Данная статья подготовлена в контексте более широкой исследовательской программы, направленной на выявление факторов, лежащих в основе процессов масштабного экономического роста, которые в широком круге работ получили название «промышленных» или «индустриальных» революций (см.: [Тойнби 1898; Мокир 2017; Аллен 2014]). Мы полагаем, что важнейшим механизмом этих изменений является возникновение и распространение определенного типа мышления – речь идёт о «конструктивном мышлении», основанном на схемах. С целью обоснования этого тезиса авторы предпринимают попытку исторической реконструкции предпосылок так называемой Английской промышленной революции XVIII века. Авторы хорошо отдают себе отчет в том, что в рамках статьи просто невозможно продемонстрировать всю совокупность исторических обстоятельств, благодаря которым конструктивное мышление стало важнейшей причиной столь масштабных технологических и институциональных изменений. Мы ставим перед собой более скромную задачу: обосновать эвристичность разработанной на базе идей Г.П. Щедровицкого модели конструктивного мышления для исторической реконструкции предпосылок этого промышленного переворота [Щедровицкий 1995, 449–514; Щедровицкий 2005]. В данной статье авторы, естественно, не претендуют на исчерпывающую полноту описания исторических процессов, приведших к возникновению феномена «промышленных революций».

В ходе исторической реконструкции, направленной на выявление подобных мыслительных предпосылок «промышленной революции» мы опираемся на модель «полигенеза», удерживая в поле рассмотрения несколько уровней возникновения и дальнейшей ко-эволюции конструктивного мышления. Во-первых, мы обращаемся к анализу различных областей хозяйственной практики, в которых возникают и распространяются приемы и способы конструктивизации материальных организованностей деятельности. Во-вторых, мы предполагаем рассмотреть многочисленные изменения, которые привели к формированию на основе совокупности идеальных операций со схемами (например, с чертежами) новой действительности «чистого» мышления. В-третьих, мы укажем на эффекты переноса результатов подобной «материальной» и «идеальной» конструктивизации из одних областей практики в другие.

Одним из примеров схем выступают чертежи, а одной из наиболее значимых для конструктивизации мышления становится область архитектурной практики. Ниже мы попытаемся обосновать этот тезис, реконструируя линии, ведущие от архитектурного мышления к мышлению о машинах, и показать, как распространение чертежа как инструмента мышления привело к активному конструированию машин и, в итоге, к Промышленному перевороту в Англии XVIII века.

Следует сразу подчеркнуть, что реконструируемые нами причинно-следственные связи в этой сфере направлены не только на выявление линии перехода от архитектурного чертежа к конструированию машин. Важное значение для нашей реконструкции имеет перспектива совершенствования самих схем, возникающих в различных сферах практики, а также способов их использования. Такого рода трансформации стимулировали перенос схем из одних областей человеческой деятельности в другие, увеличивали их «коммуникационный» потенциал, что, в свою очередь, обеспечивало сложный и постоянно расширяющийся контекст исторической реализации трендов, ведущих к промышленной революции. Другими словами, благодаря тому, что предложенная нами модель конструктивного мышления предполагает возможность совершенствования как самих схем, так и способов их приложения, она, на наш взгляд, позволяет выявить весьма разнообразные, допускающие перенос с одних практик в другие, но притом, параллельные, линии становления платформы мышления, на основе которой сформировался «фундамент» будущих промышленных революций.

Совершенствование организационно-деятельностных и объектно-онтологических схем различного уровня – схем, которые, с одной стороны, позволили сформировать новые действительности мышления и идеальных операций, а с другой стороны, способствовали распространению и применению в разных областях широкой практики использования различных «модульных конструкций», позволяло преодолевать свойственный этим практикам узкий прагматизм. Применение нашей модели позволяет показать, что для процесса распространения конструктивного мышления, приведшего в дальнейшем к буму изобретения машин и становлению крупного машинного производства, весьма серьезное значение имели изменения в совершенно разных практиках.

