Видному российскому ученому, члену-корреспонденту РАН Николаю Ивановичу Лапину исполнилось 80 лет. Н. И. Лапин внес большой вклад в развитие отечественной философии и социологии. На его трудах выросли поколения исследователей.

У Николая Ивановича особые отношения с нашим журналом. Он  работал в редакции в 1958-66 гг., был членом редколлегии журнала, является нашим давним и активным автором.

Редакция поздравляет Николая Ивановича с юбилеем, желает ему крепкого здоровья и творческого долголетия. Публикуем интервью с Н.И. Лапиным, где он рассказывает о своем жизненном и научном пути.

ВФ. Уважаемый Николай Иванович! Вы были одним из тех, кто воссоздавал научную социологию в СССР в шестидесятые годы. Мы знаем, что это время было для новаторских подходов непростым, что закоснелость и догматика вносили свою лепту в общественные реалии. Насколько это отражалось в Вашей деятельности? Как часто приходилось идти на необходимые компромиссы? И если посмотреть на ситуацию шире, то не было ли в подобных коллизиях и своего позитива – того спора, в котором рождается – или хотя бы зарождается – истина?

НЛ. В процесс воссоздания социологии в нашей стране я включился в 1966 г. С тех пор мне довелось активно участвовать в создании Института конкретных социальных исследований (ИКСИ АН СССР, ныне Институт социологии РАН) и в развертывании масштабных социологических исследований. Это была грань между эпохами Хрущева и Брежнева, смесь надежд «оттепели» и разочаровывающего дыхания «застоя». Оптимист по натуре, я с радостью пришел в социологическую компанию своих друзей-товарищей еще по философскому факультету: Борис Грушин, Эля Коржева, Юрий Левада, Нина Наумова… Вскоре в мой круг общения вошли: москвичи – Рита Бобнева, Варлен Колбановский, Вадим Ольшанский, Геннадий Осипов, Сергей Плотников, Аркадий Пригожин; ленинградцы – Андрей Здравомыслов, Игорь Кон, Овсей Шкаратан, Володя Ядов; сибиряк Владимир Шубкин… Согласитесь, с ними, тогда такими молодыми, не затоскуешь.

Это была одновременно референтная (точнее, самореферентная) и реальная группа уже достаточно квалифицированных и еще учившихся социологии философов, психологов, экономистов, историков, которая, в общем, сознавала свои цели и действовала ради их достижения. Цели были не диссидентские, а похожие на социализм с человеческим лицом, продвижению к которому мы хотели способствовать, получая верные картины реалий советского общества. 

Вначале у меня за плечами была лишь хорошая теоретико-методологическая школа: 12 лет аутентичного исследования эволюции взглядов и практических действий молодого Маркса[i] и одновременно (за вычетом трех лет аспирантуры) – 5 лет напряженной критико-редакторской работы в «Вопросах философии» (в тот период редакция под мягким, с юмором, руководством ответственного секретаря М.И.Сидорова  переходила в новый производственный режим: с 4-х на 6, затем на 12 номеров в год!) и 4 года руководства созданием и выпуском первых 20 томов серии «Философского наследия» в «Соцэкгизе/Мысли». Эта работа сформировала высокие критерии, которым должны отвечать методы и результаты философско-гуманитарных исследований. Но предстояло освоить социологические методы, определить первоочередные объекты и проблемы исследований, создать организационные структуры для их осуществления. Напомню, что тогда в СССР не было научных учреждений и кафедр социологического профиля, как и самой дисциплины в перечне ВАК; существовала лишь Советская социологическая ассоциация (ССА), ориентированная на контакты с Международной социологической ассоциацией; вскоре при ССА стали возникать специализированные исследовательские комитеты.

