Статья посвящена истокам и содержанию феноменологии Карла Ясперса. Опираясь, преимущественно, на ранние психопатологические работы философа, автор представляет истоки феноменологического метода Ясперса в единстве его собственной жизненной истории и развития науки начала XX в. При этом феноменология рассматривается в сравнении с гистологией, рентгеноскопией и другими медицинскими науками и методами и подчеркивается, что исходный замысел феноменологии – объективное, точное и научное исследование душевной жизни.

Article is analyses the sources and the maintenance of Karl Jaspers’s phenomenology. With special attention on early psychopathological works, the author represents sources of Jaspers’s phenomenological method in the unity of its own vital history and development of a science of the first half of XX century. Thus author considers the phenomenology in comparison with histology, roentgenoscopy and other medical sciences, methods and underlines that its basic plan is objective, exact and scientific research of a mental life.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: феноменология, гистология, понимающая психология, субъективная психология, очищение от предрассудков, душевная жизнь.

KEY WORDS: phenomenology, histology, understanding psychology, subjective psychology, clarification from prejudices, mental life.

В философии о Ясперсе чаще говорят как об авторе концепций осевого времени или трансценденции, экзистенциальной коммуникации или пограничных ситуаций. При таком исключительно философском взгляде Ясперс предстает скорее теоретиком, чем методологом, однако методология всегда имела для него решающее значение: известные всем концепты и идеи не просто образовывали у него понятийную сетку, а обрисовывали определенный подход или ракурс. Такое методологическое видение как основа его экзистенциальной философии формируется уже в ранних работах, где наравне с методом понимающей психологии, обеспечившим ему прочное место в ряду таких мыслителей, как В. Дильтей и М. Вебер, П. Рикер и Г.-Г. Гадамер, Ясперс разрабатывает метод феноменологии.

Путь к феноменологии

Феноменологию как метод Ясперс развивает еще в психопатологический период своего творчества. Ее исходное пространство – пространство психиатрии и психопатологии, возможно, поэтому о Ясперсе редко говорят как о феноменологе в философии, много чаще пишут о его феноменологии психиатры. Между тем, именно он стал самым известным «прикладником от феноменологии», дав ей вторую жизнь в принципиально ином дисциплинарном пространстве.

До сих пор не стихают споры об источниках Ясперсовой феноменологии [Власова 2010], и кроме Гуссерля [Конрад 1957, Хайманн 1950, Шмитт 1979, Лангенбах 1995] здесь называются также имена М. Вебера [Штирлин 1974] и В. Дильтея [Лантери-Лора 1962, Херш 1979], говорят о заметном отпечатке кантианства и неокантианства [Штирлин 1974, Уокер 1994]. Своеобразие феноменологии Ясперса в любом случае описывают исходя из того или иного сочетания философских идей и концептов, и ее содержание «восстанавливают по подобию»: говорят не столько о Ясперсовой феноменологии, сколько о том, что Ясперс взял от Гуссерля или Дильтея, Вебера или Платона, Канта или Зиммеля, и эти гуссерлианские и дильтеанские, кантианские или неокантианские образы феноменологии складывают в систему, полагая, что эта сумма и будет отражать суть синтетичной версии Ясперса.

Однако такой традиционный и в чем-то классический исследовательский подход не учитывает двух немаловажных моментов. Во-первых, того, что феноменология Ясперса носит прикладной характер. Адресатами этого метода были психиатры, и поэтому в этом методе клиницисты должны были узнать знакомые образы, метафоры и ходы. Во-вторых, формирование феноменологии происходит в период активного творческого становления Ясперса, отражает его поиски, его метания, его переживания, его жизнь. В феноменологии мы видим и «следы повседневности».

Эти два момента во многом и составляют специфику феноменологии Ясперса: в ней находят свое воплощение его естественнонаучное мировоззрение и его жизнь, и образы здесь часто оказываются важнее идей. Сам Ясперс в ссылке к «Общей психопатологии» определяет феноменологию следующим образом: «Термин “феноменология” использовался Гегелем для обозначения проявлений духа в сознании, истории и мышлении. Мы используем его только в применении к значительно ограниченной области душевных переживаний личности. Гуссерль применял тот же термин первоначально для целей “описательной психологии” явлений сознания; в этом смысле термин подходит и для наших исследований. Впоследствии, однако, Гуссерль использовал его в значении “усмотрение сущности” (Wesensschau), что не соответствует нашему словоупотреблению в настоящей книге» [Ясперс 1997^а, 87].

Говоря о Ясперсовом варианте феноменологии, нужно всегда помнить, что как метод она формируется уже после понимающей психологии: хронология ранних работ указывает на тот факт, что идею феноменологии в психопатологии Ясперс высказывает двумя годами позже идеи понимающей психологии. И это не случайно: сама идея феноменологии, осознание необходимости ее использования приходит к Ясперсу в силу осознания недостаточности понимающей психологии в клинике, в силу ограниченности метода понимания.

Ясперс разрабатывает понимающую психологию в 1910 г., сразу же после диссертации. В более или менее завершенном виде как метод понимающая психология вводится в его статье «Бред ревности: Очерк к вопросу “Развитие личности” или “процесс”» [Ясперс 1996 I, 124–204]. Однако апробация метода в клинике психопатологии приводит Ясперса к выводу, что он может использоваться не всегда, а в психопатологии особенно ограничен. «Если мы хотим представить себе то, что испытывают больные, то непроизвольно, а также по необходимости исходим из того, что испытывали сами», – пишет он [Ясперс 1996 II, 13]. Поэтому понять можно лишь то, что переживал сам, и врач не может пережить того, о чем рассказывают ему больные.