Как мы уже отметили выше, конструктивное мышление – как в своём материальном, так и в своём идеальном измерении – сложилось не только в зодчестве (Примеры подобной работы можно увидеть в посвященных машинам трактатах нотариуса из Сиены Мариано ди Джакопо «Об инженерном деле» (De ingeneis, 1433) и «О машинах» (De machinis, 1449), трактате профессора Падуанского университета Джованни Фонтана «Книга военных приспособлений» (Bellicorum instrumentorum liber, 1420–1440) и др.) Оно постепенно проникает в торговлю, практику ведения домашнего хозяйства и бухгалтерию, сельское (в том числе плантационное) хозяйство, практику территориального планирования – прежде всего создания польдеров в северной Европе, военное и морское дело, а также перестройку производственного процесса на основе промышленных кластеров, причем изменения в одних практиках поддерживали трансформацию других, так что можно уверенно говорить о синергии между ними.

Мы начали наше изложение не с определения «конструктивного мышления», а с описания тех возможностей, которые этот тип организации мышления и деятельности открывает для развития различных практик. В частности, эти возможности хорошо просматриваются, если речь идет о разработке проекта крепости. Организованности конструктивного мышления – такие, как макет или чертёж, позволяют организовать коммуникацию между представителями различных «позиций» или типов деятельности на всех стадиях реализации проекта, от замысла до эксплуатации. Ясно, что для создания хорошей крепости архитектор должен понять чуждые архитектуре задачи военного заказчика и должен суметь объяснить чуждые военному особенности архитектурного решения. Именно этот барьер объективной специализации и сложившейся системы разделения труда создает сложность коммуникативной ситуации, а также многочисленные разрывы в процессах производства, накопления, распространения и освоения новых знаний (см.: [Хайек 2000, 51–71, 89–101; Хайек 1989; Норт, Уоллис, Вайнгаст 2011]). Конструктивное мышление и его инструменты открывает возможность для ее решения. Впервые появившийся чертеж полагает общий предмет обсуждения и предлагает своего рода риторику нового типа, которая позволяет на схеме имитировать будущее использование сооружения, включение его в ту или иную практику. Идеальное конструктивное представление объекта, который должен быть создан, позволяет также синхронизировать многочисленные и разнообразные работы по его созданию, тем самым экономя время и снижая затраты на строительство.

В Средние века ученые занятия и ремесла были жестко разделены. На медицинских факультетах средневековых университетов разворачивались изощренные дискуссии по поводу устройства человеческого тела и его основных процессов, но университетские ученые медики не занимались лечением. Медицинская практика отправлялась ремесленниками: цирюльниками, хирургами, банщиками и даже палачами (они вправляли вывихи). Ремесленники не владели инструментарием рассудочного мышления, но, конечно же, нельзя отказать в разумности тем, кто лечил, строил корабли, возводил готические соборы или создавал машины. Средневековый зодчий не рассуждал, но он строил собор сначала «в уме», а уж потом в камне. Так же, «в уме», он, по-видимому, использовал свой ремесленный инструментарий, имитируя строительные работы, прежде чем начать строительство^[1]. Это разделение процессов реального действия в ситуациях, коммуникации, в том числе на стадии замысливания нового проекта или изделия и имитации будущих работ в «уме», в основном соответствует представлениям, которые в своих основных чертах были разработаны Георгием Щедровицким и получили в его работах название «схемы мыследеятельности» [Щедровицкий 1995] С нашей точки зрения, важно увидеть переход в формах и способах организации коллективной мыследеятельности «до» и «после» оформления схем конструктивного мышления. Долгое время зодчий (или строитель кораблей) удерживает и идеальное, и материальное представление своего изделия «в уме», не выкладывая их в виде специальных изображений. Мы считаем, что такого рода «выкладывание» – фиксация в схеме и через схему – создает особую деятельную форму мышления и, одновременно, вызывает столь масштабные изменения в различных областях практики, что спустя две-три сотни лет они начинают квалифицироваться и осмысляться как промышленная революция.

В исходной форме «мыследеятельности» мышление не отделено от действия, оно не имеет инструментов, отличных от инструментов ремесла, не имеет форм фиксации результатов, отличных от произведенного конкретного продукта. Замысел рождается, в сознании мастера по мере имитации хода и результата работ и не может быть передан иначе, чем через прямое выполнение этих работ или через руководство ими. В целом, ремесло соединяет в себе такое деятельное мышление и осмысленное этим мышлением действие. Таким образом, можно говорить о двух изолированно разворачивающихся линиях средневекового мышления: линии рассудочного и линии деятельного мышления. Еще до того, как эти линии скрестились на фигуре Леон-Баттиста Альберти, его старший современник и друг, Филиппо Брунеллески (1377–1446), два года изучал римские древности и построил во Флоренции Воспитательный дом, признанный первым зданием, выстроенным в подлинно античном духе. При этом, Брунеллески буквально ночевал на стройке, непосредственно руководя строительством. Но при этом, вместо средневековых архетипов, он удерживал в сознании выставку античных зданий. Он их достраивал «в уме», «в уме» выделял компоненты и так же «в уме» выстраивал из античных компонентов свои здания. Он вынужден был руководить строительством, вникая во все его детали, поскольку не имел возможности «овнешнить» ход своих размышлений.