Первый социологический опыт я получил, инициировав локальное исследование «Роль поощрений и наказаний в первичном производственном коллективе». Я так интерпретировал проблему исследования: расхождение между рабочими и мастерами (начальниками участков) в восприятии конкретных санкций и их эффективности. Разработал  свою программу и методику, используя социометрию. Летом 1967 г. получил, при участии двух аспирантов, около 500 интервью от рабочих и мастеров Подольского завода швейных машин. Опыт оказался вдохновляющим: как по довольно острым результатам, включая рекомендации (они были с интересом восприняты на самом предприятии, а также на международной конференции социологов в Берлине, ГДР), так и в плане позитивного взаимодействия с партийными органами (поддержка отдела науки Московского обкома КПСС), без чего никакие исследования на предприятиях были невозможны.

Появилась уверенность: несмотря на повеявшую идеологическую прохладу можно по собственным программам осуществлять социологические исследования в области труда и управления производственными организациями. Эта уверенность подкреплялась публикацией в 1965–1968 годах двухтомника «Социология в СССР» (отв. ред. Г.В. Осипов), классического  труда «Человек и его работа» (руководители А. Здравомыслов и В. Ядов) и других исследований, а самое главное – решением ЦК КПСС о создании в 1968 г. Института конкретных социальных исследований, да еще под руководством члена ЦК КПСС, вице-президента АН СССР академика А.М. Румянцева. Названная выше группа товарищей составила ядро нового института; в него вошла и другая группа – журналисты-политологи (Ф. Бурлацкий, Л. Карпинский и др.).

Покровительство А.М. Румянцева давало возможность включать в планы Института те темы, которые предлагали его сотрудники и которые мы уже тогда позиционировали как исследовательские проекты. Б. Грушин развернул системное исследование каналов функционирования общественного мнения и его содержания на предприятиях и в учреждениях среднего города – Таганрога (при активной поддержке работников Отдела пропаганды ЦК партии – Г.Л. Смирнова, Л.А. Оникова). В. Ядов предпринял углубленный анализ соотношения ценностных ориентаций и реального поведения личности. Я с коллегами начал изучать соотношение планируемых и спонтанных социальных процессов на предприятиях ряда отраслей промышленности[ii]. Разрабатывались и другие проекты.

Что касается споров и необходимых компромиссов, о которых Вы спросили, то они происходили в двух направлениях: прикладном и теоретическом. В отношении исследований прикладного характера быстро выросли требования работников аппарата отделов науки и пропаганды ЦК партии к содержанию докладных записок по результатам исследований. При этом в Отделе пропаганды больше интересовались достоверностью данных и их полезностью для работы партийных органов, а в Отделе науки – их соответствием  очередным партийным документам. Наши аргументы в беседах с этими работниками сосредоточивались на необходимости обеспечить профессиональный уровень методов исследования как предпосылок качества результатов. В этих спорах вряд ли зарождалась истина, но отстаивались получаемые факты и выводы, а косвенно повышались и наши требования к своим методам исследований и формам представления результатов в партийные органы.

Гораздо более сложный узел «споров», на деле – конфликтов, завязался вокруг теоретико-методологических проблем, обычно заканчивавшихся идеологическими обвинениями в адрес социологов. Так случилось со сборником о количественных методах в социологии, а наиболее остро – с «Лекциями по социологии» Ю. Левады. Тут компромиссы были невозможны. Если и происходил их поиск, то на другом, теоретико-идеологическом проблемном поле – в области соотношения социологии и «истмата». К настоящему времени уже мало тех, кто сомневается в статусе социологии как самостоятельной дисциплины.

ВФ. Одним из направлений Ваших исследований являются базисные ценности, особенно ценности трансформирующегося общества, подобного постсоветской России. В каком направлении, по-вашему, движется вектор этих ценностей в нашей стране – индивидуализм Запада, модернизированный традиционализм Востока, какие-то синтетические или иные варианты? Может ли социология по движению ценностей прогнозировать и типологию обновления общественного устройства?

