичным становится системное представление сложной динамики объекта, задающее стратегию рассмотрения элементов и аспектов бытия [Липкин 2010]. Методология настраивается на такую онтологию, причем перенастраивает предметно-дисциплинарные методологии на решение конкретной задачи по освоению системного объекта.

Системы и вещи, с которыми имеет дело современный человек, по сложности своей часто не укладываются ни в какие изначально определенные человеком меры. Человек перестал быть мерой всех вещей. Поведение человека в этих условиях требует от него выработки форм деятельности, познания, мышления, обеспечивающих его со-бытиé с другими субъектами и системами. Формы самобытности субъекта выявляются и вырабатываются через эти формы со-бытия. Человеческие субъекты осуществляют свое со-бытие не в одном отдельно взятом диалоге. Они пребывают в многообразии субъектных взаимодействий, в полифоническом переплетении связей и зависимостей. В качестве «другого» для отдельного субъекта могут выступать социальные индивиды, социальные общности, культурные и природные системы, обобщенные характеристики бытия. Философская задача состоит в том, чтобы конкретизировать представление о «другом», перевести рассуждения о со-бытии́ из плана психологического, отождествляющего взаимодействие с непосредственным общением, в широкий онтологический план.

Корпускулярно-волновая метафора социального процесса

Радикальный переход к трактовке динамики бытия был сделан А. Бергсоном. Он представил бытие как поток, длительность, изменение. Состояния и структуры – результаты движения этого потока. Наши представления – фиксации этих состояний и структур, ибо в них «преломляются» это движение и изменение. Но представления эти «останавливают» бытие; их рамки узки для усмотрения его динамики. Наука, оперирующая такими «рамочными» представлениями, дает лишь фрагментарное и мозаичное изображение бытия.  Возникает проблема проникновения в процесс, выявления его изменчивости, временности, континуальности [Бергсон 2007]. Сам А. Бергсон использовал метафорические средства для выражения этой динамики («жизненный порыв», «творческая эволюция»). Но для социально-гуманитарных наук требовались более определенные онтологические ориентиры, позволяющие связывать разные образы социальности как разные аспекты динамичного бытия людей, их совместности и разделенности в пространстве и времени.

Намеченное оборачивание метода оказывается в этой ситуации оборачиванием проблемы пространства-времени. Если классика предлагала нам представлять и понимать формы времени через формы пространства, то постклассическая трактовка, будет строиться на том, что формы времени определяют и «раскрывают» пространство. Сведение времени к пространству оборачивалось постижением многомерной сложности бытия через отдельные фигуры пространства, их композиции и представления последних. Понимание пространства через время требует специальных усилий, средств и способов выражения. «Единство трех измерений времени покоится на игре каждого в пользу другого. Эта взаимная игра оказывается особенным, в собственном времени разыгрывающимся протяжением, т.е. «как бы» четвертым измерением - не только «как бы», но и по сути дела» [Хайдеггер 1993, 399-400].

Процессуальность, временность, континуальность-дискретность, событийность и изменчивость становятся стержневыми концептами для построения новой онтологии. Фигуры, индивиды, тела, вещи, линии и точки оказываются не столько контурными средствами ее представления, сколько отдельными выражениями процессов бытия, их взаимодействия и расхождения, их становления, локализации и преобразования. Онтология уже не рисует картину, она фиксирует, ориентирует и предупреждает, она теперь не столько карта, сколько компас.

«Таким образом, мы сегодня стоим перед задачей создания новой онтологии. Вполне ясно, что после всех успехов науки старой онтологии больше быть не может… Новая онтология исходит из других соображений. Она усматривает «строение» (то, что обычно называют объектами) и «процессы» не раздельно, а вместе. Все реально сущее находится в становлении, оно имеет свое возникновение и уничтожение; первичные динамичные образования от атомов вплоть до спирального тумана являются настолько же процессными, как и членными (Gliedgefüge) и оформленными (Gestaltgefüge) образованиями. В еще большей степени это имеет место относительно органических образований, начиная от сознания как душевной целостности, и относительно порядков человеческого общества» [Гартман 1988, 321].

Традиционные социально-онтологические построения исходят из того, что есть вещи и процессы, люди и связи, т.е.: с одной стороны, — люди или вещи в их самодостаточном, замкнутом бытии, с другой — связи, взаимодействия, отношения, процессы, которые существуют и фиксируются между людьми.

