Мотрошилова Нелли Васильевна - доктор философских наук, профессор.

Репин Вадим Сергеевич - доктор биологических наук, профессор, член-корреспондент РАМН.

Философ и биолог обсуждают острые проблемы социальной философии, в частности и особенности относящиеся к теме варварства как оборотной стороны современной цивилизации.

Philosopher and biologist are discussing in this dialoge some acute problems of the social philosophy and philosophy of history, especially the themes of barbarity as a reverse side of contemporary civilization.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: современная цивилизация, варварство, прорывы варварства, нормы и принципы цивилизации, одичание, кризис цивилизации; возможные биологические механизмы и предпосылки оживления варварства; каталог генов человека, ″низменные″ коды поведения в хроматине ДНК.

KEYWORDS: the contemporary civilization, barbarity, breakthrough of barbarity, norms and princihles of civilization, crisis of civilization, possible mechanisms and prerequsites of revitalization of barbarity, catalog of genes of a human being.

Н.В. Мотрошилова. В последние десятилетия, а особенно в XXI в., можно заметить ряд обнадеживающих признаков и проявлений нового сближения, фактического диалога между специалистами того сегмента естествознания, который обращен к биологии человека, раздела практики, в котором развивается биотехнология, с одной стороны, – и философами, философией, с другой стороны. Как это кому-то ни покажется удивительным, здесь – продолжение лучших традиций развития отечественной философии и естествознания советского периода. Люди, плохо знакомые с этим развитием философии и представляющие её себе в виде однородной марксистской идеологии, громившей генетику, возможно, удивятся, если сказать им, что в послевоенный период, вместе с общей либерализацией гуманитарной культуры в нашей стране, достаточно рано появился целый ряд продвинутых, исследовательских по своему характеру работ по философии биологии (их авторами были И.Фролов, Р.Карпинская и др.). И что возник плодотворный союз-диалог философов с выдающимися биологами – такими, как Н.Дубинин, В.Энгельгард и др., благодаря которому эти философы шли рука об руку с известными биологами в борьбе с лысенковщиной за научную генетику (чему есть немало фактических подтверждений).

Если в то время акцентировались теоретико-методологические, гносеологические, мировоззренческие проблемы философии биологии, то позднее, в 70–80-е годы, центр тяжести междисциплинарного диалога был перенесён на обсуждение глобальных, например экологических, проблем, а затем на такую форму междисциплинарной работы как теоретическая и прикладная биоэтика (с её быстро разросшимися внутридисциплинарными разветвлениями). Эти линии интенсивно развиваются и сегодня. Хотелось бы, в частности, обратить внимание на обширную и, на мой взгляд, яркую публикационную деятельность, и именно междисциплинарного характера, учёных Института философии РАН – Б.Юдина, П.Тищенко, И.Лисеева и др.

Не будучи специалистом в данной области, я всегда наблюдала за нею, во-первых, как внимательный и заинтересованный читатель, а во-вторых, как исследователь, с 70-х годов XX в. и до сего дня занимающийся социологией познания и науки. А в последние десятилетия прибавился особый теоретический, а одновременно и практический интерес: меня волнует социально-практическая, проблемно-теоретическая связка между биологией, главным образом обращённой своими исследованиями к человеку, но также и к системной теории эволюции, и теми актуальными проблемными сферами социальной философии, философии истории, которые пробуждены – несомненными и весьма масштабными, но как бы неожиданными, парадоксальными – всплесками варварства как оборотной стороны современной цивилизации. А эти последние в XX в. и в нашем столетии в философии, в духовной культуре в целом заставили внести решительные изменения в философию истории, которая господствовала к концу XIX в. Кратко поясню, что я имею в виду.

XIX столетие, одно из самых «спокойных» в бурной человеческой истории, способствовало формированию и широкому распространению прогрессистских, сциентистских воззрений на развитие человеческого общества и на будущее движение истории. Здесь не место разбирать суть, идеи и формы прогрессизма, частью и стороной которого была сциентистская вера в то, что открытия науки и техники способны оказать главным образом благотворное воздействие на человека и общество, превратить историю в восходящее движение «вверх и вперёд». Среди разновидностей таких идей и умонастроений были подходы и воззрения, возникшие и закрепившиеся в исторических дисциплинах. Древнейшие эпохи и этапы человеческой истории, поименованные историками «варварством» и «дикостью», считались безвозвратно преодолёнными, оставленными в прошлом благодаря достижениям человеческой цивилизации и её якобы безостановочному, победному шествию по всему миру.

Уже и трезвый взгляд на всю прошедшую историю – с гибелью целых цивилизаций, со многими поистине варварскими эксцессами – противоречил благодушному прогрессистскому подходу. Но особенно сильный удар по сценариям прогрессистского и оптимистического сциентизма нанёс XX век. Правда, он, с одной стороны, ознаменовался невиданными достижениями науки и техники, их глубоким влиянием на повседневную жизнь человека и человечества. Но с другой стороны, он же принёс с собой две мировые войны, непрекращающиеся локальные военные конфликты, глобальные кризисы, а главное, такие масштабные разрушения, бедствия, столь массовые человеческие жертвы, такую меру насилия, жестокости, агрессии, каких не знала вся прошедшая человеческая история. Это столетие особенно разительно продемонстрировало всю противоречивость, хрупкость человеческой цивилизации, её незащищённость от рецидивов, поистине варварских выбросов насилия, жестокости, разрушений, агрессии.