Положение о том, что психически больной человек переживает принципиально иной опыт, стало центральным в экзистенциально-феноменологической психиатрии, у истоков которой и стоит Ясперс. Широко известна его фраза «мои больные непонятны мне точно так же, как птицы из моего сада», которая описывает привнесенный им в психопатологию «критерий понятности». Эти границы понимания, в которые Ясперс упирается вслед за Дильтеем, обозначают кризис избранной им методологии. Кроме того, разработанная Ясперсом понимающая психология была преимущественно описательным методом и давала только чистые описания: истории, рассказы. Некоторые из них были очень ценными и интересными, однако не позволяли укоренить теории и давали только горизонтальный срез. Естественные же науки не только описывали, но и объясняли причины. И хотя Ясперс всячески протестовал против использования объяснения применительно к человеку, образовавшийся здесь вакуум его явно не устраивал.

Тупик описания и понимания, с которым столкнулся Ясперс, был своеобразным методологическим тупиком. Нужен был новый метод, и ощущение неудовлетворенности было связано с тем, что в горизонтальный срез не укладывалась определенная «глубина» патологических феноменов. Сказав «понять нельзя», Ясперс уже обозначил проблему, теперь нужно было идти дальше, на этом пути он и обратился к феноменологии, впервые выкристаллизовавшейся в 1912 г., в статье «Феноменологическое направление исследований в психопатологии» [Ясперс 1996 II, 91–111], а затем получившей свое развитие в 1913 г. в работе «Каузальные и “понятные” связи между жизненной ситуацией и психозом при Dementia praecox (шизофрения)» [Ясперс 1996 II, 112–237].

Гистология душевной жизни

Итак, проект понимающей психологии уперся в глухую стену. С одной стороны, Ясперс столкнулся с границами понимания: невозможно понять психически больного. С другой стороны, в здании его намечающейся системы обнаружился еще и фундамент – необозримая глубина патологических феноменов. Проникнуть в эти глубины Ясперс решил, следуя примеру естественных наук. Двумя годами ранее, только намечая контуры метода понимания, он говорил, что описание в психиатрии должно быть точным и строго регламентированным, как в естественных науках. Такую стратегию он решил использовать и теперь.

Лучше всего суть феноменологического метода Ясперса описывает фраза из одной его ранней статьи: «Как гистолог, хотя и описывает подробно своеобразные морфологические элементы, но только так, что любому другому затем легче увидеть их самим, и как гистолог должен у тех, которые действительно хотят его понять, предполагать и добиваться этого самовидения, так и феноменолог вполне может указать всевозможные признаки, различия, смешения, чтобы описать качественно своеобразные, психические факты. Но он должен рассчитывать на то, что другие не просто думают вместе с ним, но что они в общении и беседах с больными и в собственном представлении смотрят вместе с ним. Это смотрение не чувственное, а понимающее. Нужно было это совершенно своеобразное, нередуцированное последнее “сделать фактом”, “понять”, “осмыслить”, “увидеть”, “представить себе” применять и понять, чтобы сделать хотя бы только один шаг вперед в феноменологии. <…> У кого нет глаз видеть, не может сниматься гистологией; кто противится или неспособен воображать себе душевное и рассматривать живым, не может понять феноменологию» [Ясперс 1996 II, 96–97].

Что же делает гистология, которую Ясперс признает идеалом феноменологии? Гистология изучает структуру человеческого организма на уровне тканей. «Гистос» в переводе с греческого и есть «ткань». Ткани гистологи наблюдают в микроскоп, именно с появлением микроскопа и связано развитие этой науки. Если капнуть на лабораторное стеклышко кровью из пальца и начать разглядывать ее в микроскоп, это и будет гистология.

Развивая свой феноменологический проект, Ясперс заимствует из гистологии три основных момента.

1. Процедура микроскопического исследования. Люди, которые окружают нас в повседневной жизни, их тела, не являются совокупностями тканей. Мы не считаем их таковыми. Точно так же не являются они и их души совокупностями феноменов. Но если отрезать/вычленить кусочек и посмотреть в микроскоп…

Ясперс и предлагает такую технику: нужно вычленить группы феноменов и посмотреть на них, будто в микроскоп. Он предлагает сделать срез жизни души. В гистологии для среза тканей используется специальный прибор – микротон. Ясперс предлагает использовать «понимание». Он останавливается на группах феноменов так же, как гистология останавливается на тканях. Клетки, которые составляют ткани, – это предмет уже не гистологии, а цитологии. У Ясперса феноменология основана на понимающем усмотрении, поэтому его тоже интересуют только связи, только группы феноменов.

2. Сохранение живой душевной жизни. Гистология работает с тканями организма, а ткани склонны разрушаться. Чтобы приостановить эти процессы, гистологи используют специальные вещества – фиксаторы. Разумеется, живая ткань в гистологии встречается крайне редко. То, что гистолог наблюдает в микроскоп, – это уже мертвая ткань, поскольку она выделена из целостности организма. Можно, однако, представить себе, что она будто бы живая. Точно так же и в феноменологии. Понятно, что представление целостной душевной жизни невозможно. Целостная душевная жизнь существует только в самом человеке, а не в мозге психиатра, но можно представить, что она будто бы живая. Поэтому в приведенной цитате Ясперс и говорит о «воображении душевного и рассмотрении его живым».