Преобладает схема «вещи и процессы»; существуют вещи, а между ними или «вокруг» них происходят процессы. С вещами, конечно, тоже что-то происходит, когда они формируются, модифицируются или разрушаются. Но пока они устойчивы, сохранны, процессы трактуются как нечто внешнее по отношению к ним. Зависимость устойчивости вещей от их включенности в процессы и зависимость процессов от «процессности» вещей обычно либо не учитывается, либо не принимается во внимание.

Сейчас выявляется необходимость переставить акценты в схемах «вещи и процессы», «люди и процессы». Пришла пора осуществить методологическую транспозицию, в результате которой понятие вещи выявит процессность ее устойчивого бытия, а люди будут описаны не только как проводники и носители социальных процессов, но и как силы их возобновления, реализации, нарастания.

С точки зрения методологической важно подчеркнуть: не то существенно, что люди или вещи рассматриваются в процессах, а то, как способ бытия вещей воплощает процессы, как способ бытия людей реализует и модифицирует социальный процесс, как характеристики вещей и людей выражают ход процессов и определяют их логику [Кемеров 1998].

Неэлементарность бытия человеческого индивида раскрывается в том, что он выступает одним из множества субъектов, обеспечивающих бытие социального процесса, т.е. его сохранение и организованность в условиях постоянного и дискретного проявления новых человеческих сил. В этом плане аналогии и метафоры, определяющие человеческого индивида как элемент или атом социальности, как точку социального пространства, оказываются непродуктивными. Человеческие индивиды, представленные в многомерности своего бытия, могут и должны быть поняты сами как процесс (процессы), причем как процесс, обеспечивающий «пульсацию» общественного организма. Социальный процесс, таким образом, представляет собой полисубъектное образование, организованность коего осуществляется по разным линиям и переплетениям человеческой деятельности, в различных формах переноса, сочетания и роста живых и опредмеченных человеческих сил.

В бытии индивидуального человека грани и измерения, которые включают его «в социальный процесс», не рядоположены друг другу, они постоянно варьируются, «возвращаются», обновляются, образуют различные сочетания и «сплавы» и вносят тем самым в социальный процесс дополнительные мотивы, усиления, стимулы.

Если мы стремимся истолковать сложность социального именно как процесса, как постоянного становления совместной жизни людей, мы сможем обнаружить, как в вариациях индивидной деятельности людей происходит обновление и наращивание совокупной социальной жизни.

Образ социального процесса не просто зависит от позиции людей, их точек зрения, взглядов и т.п. Дело не в субъективных ориентациях, говоря традиционным языком. Дело в значении индивидов как «узлов» социальных связей, соответственно, в возможностях людей открывать (или закрывать) в своем поведении многомерность социального процесса. Дело в бытийной, практической способности людей «открываться» полифонической сложности социальности, сочетать и сообразовывать разные формы освоения действительности.

Здесь мы сталкиваемся с парадоксом социальных процессов. Суть его в том, что люди могут сохранять континуальность своего бытия только благодаря различным обособленным от себя «органам» и средствам, курсирующим  «в отрыве» от людей по социальному пространству и социальному времени и связывающим именно таким образом различные состояния человеческой жизни и человеческого опыта.

Подчеркнем два обстоятельства. Во-первых, дискретные предметы, с помощью которых люди поддерживают и расширяют  социальное воспроизводство своей жизни, создаются людьми в ходе эволюции общества, т.е. они отделяются от функций, операций, способностей, совпадающих с непосредственной деятельностью индивидов, выделяются из социальных взаимодействий, аккумулируют в себе опыт коллективной и индивидуализированной деятельности. Во-вторых, благодаря предметному обособлению и закреплению своего опыта, люди оказываются способными не только транслировать его, но и синтезировать опыт разных культур и эпох. Прерывность человеческого опыта, таким образом, оказывается и условием и результатом социальной эволюции. И эта прерывность, обусловленная разделенностыо совместной деятельности людей, создает постоянную возможность новой «сборки» этого опыта в иных формах совместности или индивидного развития. Отметим, речь идет не только о дискретности языковых средств, передающих информацию, но и о самих умениях, способностях, силах людей, закрепивших в предметности свою социальную форму, а стало быть, особым образом подготовленных к «подключению» новой социальной энергии.