Перед лицом такой исторической реальности немало авторов XX и XXI столетий (и я в их числе) считают и возможным, и совершенно необходимым, настоятельным говорить о варварстве как оборотной стороне (в том числе и) современной цивилизации. Речь идёт о сугубой незастрахованности цивилизации, человечества, отдельных стран и народов – и в прошлом, и в настоящем, и в будущем – от мощных выбросов варварства, от скатывания к дикости, от массовых вспышек жестокости, насилия, агрессии. Факты, доказывающие это, многочисленны и убедительны.

В связи с этим у меня вопрос к Вам, Вадим Сергеевич, как биологу. Этот вопрос в значительной степени стимулирован теми рассуждениями, которые сконцентрированы в заключительной части Вашей вышеприведенной статьи. Но также и тем, что статья в целом посвящена эволюции, т.е. рассмотрению биологических проблем в историческом развороте бесконечно-длительного развития Вселенной и развития Homo sapiens. Не говорят ли эти факты о том, что люди, возможно, обладают специфической, закреплённой в их биологии, видовой и индивидуальной «памятью» (какого характера эта «память», каковы именно её раскрытые и ещё нераскрытые механизмы, имеет смысл обсудить особо), которая хранит и способна оживлять «механизмы» действия и поведения, формировавшиеся в непредставимо долгой человеческой истории? И той истории, которая миллионами лет протянулась через «дочеловеческое», животное существование вида, и, в частности, истории того краткого «мига» в пару–другую десятков тысяч лет, когда человеческий вид «пробежал» стадии, названные историками «варварством» и «дикостью», и начал двигаться по совершенно новому, беспрецедентному для живых существ пути, в общем виде поименованному «цивилизацией»?

В.С.Репин. Коды и правила варварства на уровне организованного агрессивного поведения, брутальности, жестокости отнюдь не элиминируются эволюцией. Доказательных примеров – миллионы. История знает тысячи случаев массовых рецидивов, движения вспять, имевших место в ушедшие биологические и исторические эпохи. Нарастание меры агрессивности мы наблюдаем в повседневной жизни. Например, в последние десятилетия агрессивность части водителей на дороге становится причиной аварий, в том числе с летальным исходом. Водители Австралии, России и Европы являются рекордсменами по числу агрессивных выходок на дорогах, тогда как схожие злоупотребления не наблюдаются на дорогах Японии. Другой яркий пример – это агрессивность части детей в школах. Биология и психология этого феномена также недостаточно изучена.

Как это можно объяснить в свете данных современной биологии?

Специальные исследования показали, что основной каталог 35 000 генов человека от палеолита до наших дней подвергался минимальным изменениям (за исключением возникновения гена FoxA2, ответственного за развитие речи). «Новодел» генов не является главной стратегией филогенеза человека.

Гены системно приспособляются к новым условиям микроокружения на языке эпигенетики – тончайших изменений пространственной конфигурации комплексов ДНК с белками. Язык физиологических функций и коллективного поведения записан не в генах, а выше – в способах взаимодействия ДНК-спирали с белковыми комплексами.

Сложные формы организованного коллективного поведения уже в эпоху палеолита кодировались не отдельными генами, а сложными «информационными сетями», подгоняющими поведение индивидуума под разный контекст сигналов окружающей среды. Диалог сигналов окружающего мира с ДНК клеток кодировал информацию 3D-кодом – пространственным рельефом хроматина. Коды соответствия организации хроматина уровню физиологических функций пока не расшифрованы.

Сложная функциональная информация хранится не в отдельных генах, а в сложных сетях, собранных из сигналов, регуляторных сетей (клеточного интернета) и их мишеней – хроматина (комплекс ДНК с белками). Наши инстинкты и «низменные» коды поведения сохраняются в хроматине ДНК клеток по тому же принципу, что и безусловные рефлексы. Механизмом импринтинга (распечатывания) дочерним клеткам передаются особенности трехмерной организации хроматина в сетях генов, ответственных за индивидуальное и коллективное поведение. Эпигенетика поведения – особенности сборки хроматина в кодирующей и регуляторной ДНК – передаётся по наследству в ходе деления клеток. Эта часть хроматина находится в рецессивном (заторможенном) состоянии, пока новые доминантные эпигенетические сети запускают новые цивилизационные программы поведения. Однако даже частичное повреждение или сбои «цивилизационных» программ приводит к немедленной активации эпигенетики палеолита. При любых критических ситуациях правила палеолита актуализируются сбоями более ″молодых″, в историческом смысле, программ.