НЛ. Сначала уточним предмет обсуждения: речь идет о базовых ценностях населения современной России. Это совокупность обобщенных целей (терминальные ценности-идеалы) и средств их достижения (инструментальные ценности-нормы поведения, соответствующие терминальным ценностям), характеризующих индивидов и социокультурные группы, население страны. Таких ценностей немного: два-три десятка. В отличие от сотен более конкретных ценностей – профессиональных, социально-политических, этнических, конфессиональных и других. Основная функция большинства базовых ценностей – интеграция населения страны, общества в культурное целое. Она дополняется его дифференциацией на основе меньшей части базовых ценностей. Иными словами, совокупность базовых ценностей включает функционально-интегрирующие и функционально-дифференцирующие их слои.

В 1990 г. я инициировал всероссийское (на территории РСФСР) исследование «Наши ценности сегодня» с целью прогнозировать социокультурную перспективу российского (советского) общества, находившегося в состоянии общего кризиса. К тому времени у меня сложилось отчетливое понимание того, что в СССР существовал не «зрелый», а ранний социализм (подобно раннему капитализму) с тоталитарным лицом, основу которого составляло тотальное отчуждение человека; эту свою позицию я опубликовал в «Вестнике Академии наук СССР[iii]. Из названного исследования вырос мониторинг «Ценности и интересы населения России», который проводится Центром изучения социокультурных изменений (ЦИСИ) ИФ РАН путем репрезентативных опросов (интервью в домашних условиях) каждые 4 года;  шестой опрос состоялся в 2010 г.

Мониторинг показал, что в 90-е годы произошла плюрализация ценностных позиций россиян. При этом повысилось влияние современных (либеральных) инструментальных ценностей, но традиционные терминальные ценности в основном сохранили свои позиции. В 2000-е годы возник композитный феномен: толерантное сочетание традиционных и современных ценностей. Толерантность их сочетания мотивирована задачами взаимопонимания людей в их практической деятельности. Она опирается на взаимопонимание в жизненных мирах населения, сложившихся в территориальных общностях, и помогает обществу сохранять свою целостность и способность отвечать на внешние вызовы. Однако традиционные жизненные миры на глазах разрушаются под воздействием ряда новых федеральных институтов и внутренних социокультурных конфликтов. В качестве основного воспроизводится конфликт между законопослушным большинством населения (около 80%), ценностную позицию которого можно охарактеризовать как повседневный гуманизм, и авторитарным меньшинством (около 20%), которое утверждает свою позицию как властную вседозволенность. Это служит социокультурным основанием многих других конфликтов в современном российском обществе.

Сегодня социокультурная структура нашего общества – многоукладная, стихийно смешанная. Возникшее толерантное совмещение традиционных и современных базовых ценностей населения предуказывает желательность повысить рациональную согласованность в отношениях между различными укладами общества (прежде всего экономическими) и социокультурными группами. Требуется максимально блокировать нормы вседозволенности, повсеместно утверждать цели и нормы реального гуманизма (Маркс) как ценностной позиции, которая оптимизирует движение к желаемому типу общества. Ядро такой позиции могут составить следующие базовые ценности: человек, его достойная жизнь как самоценность; права и свободы человека как неотъемлемые атрибуты его жизнедеятельности; научные знания о путях реализации первых двух ценностей, получаемые благодаря науке и образованию как стратегическим социокультурным институтам; сознательная деятельность людей (инструментальная ценность) в соответствии с названными терминальными ценностями.

ВФ. Вы являетесь создателем региональной компаративистики в нашей стране, методики социокультурного сравнения регионов. Как, по-вашему, есть ли достаточно существенные различия между ними в базовых ценностях? Насколько значимы нынешние региональные различия между ними для последующего развития?