Л.-Б. Альберти демонстрирует нам совершенно другое отношение к руководству строительными работами. Он никогда лично не руководил строительством, поручая его архитекторам второго эшелона^[2]. Такая практика сегодня кажется естественной: современный архитектор разрабатывает проект, передает рабочие чертежи строителю и осуществляет авторский надзор. У Альберти еще не было рабочего чертежа, – сохранившаяся переписка показывает, что он пользовался эскизами, – поэтому он доверял строительство архитекторам, способным понять замысел по наброскам. Тем не менее, Л.-Б. Альберти решительно отделяет строительство от архитектуры. В течение века из эскиза складывается рабочий чертеж, а вскоре появляются люди, которые умеют читать чертежи и руководствоваться ими в организации работ.

С появлением рабочих чертежей строительство претерпевает важную трансформацию. В любом ремесле сборка из деталей всегда требовала подгонки. С появлением чертежа, мы получаем принципиальную возможность изготавливать детали точно по размерам, и знать, что при сборке они подойдут друг к другу. Кроме того, мы получаем возможность изготовить любое количество одинаковых деталей каждого вида и собрать из них любое количество одинаковых изделий. Эта особенность конструктивного мышления открывает перспективу технологического разделения труда, когда труд ремесленника расщепляется таким образом, что каждая деталь и/или операция закрепляется за отдельным работником. Новый способ разделения труда открыл принципиальную возможность массового производства и стал основным двигателем технологического и экономического развития.

Это была принципиальная возможность, для осуществления которой недоставало двух вещей: во-первых, не было точных методов и инструментов измерения, во-вторых – методов точной обработки материалов. Эти методы тут же начали активно вырабатываться параллельно архитекторами, ранними инженерами и учеными^[3]. Строительство до и после Альберти отличается столь разительно, что далее мы будем называть средневековое зодчество строительным делом, а строительство, организованное конструктивным мышлением – строительной деятельностью. Точно так же, мы будем называть делом любое ремесло, еще не охваченное конструктивным мышлением, а трансформацию дела в управляемую конструктивным мышлением деятельность конструктивизацией.

Несмотря на отмеченное отсутствие достаточно развитого инструментария точности, в военном и военно-морском деле мы обнаруживаем довольно ранние проявления конструктивизации сначала в Италии, а потом и по всей Европе. В Италии зарождается конструктивная фортификация, основанная на геометризации крепостных сооружений и выделении основных конструктивных элементов, – бастей, бастионов, капониров, люнетов и т.д., – из которых можно выстраивать различные крепостные сооружения. Лука Пачоли, младший товарищ Альберти, закладывает основы конструктивной бухгалтерии, предлагая приводить все операции к одной валюте и введя фиктивные операции. Архитектор и фехтовальщик Камилло Агриппа (1535–1595) разрабатывает конструктивное фехтование, в котором движения геометризованы и сведены к четырем позициям с переходами между ними, что открывает возможность конструировать разнообразные атаки и защиты. Этот список можно продолжать, но пока нам интереснее лишь наметить контуры механизма распространения конструктивного мышления на все новые занятия.

Выше, мы обращали внимание на эффект, связанный с введением чертежа в коммуникации с заказчиком, представителем того или иного дела. Точно так же происходят трансформации в деле поставщиков для какой-либо деятельности, поскольку к поставляемым ими продуктам начинают предъявляться требования точности, выраженные рабочими чертежами. Если понимать коммуникацию расширенно, то любые обмены между деятельностью и делом ведут к конструктивизации последнего. Смысл конструктивизации в том, что дело расслаивается на явно оформленные деятельную и мыслительную части, причем, деятельное мышление получает инструмент схематизации (чертеж), как форму овнешнения и мыслительной имитации замысла и работ по его воплощению, а так же – самого процесса «замысливания», постепенно приобретая форму конструктивного мышления. При этом, деятельная часть дела (ремесла) превращается в массовую (потенциально) деятельность, управляемую конструктивным мышлением.