Н.В.Мотрошилова. В своей книге «Цивилизация и варварство в эпоху глобальных кризисов» (М., 2010) я рассматриваю цивилизацию и её программы как целостность пока непрерывной человеческой истории, отмеченную множеством глубинных противоречий. Главное её противоречие, своего рода неснимаемую глубинную антиномию цивилизации позволительно усматривать в следующем. Одна её сторона, а одновременно своего рода «телос», необходимость, функция состоит в обеспечении выживания, целостности человеческого рода, преемственности человеческой истории – при существовании, даже расцвете большого разнообразия, уникальности отдельных цивилизационных образований. Вполне ясно, что по сравнению и с эволюцией живого как таковой, и с развитием бесконечно молодой – в свете общей непредставимо огромной длительности этой эволюции – цивилизации, сама эта задача уникально новая, творческая, безмерно сложная. Вместе с тем, она пробуждает к жизни беспрецедентные программы и линии развития отдельных индивидов и человеческих сообществ. Сюда относятся и на это работают такие качества человеческой цивилизации и деятельности людей: принципиальная способность индивидов, их объединений, стран, региональных цивилизаций к мирному, взаимно плодотворному общению; передача знаний, умений, парадигм деятельности, социальных правил и норм от поколения к поколению, от страны к стране, от региона к региону; невиданная вариабельность, адаптивность, креативность поведения буквально каждого человека. Само существование и развитие цивилизации свидетельствует об исторически продолжающемся синтезе биологических и социальных регулятивов человеческой жизнедеятельности, общения людей друг с другом. Особо следует подчеркнуть именно творческий, новаторский и одновременно сберегающий, синтезирующий характер деятельности человека в условиях цивилизации.

О другой стороне антиномии цивилизации я уже подробно говорила – речь шла о постоянных прорывах, выбросах варварства, о весьма «лёгком» для отдельных людей и целых общностей скатывании к дикости, утрате человеческого облика и т. д. Одна из причин видится в упомянутой, отмеченной и в Вашей статье «кратковременности» (в масштабах «вечного» времени эволюции и даже истории вида) существования цивилизации и в тесно связанной с этим хрупкости, непрочности, негарантированности цивилизационного развития от рецидивов прошлого, от прорыва механизмов, которые мы (конечно же, условно) называем механизмами «варварства» и «дикости».

Если я правильно понимаю современных биологов, то они наряду со специальной ″чисто биологической″ работой ныне обращают внимание также и на поиски биогенетических механизмов, проливающих свет на такую противоречивость, на такой удивительный сплав исторической «консервативности» и новаторства человеческой жизнедеятельности в исторической практике цивилизации. О предпосылках и механизмах биологического характера, способствующих возврату, прорыву в более позднюю историю старого, как будто бы отжившего и преодолённого, мы уже рассуждали.

А теперь мой вопрос к Вам, Вадим Сергеевич, касающийся другой стороны антиномии. Именно: можно ли, в свете достижений современной биологии, указать на биологические структуры, механизмы, процессы, в большей степени отвечающие за творчески-созидательные, креативные, как Вы выражаетесь в Вашей статье, стороны и результаты человеческой деятельности? И какую именно роль биологи отводят стволовым клеткам?

В.С.Репин. Любые формы организованного целенаправленного поведения клеток прежде всего требуют огромной эпигенетической памяти, выстроенной на долгосрочных взаимодействиях организма и окружающей среды. Качество ответов зависит от уровня восприятия старых и новых сигналов, т. е. уровня «экспертизы», которая прежде всего зависит от статуса хроматина клеток. Новые клетки приходят и уходят, чтобы территории органов и тканей оставались неприкосновенными. В эволюции Природа избавила геном человека от программ самолечения больных клеток. Естественная конкуренция между старыми и новыми поколениями клеток создают главный механизм защиты от болезни. Принцип дарвиновской селекции наилучшего клеточного материала работает в многоклеточном организме, включая человека. Стволовые клетки в здоровом организме контролируют режим своевременного самообновления клеток. В экстремальных ситуациях стволовые клетки мобилизуют регенерационные ресурсы в режиме ЧП для экстренного восстановления целостности регионально поврежденной ткани. Процессы самообновления клеток и репарации тканей происходят в автоматическом режиме. В случае некоторых летальных заболеваний автоматическая элиминация «больных» клеток оказывается блокированной.

В середине 60-х годов XX в. Жакоб и Моно высказали предположение, что сигнальные регуляторные сети управляют поведением бактерий. Более того, единые законы управляют поведением соматических клеток мухи, слона и человека. Что справедливо для клеток мухи, справедливо для всех других клеток разных видов. Cоматические клетки человека работают в организме слона и наоборот. Наконец, в последней четверти XX в. в науке были открыты эмбриональные стволовые клетки – первое клеточное устройство, напрямую связавшее работу генома с приобретением нового организованного поведения клеток или созданием новых порций ткани. Науке за очень короткое время удалось разгадать секреты нескольких вариантов “стандартного поведения″ стволовых клеток: самообновление в клонах, максимальный потенциал к развитию, дифференцировка в соматические клетки взрослых органов. Однако расшифровать алгоритм, связывающий работу генома с коллективным поведением клеток, пока не удалось. Как известно, ДНК вне клетки превращается в обычный полимер. Свои удивительные качества стволовые клетки также сохраняют в соответствующем уникальном микроокружении.

В целом организме стволовые клетки творят буквально чудеса, своевременно защищая нас от накопления больных клеток, поддерживая целостную инфраструктуру наших органов и репарируя повреждения. Стволовые клетки создают новые клеточные территории для запасания новой эпигенетической памяти. Моделировать такие сложные формы комплексного поведения стволовых клеток вне организма, т. е. в пробирке, пока не удается.