НЛ. Да, работу в области региональной компаративистики я веду уже 8 лет и считаю это направление исследований одним из перспективных. ЦИСИ ИФРАН создал Программу и типовую методику подготовки социокультурных портретов регионов России[iv]. По этой методике, при поддержке РГНФ, на добровольной основе работают исследовательские коллективы в 28 регионах (более трети субъектов Российской Федерации). Созданы и опубликованы портреты около 15 регионов, другие портреты подготавливаются, некоторые регионы вошли в мониторинговый ритм работы. Опубликованы свыше десяти монографий, в том числе обобщающая[v]. Методическую координацию этой деятельности осуществляет Научно-координационный совет «Проблемы социокультурной эволюции России и ее регионов», который создан при Секции философии, социологии, психологии и права Отделения общественных наук РАН. Ежегодно в разных регионах проводятся Всероссийские научно-практические конференции, посвященные анализу получаемых результатов, которые публикуются в сборниках материалов конференций; VII конференция состоялась в Казани в октябре 2011 г. Информация обо всей этой работе имеется на сайте ИФРАН (страница ЦИСИ). Программа открыта для новых участников.

Сравнительные исследования выявили в функциональной структуре базовых ценностей населения разных регионов определенные различия на фоне существенных сходств. Под функциональной структурой я понимаю иерархию уровней поддержки различных ценностей (% населения, поддерживающего ту или иную ценность): эти уровни различаются весьма существенно - от 20% до 80%. В регионах около 30% позиций ценностей в этой иерархии отличаются от среднероссийских. Поскольку всероссийский мониторинг ЦИСИ позволяет видеть эволюцию структуры ценностей населения России в целом, то мы смогли фиксировать, что структура ценностей в одних регионах на 4-6 лет опережает общероссийскую, в других –  соответствует ей, а в третьих – отстает. Так, если в 2006 г. в общероссийской структуре ценностей семья находилась на первом месте, а ценность жизни человека – на четвертом, то в 2010 г. ценность жизни выдвинулась на первое место, оттеснив семью на второе. Однако ряд регионов упреждает эту динамику: уже в 2006 г. ценность жизни человека была на первом месте в Республике Карелия, Пермском крае, Вологодской и Ульяновской областях. Это, конечно, результат не соревнования регионов ради рейтингов, а эволюции соответствующих факторов жизни населения.

Вместе с тем около 70% функциональных позиций ценностей в регионах соответствуют позициям в общероссийской иерархии. Это довольно высокое соответствие, которое свидетельствует о значительном сходстве функциональных структур базовых ценностей регионов и России. Как и в России в целом, в каждом ее регионе имеются четыре иерархических слоя, или функционально-ориентирующих кластера ценностей: интегрирующее ядро (максимальный уровень поддержки), интегрирующий резерв, оппонирующий дифференциал, конфликтогенная периферия (минимальный уровень поддержки). Состав первого и последнего кластеров достаточно устойчив: интегрирующее ядро составляют преимущественно терминальные ценности – жизнь человека, семья, порядок (законопослушность), общительность; конфликтогенная периферия включает две инструментальные ценности – властность и своевольность. А ценности интегрирующего резерва и оппонирующего дифференциала нередко мигрируют между этими кластерами[vi].

Такое структурное единство ценностного пространства России имеет двойственное значение для ее эволюции. С одной стороны, оно служит социокультурным основанием сохранения целостности российского общества. С другой стороны, оно указывает на фундаментальную, социокультурную природу конфликта между группами людей,  имеющих много власти и денег, и малоимущими, сильно зависящими от властей группами. Этот конфликт чреват «неожиданными» взрывами, которые возникают по законам синергетики – как сильные следствия слабых воздействий. Необходимо, во-первых, ввести запрет на любые действия, ухудшающие положение малоимущих, сильно зависящих от властей групп, а также улучшать условия для роста среднего класса; во-вторых, утверждать в общественном мнении ценностную позицию реального гуманизма, о которой я уже сказал. 

ВФ. Тема инноваций и модернизации озвучивается сейчас на высшем уровне. А ведь это тоже немаловажная сфера Ваших научных интересов. Какой Вам видится картина оптимального движения по пути модернизации? Может ли социология давать здесь непосредственные рекомендации?