В Италии эти процессы конструктивизации так и не успели дойти до массовой деятельности. Тем не менее, мы можем зафиксировать коммуникации между корабельными мастерами и архитекторами. Алессандро Пичерони дела Мирандола был близким другом Андреа Палладио. Известно, что они обсуждали вопросы архитектуры, причем, Алессандро по текстам, начиная от текстов Илиады и Одиссеи, реконструировал пропорции античных судов (в частности, квадриремы) и на основе этих изысканий предложил проект большой двухпалубной галеры^[4]. В отличие от рабочих чертежей предшественников, Алессандро Пичерони изображает устройство новой галеры, сам документ адресован Дожу Венеции и является «аналогом парадного чертежа», так что есть все основания полагать, что к XVI веку в Италии сложилось конструктивное мышление о корабле, подобное архитектурному мышлению. Неудивительно, что именно Пичерони ввел в постоянную практику словоупотребление «морская архитектура» (эпизодически выражение аrchitettura navale употреблялось и раньше).

Обращаясь к историческому материалу Италии Эпохи Возрождения, мы видим, что имеем дело не с отдельной линией, связывающей революцию в мышлении с Промышленными революциями, а с полигенезом – с пучком линий, между которыми угадываются отношения перекрестного «оплодотворения». Как мы покажем ниже, вызывает сомнение даже само выражение «Английская Промышленная революция» в силу его однозначности. Целый ряд ключевых событий Первой промышленной революции происходил не в Англии, но между Англией и Голландией, а позднее – между Англией и Францией.

Голландия, страна с населением меньше миллиона, ведущая войну с гигантской империей за несколько десятилетий стала самым влиятельным и богатым государством Европы. Армия, флот, сельское хозяйство, промышленность Нидерландов стали примером для всеобщего подражания. В частности, Англия ориентировалась на Нидерланды в ткачестве, в кораблестроении и смежных ремеслах (канатное, парусное дело и пр.), в строительстве каналов, в сельском хозяйстве, в производстве сахара, табака, бумаги и т.д. Все это общеизвестно, но сравнительно короткий «Золотой век» побуждает исследователей, скорей, искать внутренние и внешние причины несостоявшейся Голландской промышленной революции, чем значение этого короткого взлета для случившегося позднее мощного Промышленного переворота. Мы, однако, рискнем ввести рабочий термин «Нулевая промышленная революция». Нам удобно так охарактеризовать Золотой век Голландии, поскольку, как показывает предпринятая нами реконструкция, можно достаточно демонстративно прочертить связь между «итальянской революцией в мышлении» и гипотетической Голландской «нулевой» Промышленной революцией. Не претендуя на полноту, мы выделили несколько таких линий (напомним, что речь идет о полигенезе).

По-видимому, начиная с работы Вернера Зомбарта Krieg und Kapitalismus [Зомбарт 2008], многие авторитетные авторы, – Майкл Робертс [Roberts 1967], его последователь Джеффри Паркер [Parker 1988], Уильям Макнилл [Макнилл 2008] и др., – приписывают военному делу важную, если не определяющую роль в «восхождении Запада». В частности, Зомбарт показывает в цифрах, как в XVI–XVII веке росли постоянные сухопутные и морские силы европейских государств, государственные расходы на армию и флот, как военные заказы формировали крупную промышленность. Все эти авторы опираются на труды военных историков Ф.В. Рюстова [Рюстов 1876], Г. Дельбрюка [Дельбрюк 2001] и др., в которых подробно разбирается становление новой армии. Единственное, но принципиально важное упущение в этом разборе связано с именем Никколо Макиавелли. Очевидно, его неудачный опыт создания флорентийской армии по образцу римских легионов дискредитировал в глазах военных историков и трактат Макивелли «Книга о военном искусстве» (Libro de la arte della guerra, 1521)^[5]. Все они связывают решающий сдвиг в военном деле с реформой Морица Оранского.