Стволовые клетки наделены невероятной пластичностью – даже в начале развития, когда организм состоит из десятков – сотен клеток, они варьируют программы развития. Новые организмы из клеток можно собирать разными путями – подобно игре в шахматы.

Эти новые «игры» в сборки клеток in vitro открывают путь не только к созданию органов с лучшими выходными характеристиками по выживаемости. Эти случайные находки с клетками приводят к открытию кодов сборки клеток в органы.

Возникновение стволовых клеток зародышей и взрослого организма было гениальным «изобретением» природы, которое позволило бороться с преждевременной гибелью многоклеточных на базе биологических программ. Долголетие и здоровье человека и высших организмов построено на постоянной сменяемости клеток в органах. Есть поговорка: клетки приходят и уходят, а территории организмов остаются неприкосновенными. Стволовые клетки являются тем «оффшором молодости», где создаются и готовятся новые клетки органов. Благодаря стволовым клеткам лимиты жизни организма намного превысили все рекорды долголетия отдельных клеток в организме.

Возникновение новой жизни в организме матери – это жестко запрограммированный генами и факторами окружения процесс. Трехмерный проект новой жизни точно и полно запрограммирован генами и микроокружением эмбриогенеза, что похоже на сборку современного автомобиля на конвейере. В отличие от простых соматических клеток взрослого организма, зигота и эмбриональные стволовые клетки реализуют уникальный 3-D проект новой жизни. Остальные клетки организма защищают эту материю от случайных вторжений хаоса.

Многие виды растений и микробов научились бороться с неизбежной смертью путем консервации событий в спорах или так называемых резервных стволовых клетках. Такие клетки могут храниться в организме, почве, холодильнике несколько лет. Затем – в новых условиях – начинают строить ткани или фрагменты организма.

Для ускоренного получения новых знаний относительно целебных эффектов стволовых клеток нужна единая продуманная программа сравнительного изучения поведения этих клеток in vitro, в организме животных с модельным заболеванием, а также в организме больного человека. Главная задача сегодня – это максимально использовать информатику микроокружения, чтобы заставить стволовые клетки трудиться с максимальной эффективностью в организме. Новые клетки встраиваются в старые клеточные сети органов без утери накопленной эпигенетической памяти. Применение «обученных» дериватов стволовых клеток, напичканных информацией, соединит клеточную биологию, физиологию и микрохирургию. Стволовые клетки являются главным стратегическим мостом, соединяющим эпоху клеточных инноваций с новой биологий и медициной человека.

Антиподом стволовых клеток являются раковые клетки, игнорирующие все про-социальные программы в организме. Только раковые клетки наделены высокой агрессивностью и инвазивностью поведения. Это ведет к разрушению устройства и функции нормальных тканей. Раковые клетки игнорируют естественные лимиты размножения и численности клеток в органах и используют здоровые ткани как питательную среду для неограниченного роста. Возникновение агрессивного роста опухолевых клеток в эволюции не объяснимо в терминах целесообразности вида или индивида. Однако феномены клеточной агрессии в мире многоклеточных весьма распространены, хотя не поддаются пока разумному объяснению. Заболеваемость раком не снижается, а растет в новых поколениях (т.е. в эволюции не возникает естественной резистентности к заболеванию). «Асоциальная» агрессивность раковых клеток бывает связана с онкогенными вирусами, играющими роль наводчиков «сигнальных помех и ошибок».

Н.В. Мотрошилова. Насколько я понимаю, современной биологии удалось, хотя бы отчасти, расшифровать созидательную роль стволовых клеток в биоприродном гомеостазе и обновлении человеческого организма. Но вполне понятно, что в науке пока нет и, вероятно, не будет в ближайшее время возможности быстро шагнуть от раскрытия биологических, в известной мере ″творческих″, механизмов развития человеческого организма к объяснению также и природных предпосылок новаторских сторон клеток-дизайнеров..

Тем не менее здесь и далее, во всем контексте нашего разговора, я позволю себе формулировать те вопросы, которые возникают в рамках социально-философского, философско-исторического анализа, но по крайней мере одной своей стороной повернуты также и к биологии человека, к её исторической эволюции, к связи прошлого и настоящего Homo sapiens как биологического, а одновременно и социально-исторического вида. И если в случае формулирования таких вопросов, поставленных философией на её особом языке, биология пока не предлагает и не может предложить релевантных ответов, то, полагаю, вопросы все же можно ставить впрок и загодя. При этом я понимаю также и отторжение, если не сопротивление биологов обсуждению таких проблем – на том очень здравом основании, что следует опасаться биолого-генетического редукционизма в виде противоречащего современной биологии поиска каких-то специальных генов, вирусов варварства.

В.С. Репин. Теперь я, переходя к темам философии, хотел бы задать вопрос Вам, Нелли Васильевна. Я заметил, что Вы принадлежите к числу философов, в последнее время привлекшим внимание к феноменам варварства. А ведь понятие «варварство» некоторое время представлялось чисто академическим, относящимся только к истории первобытных обществ. Поясните, в чём специфика употребления понятия «варварство» в контексте тех концепций, к которым Вы примыкаете. Сейчас биологу проще и легче обсуждать био-феномены агрессивности, чем варварства.

