Galison, Peter (2003) “The Collective Author”, Galison, Peter, Biagioli, Mario (ed.), Scientific Authorship: Credit and Intellectual Property in Science, Routledge, New York and Oxford, pp. 325–353. Публикуется с разрешения Taylor and Francis Group LLC Books.

Вопросы философии. 2018. № 5. С. ?–?

Коллективный автор

П. Галисон

В настоящей статье делается попытка осмыслить изменения, которые происходят благодаря возросшему количеству авторов научных сообщений в физике элементарных частиц. Число авторов таких публикаций непрерывно растёт, достигая нескольких тысяч. Процесс этот объективен, поскольку информацию обнародуют большие коллективы-коллаборации исследователей и персонал технических систем, деятельность которых направлена на получении новых знаний о физике микромира. Рассматриваются способы создания коллабораций, построения их иерархий, механизмы определения состава авторов публикуемого материала. Длинные списки авторов порождают множество проблем. Одна из них – невозможность определить индивидуальный вклад того или иного учёного в достижение полученного научного результата. От величины вклада в науку зависит работа механизма вознаграждений, авторитет учёного, его карьера. Длинные списки – головная боль редакций специализированных журналов и руководителей организаций, направляющих своих работников для участия в исследовательской программе, после завершения которой вынужденных опираться не на оценку индивидуального вклада, а на субъективные мнения. Обосновывается вывод, что эти и многие другие затруднения не являются временными, поскольку добывание новых знаний становится делом коллективным не только в физике микромира.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: физика элементарных частиц, физики-экспериментаторы, авторство, ускорители, детекторы, команда, коллективный автор, протоколы авторства.

ГАЛИСОН Питер – профессор Гарвардского университета (Бостон, США).

Статья поступила в редакцию 16 октября 2017 г.

Цитирование: Галисон П. Коллективный автор // Вопросы философии. 2018. № 5. С. ?–?

Трансцендентальный автор

При создании коллабораций возникают практические вопросы, которые требуют ответов. Как оценить индивидуального ученого при приеме на работу или продвижении по службе? Как можно обнаружить ошибку, если ни один из членов научной команды не в состоянии судить о качестве окончательной публикации в целом? Вопросы, задаваемые здесь, не мои, по крайней мере, изначально. Моя цель состоит в другом. Я задаюсь вопросом о том, что буквально означает утверждение, что коллаборация знает что-то о мире, и я хочу задать этот вопрос применительно к наиболее технически изощренным коллективам из когда-либо существовавших – детекторным командам, окружающим ускорители, сталкивающие пучки частиц в конце двадцатого столетия. Вряд ли потребуется алгебраическая топология, чтобы оценить, что к концу тысячелетия подобными насчитывающими тысячи участников коллаборациями будут охвачены карьеры практически всех семи тысяч физиков-экспериментаторов, работающих в области физики элементарных частиц во всем мире. Мне представляется, что для ответа на вопрос, в каком именно смысле коллаборация может знать, аргументировать или показывать что-либо, может оказаться полезным обращение к Канту.

В самой основе кантовского проекта «Критика чистого разума» лежит аргумент, в равной мере направленный как против эмпиристов, так и против Декарта. Если Декарт начинает с попытки связать знание с cogito, «я мыслю, следовательно, я существую», то Кант стремится вопрошать о «Я» как таковом. Что, задается Кант вопросом, мы делаем, когда допускаем существование объединенного эго, из которого и вещает «Я»? «Итак, для нас невозможны никакие знания, никакая связь и единство их без того единства сознания, которое предшествует всем данным созерцаний и лишь в отношении к которому возможно всякое представление о предметах. Это чистое первоначальное, неизменное сознание я буду называть трансцендентальной апперцепцией» (1).

Здесь Кант настаивает на том, что все наши репрезентации мира должны отсылать к некоторому общему сознанию; без этого стягивания к исходной точке осознания фрагменты и части нашего восприятия оставались бы разделенными и объекты вокруг нас не представляли бы для нас ничего. Отсюда следует метафора (не кантовская): без обратной коммуникации с кем-то мириады индивидуальных наблюдателей за погодой – метеорологов, каждый из которых записывает ежечасные показания термометра, мы никогда не осознали бы существования погодных фронтов. Лишь когда один или более наблюдателей могут усмотреть в пространственных комбинациях этих изолированных температурных данных изотермы и изобары, может возникнуть холодный фронт как концепт. Без единства апперцепции каждый из нас был бы не интегрированной амальгамой отдельных некоррелированных наблюдателей. Но в отсутствие единства апперцепции в нашем мире недоставало бы много большего, чем только холодных, теплых и окклюзионных фронтов; в нем не хватало бы самого концепта объекта. Идея Канта была такова: единство наших индивидуальных сознаний – необходимая предпосылка единства любого проявления объекта, и очевидно, что, таким образом, единство сознания необходимо для существования для нас какого бы то ни было объекта вообще. Как подсказывает сама метафора погодного фронта, мое беспокойство связано здесь не столько с традиционным кантовским вопросом, сколько с такими коррелятами, как единство апперцепции в деятельности и очевидность коллаборационного исследования. Я задаюсь здесь следующим вопросом: что требуется от явления, чтобы быть чем-то для коллаборации? Иначе говоря, каковы специфические механизмы, удостаивающие существования то самое «мы», вызываемого к жизни, когда коллаборация сообщает о существовании новой сущности или эффекта в науке? Кто (или что) говорит тогда?

В физике конца двадцатого столетия мы столкнулись с такими коллаборациями, как четыре детекторные команды на LEP, где каждый детектор обслуживался командой из около пятисот физиков из пятидесяти институтов вместе с сотнями техников и инженеров. В мусорной корзине недавней истории лежат две коллаборационные детекторные команды, которые намеревались строить свои машины на техасском SSC и насчитывали тысячу физиков каждая[1]. Еще больший размер у церновского LHC с его коллаборациями-близнецами, состоящими примерно из пятисот и двух тысяч участников. Что, можем мы спросить, означает для таких слияний институтов коллективно найти частицу или подтвердить теоретическое утверждение? Я хочу знать, что «мы» как таковое предполагает в выпущенном коллаборацией документе. Где находится информация, у кого, какой вид единства коллектива допускается, когда коллаборация постановляет, что нечто является фактом физического мира?

В продвижении от условий, при которых может быть изречено «Я», к условиям возможности «мы» необходимо, конечно, отклониться от кантовской позиции в нескольких направлениях. Во-первых, ясно, что меня беспокоит много более высокий уровень иерархии концептов – не условия, необходимые для отдельного человека, чтобы сказать «Я вижу ручку» или «что нужно нам, чтобы иметь понятие объекта вообще». Скорее те условия, при которых необходимо сказать «коллаборация OPAL измерила ширину Z-бозона» или «коллаборация UA1 видит первый распад W-бозона».

Во-вторых, с позиции Канта его трансцендентальный анализ единства апперцепции выявляет две особенности последнего. Первая – и в этом я следую Канту – трансцендентальный аргумент вопрошает, что считается само собой разумеющимся, в данном случае: «Что уже встроено в мыслящее индивидуальное эго?» или «Что уже встроено в коллективное эго?» Однако в то же самое время Кант использует термин «трансцендентальный» в другом значении, когда он принимает условия возможности за априорные (то есть предшествующие какому бы то ни было опыту вообще). Это он делает, споря с эмпиристами, когда на протяжении глав «Критики» доказывает, что мы никогда не могли бы извлечь единое «Я» из опыта, так же как никогда не дошли бы до понятия необходимости из встречи с опытом. С другой стороны, (продолжает он) единство апперцепции необходимо в первую очередь для того, чтобы в опыте нам были даны явления, так как сама возможность восприятия (интуиция) предполагает, что мы уже имеем некоторое представление о пространстве и времени. Таким образом, Кант принимает свое единство апперцепции за априорную истину, и поскольку оно не извлекаемо из индивидуального опыта, то с тем большим основанием исторически неизменчиво. В отличие от этого (и это часть моего аргумента), а) коллаборации в каждый конкретный момент времени структурируют свое чувство «Я» по-разному, и б) произошел широкий и очевидный сдвиг в природе коллаборационного эго от работ послевоенного периода с пузырьковыми камерами к огромным коллаборациям вокруг сталкивающихся пучков. Они возникли в 1980-х и 1990-х гг., и возможен еще более странный сдвиг, уже заметный на горизонте с появлением так называемых мобильных агентов.

Несмотря на эти синхронические и диахронические несоответствия между коллективным «мы» и индивидуальным «Я», дух кантовского вопроса присутствует. При всем экстраординарном богатстве физики высоких энергий, какие же допущения о единстве «мы» лежат в основе коллаборационных деклараций? Что за процесс, столь тщательно прорабатываемый коллаборациями, стоит за составлением коллективного эго? Что такое «мы» и какое отношение оно имеет к эпистемологическим утверждениям, которые людям вне коллабораций предлагается принять?