3. Описательный характер исследования. Гистология – это описательная наука. Гистолог смотрит в микроскоп и делает рисунок (как это было раньше) или цифровой снимок (как это происходит сейчас) увиденной ткани. Гистологические альбомы, включающие такие картинки, бывают у любого студента-медика. Разумеется, делал такие рисунки и Ясперс. Но дальше описания гистология может пойти редко. В ее задачи, конечно, входит интерпретация различных отклонений и изменений в норме и патологии, но интерпретация эта только первичная. Дальше за дело берутся другие науки.

Гистология в психиатрии и получила у Ясперса название «феноменология», и она стала для него пропедевтикой, предварительной ступенью философской психопатологии.

«К самим вещам!»: рентген и флюорограмма феноменов

Разумеется, феноменологический метод был во многом навеян Ясперсу Гуссерлем. В 1909 г. он читает «Логические исследования», и феноменология сразу же привлекает его простотой и возможностью ее применения к явлениям душевной жизни психически больных людей [Занер 1991, 32]. Начиная с 1910 г. он периодически ссылается на Гуссерля в своих работах, но напрямую обращается к нему и его методу только двумя годами позже. Кроме Гуссерля, сам Ясперс признавал влияние на становление своих идей Теодора Липпса и его последователей, Вюрцбургской школы в лице Освальда Кюльпе и Огюста Мессера, феноменологии чувств Мориса Гайгера, феноменологии восприятия Вильгельма Шаппа. В автобиографии он пишет: «Феноменологию Гуссерля, которую он поначалу именовал дескриптивной психологией, я воспринял и использовал в качестве метода, при этом, правда, не принимая ее последующего развития и превращения в созерцание сущностей. Описывать внутренние переживания больного как некое явление в сознании оказалось делом вполне возможным и благодарным. Не только иллюзии восприятия, но и переживаемое в бреду, способы осознания собственного “я”, чувства и переживания, изображенные самим больным, – все это можно было зафиксировать с такой четкостью, что оно уверенно распознавалось при следующей встрече с ним. Феноменология стала методом исследования» [Ясперс 1997^б, 34–35].

Гуссерль, как мы помним, стремился создать универсальный метод научного знания, который бы позволил обратиться к самим вещам, к самим фактам сознания. Он призывал отказаться от многоголосицы теорий и методов, отбросить излишние теоретические наслоения и посмотреть на мир наивным взором ребенка. И психиатрам, причем, не только Ясперсу, эта стратегия исследования показалась очень привлекательной.

Еще в 1900–1901 гг. Вильям Вейгандт указывал на приоритет внутреннего опыта над физическими симптомами и выступал против переоценки роли ЦНС в возникновении психических заболеваний. В 1903 г. ученик Э. Крепелина Роберт Гаупп призывал психиатрию обратиться к исследованию внутреннего опыта психически больного человека [Гаупп 1907]. Сам термин «феноменология» в клинике также использовался задолго до Ясперса. Еще в 1852 г. Ж. Гислен после разделения слабоумия на пять групп на основании преобладающих симптомов, или «феноменов», отметил, что в основе этого деления лежит, главным образом, феноменология [Гислен 1852]. Термин «феноменология» в своей книге «Феноменология Я в ее основных проблемах», вышедшей в 1910 г., использовал Траугот К. Остеррайх [Остеррайх 1954, 61–78].

Ясперс, однако, не просто перенес феноменологию в стены психиатрической клиники. Именно с его именем связывают «феноменологическое вторжение» в психиатрию. И успех этого мероприятия был обусловлен тем, что феноменология стала частью жизни Ясперса. Он пришел к ней не только как к стратегии исследования, но как к опыту погружения во внутренний мир. Она стала конечным этапом не только интеллектуального, но и духовного, личного поиска.

С самого рождения Ясперс был слаб здоровьем. Он долго пытался узнать, чем конкретно страдает, каков диагноз, как можно вылечиться, а если вылечиться нельзя, то на сколько лет жизни можно рассчитывать. Сначала доктора не могли сказать ничего определенного. Как и всякий больной человек, Ясперс пытался побольше узнать о своей болезни. Он пытался заниматься самолечением и штудировал специальную литературу, но столкнулся с ситуацией, с которой хотя бы раз в жизни, к сожалению, приходится сталкиваться любому человеку: в одном руководстве было написано одно, в другом другое, диагнозы и предлагаемые методы лечения врачей часто противоречили друг другу. У него возникло ощущение, что он сам знает о своей болезни больше, чем все те медики, которых он посетил.

В начале 1900-х гг. Ясперсу был поставлен диагноз «бронхоэктатическая болезнь, осложненная сердечной недостаточностью». Прогнозы были крайне неблагоприятные: больные с таким диагнозом доживали, в лучшем случае, до тридцати лет. Его друг и врач Альберт Френкель научил его жить «по режиму», как можно больше щадить организм. Некоторые методы Ясперс разработал сам. Он научился жить со своей болезнью, потому что медицина оказалась бессильна.