Н.В. Мотрошилова. В связи с концепцией, которая развита мною в упомянутой ранее книге, я, действительно, считаю оправданным активно пользоваться понятиями «варварство», «варварский» и т. д. – но в особом смысле: для общего обозначения феноменов как будто бы неожиданного возвращения, «вброса» в историю, в том числе современную, таких явлений, которые принадлежали эпохам седой древности, рабства, средневековья и т. д. и должны были бы, как некоторое время казалось, кануть в прошлое вместе с этими эпохами. Это словоупотребление, конечно, условное. В науке, обращенной к седой древности человеческого рода, закрепилось предложенное Г.Морганом деление этой истории на этапы дикости, варварства и цивилизации. И, стало быть, поименование словом «варварство» предцивилизационных и пограничных с зарождающейся цивилизацией ступеней развития человеческого рода тоже было условным. Прежде всего в том отношении, что словом «варвары» греки, как известно, обозначали «чужаков», иноземцев, говоривших на других языках, а римляне, скажем, – северные племена германцев, которые жестоко и порой победно воевали против Рима. В сегодняшнем же мире понятия «варварство», «варвары» приобрели полезный содержательный смысл, коим я и предпочитаю пользоваться. Они как бы объединяют в себе несколько взаимосвязанных качеств бытия и сознания, которые (в разной мере) свойственны и древнейшим «варварам», жившим в доцивилизационную эпоху, и «варварам», о которых говорили, писали греки и римляне, и тем «варварам», которые появлялись и могут появляться в современной цивилизации. Эти качества, если говорить коротко: 1) потребительски-захватническое отношение к окружающему миру, природному и социальному; 2) минимальная роль созидания, творчества, примитивный труд или отсутствие даже его, насилие и подчинение как основная черта совместной жизнедеятельности; 3) постоянная подготовка к войне, набегам, в «мирное время» – строй военного лагеря, во время войны крайние агрессивность, жестокость, насилие.

В.С. Репин. Я бы также в общей форме определил варварство как «технологию жизни», противоположную творчеству.

Н.В. Мотрошилова. В принципе согласна. Хотя надо сделать ряд оговорок применительно к историческим этапам варварства (например, о зарождении некоторых элементов искусства и т.д.). По отношению же к более поздней, уже цивилизационной истории под варварством имеются в виду, как сказано, откаты назад, как бы к тем порядкам и чертам деятельности, поведения, которые вроде бы оставлены в прошлом, если брать «передний край» цивилизации; нарушение тех правил, принципов совместного бытия и жизни отдельного человека, которые как будто провозглашены, закреплены цивилизацией и считаются достойными человека и человечества. В этом смысле понятия «варварство», «варварский» содержат в себе ценностно-критический смысл, предостерегая общество и отдельных индивидов против грозных, опасных откатов назад. И отнюдь не случайно в толковых словарях разных народов понятия «варварство», «варварский» привычно берутся в этом значении, противопоставленном цивилизации, цивилизованности. Более того, данное противопоставление как бы постоянно (понятийно) примысливается, когда речь заходит и о цивилизации, и о варварстве.

Правда, историки седой древности, антропогенеза и т д. подчас возражают против подобного словоупотребления, требуя «оставить» это понятие исключительно историкам. Требовать, разумеется, их право. Но есть своё право и свои традиции у авторов, которые задолго до нас употребляли или в настоящее время употребляют интересующие нас понятия в том смысле, который я только что охарактеризовала.

Я приглашаю Вас, Вадим Сергеевич, тоже высказаться в связи с этой группой проблем.

В.С. Репин. В биологии принято делить способы выживания видов и клеток через: 1) смертельную «конкуренцию и войну»; 2) кооперацию или симбиоз партнеров. Наша иммунная система до сих пор использует язык смертельной войны на уничтожение противника. Однако эффективно справиться с многими вирусами, бактериями и раковыми клетками естественным путем не удается.

Наша центральная нервная система от образа «врага» всё чаще смещает стратегию поиска с агрессивного поведения на кооперацию и синергизм. И при этом например, изучение насекомых в эксперименте позволяет лучше понимать филогенез агрессии, молекулярно-клеточную платформу этого специального коллективного поведения.

Несмотря на ограниченные размеры мозга, некоторые виды насекомых (пчелы, осы и мухи) владеют программами, управляющими сложным агрессивным поведением всего клона. Засуха, пожары (задымленность), вторжение чужеродных организмов на территорию семейства, стресс и другие внешние угрозы превращают рой в агрессивную непримиримую «армию воинов». Мозг пчелы имеет 20 000 нейронов, а геном состоит из 10 000 генов. Простое устройство ЦНС и генома позволяют прослеживать участие нейронов и генов в организованном агрессивном поведении. Оказалось, что агрессивное поведение пчел, мух и ос поддерживается сходными внешними сигналами и формируется в ЦНС как устойчивые реверберирующие сети активированных нейронов. Устойчивость цепей обеспечивается длительной рециркуляцией схожих нервных импульсов в активированных нейронных ансамблях. В 2009 г. в лаборатории Алекса Эдвардса в США обнаружено и описано около 60 новых мутаций в 59 генах дрозофилы, контролирующих новообразование высокой агрессивности. Среди этой коллекции есть гены, контролирующие уровень нейромедиаторов в головном мозге, ферменты и блокаторы медиаторов стресса. Однако не удалось предложить объединяющей унитарной гипотезы совместного действия «агрессивных» генов.