К сказанному важно добавить, что сами люди выступают носителями разделенной общественной жизни. Автономизация индивидов, их отделение от непосредственных социальных зависимостей создает предпосылки для образования социальных организаций, в которых люди взаимодействуют уже не на основе жестких связей, а в силу их взаимообусловленности нормами, проблемами, потребностями, интересами.

В романтической философии XIX в. такая автономизация  оценивалась отрицательно, отождествлялась с механическим упрощением общественной жизни, соответственно - с частичным, односторонним функционированием человеческих индивидов. Однако автономизация вовсе не противостоит самореализации индивида, она может быть и зачастую является главным условием его саморазвития. Другое дело, что автономизация индивидов предполагает изменение характера внешних социальных структур и регулирующих их норм и «механизмов». Иными словами, разделенность социальной жизни, имеющая в своей основе взаимодействия автономных индивидов, нуждается и в соответствующих формах совместности, формы же эти не являются натуральными  структурами; их людям приходится вырабатывать. В этих ситуациях как раз и обнаруживается, что разделенность общественной жизни между обособленными индивидами - это не только ее расчленение, но и условие синтезирования новых качеств, предметностей, связей.

Проблема совместно-разделенной деятельности окажется еще сложнее, если мы учтем, что формами разделенности социального бытия, реализующими  его «кристаллизации», являются не только люди, предметы, знаковые средства, но и отдельные моменты, аспекты, связи бытия самих индивидов. Парадокс континуума, о котором шла речь выше, распространяется, следовательно, и на процесс жизни индивида; и в этом процессе непрерывность и цельность реализуются через отдельные качества и свойства, их собирание и перекомпоновку.

Для этого фрагмента статьи намеренно выбрано название «Корпускулярно-волновая метафора», а не привычный «Корпускулярно-волновой дуализм». Речь не о том, что в разных отношениях и разных представлениях люди или их предметы могут фиксироваться то как частицы, то как волны социального процесса. Задача - выразить их бытие как форму процесса, в которой качество «волны» образует качество «частицы», в котором их особенность воспроизводит и преобразует социальный процесс. Люди и их вещи оказываются пространствами особого рода, не сводимыми к их телесности, поскольку эти индивидуализированные и опредмеченные пространства оформляются временем совместно-разделенной деятельности, где они отделяются друг от друга и тем самым получают возможность открываться друг другу, образовывать все новые конфигурации социальности.

Хронотопичность социальной онтологии

С введением концепции хронотопа в рассмотрение основ социальной онтологии процессуальность, динамика, временность становятся условиями трактовки структурности, устойчивости, пространственности социального бытия [Бауман, 2008][3]. Соответственно, деятельность людей становится условием трактовки обстоятельств их бытия, систем их взаимодействия, средств их существования и самого процесса изменения связей между этими системами, взаимодействиями и средствами.

Если говорить о построении социальной онтологии из имеющихся уже в распоряжении средств, то этими средствами оказываются философско-методологические понятия, приближающие нас к пониманию социального бытия как процесса (процессов). Это понятия деятельности, социального воспроизводства, социального взаимодействия, становления, изменения, развития и т.п. Но эти понятия, попадая в сферу развертывания концепции социального хронотопа, утрачивают свою абстрактную форму, т.е. отвлеченность от бытия субъектов, от конкретно-социальных, исторических условий. Так, например, понятие деятельности, имеющее принципиальное значение для трактовки социального бытия как процесса, не может быть использовано в рамках хронотопической концепции как понятие, характеризующее взаимодействие абстрактного субъекта с абстрактным же объектом или как воздействие эмпирического индивида на отдельную вещь.

В рамках хронотопического подхода деятельность представлена в своей разделенности между различными субъектами, позволяющей совместным усилиям людей достигать эффектов, не достижимых при простом сложении их сил. Иначе говоря, деятельность предстает полисубъектным процессом, придающим черты полисубъектности и всей социальной онтологии.

Деятельность субъектна, дискретна, индивидуализирована и вместе с тем она онтологична, континуальна, социальна, так как связывает различные действия, функции, акты самореализации разных индивидов; она фиксирует различные  социальные пространства и вместе с тем определяет их смену или последовательность.