Спустя десятилетие, после того как ему был поставлен смертельный диагноз, Ясперс столкнулся с подобной ситуацией в психиатрии. Наука ничего не могла сказать о причинах психического заболевания. Он нашел только разноголосицу никак не связанных между собой теорий. В психиатрии Ясперс снова прибег к уже проверенной на тот момент стратегии: не нужно верить тому, что говорят врачи, не нужно верить авторитетам и общепринятым теориям, нужно слушать, читать и делать свои выводы. Нужно пробовать и соединять то, что помогает, в собственный метод. Точно так же, как своя техника помогла Ясперсу выжить, его новые методы – и понимающая психология, и феноменология – помогали ему работать с психически больными людьми.

Гуссерлианский призыв «к самим вещам» поэтому имел для Ясперса не только профессиональный, научный, но и личностный смысл. У Гуссерля он увидел то, что так долго искал, и ориентируясь на что, жил и выживал уже несколько лет: отказ от общепринятого, обращение к самим феноменам опыта и к самой реальности. В «Общей психопатологии» Ясперс, следуя идеалам науки Нового времени, будет говорить о том, что наше познание неизменно сопровождают определенные предрассудки и ошибки. Они, по его мысли, задают нашим поискам направленность и форму, и от них необходимо избавиться. «Мы многому сможем научиться, если выработаем трезвый взгляд на вещи, бессознательно воспринимаемые нами как непреложные данности», – подчеркнет он [Ясперс 1997^а, 41]. Когда все предрассудки будут преодолены, возникает проблема методологии: «Если мы хотим выйти за пределы стандартных и недолговечных психологических понятий и обеспечить нашим открытиям и теоретическим положениям твердую основу, мы непременно должны остановиться на проблеме методологии» [Там же, 29].

Ясперс прочитал о феноменологии у Гуссерля. Ему импонировала ее суть, он сохранил название, но в сам метод привнес слишком много из своего личного опыта. Страдая легкими, он как никто другой знал, что заболевание выдает себя двумя путями. Существуют объективные симптомы заболевания. Это симптомы, которые могут зафиксировать медицинские приборы и глаз врача. К примеру, это бледный цвет лица, снижение веса, затрудненное дыхание. Если говорить о психиатрии, это высказывания больного, отдельные наблюдаемые движения, работоспособность. Это все, что можно измерить и увидеть. Медицина говорит преимущественно об объективных симптомах, ведь постановка диагноза должна ориентироваться на объективные данные.

Но существует и еще один пласт – симптомы субъективные. Эти симптомы нельзя увидеть глазами, даже если надеть очки, нельзя услышать их ушами, даже если постараться прислушаться. Эти симптомы можно увидеть, только если заглянуть в душу больного. Все легочные заболевания сопровождаются тяжкими душевными переживаниями. Ясперс отчаянно тяжело пережевал свою болезнь, и нет ничего удивительного, что он заговорил о субъективных симптомах.

Предмет субъективной психологии – душевная жизнь. Субъективные симптомы можно постичь только через понимание, через сопереживание. Они выражаются в поведении, речи, эмоциях человека. Эти субъективные симптомы и исследует феноменология [Ясперс 1997^а, 87; Ясперс 1996 II, 90–92]. Примечательно, что Ясперс описывает феноменологию исключительно через визуальные аналогии, отсюда и «увидеть», отсюда и «микроскоп». Развивая их, феноменологию можно условно разделить на два этапа: 1) фотосъемку/фокусировку, 2) микроскопирование.

По сути, феноменология напоминает фотосъемку. Фотограф выхватывает отдельный образ, отдельный сюжет на фоне окружающих предметов и людей, но окружающий нас мир не является совокупностью его фотографий. Феноменолог поступает точно так же: душевная жизнь человека всегда предстает во всей целостности, а внутренние связи душевной жизни всегда связывают переживания с тем, из-за чего они возникают. Поэтому, когда мы общаемся с человеком, мы не можем просто так спонтанно отделить одно его переживание от другого. Человек неделим. Но если мы делаем фотоснимок, мы можем сфокусировать объектив на зеленом кусте за спиной, на здании сбоку, на самом человеке: его глазах, руках. Так мы можем словно бы выделить, вырезать только кусочек реальности или человека.

После того как происходит наведение объектива, начинается следующий этап. Теперь мы видим фрагмент во всей четкости. Остальные объекты размыты и помешать нам не могут. Теперь мы должны вращать другое колесико и увеличивать интересующий нас объект. И так до тех пор, пока перед нами не предстанут все мельчайшие детали. И наконец, – «стоп». Можно сфотографировать или зарисовать.

Здесь нужно оговорить и еще один момент. Переживание по своему содержанию, как указывает Ясперс, не может быть патологическим. Патологическими могут быть только связи между переживаниями, форма переживаний, но не само переживание как таковое. Обратимся снова к медицинской аналогии. Когда хирург делает рентгеновский снимок сломанной кисти, его интересуют не составляющие сустав кости. Все эти кости он видел в анатомическом атласе. Они интересны анатому, но не хирургу. Его интересует изменение кости (перелом, трещина), выпадение кости из сустава (вывих) и проч. Но если хирург не знает анатомии, поставить диагноз и помочь больному он не сможет никогда. Точно так же происходит и в феноменологии.

Философская феноменология представляет собой своеобразную анатомию души. Психиатрическая феноменология Ясперса – это, скорее, хирургия души. Ясперса интересуют не «кости и связки» душевной жизни, а их изменения. Для него важна форма, а не содержание переживаний, содержание можно исследовать посредством другого его метода – понимания.

