

Рец. на кн.: Язык. Знание. Реальность. К семидесятилетию А.Л. Никифорова | | Печать | |
Автор Бажанов В.А., Романенко Р.А. | |
30.10.2012 г. | |
Язык. Знание. Реальность. К семидесятилетию А.Л. Никифорова. Отв. ред. И.Т. Касавин, П.С. Куслий. М.: Альфа-М, 2011. 352 с.
Эта книга была подготовлена к семидесятилетию профессора А.Л. Никифорова его коллегами из сектора социальной эпистемологии и других секторов Института философии РАН. Она включает в себя обстоятельный материал юбиляра, в котором он излагает своё философское кредо и обсуждает новые идеи своих коллег, а также их статьи в русле разных традиций и отраслей философского знания: эпистемологии, философии науки, аналитической философии, социальной философии, истории философии и даже музыкальной эстетики.
Субъект и объект в контексте познавательного отношения. А.Л. Никифоров предпринимает своеобразную попытку проанализировать процесс познания, положив в основание анализа всего три простых, не способных, казалось бы, вызвать серьезных возражений, идеи: языки (естественные и научные) служат для описания мира, накопления и трансляции знания; язык участвует в формировании образов окружающих нас предметов и явлений; на создаваемую картину реальности оказывает влияние имеющееся у субъекта знание, т.е. эта картина – вполне в духе известного положения И. Канта – является «предметным» воплощением нашего знания. Автор своё кредо выражает с помощью своего рода афоризма: «Мы видим вокруг себя то, что знаем» (с. 11).
Понятно, что теория познания, которая претендует на универсальность и целостность, должна исходить из минимума простых и надежных положений. Реализация замысла А.Л. Никифорова предложить такую теорию познания начинается с констатации того очевидного следствия, которое касается смысла, приписываемого предметам. «Мы живем в мире, наполненном осмысленными предметами», - провозглашает автор (с. 12). Речь идет о постановке онтологического вопроса, который каждым поколением философов ставится сообразно своему времени.
Аналогичные попытки построить теорию познания на основе минимального числа начальных положений хорошо известны (одна из них принадлежала Э. Маху). Поэтому А.Л. Никифоров обращается к ее рассмотрению и уточняет соответствующие посылки: мы можем говорить лишь об интерпретации в виде образов воздействий на нас внешних предметов. Однако эти воздействия опосредуются языком и потому для дальнейшего движения важно, вслед за Г. Фреге, Л. Витгенштейном и Б. Расселом, соотнести значение и смысл.
Знание трактуется А.Л. Никифоровым как часть смысла языковых выражений, а констатация факта истинности некоторого предложения обогащает смысл не только субъекта, но и предиката, т.е. построение мира включает в себя данные операции уже на уровне начальных стадий познания, причем нельзя говорить о сходстве и/или различии предметов самих по себе – это прерогатива самого субъекта познания (см. с. 43).
В данном контексте А.Л. Никифоров ищет аргументы в пользу классической (корреспондентской) теории познания и приходит к заключению, что более убедительной теории пока не существует (заметим, что к аналогичному выводу пришел и П. Вейнгартнер в своей книге «Фундаментальные проблемы теорий истины». М., 2005).
В завершение своих рассуждений А.Л. Никифоров оценивает самые последние идеи в отечественной философии. Так, он показывает, что «постнеклассической науки» не существует, а мы наблюдаем рост прикладных исследований, которые предполагают иные (чем у неклассической и/или классической науки) цели и ценности (см. с. 57); отмечает, в частности, правомерность интереса Л.А. Марковой к проблеме смысла, возражает Л.А. Микешиной по поводу её трактовки релятивизма и т.д.
А.Л. Никифоров намеренно строит свои рассуждения в резкой и полемической манере, стремясь, по-видимому, вызвать вокруг них дискуссию, а не превратить книгу в компендиум разрозненных независимых друг от друга позиций.