Хронотопический подход акцентирует внимание на зависимости социальных форм от таким образом трактуемой (и реализуемой) деятельности людей. Эти формы перестают быть внешними объектами, диктующими людям условия жизни и общения, и сами они обнаруживают свою воспроизводимость, т.е устойчивость бытия в деятельности людей. Люди же в деятельности подтверждают актами созидания и воспроизведения условий свое бытийное, онтологическое, объектное значение, т.е. выступают главными элементами, компонентами, «ядерными» силами социального бытия, «ядерными» формами социальной онтологии.

Объекты-вещи в их отдельности и в их различных конфигурациях также обнаруживают свою зависимость от полисубъектной деятельности людей: они обретают и обнаруживают социальные значения в процессах общения и самореализации людей, выполняют функции условий, средств и результатов деятельности, и именно потому раскрываются в полисубъектных связях социального бытия. Таким образом, вещные условия, так называемое «объективное положение» вещей утрачивает свой квазинатуралистический характер, что означает: на первый план в социальной онтологии выходит ее субъектное содержание и оформление [Кемеров 2006^б].

Современность и общественные науки

Споры о современности еще не закончены. Неясности, порождающие его, во многом сопряжены с вопросом о соотношении современности и общественных наук. Следует ли рассматривать сдвиги в общественных науках как попытку адаптировать их к существующей современности, или нужно кризисные явления в обществознании рассматривать как процесс постепенного, часто болезненного прояснения современности, происходящего путем преобразований в самом корпусе обществознания. В первом случае наши сопоставления будут напоминать традиционные сопоставления науки и производства, теории и практики, когда предполагалось запаздывание науки и теории; во втором мы признаем, что линейной зависимости нет, что образ современности может быть разработан и конкретизирован только в процессе преобразований в обществознании, в ходе совершенствования его методологического инструментария.

В данной статье эта концепция уже была продемонстрирована на некоторых примерах методологических сдвигов и преобразований. Они дают возможность понять, что изменение методологии и есть прояснение той оптики, с помощью которой мы можем отчетливо видеть современность и понимать ее тенденции.

Надо отметить, что картина современности, которую мы получаем таким образом, существенно отличается, скажем, от картины индустриальной эпохи с ее машинизированными системами, социальными механизмами, рычагами управления и индивидами (элементами структур). В предполагаемом описании современность предстает как совокупность тенденций, порождающих определенный тип проблем, которые и проясняются с помощью дисциплин обществознания. Здесь ощущается общая методологическая задача: в фокус внимания попадают не дисциплинарные предметы, а тенденции, определяющие динамику общества. Собственно методологическая задача тогда заключается в преодолении традиционного разделения труда между дисциплинами, действовавшими по принципу дополнительности, а иногда и по принципу взаимоисключающей дополнительности. Онтология-динамика не работает в сумме предварительно разделенных дисциплинарных предметов так же, как динамика бытия не оживает в совокупности предварительно отделенных друг от друга частей.

Говоря языком физики, в понимании современности мы переходим от кинематики к кинетике, от квазиприродных форм общества - к формам деятельности людей, от самодостаточных структур к структурам, образуемым взаимодействиями субъектов [Флейшхакер 1995; Кемеров 2011; Сведберг 2012]. Возникает следующая задача: сообразовать дисциплинарные предметы с такой онтологией, согласовать предметный и онтологический статус самой дисциплины, т.е. ее особые функции - и ее положение в системе описания бытия. А за ней и следующая: задача сочетания дисциплинарных интересов с проблемами, которые решают различные люди в повседневной жизни. Здесь тоже происходит своего рода оборачивание: если раньше индивиды редуцировались к дисциплинарным формам, то теперь возникает возможность и необходимость «вписать» эти формы в проблематику актуальных человеческих потребностей и интересов.

Эти, казалось бы, сугубо теоретические задачи могут быть вполне осмыслены в плане практическом. Работа современности, таким образом, концентрируется на преобразовании социальной инерции структур, ориентированных на экстенсивную переработку вещества и энергии, соответственно, на создание, воспроизводство и обновление систем, максимально использующих качественный потенциал человеческой деятельности. Такая работа предполагает субъектную реализацию социальных форм, в которой люди оказываются не сырьем, а ядерными силами, воспроизводящими системы и их конфигурации. Это оказывается условием взаимодействия различных социальных, природных и технических систем, ибо только в этом режиме возможно конструирование и сохранение оптимальных социальных связей. Устойчивость социального бытия оказывается согласованной во времени деятельностью различных (по масштабам и типам) социальных субъектов.