Что же (кроме микроскопа гистологов) все это напоминает? Вспомним классика:

«В полумраке можно было все же различить самые разнообразные физические приборы, вогнутые стекла, распределительные доски, измерительные приборы, а также ящик на подвижном штативе, напоминавший фотоаппарат, стеклянные диапозитивы, стоявшие рядами на полках; трудно было понять, где находишься – в ателье фотографа, в темной камере для проявления, в мастерской изобретателя или в магическом кабинете технолога. <…>

Ганс Касторп увидел самые разнообразные части человеческого тела: руки, ноги, коленные чашки, плечи, верхние и нижние части бедра и таза. Но живые округлые формы этих частей человеческого тела намечались только в виде смутных призрачных контуров, лишь как туман и бледное сияние окружали они отчетливо, резко и определенно проступавшую основу – скелет.

– Очень интересно! – сказал Ганс Касторп.

– Да, это, конечно, очень интересно! – отозвался гофрат. – Весьма полезное наглядное пособие для молодых людей. Световая анатомия, понимаете ли, победа новой эпохи. Вот женское предплечье. Сразу угадаешь по его миловидности. Такой вот ручкой они обнимают нас в часы нежных свиданий! – И он рассмеялся, причем вздернулся уголок его верхней губы с подстриженными усиками. <…>

– Следующий осужденный! – сказал Беренс и подтолкнул локтем Ганса Касторпа. – Только не притворяться усталым! Вы бесплатно получите экземпляр, Касторп. И вы сможете показывать на экране своим детям и внукам тайны, скрытые в вашей груди! <…>

Слева от экрана на распределительной доске, среди целого инструментария была ввинчена красная электрическая лампочка. Гофрат, сидевший верхом на табурете перед висячим экраном, включил ее. Плафон погас, и теперь всю сцену озарял только рубиновый свет лампочки. Потом маэстро коротким движением выключил и его; глубокий мрак окутал лаборантов.

– Сначала надо, чтобы глаза привыкли, – раздался в темноте голос гофрата. – Нужны широко раскрытые зрачки, как у кошек, чтобы видеть то, что мы хотим увидеть. Вы ведь, конечно, понимаете, что так вот, сразу, нашим обычным дневным зрением ничего не разглядишь. Нужно сначала забыть о дневном свете с его веселыми картинами. <…>

И, стоя на содрогавшемся полу, под треск и шум грозно играющих сил, Ганс Касторп нагнулся и стал всматриваться сквозь бледное окно, всматриваться в пустой скелет Иоахима Цимсена. <…>

– Видите его сердце? – спросил гофрат, опять сняв свою ручищу с колена и ткнув указательным пальцем в пульсирующий мешок... Боже праведный, Ганс Касторп видел перед собою сердце, честное сердце Иоахима!

– Я вижу твое сердце, – пробормотал он сдавленным голосом.

– Пожалуйста, пожалуйста, – повторил Иоахим и, вероятно, покорно улыбнулся там, в темноте. Гофрат велел им замолчать и оставить свои сентиментальности. Он пристально изучал пятна и линии, черные линии в грудной полости, а его сонаблюдатель не мог оторвать взгляда от могильного остова и скелета Иоахима, от нагого костяка, от этого тощего, как жердь, memento. И он почувствовал страх и благоговение. <…>

Глубоко взволнованный тем, что увидел, вернее – тем, что он видел это, Ганс Касторп ощутил в душе жало тайных сомнений: действительно ли за этим ничего не кроется, действительно ли допустимо такое рассматривание человеческого тела в содрогающемся, потрескивающем мраке; и он почувствовал дразнящую жажду подглядеть сокровенные тайны жизни и смерти и вместе с тем растроганность и благоговение. <…>

Он был настолько любезен, что, уступив настойчивым просьбам пациента, разрешил ему посмотреть через экран еще и на собственную руку.

Ганс Касторп увидел то, что ожидал увидеть, но что, однако, видеть людям не предназначено, да он никогда и не думал, что предназначено: ведь он заглянул в собственную могилу. Благодаря силе световых лучей, предвосхитивших его разложение, Ганс Касторп увидел облекавшую его плоть распавшейся, истаявшей, обращенной в призрачный туман, а в ней – тщательно вычерченный костяк правой руки, и на одном из пальцев этой руки – свободно висевший черным кружком перстень с печаткой, полученный от деда, устойчивый предмет земного бытия; человек украшает им свое тело, а этому телу суждено под ним истаять, и перстень освобождается и переходит к другой плоти, которая опять будет некоторое время носить его. Глазами своей тинапелевской родственницы взглянул он на столь знакомую часть своего тела, глазами, проникающими насквозь, предвидящими, и впервые за свою жизнь понял, что умрет. Лицо у него сделалось таким, каким оно бывало, когда он слушал музыку, – глуповатым, сонливым и благоговейным, а голова с полуоткрытым ртом склонилась на плечо. Гофрат сказал:

– На призрак смахивает, а? Да, кое-что от призраков в этом есть.

Потом остановил бушевавшие силы. Пол перестал вздрагивать, световые явления прекратились, магическое окошко опять потонуло во мраке. Зажегся плафон» [Манн 1959, 298–305].

Томас Манн писал «Волшебную гору» с 1912 по 1924 г. В 1912 г. у его жены Кати обнаружился катар верхушек легких, и он навещал ее в санатории в Давосе. Идея феноменологии приходит Ясперсу лишь немногим ранее. Приведенная сцена посещения Касторпом рентген-кабинета – это самое точное описание предложенного Ясперсом метода. В годы работы в Гейдельбергской клинике он существовал практически на грани жизни и смерти и не раз посещал подобные кабинеты.