Псевдо-Я

Тот факт, что коллективный экспериментатор отличается от научного автора предшествовавшего периода, стало очевидным еще в 1960-е, когда физика на пузырьковых камерах начала определять размеры коллабораций, увеличившихся от единиц до пятнадцати или двадцати человек. Алан Торндайк из Брукхевинской национальной лаборатории (BNL), руководитель коллектива, обслуживавшего одну из наиболее известных водородных пузырьковых камер в мире, описал эту перемену в 1967 г. следующим образом: «Кто такой “экспериментатор”, чью деятельность мы обсуждаем? Редко, если вообще возможно, это отдельная личность… Экспериментатор может быть руководителем группы из младших научных сотрудников, работающих под его наблюдением и руководством. Он может быть организатором группы коллег, принимающим на себя основную ответственность за доведение работы до успешного завершения. Он может быть группой, собранной вместе для выполнения работы, без четкой внутренней иерархии. Он может быть коллаборацией лиц или подгрупп, объединенных общим интересом, иногда даже объединением соперников в прошлом, когда сходные предложения экспериментов были слиты в одно более высоким авторитетом…

Таким образом, экспериментатор – это не одна персона, а их объединение. Их может быть три, более вероятно пять или восемь, возможно десять, двадцать или более. Он может быть рассеян географически, зачастую более чем в одной или двух организациях… Он может быть эфемерным, переменного состава и размера, с трудно устанавливаемыми границами. Это социальный феномен, непостоянный по форме и точно неопределяемый. Можно, однако, сказать, чем он точно не является. Это не традиционный образ отдельного ученого, работающего в уединении за своим лабораторным верстаком» (2).

В этом выдающемся отрывке Торндайк пытается обрисовать коллаборациюг-как-автора, и именно эта черта поразила меня в первую очередь. Можно задавать другие вопросы, например, о том, как отдельные индивиды принимают решение присоединиться к группе или как каждый из них взбирается по карьерной лестнице, но меня заинтриговал более радикальный вывод Торндайка: не представление о коллаборации как о «коллекции» экспериментаторов, а скорее ее определение как коллаборации-как-экспериментатора. Просто в силу того, что экспериментатор становится социальным феноменом, сущностью с неопределяемыми границами, широким географическим разбросом, вариабельной формой и произвольной внутренней структурой. Как бы это ни звучало семантически нелепо, Торндайк уловил нечто критическое в послевоенной физике, когда говорил, что экспериментатор стал «композицией».

Несмотря на всю свою композиционность, экспериментатор еще оставался тогда, в 1960-х, носителем индивидуального имени. Самая большая коллаборация того времени вокруг водородной пузырьковой камеры в LBL была известна всем как группа Альвареца. По аналогии с ней другая группа с пузырьковой камерой в ЛЛБ была известна также по имени руководителя как группа Триллинг-Голдхабера, или группа Пауэлла. И в Брукхевине – там, где был Торндайк – никто не затруднился бы назвать центральную фигуру группы – самого Торндайка. Хотя сложное управление пузырьковой камерой требовало разных видов компетентности, все подгруппы подчинялись единому центру и отчитывались перед ним же. Альварец был в такой же мере ответственным за анализ данных, как и за действия инженеров-криогенщиков или физиков. Принятие окончательных решений о публикации физических результатов было за ним, так же как и всё финансирование группы также приходило от него. По всем этим причинам я всерьез принимаю тот факт, что группа носила имя своего единоличного лидера. Коллаборация 1960-х гг. имела характер квазииндивида, отдельной персоны, которая могла принимать решения при консультативном участии других, и (по крайней мере, для посторонних) когда группа Альвареца нашла новую частицу, она действовала, в некотором смысле, как продолжение самого Альвареца. Альварец, таким образом, представлял собой имяобразующий центр группы. Даже на этапе, когда действия его команды расщеплялись на криогенную, сканерную, аналитическую и механическую подгруппы, «Альварец» служило референтом как индивидуального, так и «псевдо-Я» группы как целого.

Иерархии и отсутствующий центр

С ростом размеров (от экспериментов, стоивших порядка 10 миллионов долларов, до коллабораций с одним лишь оборудованием в диапазоне от 100 миллионов до миллиарда долларов) пришло и множество других изменений в структуре коллабораций. Группы, работавшие с пузырьковыми камерами, такие как Альвареца или Торндайка, относились к одной ведущей организации – LBL в первом случае и BNL во втором. Никто в LBL из числа работавших в группе Университета Джона Хопкинса не усомнился бы в 1967 г., что коллаборация не означает равного разделения авторитета: LBL была первой среди многих организаций, с которыми эта группа разделяла авторитет. Когда детекторы выросли в масштабах, такое локальное доминирование не могло более сохраняться: отдельные участники, группы и даже страны не могли более присоединяться к коллаборации в подчиненной позиции. Этот факт, несомненно, не был просто особенностью политической экономии физики частиц, он отражал изменения в отношениях между университетами США, между США и странами, с которыми они сотрудничали (например, Японией), и между различными странами, сотрудничающими в составе ЦЕРНа.

У этого размножения центров, которое одновременно было и техническим, и символическим, есть и еще одно измерение. В случае пузырьковой камеры сама экспериментальная установка обладала определенным единством: хотя она и представляла собой, в существенной мере, чан с жидким водородом, главную инженерную сложность составляло соблюдение его структурной и тепловой целостности. Может ли камера выдержать миллионы сжатий и разрежений, которые позволяли бы пузырькам сначала формироваться, а затем схлопываться обратно, подготавливая ее к следующему раунду взаимодействий миллисекундой позже? Можно ли поддерживать водород нагретым равномерно по всему объему, чтобы избежать конвекционных токов, которые могут превратить «истинные» прямые траектории частиц в искаженные ложные кривые? Технология развилась от пузырьковых камер к гибридным электронным детекторам, позволявшим улавливать обломки сталкивающихся пучков частиц и античастиц. После этого технологическое единство целого тоже начинало распадаться.

Две силы сошлись. С одной стороны, техническая гибридизация камеры упрощала разделение труда при планировании, строительстве, обслуживании и анализе данных между лабораториями. Одна из коллабораций на LEP, OPAL, разделила свой детектор так, что Болонский и Мэрилэндский университеты приняли на себя передний детектор, адронный калориметр и подводку пучка; Чикагскому университету достался электромагнитный детектор; университет Токио стал ответственным за электромагнитный калориметр, центральный детектор и триггерную систему. Другие группы – всего более десяти – поделили мириады оставшихся детекторных компонент. С другой стороны, такое разделение «имущества» имело и символическое значение: каждая группа должна была иметь что-то из результатов «на показ», идентифицируемую часть «недвижимости», которая могла бы быть показана на слайдах и в отчетах грантовым фондам, и, в отдельных случаях, национальным научным министерствам. Если аналитически удобно разделить эти два измерения, техническое и символическое, то в реальном мире физики это деление нечеткое: разделение технологических усилий на опознаваемые составные части представляет собой в одно и то же время и политико-символический акт, и практико-технический. Итог здесь такой: никакая группа в отдельности не может управлять такой мультиинституциональной и все более многонациональной коллаборацией. Научная политика и работа в конце 1990-х не позволяли большому детектору быть ни «американским», ни «немецким» и еще в меньшей степени «альварецовским» или «торндайковским». С началом такого расщепления группа как квазииндивида уступила дорогу более федеративной ассоциации частей; коллективное эго распалось как единство.

Такой сдвиг отразился и в имени лидера, от имени известного физика к эксплицитно корпоративному «исполнительному» или «коллаборационному» Совету. В детализованной структуре научных и технических протоколов мы видим во всех подробностях децентрализованное авторство, которое отражает новые условия производства знания. Сосредоточимся на некоторых специфических его участках и практиках авторства. Исследуя исключительно механизмы, посредством которых коллаборация присваивает свое имя результату, мы обнаруживаем как внутреннюю структуру коллабораций, так и способы, которыми она убеждает внешний мир.

Протоколы авторства

В самом конце двухмильного ускорителя SLAC располагается детектор SLD, который был запущен в начале 1990-х. Не желая быть застигнутым врасплох после начала работы, SLD сформулировал свою политику авторства за несколько лет до начала каких-либо измерений. Их первая и простейшая спецификация указывала, кто должен быть включен в список авторов. Если в публикации отводилось ограниченное место для имен авторов, они должны были перечисляться в алфавитном порядке; если же место не было ограничено, то участвующие организации должны были перечисляться по алфавиту, а внутри организаций – индивидуальные авторы, также по алфавиту. «У вышеупомянутого правила не должно быть исключений, таких как помещение фамилии студента первым по списку, если публикация представлялась как тезисы доклада, так как нашим главным приоритетом должна быть согласованность группы и фактическое признание того, что вклады в физический результат сделаны всеми коллаборантами разными способами» (3). Если тезисы были написаны одним участником, то это должно было быть отражено в первой сноске. Однако, как указывала структура, групповая согласованность – стабильность коллаборации как таковой, заметная за вкладами любых индивидуумов – становилась важным фактором для определения порядка перечисления авторов с самого начала.