Статья И.Т. Касавина «Всегда иной и прежний» (здесь имеется в виду юбиляр) – это своего рода реакция с позиции неклассической социальной эпистемологии на классическую теорию познания, которой придерживается А.Л. Никифоров. Позиции классической и неклассической эпистемологии И.Т. Касавин считает едва ли несовместимыми. Его главный упрек в адрес размышлений Никифорова заключается в том, что понимание познания, которое основывается на идее индивидуального субъекта, не учитывает его деятельную природу и специфику его коммуникации. Однако столь уж глубока пропасть, разделяющая две парадигмы, которые различаются пониманием основных категорий? Быть может, неклассическая эпистемология лишь смещает акцент с субъекта на условия познания и решает иные задачи, отличные от задач классической эпистемологии?
Неклассическое видение, по нашему мнению, должно скорее дополнить, нежели категорично заменить традиционный подход к решению проблем познания. Учитывать в процессе познания социально-экономический, культурно-исторические факторы так же необходимо, как и когнитивные, лингвистические аспекты. Не это ли демонстрирует сам И.Т. Касавин?
Сопоставим употребления понятия «смысл» в статьях И.Т. Касавина и А.Л. Никифорова. Это понятие, которым оперируют оба философа, является и для того, и для другого ключевыми в общем представлении сущности познания. Однако речь у них идет, по-видимому, о разных значениях понятия. У Никифорова смысл привязан к слову, у Касавина смысл освещает жизнь: «вопрос о смысле человеческого существования возникает в опыте страдания, скуки, смерти…». Очевидно, что хотя Касавин и говорит о «своем» смысле как об альтернативе «смысла» у Никифорова, он скорее дополняет последний. Касавин полагает, что «смысл исчезает в рутинном восприятии слова», что «нельзя понять смысл, вложенный другим, не модифицируя его» (с. 74). Однако можно считать верным и утверждение, что нельзя понять другого, если тот говорит бессмыслицу. Смысл слова зависит от контекста, но сам контекст осмысливается через слова. Это подводит к мысли о том, что классическая эпистемология преимущественно ориентирована на универсальные признаки познания, а неклассическая – на признаки, которые можно назвать локальными, которые чрезвычайно важны для учета и анализа конкретной познавательной ситуации в конкретном когнитивном контексте.
А.Ю. Антоновский в статье «К проблеме интерсубъективности понимания и атрибуции знания» продолжает осуществлять переоценку эпистемологических ценностей. Он предлагает снять проблему языка как фундаментальную проблему эпистемологического исследования и заменить ее коммуникацией. Согласно Антоновскому, именно коммуникация, в которой языку и сознанию отведено скромное место, является первичной формой познания.
А.Ю. Антоновский ставит вопрос, почему следует отказаться от языка как фундамента познания, и сам на него отвечает. Главным образом, считает он, потому, что различение субъекта и объекта вытекает не из языка. Какой именно язык имеется в виду? Если это языки папуасские или эскимосско-алеутские, тогда автор безусловно прав, но если мы рассматриваем русский язык или любой индоевропейский язык – можно усомниться в данном положении. Известно, что в номинативных языках весь строй предложения направлен на максимальное различение субъекта действия и его объекта. Такое различение достигается, например, с помощью оппозиции падежа для субъекта действия (именительного) и падежа для объекта (винительного и других косвенных падежей). Известно также, что в процессе развития языка существовала тенденция постепенного усиления субъектно-объектной ориентации языковой структуры (Г.А. Климов). Эволюция языка, таким образом, отражала трансформацию мифологической формы мышления в рациональную форму.
В связи с этим надо вспомнить критику А.Л. Никифорова в адрес логической семантики, в которой не учитывалось многообразие национальных языков с разными структурами. Цель этой критики состоит в демонстрации уязвимости идеи о том, что структура языка воспроизводит структуру реальности (см. с. 25). Ряд кросс-культурных лингвистических исследований в духе Сепира и Уорфа направлены на обоснование тезиса, что язык, на котором мы говорим, не просто воспроизводит реальность, но формирует эту реальность. Эта конструктивисткая идея неоднократно в разных вариациях упоминается в настоящей книге, но насколько она совместима с классической корреспондентной теорией истины?