НЛ. Этот вопрос переключает мою память почти на 40 лет назад – к первым нашим исследованиям социальных проблем инноваций (инноватики) в СССР. Аркадий Пригожин и я обратились к этим проблемам вскоре после того, как новый директор ИКСИ (М.Н. Руткевич) закрыл наш проект о планируемых и спонтанных социальных процессах на предприятиях. Это случилось весной 1973 г. Благодаря поддержке заместителя председателя Госкомитета по науке и технике СССР, философа и социолога, впоследствии академика Д.М. Гвишиани уже летом основные сотрудники проекта, уволенные из ИКСИ, были зачислены в Институт проблем управления АН СССР (ранее – Институт  автоматики и телемеханики). Поскольку в этом институте велись работы по автоматизации систем управления технологическими процессами (АСУ ТП), то мы занялись исследованием социальных проблем внедрения АСУ ТП как технологической инновации. В 1976 г. мы перешли в созданный Д.М. Гвишиани ВНИИ системных исследований АН СССР (ныне Институт системного анализа РАН). Здесь мы в 1978 г. организовали масштабный проект «Социологические проблемы инноваций в организациях». Методом case study были изучены примерно 30 инноваций в организациях разных отраслей и созданы научные основы нового направления социологических исследований – социология инноваций. Благодаря всесоюзным конференциям, регулярным семинарам и публикациям результатов проекта термин «инновация» стал входить в научный и управленческий обиход. Об этом я недавно рассказал в учебном пособии «Теория и практика инноватики»[vii].

Вы правы, ныне тема инноваций и модернизации озвучивается на высшем уровне. Скорее, пока именно озвучивается, чем осуществляется. Правда, в последнее время Президент России инициировал создание иннограда Сколково, а Правительство РФ перерабатывает созданную перед последним кризисом «Программу 2020» в инновационно-модернизационном ключе. Однако пока отсутствует внятная программа модернизации, в том числе ее социальных измерений. Происходит потеря времени в условиях нарастающих внутренних и глобальных угроз и рисков. Как и в других странах, ныне все большее число граждан России сравнивают ключевые параметры своей жизни  с жизнью в других странах и по-своему действуют: адаптируются или протестуют, спиваются или отдают себя во власть наркотиков, убивают других или себя, эмигрируют в другие страны. Острота задач, которые ныне стоят перед политическими деятелями, определяется человеческими измерениями модернизации или стагнации. Те деятели, которые не учитывают этого, нерасчетливо рискуют своей репутацией и карьерой, судьбой страны и ее граждан.

С 2006 г. ЦИСИ ИФРАН участвует в Европейском социальном исследовании[viii]. Это позволило нам сопоставить человеческие измерения модернизации в России с 24 странами Европы. Оказалось, что по основным таким измерениям Россия, находившаяся в 2006 г. в начале модернизации, в 2,2 раза отставала от модернизированных стран Европы (Англия, Германия, Франция). Особенно велико отставание по таким параметрам как достаточность доходов для жизни, удовлетворенность трудом и жизнью в целом[ix]. Как показывают исторические события последних лет, подобные разрывы чреваты взрывами – физическими и политическими. Российским властям следует делать из этих фактов соответствующие выводы.

Прежде всего важно учитывать особенности модернизации России как экономически среднеразвитой страны, которая еще не завершила индустриальную (первичную) стадию модернизации и находится в начальной фазе информационной (вторичной) стадии, основывающейся на знаниях. Всемирное исследование, выполненное в 2001–2010 годах специалистами Китайской академии наук, показало, что конкурентоспособное развитие вторичной модернизации предполагает завершение первичной. Для формирования успешной стратегии модернизации требуется знание состояния модернизации на каждой из двух ее стадий, и не только по стране в целом, но и в каждом регионе. Опираясь на эти знания, можно сформировать стратегию интегрированной модернизации, которая нацелена на оптимальное взаимодействие процессов завершения первичной модернизации и развития вторичной; это должно быть взаимодействие, дифференцированное по этапам развития страны и уровням развития ее регионов[x].