Действительно, именно Мориц Оранский, вместе со своими двоюродными братьями Иоганном и Вильгельмом Людвигом Нассаускими, превратил голландскую армию в своего рода трансформер – военную машину из людей, способную перестраиваться применительно к задачам (марш, оборона, наступление и т.д.). Причем, эта машина, в отличие от милиции Макиавелли, доказала свою эффективность в Восьмидесятилетней войне за независимость Нидерландов. Между тем, наш анализ «Книги о военном искусстве» Никколо Макиавелли показывает, что именно в ней были заложены основы конструктивного военного мышления, через век реализованные Морицем Оранским. Легко показать, что в этой работе Макиавелли на материале военного дела выполнил такую же работу, какую на материале зодчества проделал Леон-Баттиста Альберти^[6]: 1) Он положил в одно пространство македонскую фалангу, римский легион и швейцарское каре, образуя выставку боевых порядков; 2) Совершил попытку выделить компоненты или «функциональные узлы» (декомпозиция), в числе которых легкая пехота, тяжелая пехота, легкая и тяжелая кавалерия, и новый компонент – артиллерия. И наконец, 3) Он осуществил метризацию, определяя (по литературным источникам) длину македонской сариссы (копья), римского пилума, рассчитывая (в локтях) расстояния между воинами в рядах и шеренгах, задавая таким образом своего рода координатную сетку. Далее, Макиавелли ввел систему условных обозначений для командиров и солдат каждого вида войск^[7] и задал схемы боевых порядков, по сути, аналогичные чертежам. Кроме того, он осуществил попытку метризации не только пространства, но и времени^[8].

Военные опыты Никколо Макиавелли и его трактат следует рассматривать как программу построения составной практики, в которой конструктивное военное мышление управляет военной деятельностью. Эту программу продолжили многочисленные последователи Макиавелли. В течение следующих 50 лет трактат был переведен на латынь французский, немецкий и английский языки^[9]. Появились многочисленные работы французских, немецких, английских и голландских авторов, построенные в той же логике с использованием сходных схем и сходной системы условных обозначений. В их числе «Трактат о войне» (Kriegsbuch, 1607) Виллема Дилиха и «Военное искусство для пехоты» (Kriegskunst zu Fuss, 1615) Иоганна Якоби фон Вальгаузена, написанные по поручению Морица Оранского и его братьев. Поэтому мы вправе рассматривать все эти военные трактаты, равно как и европейские реформы военного дела, как шаги по реализации программы Никколо Макиавелли.

Тем не менее, реформа Морица Оранского была принципиальным шагом в развитии этой программы. Главный момент, который выделяют военные историки – формирование линейной тактики, для которой характерен тонкий боевой порядок со щелями между сравнительно небольшими подразделениями. Однако, подчеркивают они, такой порядок оказался возможным только после того, как принц Мориц ввел муштру.

Чтобы подразделения пикинеров или мушкетеров были эффективными, они должны держать строй. Все бойцы в строю должны действовать согласованно, в частности, при выполнении тактики караколе, позволяющей вести непрерывный огонь. Уже Макиавелли говорит о необходимости систематического обучения и о значении дисциплины, и это прекрасно понимали все европейские полководцы. Но одно дело понимать необходимость, а другое – найти, как именно обучать и как достигать дисциплины. До реформы Морица Оранского, даже в самой организованной испанской армии, взаимодействие стрелков и пикинеров в бою часто нарушалось. Точно так же, караколирование в реальном бою выполнялось крайне неудовлетворительно.

Муштра соединяла два важных момента: первый, – это команда. Команда принципиально отличается от приказа или призыва тем, что четко фиксирует момент начала действия. Для этого, вслед за римлянами, команда разделялась на предупредительную и исполнительную части («нале… во!»). Это позволило четко фиксировать момент исполнения команды и обеспечить одновременность действия всех солдат подразделения. Второй момент связан с операционализацией всех действий, от простых, как поворот налево, до таких сложных как перезарядка мушкета. Принципиальное новшество (даже в сравнении с античностью) состояло в том, что все действия были разбиты на элементарные операции^[10], каждая из которых выполнялась по команде. Элементарной считалась операция, которую мог быстро освоить и легко выполнить любой солдат. Операции отрабатывались сначала с каждым солдатом, потом в группе (плутонге^[11]), сначала – по отдельности, потом слитно, но по разделениям («делай раз, делай два…» и т.д.) и, наконец, слитно. В итоге в короткое время каждый солдат осваивал сложное действие и, главное, все подразделение научалось выполнять все простые и сложные действия по команде синхронно.