Крошечный плоский червь – нематода является излюбленным объектом для изучения поведения простых многоклеточных организмов. Центральная нервная система этого червя содержит всего 302 нейрона. Но даже в лабораторных условиях нематоды формируют стаи «хищников» для коллективной охоты на бактерий. Только в голодном состоянии черви формируют стаи «агрессоров». Сейчас идентифицированы главные гены в нервных сетях, ответственные за такое поведение.

Есть первые научные предпосылки предполагать, что формирование агрессивного поведения даже у насекомых имеет общие клеточные нейрофизиологические механизмы с агрессивностью человека. Мозг человека состоит из 10 млрд клеток. Однако нейрофизиологический механизм агрессивности у человека, видимо, имеет схожий стартовый минимеханизм в мегаоргане.

Путем длительной селекции (50 поколений) выведены линии необычайно агрессивных крыс, которые характеризовались высоким уровнем серотонина и скорости его выработки в специальных центрах головного мозга. Генетическое или фармакологическое блокирование этого избытка серотонина в головном мозге обратимо снимало агрессивность животных.

Накопленные предварительные данные позволяют рассматривать параллельное возникновение агрессивности как коллективного поведенческого навыка у видов с «коротким» и «длинным» филогенезом. Похоже, что древние паттерны агрессивного поведения возникали и одновременно развивались у многих видов как общий механизм научения и приобретения новой стратегии выживания в одной эконише.

Н.В. Мотрошилова. Это разъяснение мне представляется очень важным, релевантным обсуждаемой теме биологических, эволюционных предпосылок уже не просто варварства, но и жестокости, агрессивности коллективного поведения особей тех или иных видов. Получается, что у агрессивности, проявляемой человеческими индивидами и объединениями, имеется куда более длинный, исчисляемый многими миллионами лет эволюционный «след», нежели «варварское» (в смысле историков древности) прошлое человеческого рода как уже вступившего на социальный путь развития. Этот след (в виде некой атавистической памяти?) восходит не только к человеческому, а через него к животно-стадному поведению, но даже, как Вы показываете, к «поведению» роя… Меня, кстати, всегда поражал удивительный факт (сам по себе ясный, но требующий от человека социального осознания): каждый ныне живущий человек – сегодняшнее живое звено, реально связанное механизмами наследования с необозримо длительным прошлым и всего живого, и вида Homo sapiens. В частности, мы все – «знатные» люди, ибо генеалогическое древо предков всех живущих сегодня людей равно необозримо; оно просто нам неизвестно, ибо природа и история не вели явных «генеалогических» записей. Но запись-то сохранилась – как раз в памяти организма человека, который, кажется, единственный из живых существ (нашей планеты) способен хотя бы в минимальной степени вспомнить об этапах и формах своего прошлого. В идеалистической теории Гегеля это было записано так: есть объективный разум в природе и истории, но только человек способен к самосознанию, к сознанию собственной разумности и ее эволюции.

От животных предков, отстоящих от нас на миллионы лет эволюции, мы тоже, видимо, носим в себе и адаптивное, и достаточно тяжкое, уничтожающее нас самих наследство. Но раз человек в какой-то мере разумен – и потому назван Homo sapiens, то должны же быть соответствующие противовесы, подвижки от агрессивности роя или стада в сторону новой коллективности.

Мой вопрос: каковы все-таки в этом отношении специфические подвижки именно человеческого вида, происходящие в ходе его эволюции?

В.С. Репин. Гены напрямую не контролируют высшие функции клеток подобно тому, как буквы алфавита не контролируют смысл текста. Смысловая составляющая высших функций клеток и мозга предопределена 3-D текстом (рельефом) хроматина. Актуализация текста пьесы происходит в результате взаимодействия клеток (организма) с эпигенетикой микроокружения. Эпигенетика - это мир вещественных сигналов и кодов, объединяющий материальный мир клеток с целевыми программами развития или функционирования. Эпигенетика - это сплав материальной «начинки» клеток с регуляторными и смысловыми гигабайтами (софтами).

Эпигенетика отвечает за мобильный переменный фенотип клеток и уникальную идентичность каждого организма. Внешняя среда контролирует организмы и клетки через эпигенетику. Эпигенетика позволяет выяснить, какие сигналы микроокружения наиболее эффективно изменяют внешние признаки клеток. Эти модификации фенотипа не связаны с изменением генотипа (первичной структуры генов). Эпигенетика – это те ключевые химические, физические и сигнальные участники внешнего окружения, которые наиболее сильно модифицируют фенотип клеток. Нам сейчас известен большой мир лабораторных сигнальных молекул, которые могут сильнее изменять внешние характеристики или поведение клеток, чем натуральные компоненты микроокружения клеток. Возможности экспериментальной лабораторной эпигенетики быстро расширяются.