Процедура: проявители, закрепители, система окуляров

Феноменологическая лаборатория Карла Ясперса имела те же аппараты и инструменты, которые есть у рентгенолога и гистолога, и здесь нет никакого противоречия. Ясперс постоянно ходил по врачам, и переживания Касторпа стали для него обыденностью. Такой же обыденностью стала и Гейдельбергская клиника, где он тогда работал и где половина его друзей и коллег не отходили от микроскопа, ведь были они или анатомами, или гистологами. В начале XX в. микроскоп был и в психиатрических клиниках. Директор Гейдельбергской клиники, тогдашний начальник Ясперса Франц Ниссль разглядывал в микроскоп мозг, этим же занимался и учитель Ясперса Карл Вильманс. На плановых осмотрах его добрый друг доктор Френкель часто показывал ему рентгеновские снимки. На этих снимках он видел потаенную глубину своей болезни: грудь, которой он с рождения не мог дышать в полную силу, сердце, которым он переживал свою болезнь и которое оказывалось лишь мешочком или плывущей медузой. Поэтому у Ясперса мы встречаем и гистологические, и рентгенологические образы.

Сакральность феноменологии Гуссерля умножалась здесь на сакральность рентгенологического кабинета. Гуссерль, если вспомнить, учил особенному феноменологическому взгляду, который позволяет всмотреться в «сами вещи». Такую же оголенную реальность своего естества видели и те больные, которым показывали их рентгеновские снимки. Но в свой сакральный круг Гуссерль допускал не всех, так же как не всем рентгенологи объясняют сакральное таинство «просвечивания»: увидеть ручку, которой обнимают в часы нежных свиданий, мог не каждый. Сакральность феноменологии Ясперса была связана с тем, что он задумал с помощью специальных приспособлений и техник выяснить, что переживают обладатели и обладательницы этих ручек, и это была весьма смелая затея.

Как мы уже отмечали, нужно было для начала избавиться от дневного зрения, от замутненного обилием теорий разума, и привыкнуть к темноте. Тогда, когда глаза привыкнут к темноте, плоть повседневности, точно так же, как плоть тела на рентгеновском снимке, становилась лишь туманом, лишь почти незаметной дымкой. Сделать это не всегда просто: иногда слой, от которого нужно избавиться и через который нужно увидеть, излишне выражен. Иногда нужны, как говорит доктор Беренс, специальные лучи, которые пробили бы толщу жира.

Привыкнув к темноте, можно взять микроскоп. Через систему сильнейших увеличительных стекол можно увидеть отдельные органы и группы феноменов. «Вот грудина, вот ребра, вот ключица, это верхушки Ваших легких», – говорит рентгенолог. Ему в унисон гистолог описывает состав крови: «Это лимфоциты, это лейкоциты, смотрите, какие-то они бледноватые». Феноменолог делает то же самое, только на этом пути возникает больше трудностей. У феноменолога нет вспомогательных средств. Он может только выработать у себя специальный феноменологический взгляд, словно бы прищуриться, присмотреться. Но присматриваться, как говорит Ясперс, нужно не ко всему. Есть три группы средств феноменологического анализа: 1) погружение в поведение, 2) обследование и обращение больного в самого себя с последующим его выспрашиванием, 3) письменные самоописания [Ясперс 1996 II, 100].

Ясперс отталкивается от положения о том, что все эти три группы средств являются выразительными средствами, т.е. выражают и скрывают переживание человека. Это переживание и нужно отыскать и выделить. Феноменолог может наблюдать за поведением больного. Он может истолковывать его жесты, мимику, пытаться угадать мотивы его поступков. Но можно не только наблюдать за поведением. Можно поговорить с больным по душам, заставить его подумать о своем внутреннем мире, погрузиться в его переживания. Для этого нужно уметь внимательно слушать и слышать. Нужно уметь задавать нужные вопросы, чтобы выведать у больного как можно больше информации. Больной, таким образом, сам откроет психиатру путь к феноменам своего сознания. Если в первом случае эти переживания становились доступны феноменологу через поведение, то здесь он получает их посредством рассказа о них больного. Еще один путь – это дневниковые записи, автобиографии, заметки, художественные описания. Они представляют психиатру самоописания и самоанализ больным своих переживаний, а потому очень ценны.

Какие же группы феноменов можно получить через эти средства феноменологического анализа?

На этот вопрос Ясперс отвечает, используя своеобразную хитрость. Когда мы пытаемся выделить феномены чужого сознания, мы, разумеется, говорим о сознании другого человека, о его переживаниях, о его поведении, о его самоописаниях. Но после этого с этими феноменами работаем уже мы сами. Поэтому Ясперс, начиная с этой стадии, забывает о другом человеке и начинает говорить об этих феноменах абстрактно. Эти феномены становятся безличными, точно так же как рентгеновский снимок не несет отпечаток личности, он – просто изображение легких и сердца как органов тела, чьего тела – уже не интересно.