«Кто должен быть автором?» – довольно невинно вопрошал Совет коллаборации SLD в июле 1988 г. Но ответ имел важные последствия не только для индивидов в коллаборации, но и для процесса написания и сертификацииш. Совет писал: «В случае физических статей авторами являются все члены коллаборации – физики. Кроме того, первая опубликованная статья должна включать также инженеров». Как это явствовало из необходимости определения «физических статей», существовали и другие формы публикаций, с другими протоколами авторства. Например, публиковались отчеты по оборудованию, и для них рассматривались три возможных случая. Если это была инновация, затрагивавшая всю систему (например, WIC), то все, как физики, так и инженеры, имевшие к ней отношение, должны были подписать статью. То же правило распространялось и на вклады в конструирование или функционирование системы. Для иллюстрации, в случае разработки электроники, которая была частью проволочной камеры, вся подгруппа физиков и инженеров, ответственная за нее, подписывала статью. Естественно, в протоколе не содержалось никаких возражений против того, чтобы авторами отчета об оборудовании системы (или ее подсистемы) были одни инженеры, если к тому имелись основания; все, кто не внес вклада в подсистему, поощрялись отзывать свои имена из списка. Наконец, существовали индивидуальные публикации, которые «предусматривались как редкие исключения, когда один участник совершал отдельное изобретение». Менеджер системы сначала должен был подтвердить, что предлагаемая статья удовлетворяет требованиям классификации. Затем автор рассылал письмо всем физикам данной системы (то есть участвующим в работе над данной системой), декларируя свое намерение написать статью и «…приглашая всех заинтересованных связаться с автором и выразить свое желание участвовать в написании. Черновик статьи должен быть разослан для предоставления другим физикам системы возможности запросить добавление их имен в список авторов» (4).

Как показывает существование различных типов статей по оборудованию, коллаборация выступает в различных регистрах (или формах) в зависимости как от содержания, так и от предполагаемой аудитории. Когда же дело доходит до собственно физики, дифференциация регистров становится еще более тонко настроенной, пробегая диапазон от внутренних меморандумов до наиболее критических физических статей, претендующих на новые результаты. Мы можем классифицировать жанры литературной продукции SLD следующим образом:

1.               Внутренние меморандумы, которые распространялись не публично, а по коллаборации SLD, да и то не по всей. Составитель или составители свободно решали, кого считать автором и что будет содержаться в тексте.

2.               Заметки SLD, которые рассылались по всей коллаборации SLD и могли, в случае необходимости, достигать внешней аудитории. Авторам предлагалось рассылать их всем индивидам, имевшим отношение к соответствующим данным или приборам. Заметки SLD требовали одобрения соответствующего системного менеджера.

3.               Труды конференций по физике SLD, которые должны были быть подписаны, например, как «Коллаборация SLD, представлено Исааком Ньютоном», со сноской, перечисляющей всех авторов из SLD.

4.               Труды конференций по инструментарию и оборудованию, которые перечисляют всю группу, если она достаточно хорошо определена, а также выражают благодарность коллаборации SLD. Здесь также требуется одобрение системного менеджера.

5.               Обзоры физики на SLD или дизайна детектора, которые публикуются так же, как в пункте 3.

6.               Обзорные статьи, включающие результаты SLD, но не ограниченные ими, если это материалы индивидуальных докладов, но не доклады типа 3, которые могли цитировать неопубликованные результаты SLD «как личные вклады» и таким образом идентифицированы как публикации из организации, с которой аффилирован автор.

Для целей нашего обсуждения значимость этих различных регистров состоит в том, что режим авторства является производной как целевой аудитории статьи, так и типа утверждений, содержащихся в статье. Когда сообщаемое знание сильно ограничено (скажем, функционированием части оборудования), список авторов может включать только непосредственных составителей и исключать физиков, если работа была выполнена инженерами. Если же аудитория была достаточно ограничена (как в случае внутренних меморандумов), отдельный физик мог оказаться единственным автором. В противоположность этому, если делалось принципиальное физическое утверждение, такое как, например, открытие аномального распада частицы, которое распространялось по всему миру без ограничений, то вся коллаборация должна выступать автором, а индивидуальный составитель текста удостаивался роли докладчика. Избегалась даже внутриорганизационная собственность на результаты анализа данных – группам, входившим в состав коллабораций, запрещалось даже присваивать собственные исходящие номера таким меморандумам, поскольку они могли быть прочитаны в таком случае как «исходящие из организации Х», а не из коллаборации в целом.

Очевидно, что в случае публикации физических результатов вопросу о том, кого именно считать её соавтором, уделяется существенное внимание. В ответе на него учитываются как практические потребности карьерной структуры участников, так и формулировки типов работы, которые считаются основанием для включения в соавторы.

В случае [физических] публикаций автором считается физик, который внес вклад (участвуя в дежурствах, выполняя анализ данных, создавая оборудование и т.д.) в результаты, являющиеся предметом статьи. В нормальных условиях это означает, что любой, кто присоединился к SLD, работая на нее полный рабочий день, должен незамедлительно становиться автором. Для учета периодов, когда набора данных не происходит, участник, который пробыл членом коллаборации на протяжении, по крайней мере, года, автоматически включается во все статьи, даже основанные на данных, набранных до того, как он присоединился к группе. Поскольку присоединение к коллаборации не является синонимом присоединения к организации[2], точная дата начала работы в коллаборации остается на совести участника и члена Совета коллаборации от его организации.

Здесь нет какого-либо очевидного противоречия. С одной стороны, существуют некоторые виды труда, служащие необходимым условием для авторства (дежурства, создание анализирующего оборудования); в то же время критерии учитывают превратности жизни вокруг ускорителя (периоды «засухи» без пучка), позволяя участнику быть автором результатов, полученных до его присоединения к коллаборации. На сходных основаниях, «участник, покидающий коллаборацию, остается автором на период времени, равный тому, в течение которого он был активным участником эксперимента», если только участник не откажется сам.

Когда наступало время фактически писать статью, процесс начинался с того, что некоторый набор составителей создавал детальный меморандум. Затем меморандум должен был быть представлен в SLAC, и за этим следовало формирование комитета, состоявшего из пяти-семи человек, которые, после одобрения, доводили документ до сведения всей коллаборации, оставляя две недели для комментариев. После учета критики «назначалось групповое чтение» обычно в течение трех часов. «В ходе этих публичных чтений все присутствующие должны были высказываться с комментариями, спорить о заключениях, и т.д. (Творческое брожение, активизируемое таким образом, как правило, приводит к улучшению статей)». В результате таких публичных чтений появлялся новый черновик, для критики которого отводилось еще две недели, затем окончательный черновик рассылался еще на неделю, в ходе которой только корректировки «фактических ошибок, огрехов в английском языке или опечаток» считались допустимыми (5). Наконец, если предполагалось, что в руках участников значительное открытие, одобрение должен был дать директор SLAC, выборный руководитель коллаборации SLAC, с учетом рекомендаций Совета коллаборации и группы советников. В интересах дела добросовестность коллаборации была защищена более чем одним кордоном.

Сложность этих правил проистекает отчасти из двух желаний, подталкивающих в противоположных направлениях. Желание сделать коллаборацию настолько полной и унифицированной, насколько возможно, тянет ее в сторону инклюзивности; любой оставшийся за бортом может подорвать авторитет делаемых утверждений. Читатель может задать вопрос, почему чье-либо имя не появилось в списке. Это эксплицируется в протоколе коллаборации D0 в Fermilab, где правила постановляют с самого начала: «Отзыв отдельных имен по причине недостаточной вовлеченности в отдельные аспекты анализа будет негативно сказываться на влиятельности публикации и, таким образом, не должен поощряться» (6). Как мы видим, даже дипломная работа студента должна быть мгновенно и безоговорочно поглощена коллаборацией как целым. Желание сделать так, чтобы за каждым именем стояло владение некоторым видом трудовых навыков, и трудовой вклад толкали в сторону эксклюзивности. Обе тенденции, инклюзивность и эксклюзивность, увязаны с проблемой достоверности: коллаборация должна функционировать с единством, достаточным для того, чтобы за ее названием что-то стояло. Достоверность фрагментированного «мы» должна была производить на внешний мир воздействие, подобное тому, которое производил сто лет назад индивидуальный экспериментатор, который утверждал бы, например, что некоторая субстанция является (или не является) магнитной – противоречивость стерла бы его как значимого члена исследовательского сообщества.

Единство важно. Физики элементарных частиц, принадлежащие к старшему поколению, отчетливо помнят ту шумиху, которая поднялась, когда различные члены эксперимента E1A публично выступили с предварительными и противоречивыми заявлениями одновременно о существовании слабых нейтральных токов и их несуществовании. Моментально – и трагически для его авторитета – превосходный эксперимент с одним из наиболее ошеломляющих результатов второй половины столетия начал подвергаться насмешкам как открывший «переменные токи» (7). Судьба коллаборации и ее результаты находятся в одной лодке.