В цепи приспособления существуют три возможности: 1) война или агрессивная враждебная реакция на стимул; такая норма ответа берётся готовой из эпигеномной памяти; 2) далее, это тотальная биомимикрия и конформизм внутри вида в ответ на новое микроокружение и 3) попытки частичной модификации микроокружения в ходе ответной реакции. Модификация окружающей среды является частью адаптивного поведения. Мимикрия - растворение в поведении других особей с целью минимизировать индивидуальный ответ – как мы знаем из житейской практики, срабатывает эффективно в плане минимальных энергетических издержек.

Режим войны более традиционен, глубже укоренен в эволюции, но он требует длительных и витальных мотивов. Ясно, что это – рискованная гипертрофированная реакция на окружающее. У такой реакции должны быть свои глубокие мотивы, которые не видны на поверхности вещей. Простым недовольством или неприятием сложившейся ситуации варварство и агрессивность не объяснить. Повторяю, в каждой конкретной ситуации работают скрытые невидимые механизмы, которые сублимируются в агрессию. Тут также важны механизмы, работающие на уровне подсознательного и бессознательного человека. Здесь науку ожидают новые интересные находки.

Н.В. Мотрошилова. В заключение нашего диалога я хочу, возвратившись к теме варварства, поставить – скорее для дальнейшей разработки – одну из теоретических проблем философии истории, которая имеет весьма важные социально-практические следствия и выходы. Опишу суть и смысл этой социальной исторической проблемы, только в итоге сформулировав вопрос к биологии и биологам.

Имеется, вероятно, своя повторяемость и своя закономерность в том, почему, когда и как происходят, стрясаются в истории выбросы варварства. Об этом могли бы поведать люди «вдруг» исчезнувших достаточно развитых цивилизаций, если бы сохранялись соответствующие следы и свидетельства. Иногда главными причинами были, скорее всего, внезапные и страшные природные катаклизмы. Вместе с тем, известная нам история пусть не исчезавших, но терявших свою былую центральную историческую роль некогда цветущих, быстро развивавшихся цивилизаций позволяет говорить о некоторых повторяющихся феноменах и процессах. Кратко напомню о них.

Пример развития древнегреческого и древнеримского цивилизационного образований показывает: стимулами их развития были творческие тенденции – расширение меры свободы, новаторства как в предметно-производственном труде, так и в духовном, нравственном обновлении, в частности, в творении таких духовных смыслов и областей, как зачатки наук, как философия и другие сферы гуманитарной культуры, включая древние формы религии, искусства. Важнейшая линия именно цивилизационного творчества – отлаживание форм, норм, принципов совместного бытия людей, включая правовые и нравственные регулятивы, конкретные регуляторы полисной и межполисной жизни этих цивилизаций.

Вместе с тем, чем дальше, тем больше сказывалось то фундаментально обстоятельство, что развитие этих локальных цивилизаций основывалось на парадигме господства и подчинения как главной форме обеспечение взаимодействия, порядка и внутри отдельных полисов, и в отношениях между ними. (Что, кстати, продолжается до сего времени и, по моему мнению, является основной наследственной болезнью всей цивилизации, сегодня принимающей столь жесткие, циничные формы, что впору говорить об одичании богатства, ведущего себя так, будто оно высадилось на свои острова, отделенные от остального мира.) До тех пор, пока в античном мире превалировали творческие, новаторские задачи, без более или менее успешного решения которых эти «молодые» тогда цивилизационные образования не могли выдержать конкуренции с традиционными цивилизациями, – до тех пор действовали социально-исторические механизмы их самосохранения, даже расцвета. Но как только эти общества, и древняя Греция, и древний Рим, обратили свои накопившиеся исторические силы на широкомасштабные, «имперские» завоевания, стало ясно: они опять вступили на старый, «опробованный» с доцивилизационных времен дикости и варварства путь завоеваний, покорения индивидов и народов, разрушений, кровавых войн, насилия и жестокости. В случае Рима история преподала ещё один, более конкретный урок. Когда агрессивный, воинственный Рим столкнулся на окраинах империи с племенами, жившими по законам доцивилизационных стадий, с «варварами» в более прямом и сильном смысле этого слова, то римляне совсем не случайно стали терпеть от них крупные поражения, начавшиеся разгромом в Тевтобургском лесу (в самом начале новой эры), учинённому германцами Арминия, а потом протянувшимся через следующие несколько столетий освобождением «варварских» племён от римского владычества. Всесильный как будто бы Рим погибал и под напором внешнего варварства, и – быть может, в первую очередь – вследствие внутренней варваризации своей цивилизации. И не задуматься ли над этой исторической судьбой тем сегодня всё ещё очень сильным странам «золотого миллиарда», которые надеются на однополярное господство и не видят, сколь грозные заряды накапливаются в бедных «окраинных» государствах, попавших в тиски варварской разрухи?

Историческая закономерность, о которой идёт речь, фактически протянулась через всю историю, включая современность. Важнейшей предпосылкой прорывов варварства как раз и становятся процессы внутреннего перерождения цивилизации, ослабления творческих механизмов регулирования, нормирования на началах хотя бы частичной свободы индивидов, их семей, социальных групп, превалирования «антинорм» подчинения, насилия, жестокости, агрессии, военной «мобилизации». Цивилизации сходят с центра исторической сцены также и вследствие неспособности справиться с новыми вызовами и задачами социальной эволюции.