Выделенные феномены психиатр всегда сравнивает с собственными феноменами сознания, поэтому Ясперс сознательно использует здесь аналогию. Он говорит, что полученные переживания можно разделить на три группы. Первая группа феноменов нам знакома: мы можем переживать их в своей душе. Эти феномены имеют с нашими сходные механизмы, как, например, обманы памяти. Понять эти феномены, работать с ними и исследовать их не составляет труда. Вторая группа феноменов представляет собой усиление, ослабление или изменение интенсивности обычных феноменов сознания. К ним относятся псевдогаллюцинации, выраженные аффекты и проч. Третья группа феноменов совершенно недоступна для понимания, эти переживания ни в чем не похожи на наши. Приблизиться к ним можно только посредством аналогий: галлюцинации, насильно вложенные в голову мысли и т.д. [Ясперс 1996 II, 101]

После того как феномены и группы феноменов выделены, их необходимо сохранить. Рентгенолог может хранить снимки своего пациента столько, сколько требуется. Гистолог может зарисовать и сфотографировать то, что видит в микроскоп. Феноменологу сохранить материал гораздо сложнее: «…Технические вспомогательные средства для хранения однажды имевшихся взглядов для последующего сравнения и некоторые другие в области переживаний чувствования всегда так несовершенны, что здесь приходится бороться с много большими трудностями, чем в области чувственного восприятия; достоверность здесь, однако, достигается принципиально сходным образом через сравнение, повторение, проверку переживаний чувствования, представление, как через сравнение, повторение и проверку найденных в чувственном восприятии естественнонаучных результатов. Недостоверность преобладает в обеих областях. То, что она больше на психологической стороне, нельзя оспаривать» [Там же, 98]. Путь здесь один: описать случай и подробно зафиксировать все переживания пациента. Ясперс поэтому всегда настаивает на подобных историях болезни. Другими средствами фиксации, кроме ручки и бумаги, психиатр не обладает: «Я имел бы выразить просьбу, чтобы читатели этих строк, которые обладают хорошими самоописаниями – т.е. такими, которые наглядно показывают действительно пережитые феномены, – все же их опубликовать, или, если они не могут на это решиться, передать их мне для ознакомления и возможного использования» [Там же, 99].

Итак, Ясперс раскладывает технику феноменологического исследования на этапы:

1. Очищение от предрассудков, от лишних теоретических допущений, говоря образно, – фокусировка, настройка объектива, концентрация феноменологического взгляда.

2. Всматривание в выразительные феномены – поведение, речь, самоописания, – т.е. непосредственно съемка феноменов сознания.

3. Сохранение полученных феноменов сознания, их описание, составление историй болезни. Фактически, это то, что идет после «проявителя», – «закрепитель».

4. Анализ полученного, распределение переживаний по группам.

Эти этапы Ясперс намечает в работе «Феноменологическое направление исследования в психопатологии». В 1913 г., через год после этой статьи, в другой работе Ясперс показывает феноменологический метод в действии.

Феноменология Ясперса в теоретическом отношении – один из образчиков феноменологии, обретающий своеобразие в силу своего прикладного характера. В практическом отношении феноменология – метод, имеющий смысл только в паре с понимающей психологией. Практика феноменологии в психиатрической клинике, такая, как это описал Ясперс, не дает никакой информации, кроме совершенно нейтральной фиксации имеющихся феноменов сознания, да и по своей сути только это она и может дать. Поэтому не случайно, что в своей системе «Общей психопатологии» Ясперс ставит феноменологию в основание понимающей психологии. По его мысли, феноменология дает материал для метода понимания, и только в процессе постижения связей приобретают ценность схваченные феномены.

*          *          *

В 1910 г. вышла статья Гуссерля «Философия как строгая наука», и после ее прочтения Ясперс, несмотря на то, что ранее явно симпатизировал родоначальнику феноменологии, окончательно разошелся с его идеями. Впоследствии он так аргументировал низкую оценку этой работы: «Эссе стало для меня откровением. Как я понял, здесь наиболее остро высвечивалось то, что стремление к строгой науке уничтожало все, что можно назвать философией в высоком смысле этого слова» [Ясперс 1955, xvii]. Для Ясперса отождествление философии с наукой было неприемлемо. Однако, если мы посмотрим на его собственный вариант феноменологии, заметно, что сам он не избежал в построении этого метода естественнонаучного канона. Правда Ясперс и не считал тогда собственный метод философским, феноменология была методом естественной науки психопатологии. В своих теоретических основаниях, по своей цели феноменология Ясперса была построена по модели гистологии, вместе с анатомией головного мозга определявшей тогда парадигму научной психиатрии.

Феноменология мыслилась Ясперсом исключительно как метод и раздел психопатологии, поэтому в философский период своего творчества он больше не обращается к ней. В 1954 г. в статье, выражающей реакцию на критические исследования роли феноменологии в его экзистенциальной философии, Ясперс подчеркивает, что «на самом деле, между феноменологией сознания и просвечиванием экзистенции существует радикальное отличие» [Ясперс 1957, 819]. Ссылаясь на личную беседу с философом, Герберт Шпигельберг отмечает, что в 1962 г. тот всячески стремился обособиться от философской феноменологии. В отличие от других представителей феноменологического движения – М. Хайдеггера, Ж.-П. Сартра, М. Мерло-Понти и проч. – Ясперс понимал и практиковал феноменологию как естественнонаучный метод. Это напрямую подтверждает и тот факт, что полностью проигнорированная в философских работах феноменология (раздел о ней) в «Общей психопатологии» росла от издания к изданию. Фактически, Ясперс расширил границы феноменологического метода, показав его универсальность и реальную возможность его применения в качестве методологического фундамента научного исследования. Для феноменологического движения он – одна из основных фигур, благодаря которой произошел своеобразный перелом: от интенсивного накопления к экстенсивному развитию и освоению новых предметных пространств. Шпигельберг совершенно верно подмечает: «Этот новый классик обеспечил феноменологии ведущее место в фундаменте новой науки. Таким образом, он не только сделал первые шаги в распространении феноменологии, но и доказал истинность философской феноменологии Гуссерля» [Шпигельберг 1972, 191].