В коллаборации ALEPH на LEP, насчитывавшей 475 физиков, один из ее выборных руководителей, Джиджи Роланди, недавно написал: «Основной принцип – никакой результат ALEPH не может быть публично представлен без одобрения коллаборации. ALEPH может иметь только один результат в каждом анализе» (8). Они достигали этого способом, сходным с SLD. Один или несколько физиков представляли результат анализа на регулярных четверговых совещаниях коллаборации для соответствующего предварительного ознакомления. На таком совещании коллаборация, а точнее ее представители, голосовали либо за публичный доклад, либо за приготовление статьи. Во втором случае «писатели» представляли черновик председателю редакционного совета (лицо, назначенное выборным руководителем коллаборации), который назначал рецензентов. После рассмотрения одной или двух черновых версий документ мог предстать перед коллаборацией во второй раз; но независимо от того, было повторное рассмотрение или нет, редакционный совет голосовал за одобрение или неодобрение окончательной версии. Этот процесс может быть представлен как связанный с двумя взаимосвязанными стремлениями. С одной стороны, задачей коллаборации является получение знания – правильно написанной статьи. С другой стороны, задачей структурирования исходящей из коллаборации вовне информации является получение единого и убедительного сообщения внешнему миру.

В D0, одном из двух масштабных детекторов на сталкивающихся пучках ускорителя Теватрон в Fermilab (растущая коллаборация, 424 физика), документ, определяющий политику авторства, настаивает, что все «серьезные» участники должны быть авторами во всех публикациях. Неудивительно, что загвоздка здесь в определении «серьезности». За несколькими исключениями, политика авторства, опубликованная 10 марта 1991 г., так определяет автора: это должен быть аспирант-старшекурсник или более опытный сотрудник, проработавший в коллаборации не менее года до даты направления статьи в печать. Как и в большинстве остальных коллабораций предусматривалось продолжение авторства в течение года после того, как человек покидал коллаборацию. Но предполагаемый автор должен был 1) отдежурить половину среднего числа смен на эксперименте во время набора данных, на которых основана публикация. Кроме того, он или она должны были 2) удовлетворять одному из двух следующих требований: «а) провести по меньшей мере эквивалент одного человеко-года в организации, которую он представляет, или в Fermilab, работая над частью детектора или программного обеспечения, использованного при наборе данных в сеансах измерений эксперимента, на результатах которых основана публикация; или б) внести существенный вклад в анализ данных из сеансов эксперимента, на которых основана публикация. Это требование включало написание компьютерных программ, собственно анализ данных с использованием программ, запись больших объемов данных на магнитные ленты, написание текста статьи, внутреннее рецензирование статьи и т.д.» (9).

Эти критерии некоторым образом воплощают то, что может считаться обновленной версией экспериментирования прошлого, так как критерий 1 требовал физического присутствия на эксперименте. Однако вскоре это ограничение отпало, когда стало ясно, что структура экспериментальной деятельности не может быть привязана к определенному типу физического труда. Второго июня 1994 г. коллаборация пересмотрела свои «Правила авторства» в пользу более широкой концепции экспериментатора. В них проявилось стремление трактовать автора расширительно, как того, кому на протяжении двенадцати часов в неделю вменялось в обязанность вносить вклад в следующее «попурри» видов деятельности (10).

1.               Разрабатывать дизайн, строить или отлаживать детектор или испытательный стенд D0.

2.               Писать программы, например утилиты, выполнять Монте-Карло моделирование детекторов; обрабатывать или анализировать данные D0.

3.               Обрабатывать данные компьютерных Монте-Карло экспериментов или данных с DAB или любых других испытательных стендов D0.

4.               Дежурить на сеансах на DAB или испытательных стендах D0 (не реже, чем раз в четыре месяца, что считалось необходимым, чтобы «предотвратить потерю памяти и необходимость повторного обучения»).

5.               Осуществлять руководство персоналом D0, оформлять контракты, гранты; играть роль ведущего совещаний по физическим аспектам анализа или ведущим технической темы в коллаборации, такой как, например, идентификация электронов.

6.               Писать или быть рецензентом статей D0; руководить студентами по теме D0.

7.               Участвовать в совещаниях, встречах или дискуссиях D0; анализировать компьютерные эксперименты или экспериментальные данные для статей или диссертаций.

(Правила авторства указывали, что пункты 6 и 7 требовали особого одобрения от группового суперэго в лице Комитета по авторству, назначаемого выборным руководителем коллаборации).

Когда дело доходило до фактического написания статьи, процедура 1994 г. выглядела следующим образом: если некто предлагал черновик «неизбежных» заметок коллаборации по физике, то один из выборных руководителей назначал специальный редакционный совет для рассмотрения результатов. В каждом случае редакционный совет состоял из авторов и четырех других физиков: советника (также называемого «крестным отцом»), кого-либо из той же самой группы (специалиста в той же области физики или алгоритмах) и двух других членов коллаборации. Пока один черновик заметок направлялся в редакционный совет, вторая копия рассылалась всей коллаборации – любой ее член мог прокомментировать текст через распространяемые электронно новости D0. Добавляя авторов в редакционный совет, коллаборация осознанно порывала с моделью рецензирования, принятой в других группах, с целью «облегчить продуктивный обмен», «избежать недопонимания» и «избежать конфронтации». Притом что такая инклюзивная структура совета позволяла достичь большей гармонии и способствовала более глубокому проникновению в содержание публикации. В отличие от процесса рецензирования, принятого в других группах, мандат редакционного совета D0 требовал доступа ко всем дополнительным материалам, включая диссертации, данные промежуточного анализа, заметки D0 и другие материалы.

В случае одобрения редакционным советом следовал период ожидания: четыре дня для физических заметок D0; десять дней для возможной журнальной публикации. Обычно около десяти процентов членов коллаборации комментировали заметки. В дополнение правила авторства требовали «публичных чтений» на совещании D0 по физическому анализу, общеколлаборационном совещании или специально организованном заседании. Наконец, после периода ожидания, если редакционный совет убеждался, что все возражения были парированы либо учтены, «санированные» таким образом физические заметки получали исходящий номер (в отличие от нерецензируемых заметок D0) и размещались на публично доступном дисковом пространстве коллаборации. Те заметки, чья судьба была решена не в пользу их публикации, помечались как «Предварительные результаты D0 коллаборации», тогда как те, которым было суждено быть опубликованными, направлялись в соответствующие журналы.

Мой последний пример – упоминавшаяся выше коллаборация OPAL на LEP в ЦЕРН. OPAL состоял из двадцати четырех групп, распределенных по сорока «поддетекторам». Как и в случае всех остальных сверхбольших детекторов на сталкивающихся пучках, поддержание целостности системы становилось во всех отношениях центральной и наиболее сложной проблемой. Когда дело дошло до публикаций, OPAL, подобно другим аналогичным коллаборациям (SLD, ALEPH и D0), нацелился привести перспективные публикации в соответствие с некоторым представлением о коллаборации как целом: OPAL осуществляет тщательное внутреннее рецензирование всех физических результатов, направляемых в печать или демонстрируемых за пределами OPAL, как окончательных, так и предварительных. Результаты ни при каких обстоятельствах не должны обсуждаться за пределами коллаборации до того, как члены OPAL в достаточной мере изучат, подвергнут критике и одобрят их.

В соответствии с процедурой, принятой и в других группах, обсуждавшихся выше, некто с физической идеей обращался к кому-либо из физических координаторов с просьбой назначить редакционный совет, орган, включающий авторов совместно с четырьмя другими физиками из OPAL. Среди них должны были быть: носитель английского языка[3], специалист в узкой области, которой была посвящена публикация, неспециалист для обеспечения более широкой понимаемости текста, а также некто, базирующийся за пределами ЦЕРН. После утверждения  совета, составители обязаны предоставить ему по меньшей мере неделю для рассмотрения – совет автоматически рассылал текст во все лаборатории, сотрудничающие с OPAL, используя программу с названием DISPATCH. По меньшей мере две недели должно было пройти с момента рассылки, чтобы комментарии и критика стеклись к авторам отовсюду. По завершении периода критики редакционный совет, удовлетворенный тем, что все возражения коллаборации в целом получили должное рассмотрение, назначал публичные чтения. Это действо, на котором присутствовали члены редакционного совета, а также другие заинтересованные члены коллаборации, – последний шанс для существенных изменений, перед тем как черновик поступал в коллаборацию для окончательного одобрения.

Подобно другим коллаборациям, OPAL писал в разных регистрах. Физические заметки определялись как «внутренние документы OPAL, позволяющие читателю понять анализа и судить о его надежности» (11).

«Поскольку физические заметки описывают анализ результатов, которые предназначены для публичной сферы, они на ограниченных условиях делаются доступными физикам за пределами OPAL. Отдельные копии выдаются по запросу заинтересованным сторонам, которые имеют веские причины ими интересоваться, но не рассылаются по спискам адресатов, не принадлежащих к OPAL» (12).

Отметим, что здесь, как и в остальных «конституциях», черновики журнальных статей требуют публичных чтений – открытого совещания OPAL в ЦЕРН, вслед за которым авторы обсуждают статью с редакционным советом и готовят черновик для окончательного одобрения. Опять же, чем шире аудитория, тем глубже статья должна проникнуть в коллаборационное эго. Презентация вовне и порождение внутреннего «мы» происходят вместе.