Характерно, что чудовищные трудности, опасности таят в себе не только чисто негативные, но и в принципе позитивные процессы. Например, расширение прав и свобод человека – бесспорно высоких цивилизационных ценностей, может вырождаться в оголтелую, безответственную псевдосвободу. Цивилизация, вернее, отдельные люди, целые страны не поспевают за расширением свобод и их развитием именно на цивилизованных основаниях. А старое, казалось бы канувшее в историю, – всегда «наготове», «на страже», способно «включиться», «вторгнуться», «возродиться» – как было Вами показано, в том числе благодаря биологическим механизмам. Стóит только запустить такие более чем «старинные», хорошо известные истории (и, как мы выяснили, всегда хранящиеся в биогенетической памяти человека и человечества) механизмы жизнедеятельности, как довольно массовые прорывы варварства, что называется, запрограммированы, если не реально обеспечены. И любая крупная, вызываемая быстрыми трансформациями истории ломка так или иначе работающих цивилизационных регулятивов таит в себе потенциальные опасности достаточно массовых выбросов варварства, одичания, которые, увы, весьма нередко в истории превращались в реальность.

Современная цивилизация столкнулась со многими опасностями и вызовами. В том числе вроде бы совсем неожиданными. Появились и полностью обнаглели пираты у берегов Сомали. И что же? Сначала полная неподготовленность, потому пассивность и бессилие развитых стран, их международных организаций. Теперь, кажется, направляют корабли, десантников. Наконец, пиратов поймали – и... отпустили. Почему? Нет соответствующих законов. Подобная же история – с распространившимися по миру прямыми рецидивами будто бы исчезнувшего рабства, с многими конкретными проявлениями дикости, насилия, против которых, как оказывается, нет законов и механизмов борьбы.

Вывод: неизбежность подобных рецидивов человечеству, всем странам надо иметь в виду и загодя быть к ним готовыми, для чего нужны интернациональные «силы быстрого реагирования», и не только физического воздействия, но и интеллектуального предвидения.

В связи со сказанным мой последний вопрос к Вам, Вадим Сергеевич: есть ли подтверждаемые также и современной биологией надежды на то, что человеческий род, несмотря на все сбои, рецидивы и опасности, обладает способностями самосохранения, самосовершенствования, а значит, дальнейшего обновления своей цивилизации?

В.С. Репин. Эволюция вообще, социальное развитие в частности и особенности, не объяснимы, как Вы справедливо заметили, с позиций генетического редукционизма (изменчивости генов). Ни одна мутация не выводит особь за пределы видовой морфо-принадлежности или видового онтогенеза. Суть эволюции состоит не в элиминации худшего половым отбором, а в ступенчатом освоении качественной новизны и возрастающей сложности органов за счет новых продуктивных комбинаций генов и микроокружения (эпигенетики). Комбинаторика эпигенетических сетей может достичь биологических чудес – инновативных форм творчества и организованного поведения по сравнению с манипуляцией новизной единичных генов.

Эволюционные сдвиги начинаются с фенотипа/поведения индивидуумов и закрепляются в единой эпигеномной памяти вида. На заре человечества индивидуальная и групповая агрессия были важным орудием борьбы за место под солнцем. Эпигеномная память вида хорошо отражает начальные шаги вида в эмбриогенезе. Геккель сформулировал онтогенетический закон, согласно которому каждый онтогенез повторяет филогенез вида. Агрессивность всей эпохи палеолита перекодируется в эмбриогенезе в специальные критические периоды развития, которые максимально связаны с «оживлением» рудиментов агрессивности. Эти (пока) необъяснимые выбросы «реликтовой» информации могут быть связаны с секретами кодирования, хранения и выдачи видовой эпигенетической информации.

Расширяющаяся Вселенная эпигеномной памяти вида является главным итогом и смыслом эволюции. Эпигеномная память вида формирует новые нормы и формы (паттерны) коллективного поведения, основанного на коллективном разуме, таланте и видовой памяти. Но развитие происходит весьма медленно и постепенно. Ведь только в наше время начинают развиваться коллективные нормы поведения с ответом на глобальные угрозы (от терроризма, изменений климата до космических катастроф). Под влиянием новых внешних угроз и императивов формируется новый уклад коллективного симбиотического группового поведения человечества, направленного на борьбу с новыми внешними врагами и угрозами.

Можно полагать: человеческая агрессивность постепенно станет невостребованной за счет новых более совершенных способов коллективной толерантности. Новые вызовы требуют обновленных норм и форм коллективного поведения. Язык и стиль адаптивного приспособления должны сменяться на язык мудрого предстояния катастрофам во имя интересов видов.

Экспоненциальный нелинейный рост эпигенетической памяти вида смещает акцент с микроэволюции индивидуумов на макроэволюцию вида. Цивилизационная среда становится главным эпигенетическим ландшафтом, в котором устанавливаются новые приоритеты выживания и прогресса всего вида и окружающей среды. Этот процесс разворачивается сверху вниз – от глобальных интересов цивилизации к отдельному человеку.

THE PROBLEM OF THE CIVILIZATION AND BARBARITY IN THE LIGHT OF THE INTERDISCIPLINARY DIALOG JF THE PHILOSOPHY AND BIOLOGY