Социальный мир многообразен, и в нем остается место формам, сохранившимся с пещерного века со всеми свойственными ему проявлениями. Но общественные науки определяют современность как опору для своего развития, и,  так или иначе, формируют представление о современности как о мировоззренческом и методологическом ориентире.

В этом плане современность раскрывается как работа со временем, с динамикой социальности, с культурным разнообразием. Иными словами, современность – не просто состояние. Это со-стояние в особом смысле, со-стояние разных социальных и природных компонентов, разных потоков социального бытия в сложной динамической системе, требующей для своего воспроизводства постоянной подпитки качественной человеческой деятельностью.  В этой работе живут и обновляются и структуры социальности, и формы социального хронотопа и формы самореализации людей.

Литература

Бауман 2008 - Бауман З. Текучая современность. СПб., 2008.

Бергсон 2007 - Бергсон А. Введение к сборнику «Мысль и движущееся» // Вопросы философии. 2007. № 8.

Буравой 2009 - Буравой М. Что делать? Тезисы о деградации социального бытия в глобализирующемся мире // Социс. 2009. № 4.

Гартман 1988 - Гартман Н. Старая и новая онтология // Историко-философский ежегодник. 1988. М., 1988.

Гидденс 2003 - Гидденс Э. Устроение общества. М., 2003.

Гоулднер 1971 - Gouldner A. The Coming Crisis of Western Sociology. L.,1971.

Кемеров 1998 – Кемеров В.Е. Метафизика-динамика // Вопросы философии. 1998. № 8.

Кемеров 2006^а - Кемеров В.Е. Меняющаяся роль социальной философии и антиредукционистские стратегии // Вопросы философии. 2006. № 2.

Кемеров 2006^б - Кемеров В.Е. Социальный хронотоп как проблема методологии и мировоззрения// Социемы. 2006. № 12.

Кемеров 2011 - Кемеров В.Е. Гуманитарное и социальное: от оппозиции к синтезу // Человек. 2011. № 1.

Либман 2010 - Либман А.М. Границы дисциплин и границы сообществ (Два аспекта «экономического империализма») // Общественные науки и современность. 2010. № 1.

Липкин 2010 - Липкин А.И. Две методологические революции в физике – ключ к пониманию оснований квантовой механики // Вопросы философии. 2010. № 4.

Полтерович 2011 - Полтерович В.М. Становление общего социального анализа // Общественные науки и современность. 2011. № 2.

Прохорова 2009 - Прохорова И.Д. Новая антропология культуры // НЛО. 2009. № 100.

Розин 2010 - Розин В.М.  Психология на перепутье // Вопросы философии. 2010. № 12.

Розов 2009 - Розов Н.С. Историческая макросоциология: становление, основные направления и типы моделей // Общественные науки и современность. 2009. № 2.

Сведберг 2012 - Swedberg R. Theorizing in sociology and social science: turning to the context of discovery // Theory and Society. 2012. V. 41. № 1.

Тевено 2006 - Тевено Лоран. Креативные конфигурации в гуманитарных науках и фигурации социальной общности // НЛО. 2006. № 7.

Уайтхед 1990 - Уайтхед А.Н. Процесс // Уайтхед А.Н. Избранные работы по философии. М., 1990.

Флейшхакер 1995 - Fleischhacker L.E. Beyond structure: The power & limitation of mathematical thought in common sense, science & philosophy. Frankfurt a. Main., 1995.

Хайдеггер 1993 - Хайдеггер М. Время и бытие // Хайдеггер М. Время и бытие. Статьи и выступления. М., 1993.

Хоумэнс 1964 - Homans G. Bringing men back in // American Sociological Review. 1964. V. 29. № 5.

Штомпка 2009 - Штомпка П. В фокусе внимания повседневная жизнь. Новый поворот в социологии // Социс. 2009. № 8.

Эксле 2001 - Эксле О.Г. Факты и фикции: о текущем кризисе исторической науки// Альманах интеллектуальной истории. Вып. 7. М., 2001.

Примечания