Ближе к концу двадцатого столетия, когда Департамент энергетики США опубликовал отчет о будущих направлениях исследований по физике высоких энергий, проблема выглядела иначе, чем всего лишь несколько лет спустя. Тысячные коллаборации поражали комитет как неразумные, когда он смотрел в будущее SSC. К моменту, когда LHC собрал армию в две тысячи физиков, недовольство проявилось более глубоко. Когда Европейский комитет по будущим ускорителям провел опрос членов больших команд в 1995 г., он обнаружил, что семьдесят пять процентов респондентов негативно оценивали наличные правила публикаций в связи с тем, что они вредили возможностям построения карьеры и получения признания работы, а почти шестьдесят семь процентов жаждали изменений. Еще несколько процентов желали ограничить список авторов, хотя предлагали придать больший вес внутренним публикациям (13). Показательным в этом смысле примером была публикация Fermilab утверждения о существовании топ-кварка: первоначальные статьи были подписаны восьмьюстами авторами.

Сложности возникали и из-за внешнего восприятия. В 1988 г. Департамент энергетики США с неудовлетворением отметил последствия инклюзивности в списках авторов, поскольку такие бесконечные реестры давали физикам из других областей повод считать, что «все индивидуальности в физике высоких энергий слились» (недалекий от истины образ), когда поднимались вопросы о найме на работу, получении постоянных позиций и особенно о поддержке всей области исследований. Что еще хуже, департамент опасался, что становится невозможно определить, кто и за что был ответственным и кто понимает эксперимент во всех деталях. В конце концов, сама длина списков имен радикально обесценила эти публикации для индивидуальной автобиографии. Как прямое следствие этой публикационной инфляции, департамент обнаружил, что оценка кандидата все больше основывается на рекомендациях со всеми проблемами, которые эти письма приносят, а не его работе как таковой. Одна из идей – идея, которую, как мы видели, рассматривали многие установления по авторству, была в том, чтобы сократить список авторов после первой публикации. Однако она встретила сильные возражения, например, со стороны тех, кто выполнял калибровки, необходимые для последующих результатов. Один молодой физик выразил это честно: «Эти эксперименты поистине результат работы 100 человек, и было бы фундаментальной несправедливостью утверждать обратное» (14).

В феврале 1996 г. Р. Швиттерс – бывший директор ныне недействующего SSC – высказал в издании Chronicle of Higher Education мысль, что большие команды должны принять новые правила. Они включали перечисление всех членов команды, когда готовились «запланированные» открытия – открытия, ожидаемые во время строительства установки. Он также призвал к изменениям, которые стимулировали бы участников публиковаться в той области, в которую они внесли непосредственный вклад. Строители приборов публиковали бы технические отчеты о частях установок, экспериментаторы – анализ данных, программисты производили бы отчеты, ориентированные на своих коллег-программистов. Подытоживая, Швиттерс пропагандировал широкую внутриколлаборационную циркуляцию отчетов перед публикацией и публикацию более одной интерпретации, если мнения разделялись (15).

Конкретный пример явного, публичного разногласия внутри коллаборации произошел весной 1995 г. вокруг исследований, проводившихся на LAMF. Большинство членов коллаборации опубликовало статью, активно поддерживающую идею о том, что нейтрино имеют массу (точнее, они обнаружили эффекты, указывающие на осцилляции между мюонными и электронными антинейтрино). Аспирант Пенсильванского университета Джеймс И. Хилл не согласился с этим, и журнал Physics Review Letters опубликовал рядом с этой статьей его статью с контраргументами, озаглавленную «Альтернативный анализ данных LSND по поиску осцилляций мюонных антинейтрино в электронные». Беспокойство Хилла вызывал тот факт, что только два из девяти событий, наблюдавшихся в детекторе, по его мнению, подходили для роли кандидатов в нейтринные осцилляции. Коллаборация моментально погрузилась в самокопания, задаваясь вопросами: «Как мог некто предать публичной огласке его разногласия с коллаборацией?», «Кто должен был подписать статью в случае разногласий?», «Каковы обязанности таких журналов, как Physical Review Letter, перед коллаборациями, получающими данные?». Такие схватки, поддержанные некоторыми, включая Швиттерса, и осужденные другими, мало что дают для разрешения фундаментальной проблемы разделения авторов внутри коллаборационной псевдоиндивидуальности.

По существу, мы видим вписанное в протоколы авторства больших коллабораций фундаментальное противоречие между конденсацией авторства вокруг индивидуума или малой группы и равным ему по силе стремлением к распределению авторства по всей полноте коллаборации. Эти противодействующие силы проявляются в новой литературной категории «Научные заметки», которые ATLAS (один из церновских детекторов) ввел в феврале 2000 г. В документе, озаглавленном «Новый класс публикаций, признающих индивидуальные вклады в будущие большие эксперименты», «атласяне» сформулировали проблему так: «Карьерный рост физиков-экспериментаторов в области физики высоких энергий в университетах и исследовательских институтах в последние десять лет затруднился по причине большого числа авторов, подписывающих каждую публикацию в данной области. Столь большое число авторов делает оценку индивидуального вклада более затруднительной, чем в других областях науки. Коллаборации, связанные с предстоящими экспериментами на LHC, обычно в несколько раз превышают по численности таковые в существующих экспериментах. Таким образом, проблема различения индивидуальных вкладов в эксперименты станет более острой» (16).

Зажатая между двумя острыми необходимостями представить коллаборацию одновременно и как целое, и как индивидов, команда ATLAS предложила следующее. Она, во-первых, настаивала как на «понятном» требовании на том, что эксперименты на LHC должны будут представлять результаты «под именем полной коллаборации». Но моментально была введена новая категория литературы – научные заметки, которые представляли собой промежуточную форму между полноценной научной статьей (за явно выраженным авторством всей коллаборации) и более общими и грубыми «Заметками ATLAS», распространение которых было ограничено пределами коллаборации.

Согласно коллаборационному совету ATLAS, научные заметки должны были следовать «ясности, полноте и стилю», соответствующим обычным научным статьям, публиковаться в рецензируемых журналах (а не только размещаться на интернет-сайтах или внутренних публикациях), но в то же время не «заходить на территорию» общеколлаборационных научных результатов. Когда вся коллаборация публиковала свои научные результаты, совет призывал коллег из ATLAS широко цитировать достижения отдельных коллаборантов, которые были опубликованы в таких научных заметках. Авторами заметок должны были быть индивиды с конкретными именами и обязанностями, а не сообщества, связанные с некоторой технической подсистемой. Естественно, редакторы журналов должны были изменить свою политику, чтобы дать дорогу новому литературному жанру: «Редакторы научных журналов будут проинформированы о необходимости ввести новый класс публикаций под названием технических или научных заметок. Эти заметки должны будут содержать результаты анализа, разработки и улучшения детекторов, физическое и детекторное компьютерное моделирование, программное обеспечение, алгоритмы и способы обращения с данными». Кроме всего прочего, для того чтобы научные заметки могли способствовать карьере отдельных личностей, коллаборационные практики инклюзии должны были быть урезаны, так как раздел «Авторы» прояснял: «Научные заметки должны представлять работу отдельных индивидов или малых групп и быть подписаны только непосредственными авторами. Естественно, такая работа будет нередко использовать результаты вкладов, прошлых или настоящих, иных лиц, помимо непосредственных авторов. В таких случаях их помощь должна быть отмечена, но не обязательно в форме включения в список авторов» (17).

Если процесс рецензирования представляет собой, если можно так выразиться, механизм конструирования автора, то статусные последствия научных заметок весьма показательны. Одна из ключевых частей этого механизма – контроль содержания, оценкой которого управляют следующие факторы. Во-первых, такие научные заметки должны были проходить обычные процедуры для (внутренних) заметок ATLAS. Во-вторых, научные заметки должны были проходить и процедуры, установленные для общеколлаборационных статей, включая внутреннее рецензирование, установленное редакционным советом ATLAS, и стать предметом окончательного одобрения руководителем. Наконец, научные заметки должны были рецензироваться подобно любой другой [журнальной] публикации по физике – рецензентами извне коллаборации.

Прочтение протоколов авторства множества из обсуждавшихся здесь коллабораций, включая ALEPH, SLD, D0, OPAL и ATLAS, затрудняет применимость подхода Швиттерса. Некоторые коллаборации, как мы видели, активно препятствуют отзыву имен из списка авторов, поскольку такие действия могут быть расценены как разногласия, подрывая силу аргумента. Другие воспрещают индивидам или группам лиц подписывать статьи только лишь своими именами. Когерентность группы имеет значение для многого: не только для оценки заслуг, что естественно, но также для продолжительной легитимности как группы, так и ее продукции. Некоторые коллаборации запрещают университетским группам официально присваивать исходящий номер документу. Напечатать в виде отдельного препринта со строкой «Мичиганский Университет 97-23» коллаборационный документ было бы (в представлении, выраженном некоторыми протоколами авторства) присвоением заслуг и ответственности. Даже когда (как ATLAS в случае с научными заметками) коллаборация пыталась восстановить личность в правах посредством частно-группового авторства, она не только старалась «сказать последнее слово» в статье, но и освобождала основные научные результаты от обработки множеством физиков, входивших в число авторов научных заметок. Разобщенность авторства представлялась многим, если не большинству в этих больших коллаборациях, равнозначной подрыву эпистемических основ. Все эти управляющие жесты коллабораций служили созданию как внутреннего, так и внешнего социально-эпистемического единства и были нацелены на то, чтобы сделать знание, воплощенное в физические утверждения, исходящим из группы как таковой, а не ее отдельных частей. По существу, они были направлены на предохранение внутренней структуры «мы», противостоя предложениям Швиттерса. В целом все эти многочисленные протоколы авторства направлены на формирование «Я» монструозных коллабораций так, чтобы «мы» коллаборации могло производить значимую, авторскую науку.