Завершение первичной модернизации России тормозится тремя тяжелыми гирями. Одна из них – деградировавшее в 90-е годы состояние оборудования машиностроения и ряда других производственных отраслей экономики. Оно восстановлено лишь отчасти, но его структура продолжает ухудшаться, сопровождаясь ростом аварийности и травматизма. Еще две гири – низкий доход на душу населения и упавшая ожидаемая продолжительность жизни, – особенно мужчин, многие из которых умирают, не достигая пенсионного возраста. Чтобы к 2020 году избавиться от упомянутых гирь, требуется возможно быстрее получить систематизированные знания о состоянии первичной модернизации в регионах и определить масштабы вложений в модернизацию промышленности. Необходимо также в 1,5 раза повысить долю оплаты труда в добавленной стоимости, получаемой предприятиями, фирмами. Наряду с этим, следует определить масштабы вложений, которые одновременно должны быть направлены во вторичную, информационную стадию модернизации, чтобы содействовать завершению первичной и не только безвозвратно не отстать от развитых стран, но и повысить конкурентоспособность России на мировом рынке. Все это предполагает замену точечно-ручного управления системным, основанным на знаниях и прозрачно-институциональным.

ВФ. Вы развили особый антропосоциетальный подход к изучению общества. В чем его суть и возможности для исследования социальных явлений?

НЛ. Исследования ценностей, в целом путей трансформации России[xi] показали достаточную продуктивность социокультурного подхода. Его основы были заложены М. Вебером, П. Сорокиным, Т. Парсонсом. Эвристичной оказалась основная идея – паритетное взаимопроникновение культуры и социума как двух составляющих общества (социетального целого). Культура понимается как совокупность способов и результатов деятельности людей – материальной и духовной; а социум – это совокупность отношений между людьми в разнообразных процессах их деятельности.

Вместе с тем более глубокое использование этого подхода при изучении нарастающей сложности и динамики современных обществ показало необходимость включения третьей составляющей – человека, личности; как субъект культуры и  социума, личность паритетно взаимопроникает их. Подтвердилось глубокое прозрение П.Сорокина, выраженное в синтезирующем тезисе: «Личность, культура и общество как неразрывная триада». Это триединство и получило отражение в названии антропосоциетальный подход как современная модификация социокультурного подхода.

Чтобы конкретизировать этот подход, потребовалось выявить основные его принципы. Я предложил следующие пять: противоречивость смыслов, значений социальных действий индивидов; паритетность и взаимопроникновение культуры и социальности; неполнота антропосоциетального соответствия; неустойчивость антропосоциетального взаимодействия; бинарность и взаимообратимость (инверсионность) социетальных процессов. Совокупное восприятие этих принципов ориентирует на подход к обществу как гибкой системе, которая порождается противоречивыми взаимодействиями людей и способна изменяться в ответ на угрозы рисков. Ключевое значение для понимания структуры и динамики современного общества имеет принцип неполноты антропосоциетального соответствия: да, каждая личность есть совокупность общественных отношений, но не всех; в то же время деятельная личность может создавать новые отношения, отсутствовавшие в данном обществе; следовательно, имеется неполное соответствие характеристик личности и общества, их расхождения и противоречия служат источником изменений в обществе.

Продуктивность этого подхода показана при разработке методологии мониторинга «Ценности и интересы населения России» и программы «Социокультурный портрет региона России», при анализе результатов Европейского социального исследования, в многолетнем курсе по общей социологии на социологическом факультете МГУ, социологическом и экономическом факультетах НИУ ВШЭ, в учебном пособии по данному курсу[xii]. Это пособие получило позитивную оценку в социологическом сообществе[xiii].

В заключение подчеркну, что антропосоциетальный подход имеет статус социально-философского и общесоциологического. Я рассматриваю его как один из общих подходов к исследованию современных обществ. Он совместим с цивилизационным и формационным, функциональным и активистским подходами, допускает операционализацию исходных понятий и их верификацию эмпирическими данными. Его использование целесообразно для решения комплексных задач, в которых важную роль играет взаимодействие личности, культуры, социума.  Я также уверен, что он заключает в себе значительный потенциал самокритики и развития.

Вел беседу Н. Н. Шульгин.

Примечания