Л.А. Маркова в статье «Есть ли место смыслу в современной эпистемологии?» продолжает анализ границы между субъективным и объективным, предпринятый Никифоровым. Она знакомит читателя с философскими идеями социологов К. Кнорр-Цетины, Б. Латура, С. Вулгара, стирающих границы между социальным и интеллектуальным, между социально-научным и обыденным мышлением и тем самым как бы снимающих проблему истины.
Л.А. Маркова отводит понятию «смысла» в этом мышлении особое место. Другим важным понятием в представлении автора статьи является понятие «контекста», который порождает смысл и науку. А этот «контекст» в свою очередь есть не что иное, как хаос: «Наука и ненаука порождаются хаотическими, случайными для науки условиями» (с. 102). Однако хотя и можно утверждать факт размывания границы между субъектом и объектом, абсолютное различие которых подразумевалось в классической науке, но как и в каком смысле допустимо говорить о «случайном» порождении науки?
Крайние позиции социального конструктивизма все-таки не могут затенить то достаточно очевидное обстоятельство, что стратегия развития любой науки и цель любого исследования определяется стремлением достижения объективно-истинного знания, хотя полностью изолировать предмет изучения от исследователя вряд ли возможно. И потому необходимо продолжать анализ характера и меры присутствия субъективного в объективном, – анализ, который предполагает искусный маневр прохождения между Сциллой классической точки зрения об «очищенности» научного образа от субъективных привнесений и Харибдой всецело социального конструирования объекта и результатов познания его свойств и особенностей.
Аналитическая философия представлена в книге статьями Л.Б. Макеевой, П.С. Куслия, Е.В. Востриковой, А.З. Черняка, В.Г. Семеновой. Весьма оригинальна позиция П.С. Куслия, который предлагает альтернативную семантическую теорию познания, очищенную от психологизма и представляющую собой своего рода эпистемологизм в семантике. Эта теория позволяет обозначить любопытные парадоксы эпистемологизма и точечно решить конкретные, сугубо специализированные вопросы, касающиеся языка. Одним из таких вопросов является проблема имен собственных, их обозначений и употреблений. П.С. Куслий предполагает, что можно пренебречь способом, которым субъект принимает объект. Возможно, что в контексте логической семантики это в каком-то смысле допустимо, но с точки зрения предшествующей дискуссии между А.Л. Никифоровым, И.Т. Касавиным и Л.А. Марковой принципиальное наличие такого способа представляется не вполне очевидным. По-видимому, здесь кроется еще одна точка роста – уже на границе собственно эпистемологии (классической и неклассической) и логической семантики в том её аспекте, который представлен в современной аналитической философии.
Если в концепциях И.Т. Касавина, Л.А. Марковой и А.Ю. Антоновского существенную роль играют интерсубъективность, выраженная в идее значимости коммуникации, то своеобразная деятельностная модель познания выпукло представлена М.А. Розовым в статье «Проблема объекта познания в контексте социальных эстафет».
Согласно М.А. Розову, люди действуют, руководствуясь существующими социальными стандартами или образцами поведения, что одно и то же. Все новое, что создается человеком, является рефлексивным преобразованием старого. Рефлексивное преобразование – это переход от одной целевой установки к другой. Воспроизведение образцов деятельности или поведения есть социальный акт. Рефлексивное преобразование не является примитивным животным подражанием, так как образцы не задают конкретных реализаций.
Важным в эпистемологии М.А. Розова является различение референции знания и объекта познания. В качестве референтов могут рассматриваться любые компоненты деятельности, но не сама деятельность, которая представляет собой объект познания. На отождествлении референции и объекта, пишет М.А. Розов, базируются традиционные эпистемологические представления и корреспондентская концепция истины. Соответственно, человек познает не мир сам по себе, но свою деятельность с миром.