Мобильные агенты противостоят Канту

До сих пор мы следовали экономике заслуг, которая давала индивидуальному Я с собственным авторским именем преимущества перед групповым псевдо-Я. Некоторые процедуры (подобно предложениям Швиттерса, «предательским» публикациям Лос-Аламосской мезонной установки или научным заметкам ATLAS, с их имплицитными компромиссами) способствовали восстановлению индивидуальной претензии на научное достижение. Но в то же самое время группы создавали другие механизмы, препятствующие индивидам в претензиях на различимые вклады – среди них протоколы, предотвращающие отзыв участниками их имен из списков публикаций, требующие группового одобрения индивидуальных публикаций, правила, устанавливающие, кто и где имеет право выступать с результатами. Но даже определяя экономику заслуг таким образом, мы допускаем, что индивидуальные вклады могут быть разделены в принципе. Формально, подобно тому как это бывает «зашито» в компьютерных программах, мы здесь имеем дело с более или менее фиксированной сетью участников, институционально распределенных, и, разумеется, с взаимодополнительными специализациями. В большом эксперименте на сталкивающихся пучках одна группа, допустим из университета Риверсайд, может контролировать один компонент, скажем, мюонный калориметр, и быть ответственной за написание и поддержание компьютерных программ, которые собирают и форматируют данные. Такое оборудование и его программное обеспечение составляют претензию группы на авторство в коллективе.

В подобной фабричной структуре послевоенной лаборатории, ее центр (такой как команда Альвареца в LBL) был во всех смыслах центром коллаборации. LBL была тем центром, откуда осуществлялся контроль всего, от программ до детектора и научных суждений, даже если Альварец иногда распределял снимки с пузырьковой камеры для анализа и даже публикации где-либо еще. И когда эта управляемая из центра структура начала рассеиваться после 1975 г., определенное наследие сохранилось в форме распределения данных. В частности, группы продолжили взаимодействовать через интерфейс клиент-сервер. К концу 1990-х, когда в распределении расчетных задач использовался центральный компьютер, многие большие системы были настроены так, что только он мог запустить определенные программы; в других системах пользователь мог запустить программу по своему усмотрению. Но уже в конце XX столетия не было никаких сомнений, что компьютеры в ЦЕРНе (или Fermilab) представляли собой центры соответствующих коллабораций. Иерархии компьютерных мощностей, прав доступа и управления фильтровали процесс: из ЦЕРНа через национальные компьютеры вниз, в лабораторию, группу и к персональному компьютеру отдельного участника.

Каждый элемент этой жесткой схемы распределения мощностей, прав доступа и контроля представлял собой проблему для коллабораций начала XXI в. Один из ответов на этот вызов внутри крупнейших коллабораций был в том, чтобы ввести мобильные агенты – самораспространяющиеся программы, способные перемещаться от одного компьютера к другому и тем «растворять» иерархические отношения доступа и контроля (18). Действуя подобно растворителям на почтовые сообщения и пучки частиц классических коллабораций, эти агенты поразительно новыми способами усложнили конструкцию субъектной позиции экспериментатора. Попробуем далее исследовать эту линию развития, поскольку она имеет значение для будущего авторства массивных коллабораций.

В 1990-х гг. четыре крупнейшие создаваемые коллаборации, имевшие возможности произвести более данных, чем все остальные, пустились в метаэксперимент, известный как GriPhyN, физическая сеть Грид (19). Проект не просто пытался изменить все четыре эксперимента (LIGO; SDSS; две большие коллаборации на LHC в ЦЕРН). Ожидалось, что каждая из этих четырех коллабораций уже в начале столетия начнет тасовать петабайты данных (петабайт – тысяча терабайт, а терабайт охватывает тысячу гигабайт). Столь объемные массивы данных и требуемые компьютерные мощности превосходили память и мощность любой компьютерной сети, которую можно было создать за разумное время. В ответ на этот вызов (мета)коллаборанты GriPhyN намеревались ввести мобильные агенты, способные перепрыгивать с компьютера на компьютер по всей сети в моменты, когда они сами, а не центральный компьютер, считали необходимым. Перепрыгивая, мобильные агенты могли либо самовоспроизводиться, либо запоминать, где и как они остановились, чтобы возобновить с этого места расчет на новом компьютере.

Более того, мобильные агенты обходили обычные иерархии, которые разделяют центры высшего уровня (как ЦЕРН) с национальными центрами и лабораториями и далее с индивидуальными пользователями. Просто ввиду того, что они должны были устанавливать в каждом новом месте средства координации приоритетов, безопасности, производительности, надежности и тому подобное, мобильные агенты не исполняли процедуры, диктуемые свыше. Цель состояла в использовании мириад самоактивирующихся блуждающих программ в пределах четырех коллабораций для создания модели когерентно управляемой распределенной системы, «где национальные и региональные установки способны к эффективной совместной работе в глобальном ансамбле сетей для того, чтобы удовлетворить потребности географически и культурно различного научного сообщества» (20). Эффект этих агентов состоял в том, что они делали различные виды оборудования и протоколы прозрачными, начиная с мощных процессоров в лаборатории или региональных центрах и заканчивая настольными компьютерами. Хорошим примером является SDSS, проект по созданию карты большого участка северной части небесной сферы в деталях (включая около десяти миллионов галактик с изображениями каждой в высоком разрешении) с подробным обзором спектроскопических сигнатур каждого объекта. С научной точки зрения вряд ли можно представить проект более амбициозный, чем SDSS, и сам по себе он был скорее платформой для сотрудничества, чем строго определенной коллаборацией как таковой. Небесное обозрение SDSS предоставило бы основу для статистического исследования галактик, звезд, квазаров таким образом, что могло пролить свет на проблемы от космогенезиса до структуры галактик.

Представим, что пользователь-астроном (или группа пользователей) SDSS пожелал бы изучить корреляции в ориентации галактик, вызванные гравитационным линзированием межгалактической темной материи. Данные, необходимые для этой задачи, могли быть складированы в сетевой памяти оперативного доступа на удаленно расположенной дисковой системе либо в сжатом архиве. Для целей проекта астроному потребовалась бы компьютерная система, способная найти все эти данные и изображения, произвести любые изображения, не сконструированные ранее, а затем рассчитать корреляции, тасуя терабайты данных и программ вперед и назад и, возможно, манипулируя еще большим файлом компьютерных симуляций, сравнивая его с наблюдательными данными.

Предположим, удалось бы предоставить истинно децентрализованный, масштабируемый, гетерогенный компьютерный ресурс для всех этих четырех коллабораций. Допустим также, что эти мобильные агенты могут столь эффективно блуждать по системе, что никто не должен будет беспокоиться о размерах коллаборации. Положим, что группы и индивиды присоединяются к коллаборации, покидают ее, переключаются на другие задачи, а их компьютеры продолжают предоставлять часть своей памяти и мощностей для производства данных. Кто или что возникающий здесь экспериментатор? Нечто появляется в этой конструкции, что более не укладывается ни в «Я», ни в строго определенное, ограниченное «псевдо-Я», которое мы рассчитываем обнаружить как включенный субъект статистического небесного объекта. Этот новый субъект координируется, но не управляется из точки, функционирующей скорее как рой, чем как иерархия (21). Спрашивая, где данные находятся и где данные обрабатываются, мы должны были бы ответить: в роевом Я Грида. Если это верно, то познающий субъект не имеет фиксированных границ. Какие бы фикции ни требовались механизмами вознаграждений, продвижений по службе и публикаций, нет ни отдельного индивида, ни даже ограниченной команды у (метафорически) маленького окуляра телескопа. На месте кантовского трансцендентального единства мы получим вечно то возникающую, то исчезающую мобильную апперцепцию. «Аморфное Я» – новый вид автора, чьи утверждения требуют новых форм оценки.

Заключение: авторство и коллективное Я

На протяжении последних нескольких десятилетий два направления исследований природы авторства интригующе существовали бок о бок без взаимодействия. В дополнение к собственным усилиям ученых побороть проблему существует художественно-философская литература по авторству, в которую французы внесли огромный вклад, в особенности работа Ролана Барта, которая была столь ошеломительно переосмыслена Мишелем Фуко. В частности, Фуко, хотя и совершенно иначе, также сражался с проблемой индивидуализации авторского Я, и стоит обратить внимание на отношение этих двух подходов друг к другу.

Для Фуко одно множество проблем включает установление того, что считать «работой» автора. Он вопрошает: должны ли мы приписывать статус работы всему, что он или она написали, и если так, что считать «всем»? Заметим, что только определенные фрагменты речи мы считаем исключительными, в отличие от повседневных замечаний, которые могут быть высказаны кем угодно («Который час?») и которые, кроме особых случаев, не являются частью языка, считающегося авторским. «Наконец, имя автора функционирует, чтобы характеризовать определенный способ бытия дискурса: для дискурса тот факт, что он имеет имя автора, тот факт, что можно сказать: “Это было написано таким-то”, или “Такой-то является автором этого», означает, что этот дискурс – не обыденная безразличная речь, не речь, которая уходит, плывет и проходит, не речь, немедленно потребляемая, но что тут говорится о речи, которая должна приниматься вполне определенным образом и должна получать в данной культуре определенный статус» (22).