Муштра занимала все свободное время солдат и офицеров, вырабатывая привычку действовать исключительно плутонгами и только по команде. Индивидуальные действия не просто не поощрялись, но подавлялись^[12]. Офицеры тоже проходили обучение: сначала ту же муштру, а потом – искусство управления войсками. Для управления создавались системы сигналов (горном, сигнальными флагами и пр.). Кроме того, активно использовались вестовые, состоящие при командующем и командирах крупных подразделений. Таким образом, армия превращалась в военную деятельность, управляемую военным мышлением. В 1616 году Иоганн Нассаусский учредил первое в Европе и мире училище для подготовки офицеров. Схемы, которыми было организовано мышление полководца, эволюционировали вплоть до современного вида, позволяя не только конструировать новые военные порядки, но и планировать новые или анализировать прошлые сражения^[13].

Таким образом, можно считать несомненным, что программа, выдвинутая Никколо Макиавелли, была реализована в течение XVI–XVIII веков. Причем, голландская реформа конца XVI века была поворотным шагом в превращение военного дела в массовую деятельность, управляемую конструктивным военным мышлением.

Мы обратились к этому яркому примеру для того, чтобы продемонстрировать, как конструктивное мышление проникает в самые различные сферы деятельности. Ограниченность масштабами статьи не позволяет нам показать, что этот процесс шел аналогичным образом в Голландии, где приводил к вполне определенным промышленным результатам, которые уже можно определять как Промышленную революцию. Мы могли бы с той же целью и с тем же результатам обратиться к записным книжкам венецианских arsenalotti, или проанализировать условия и обстоятельства аграрной революции, начавшейся в Нидерландах. Однако напомним, что цель данной статьи, продемонстрировать методологическую эффективность предлагаемой нами модели конструктивного мышления для реализации нашей общей программы: обосновать, что важнейшей предпосылкой промышленных переворотов является конструктивное, основанное на схемах, мышление.

В рамках предложенных исторических реконструкций ряда процессов, приведших, в конечном итоге, к Английской промышленной революции, мы показали, как под воздействием конструктивного мышления дело трансформируется в деятельность. И это позволяет нам утверждать, что опираясь на предложенную нами модель, мы можем обстоятельно показать также, каким образом, например, происходили тогда революционные изменения в торговле, как кораблестроение, из городского ремесла (дела), выполняющего работы под заказ, оно превратилось в массовую деятельность, производящую суда на глобальный рынок. И как вчерашние ученики и подмастерья, органически вплетенные в кораблестроительное дело, превратились в наемных рабочих, включенных в производственную машину в качестве своего рода деталей. Такого же типа трансформация ряда английских промышленных производств получила название «индустриализация». Но мы, между прочим, можем показали, что сельское хозяйство Нидерландов претерпело сходную трансформацию, превратившись в ориентированную на рынок машину по производству сельскохозяйственной продукции. Точно так же, как военное дело в Нидерландах начало превратилось в состоящую из людей машину, производящую разного рода боевые действия. Может быть, это позволяет говорить об «индустриализации» сельского хозяйства^[14], военного дела и т.д.? Если мы примем такое понимание индустриализации и, соответственно, Промышленных (Industrial) революций, то получим полное право говорить о «Нулевой» Нидерландской промышленной революции и проецировать полученные выводы на день нынешний и его задачи.

Конечно, в контексте данной статьи это утверждение носит предположительный характер. Здесь мы отнюдь еще не продемонстрировали должным образом связь между гипотетической Голландской Промышленной революцией и общепризнанно первой Английской Промышленной революцией. Что эта связь есть – общеизвестно, что в большей части отраслей, участвующих в Промышленной революции, англичане следовали за голландцами, – но мы должны показать механизм «перетекания» Промышленной революции из Нидерландов в Англию. Но, чтобы подойти к этому вопросу, нам нужно продемонстрировать это не на условных примерах, как в данной статье, а на обширном историческом материале. Однако, на наш взгляд, приведенный здесь материал достаточно убедительно демонстрирует, что такого рода исследование может быть выполнено, поскольку в его основе будет лежать модель конструктивного, основанного на схемах мышления.