Согласно деятельностному подходу, онтологический статус отдельных объектов-вещей уступает статусу собственно самой деятельности. Здесь, однако, возникает вопрос о том, в каком виде должны излагаться результаты познавательной деятельности. Если эти результаты касаются исключительно деятельности, то как можно говорить об объективном (т.е. относящимся к объекту, объектном) содержании познания? Не случайно И.С. Алексеев – один из наиболее глубоких последователей этого подхода – вслед за Н. Бором рассуждал о целостности явления, которое образуется в процессе познания объекта и предполагает нерасторжимое единство субъекта, его измерительного прибора (особенно если речь идет о микромире) и собственно объекта. Однако в силу того, что результат познания должен быть представлен в том виде, который соответствует и описывает объект, то целостность явления рушится, происходит «вычеканивание» субъективности из целостного образования, сформированного познавательной деятельностью, а мера объективности достигнутой истины определяется степенью «совпадения» субъекта и объекта (если иметь в виду образ познания как проникновения субъективного в объективное, – образ, предполагавшийся И.С. Алексеевым).
С этой точки зрения концепцию М.А. Розова еще предстоит переосмыслить и, возможно, обнажить новые грани деятельностного подхода.
Историко-философское исследование социальных и когнитивных истоков неопозитивизма, предпринятое В.А. Колпаковым в статье «Социальные технологии в концепции О. Хелмера», вызывает особый интерес. Автор подчеркивает, что логический позитивизм изначально имел социальную направленность. Социальные взгляды О. Нейрата и Х. Хана в совокупности с их научно-философскими представлениями заложили основу анализа социальных технологий. Однако непростая политическая ситуация в мире изменила судьбу логического позитивизма, и от социокультурного контекста пришлось отказаться, но путь к разработке идеи социальных технологий (О. Хелмером) был открыт.
О. Хелмер считал, что философия должна способствовать развитию социальных наук в плане их практической направленности, предупреждал об опасности, которую таит в себе отставание социальных наук от естественных. Акцент О. Хелмера на социальной компоненте знания позволяет В.А. Колпакову высказать мысль о наметившейся уже тогда тенденции к разработке неклассической теории познания.
Проблема поиска объективно-истинного знания. Особого внимания заслуживает статья В.А. Лекторского «Проблема знания в современной эпистемологии». Автор выражает сомнение в факте становления постнеклассической эпистемологии и связывает проблему жизнеспособности людей с проблемой получения истинного знания в контексте такого интересного теоретико-познавательного направления, как конструктивный реализм. Нельзя не согласиться с весьма аргументированными рассуждениями автора о том, что проблема достижения истинного знания (будь то естественная или гуманитарная наука, например, история) не может быть затушевана модными ныне «нарративными сказками» в духе нарративного подхода или иными конструктивистскими построениями, в которых на первый план выходит историческая и/или социально-психологическая реконструкция прошлого. Трудности получения истинного знания и осмысление природы этих трудностей не должны уводить современные эпистемологические изыскания в сторону от магистральной линии развития теории познания, которая предписывается императивом жизни человека в понимаемом, а не воображаемом и искусственно вымышленном мире (см. с. 266).
Единственный автор книги, который не является сотрудником Института философии РАН, украинский философ Я. В. Шрамко пытается разобраться, чем собственно является философия и способна ли она, как любая (естественная) наука претендовать на генерацию истинного знания. Он досадует на то, что философию считают типом мировоззрения, и берет на себя обязательство доказать, что на самом деле она является наукой. Автор разбирает критерии научности, выдвинутые А.Л. Никифоровым, чтобы продемонстрировать соответствие философии всем этим критериям.