У присвоения авторства определенному набору текстов или высказываний есть последствия; авторская речь характерна для определенного «способа существования, обращения и функционирования вполне определенных дискурсов внутри того или иного общества» (23). Но Фуко отрезает науку от своего анализа. По его мнению, после XVII в. имя автора более не придает авторитета научному тексту, поскольку истинность наук была всегда в принципе доказуема в силу их воспроизводимости[4]. Фуко утверждает, что имена авторов служат только для обозначения теорем, а в остальных случаях – для декорирования результатов науки. Принимая, однако, во внимание исключительные усилия, предпринимаемые индивидами и коллаборациями для защиты «доброго имени», противопоставление категорий науки и всего остального у Фуко представляется, на первый взгляд, противоречащим реальной практике мира живых ученых значительно позже 1700 г.

Но, предположим, мы опустим демаркацию Фуко научного авторства и авторства в более общем смысле. Тогда из его анализа возникают два вопроса. Во-первых, мы можем спросить, какая существует обратная связь от работы к автору, каким исторически специфичным способом осуществляется установление идентичности. Цитируя св. Иеронима[5], Фуко показывает, что во времена Иеронима существовали правила, по которым включали или исключали из корпуса определенные тексты. Были ли определенные работы заметно худшего качества, например? Существовали ли определенные места, где доктрина противоречила надежно приписанным кому-либо утверждениям, сделанным где-либо еще? Были ли эти части или работы с отсылками ко временам, следовавшим за предположительной датой смерти автора? Все это было признаками несовершенства, и в результате Иероним вычеркивал их из канонического списка аутентичных произведений. Нет сомнений, что проблема идентификации автора могла вставать и в недавние времена, и возможно, даже в некоторых областях науки – все поле научных проступков является здесь поучительным. Но по различным причинам, включая экономическую жизнеспособность изучаемых объектов, очень различающуюся структуру командных исследований, доступность работ индивидуумов, режимы почетного авторства и возможно, даже масштабы коллективного авторства, физика элементарных частиц, астрофизика и наблюдательная космология, в отличие от иммунологии, клинической эпидемиологии, молекулярной генетики, не были замечены в скандалах с мошенничеством или охвачены мощными институциональными инструментами для детектирования и пресечения таковых. Естественно, я не знаю ни одного случая в физике высоких энергий, где мошенничество, подделки или установление авторства были бы актуальными проблемами.

Но есть другое и более интересное направление, в котором движется Фуко: не от автора к работе, а от работы к автору. Начиная с работы как таковой, он спрашивает: какой тип автора данная работа предполагает? Ставя вопрос так, Фуко видоизменяет фундаментальный кантовский вопрос, которым я начал это сочинение, хотя теперь в отношении индивидуального автора, а не о «Я» как таковом, и в исторических рамках, а не в отношении априорной структуры. Фуко вопрошает: «Каковы способы существования этого дискурса? откуда он был произнесен? каким образом он может обращаться? кто может его себе присваивать? каковы места, которые там подготовлены для возможных субъектов? кто может выполнить различные функции субъекта? За всеми этими вопросами был бы слышен лишь шум безразличия: “Какая разница – кто говорит”» (24).

Здесь авторские протоколы современной физики пересекаются с вопросами Фуко. Модальности дискурса переменны, и это важно: черновики физических заметок, физические заметки, научные заметки, технические публикации, доклады, выступления на конференциях, физические публикации – каждая обладает своим характерным содержанием, формой рецензирования, указанием имен авторов и предназначением для определенной аудитории. То, кто имел право выступать, также строго регулировалось; каждый авторский комитет (или его эквивалент) точно определял, что должно или не должно быть сказано «публично» (там, где публика была переменной). И, наконец, кто именно мог участвовать в списке авторов, тоже было тонко настраиваемым параметром – от временных участников до руководящих членов; от инженеров, которым позволялось ставить свои подписи на начальных статьях и технических отчетах и воспрещалось подписываться под физикой; от авторов, остававшихся за бортом, до других, активно отговариваемых снимать свои подписи.

Особенность, которая отличает авторство на рубеже веков в физике высоких энергий и астрофизике от других областей коллаборационной научной работы, – это слияние трех факторов. Во-первых, это масштаб коллективного автора, в физике частиц меняющийся в диапазоне от пяти сотен до двух тысяч человек. Метаколлаборация GriPhyN должна в некотором смысле пониматься как коллаборация из более пяти тысяч ученых и равного количества инженеров и техников. Во-вторых, существует высокоструктурированная система контроля того, что, когда и кому должно быть сказано. Наконец, во множестве экспериментов со сталкивающимися пучками присутствует фундаментальная гетерогенность, которая делает коллаборацию как надындивидуального автора более чем аддитивной суммой множества индивидов, выполняющих сходные задачи. Команда вытеснила индивида не потому, что индивид просто артикулировал широко распространяющийся рокот группы. Нет, команда заместила индивида потому, что индивид не знал (и не мог знать) размеры и охват экспериментальной проблемы. Когда выступал руководитель, он не обязательно выражал общий консенсус, он говорил о вещах, которые никто не мог знать полностью даже в принципе, но группа могла, в конце концов, собрать воедино. Эта сборка имела два измерения: конструирование группы и конструирование аргумента, который она представляет.

Возможно, различие можно выразить следующим образом. После лекции Фуко «Кто такой автор?» Люсьен Гольдман, великий историк философской литературы, встал, чтобы сказать, что, по его представлению, он понял, что автор как таковой умер. К тому же (как утверждал Гольдман), его подход к Паскалю в Le dieu caché показал, что Паскаль произносит нечто, относящееся к пониманию группы, а не произведенное изолированным и гениальным разумом. В свете этого, заключил Гольдман, он – и Фуко – оба говорили нечто сходное: фокус на группе, а не индивиде, был необходим для понимания широкой и глубокой манифестации одиночного управляемого правилами коллективного голоса (25). Конечно, Фуко ни здесь, ни где-либо еще не утверждал, что автор мертв – его собственное намерение состояло в использовании того факта, что автор умер, как утверждали некоторые люди, чтобы понять, каким способом авторство изменило свое функционирование в современной культуре. И именно в духе философски мотивированного эмпирического исследования функции авторства я был заинтригован согласованными усилиями физиков в определении и оформлении идеи той разновидности сочинений, которая не имела прецедента в прошлом.

Здесь требуется переформулировать очевидное: не все группы сходны. Коллаборация в физике высоких энергий функционирует вовсе не как коллекция гомогенных агентов, каждый из которых мог бы быть руководителем просто в силу своей типичности. Фундаментальный практический парадокс авторства возникает, естественно, только в силу гетерогенности коллаборации. Каждая группа необходима исключительно постольку, поскольку требуется ее специальная функция. Если авторство означает вклад, который необходим для результата как целого, то очевидно, что каждая подгруппа должна считаться незаменимой. Но в то же самое время, когда задается вопрос «Кто сделал работу, иначе говоря, кто полностью контролирует конкретный анализ данных и все, от чего он зависит?», ответ всегда должен быть отложен. Вполне возможно и даже вероятно, что ни один индивид (и в еще меньшей степени группа индивидов) не контролирует весь спектр обосновывающих аргументов, заполняющих путь вплоть до внутренностей переднего калориметра[6], обрабатывающих программ и методов калибровки. И даже такая степень неопределенности неполна: с мобильными агентами и границами, прозрачными иерархическими уровнями даже коллаборационное псевдо-Я уступает роевому Я и неограниченной координации. Ответ на вопрос: «Кто такие мы?» в контексте двухтысячной подвижной коллаборации должен всегда оставаться нестабильным, осциллирующим между желанием сделать научное знание проблемой отдельного сознания и желанием честно признать распределенный характер знания, существенный для любого способа его выражения.

В некотором отношении каждая деталь этих сложных протоколов авторства – часть непрекращающейся борьбы за стабилизацию этой нестабильности, за примирение этих непримиримых целей централизации, распределения и неограниченности. Вполне может быть, что экспериментальное знание в эпоху массивных коллабораций никогда больше не вернется к единому центру, а лишь к частично перекрывающимся, усложненным, непрочно связанным скоплениям. Но все-таки, принимая во внимание то обстоятельство, что судьбы индивидов, групп, отделов и даже национальные научные достижения основываются на распределении заслуг, попытки локализовать авторство вряд ли быстро закончатся. На одном уровне в таком случае борьба за авторство может быть низведена до особого конфигурирования этого сегмента физического сообщества. У меня есть, однако, подозрение, что кроме всего прочего головоломка больших коллабораций, формирующихся из физиков элементарных частиц, астрофизиков или теоретических биологов не столь уж атипична. При ее правильном понимании драматизм напряженности между явно ощущаемой потребностью сконденсировать научную работу в отдельном точечном псевдо-Я и признанием знания как кусочно-связанного в широкие и расплывчатые резервуары компетентности не частное затруднение. Оно характеризует неустранимую нестабильность в формировании знания как такового.