Для самого Ясперса феноменология явилась вторым шагом к всеохватывающей методологии постижения психического. Шагом, в котором так четко проступают не только его тогдашние научные устремления – желание разработать объективный научный метод, – но и то, что, помимо работы, всегда сопровождало его жизнь: его болезнь. В феноменологии мы видим то, что наполняло повседневное существование Ясперса, окружавшие его предметы и образы: микроскопы, так часто встречавшиеся на столах психиатрических больниц и отделений, рентген-аппараты, которые Ясперс, находившийся тогда на грани жизни и смерти и непрестанно следивший за своими легкими, созерцал постоянно.

Тем не менее, вместе с понимающей психологией феноменология заложила фундамент мировоззренческой позиции Ясперса: феноменологическая установка на «сами вещи», свобода от авторитетов, ясная и четкая фиксация феноменов истории и культуры, стремление к систематизации при сохранении первоначальных описательных данных, ориентация на объективность и вера в истину – все это мы будем наблюдать в его экзистенциальной психологии и экзистенциальной философии, в истории философии и философии истории, а также в его дискурсе об университете и дискуссиях о судьбах Германии. По сути, феноменология, тесно сплетенная для Ясперса с теоретическими поисками и с личной судьбой, сформировала не только его философскую, но и жизненную, гражданскую позицию.

Литература

Власова 2010 – Власова О. Феноменологическая психиатрия и экзистенциальный анализ: история, мыслители, проблемы. М.: Территория будущего, 2010.

Гаупп 1907 – Gaupp R. Wege und Ziele psychiatrischer Forschung. Tübingen: Laupp, 1907.

Гислен 1852 – Guislain J. Leçons orales sur les phrénopathies, ou Traité théorique et pratique des maladies mentales. Vol. 1. Gand: L. Hebbalyinck, 1852.

Занер 1991 – Saner H. Karl Jaspers mit Selbstzeugnissen und Bilddokumenten. Reinbek: Rowohlt, 1991.

Конрад 1957 – Conrad K. Das Unbewußte als phänomenologisches Problem // Fortschritte der Neurologie, Psychiatrie und ihrer Grenzgebiete. 1957. Bd. XXV. № 1. S. 56–73.

Лангенбах 1995 – Langenbach M. Phenomenology, intentionality, and mental experiences: Edmund Husserl’s Logische Untersuchungen and the first edition of Karl Jaspers’s Allgemeine Psychopathologie // History of Psychiatry. 1995. № 6. P. 209–224.

Лантери-Лора 1962 – Lanteri-Laura G. La notion de processus dans la pensée psychopathologique de K. Jaspers’ // L’Évolution psychiatrique. 1962. Vol. 27. № 4. P. 459–499.

Манн 1959 – Манн Т. Волшебная гора. Пер. с нем. В. Станевич / Собр. соч.: В 10-ти тт. Т. 3. М.: Гос. Изд-во худ. лит-ры, 1959.

Остеррайх 1954 – Oesterreich M. Traugott Konstantin Oesterreich. Stuttgart: Fromanns, 1954.

Уокер 1994 – Walker C. Karl Jaspers as a Kantian psychopathologist, III. The concept of form in Georg Simmel’s social theory: a comparison with Jaspers // History of psychiatry. 1994. Vol. 5. № 17. P. 37–70.

Хайманн 1950 – Heimann H. Der Einfluß von Karl Jaspers auf die Psychopathologie // Monatsschrift für Psychiatrie und Neurologie. 1950. Bd. 120. № 1. S. 1–20.

Херш 1979 – Hersch J. Karl Jaspers. Lausanne: L’Âge d‘Homme, 1979.

Шмитт 1979 – Schmitt W. Karl Jaspers und die Methodenfrage in der Psychiatrie / Psychopathologie als Grundenlagenwissenschaft. Hrsg. W. Janzarik. Stuttgart: F. Enke, 1979. S. 74–82.

Шпигельберг 1972 – Spiegelberg H. Phenomenology in Psychology and Psychiatry: A Historical Introduction. Evanston, Ill.: NorthWestern University Press, 1972.

Штирлин 1974 – Stierlin H. Karl Jaspers’ psychiatry in the light of his basic philosophical position // Journal for the History of the Behavioural Sciences. 1974. Vol. 10. № 2. P. 213–226.

Ясперс 1955 – Jaspers K. Nachwort zu meiner Philosophie / Philosophie: I. Heidelberg: Springer, 1955.

Ясперс 1957 – Jaspers K. Replay to my critics / The Philosophy of Karl Jaspers. Ed. by P.A. Schilpp. New York: Tudor Publishing Company, 1957.

Ясперс 1996 – Ясперс К. Собрание сочинений по психопатологии. М., СПб: Академия, Белый Кролик, 1996.

Ясперс 1997^а – Ясперс К. Общая психопатология. Пер. с нем. Л.О. Акопяна. М.: Практика, 1997.

Ясперс 1997^б – Ясперс К. Философская автобиография. Пер. с нем. А.В. Перцева /

Западная философия: итоги тысячелетия. Екатеринбург, Бишкек, 1997.