Дело, думается, вовсе не в критериях, хотя и здесь доводы Я.В. Шрамко не совсем убедительны, а в традиции, против которой трудно возражать. Так сложилось, что в философии кроме собственно научных элементов на разных этапах её развития в больших или меньших пропорциях присутствовали и элементы искусства, и мифологии, и религии, и идеологии. Всего перечисленного нет в математике, с которой Я.В. Шрамко пытается сравнивать философию. Даже если из философии выкинуть понятия бога, субъекта, истины и т.д., что склонна предлагать Л.А. Маркова, то философия от этого более «научной» (в смысле, приложимым к разряду «точных» наук) вряд ли станет. Исторический аспект в философии играет более значительную роль, чем во многих других науках. Хотя, несомненно, композиция философского знания по образу и подобию естественно-научного исследования, его опора на достижения науки становятся все более и более востребованными.
Проблема роста научного знания и поиска истины в эпистемологическом аспекте обсуждается Е.А. Мамчур, которая делает особый акцент на перспективах структурного реализма, отрицающего кумуляцию знания на уровне онтологии теорий, но допускающего его на уровне структурных отношений теории, а также на моделях возможного синтеза физических теорий. Е.А. Мамчур весьма интересно предлагает аргументы в пользу (разумного, умеренного) консерватизма в науке, вслед за В. Гейзенбергом придерживаясь той точки зрения, что на реальный научный успех может рассчитывать лишь тот ученый, кто стремится изменить как можно меньше (см. с. 293). Надо думать, что речь здесь не идет о скрытом противодействии инноваторам и романтикам в науке, а лишь об осторожном отношении нововведений и оценке новых оригинальных идей сразу же как провозвестников (или уже реальных элементов) научных революций. Эта мысль созвучна мысли А.Л. Никифорова о преждевременности характеристики современной науки как постнеклассической (хотя в определенном смысле, наверное, действительно можно утверждать факт существования постнеклассической рациональности).
Весьма содержательны статьи Е.Н. Князевой и И.А. Герасимовой, в которых высказываются оригинальные идеи о жизни, восприятии и познании как процессах извлечения смыслов, о роли чувств и эмоций в познании. Мысль о том, что сознание создает образы реальности как проявления его собственной организации и взаимодействует с этими образами, модифицируя их в свете текущего опыта (Е.Н. Князева), представляется чрезвычайно интересной в плане дальнейших эпистемологических исследований. И. А. Герасимова рассуждает в том же ключе, говоря, что «картины мира, которые строит человек, оказываются картинами обжитого мира, практически и психически, умственно и эмоционально освоенными» (с. 336).
Суждения, высказываемые Е.Н. Князевой и И.А. Герасимовой, возвращают нас к раздумьям, с которых начинается книга: в какой мере образ познаваемого предмета может быть «очищен» от «следов» и технологий познавательной деятельности. Однако это возвращение происходит с иных позиций и на других основаниях: с некоторой условностью можно сказать, что эти основания находятся в области своего рода «экспериментальной» эпистемологии, черпающей свои идеи из всего комплекса когнитивных наук. Весьма перспективными с позиций дальнейшего анализа нам представляются те положения данных статей, которые относятся к современным трактовкам давней кантовской идеи (развитой в трудах Ж. Пиаже и К. Лоренца) об активности субъекта познания, которая предполагает, что знание не просто (пассивно) приобретается через наши органы чувств и/или средства коммуникации, а строится познающим субъектом в соответствии с его инструментальными и языковыми возможностями. В этом смысле завершающие материалы книги заставляют читателя осознать масштабность замысла скрупулезного и всестороннего анализа процесса познания и его сложность.
Книга показывает, что современная эпистемология, включая неоклассическую, эволюционную и социальную эпистемологию, находится в интенсивном поиске новых путей и концепций. Читателю дается возможность познакомиться с ними, прочувствовать остроту современных дискуссий, в атмосфере которых оттачиваются новейшие эпистемологические конструкции, и составить достаточно полное представление об высоком уровне теоретико-познавательных исследований в Институте философии РАН.
В.А. Бажанов, Р.А. Романенко (Ульяновск)
|
« Пред. | След. » |
---|