Примечания П. Галисона

(1) [Kant 1997, А107].

(2) [Thorndike 1967, 299–300]. Также [Galison 2007], в особенности главы 1, 5, 7, 9.

(3) Из “SLD Policy on Publications and Conference Presentations” 1 July 1988, I.

(4) [Там же].

(5) [Там же, 3–4]. Заметим здесь, что в отличие от «невидимых техников» XVII в. первые статьи согласно уставу включали имена инженеров, внесших заметный вклад в развитие установки.

(6) D0 Executive Committee, “Criteria for Authorship of D0 Physics and Technical Papers”, 14 March 1991.

(7) [Galison 1987] (гл. 4).

(8) Письмо Роланди Питеру Галисону, e-mail, 30 января 1995 г.

(9) Коллаборация D0, 14 марта 1991 г.

(10) Коллаборация D0, “Правила авторства публикаций D0” от 2 июня 1994 г.: “Права выходящих на пенсию и покидающих” позволяют продлевать сохранение авторства после оставления коллаборации от шести месяцев до года, максимально до трех лет. «Заглавные» члены определяются как те члены коллаборации, которые активно участвуют вместе с теми, кто неактивен (вновь поступившие); список «заглавных» членов и список авторов не совпадают. Например, некто, покинувший коллаборацию, может в течение этого продленного периода быть автором, но не «заглавным»; некто вновь прибывший может быть в числе «заглавных», но не автором.

(11) Dave Charlton and Peter Maettig, “Analysis: Basic Guidelines for OPAL Physics Notes and Papers. General Editorial Policy and Procedure”, 10 January 1997, 3.

(12) [Там же, 4].

(13) [ECFA 1995].

(14) [DOE 1988, 50–51].

(15) [Schwitters 1996, BI–B3].

(16) “ATLAS Guidelines for the Publication of Scientific Notes”, approved by ATLAS Collaboration Board, 11 February 2000. Моя благодарность Bertrand Nicquevert за эту информацию.

(17) [Там же].

(18) О мобильных агентах можно прочитать в David Kotz and Robert S. Gray “Mobile Agents and the Future of the Internet”, http://www.cs.dartmouth.edu/~dfk/papers/kotz:future2/, и менее оптимистичный взгляд – David Reilly “Mobile Agents—Process Migration and Its Implications”, <wysiwig://zoffsitebottom.i2/http://www.da…com/topics/software_agents/mobile_agents/>. Обсуждение мобильных агентов в контексте больших физических коллабораций существенно основано на процитированном ниже проекте GriPhyN и массиве документации, независимо представленными входящими в его состав коллаборациями LIGO, SDSS, CMD, ATLAS.

(19) Обсуждение GriPhyN можно найти в http://www.phys.ufl.edu/~avery/mre/proposal_final.pdf.

(20) [Там же, 4].

(21) Я заимствовал термин «роевое Я» из частично сходного понятия роевого сознания, введенного Вильямом Гибсоном в его трилогии [Gibson 1994], а также из работ Жиля Делеза: «Множество не должно означать сочетание множественного и единичного, но, напротив, организацию, присущую множественному как таковому, вовсе не нуждающемуся в единстве для создания системы» [Deleuze 1994, 182].

(22) [Foucault 1984, 107].

(23) [Ibid., 108].

(24) [Ibid., 109]. «Переворачивание произошло в XVI или в XVIII веке; научные дискурсы стали приниматься благодаря самим себе, в анонимности установленной или всегда заново доказываемой истины; именно их принадлежность некоему систематическому целому и дает им гарантию, а вовсе не ссылка на произведшего их индивида. Функция-автор стирается, поскольку теперь имя открывшего истину служит самое большее для того, чтобы окрестить теорему, положение, некий примечательный эффект, свойство, тело, совокупность элементов или патологический синдром».

(25) Реплика Гольдманa из [Foucault 1994, 812].

Сокращения

ALEPH – коллаборация на ускорителе LEP в ЦЕРН.

ATLAS – одна из двух действующих коллабораций на LHC в ЦЕРН.

BNL – Brookhaven National Laboratory, Брукхевинская национальная лаборатория, Национальная лаборатория США в штате Нью Йорк.

D0 – коллаборация на коллайдере Теватрон в Fermilab, одна из коллабораций, открывших топ-кварк.

DAB – испытательный стенд коллаборации D0 в Fermilab.

Fermilab (FNAL) – Fermi National Accelerator Laboratory, Национальная ускорительная лаборатория им. Э. Ферми. Ведущая Национальная лаборатория США в области физики высоких энергий, расположенная в штате Иллинойс.

LAMF – Los Alamos Meson Facility, Лос-Аламосская мезонная установка в штате Нью-Мексико, США.

LBL – Lawrence Berkeley Laboratory, Лаборатория им. Э. Лоуренса в Беркли, Национальная лаборатория США в штате Калифорния.

LEP – Large Electron-Positron, Большой электрон-позитронный коллайдер, ускорительный комплекс ЦЕРН.

LHC – Large Hadron Collider, Большой адронный коллайдер в ЦЕРН.

LIGO – Laser Interferometer Gravitational-Wave Observatory, Лазерная интерферометрическая обсерватория гравитационных волн в США, эксперимент, три участника которого были удостоены Нобелевской премии за 2017 г.

LSND – Liquid Scintillator Neutrino Detector, Жидкостный сцинтилляционный нейтринный детектор.

OPAL – Omni Purpose Apparatus for LEP, Многоцелевая установка на LEP в ЦЕРН.

SDSS – Sloan Digital Sky Survey, Цифровое небесное обозрение Слоана, проект по созданию карт звездного неба.

SLAC – Stanford Linear Accelerator Center, Стэнфордский центр линейных ускорителей, Национальная лаборатория США в штате Калифорния.

SLD – Stanford Linear Detector, Стэнфордский линейный детектор.

SSC – Superconducting SuperCollider, незавершенный проект сверхпроводящего суперколлайдера в Техасе, США.

UA1 – Underground Area 1, Подземная зона 1, эксперимент ЦЕРН, безуспешно пытавшийся открыть топ-кварк в 1980-е гг.

WIC – Warm Iron Calorimeter, часть детектора частиц с 9000 электронными каналами.

Е1А – коллаборация в Fermilab, изучавшая электрослабое взаимодействие.

Primary sources

Deleuze, Gilles (1994) Difference and Repetition, trans. Paul Patton, Columbia University Press, New York.

DOE (1988) Report of the HEPAP Subpanel on Future Modes of Experimental Research in High Energy Physics, (DOE/ER: 0380).

ECFA (1995) ECFA Report on Sociology of Large Experiments, ECFA 95/171.

Foucault, Michel (1984) “What Is an Author”, The Foucault Reader, ed. Paul Rabinow. Pantheon Books, New York.

Foucault, Michel (1994) Dits et écrits: 1954‒1988, Vol. I, Gallimard, Paris.

Gibson, William (1994) Neuromancer, Ace Books, New York.

Kant, Immanuel (1997) Critique of Pure Reason, P. Guyer and A. Wood (trans.), Cambridge University Press, Cambridge and New York.

Schwitters, Roy (1996) “The Role of Big Science”, Chronicle of Higher Education, 16 February.

Thorndike, Allan M. (1967) Bubble and Spark Chambers, Vol. 2, ed. Shutt, Academic Press, New York.

Voprosy Filosofii. 2018. Vol. 5. P. ?‒?

The Collective Author

Peter Galison

This article is an attempt to understand the changes that occur due to the increased number of authors of the scientific reports in elementary particle physics. The number of authors of such publications is continuously increasing, reaching several thousand. This process is objective, because information will publish big teams-the collaboration of researchers and staff of technical systems, aimed at obtaining new knowledge about the physics of the microworld. Discusses how to create collaborations, build their hierarchies, mechanisms determining the composition of the authors of the published material. Long lists of authors pose many problems. One of them is the inability to determine the individual contribution of a particular scientist in the achievement of the obtained scientific results. The size of the contribution to science depends on the work of the remuneration mechanism, the authority of the scientist, his career. Long lists – headache editorial boards of specialized journals and leaders of organizations that send their employees to participate in the research program, after which forced to rely on an assessment of the individual contribution, but on subjective opinion. The conclusion that these and many other difficulties are not temporary, since the extraction of new knowledge becomes a collective matter, not only in the microcosm physics.

KEY WORDS: elementary particle physics, physicists-experimenters, authorship, research programs, accelerators, detectors, team, collective author, protocols of authorship.

GALISON Peter – the Joseph Pellegrino university professor in history of science and physics at Harvard University (Boston, USA).

Received at 16 October 2017.

Citation: Galison, Peter (2018) “The Collective Author”, Voprosy Filosofii, Vol. 5 (2018), pp. ?‒?

References

Pronskikh, Vitaly (2016) Dreams of a Super Collider: Review of Tunnel Visions: The Rise and Fall of the Superconducting Supercollider by Michael Riordan, Lillian Hoddeson, and Adrienne W. Kolb, University of Chicago Press.

Примечания переводчика