Вопросы философии. 2018. № 2. С. ?–?

Социум и мозг: биокультурный со-конструктивизм

В.А. Бажанов

С позиций идеи биокультурного со-конструктивизма в статье анализируются особенности и результаты взаимодействия социума, культуры и мозга. Предлагаются аргументы в пользу того, что социум, культура и мозг составляют целостную систему, каждый элемент которой активно перестраивается под воздействием других элементов и в то же время детерминирует характер их изменений, что позволяет говорить о феномене «социального мозга». Социокультурные по своему содержанию факторы оказывают не просто заметное, а зачастую решающее воздействие на функции нейроструктур и перестройку генетического содержания и активности мозга. Более того, иногда они определяют само существование такого рода структур и образований, имея в виду даже макроскопический уровень. Траектории естественного и культурного развития пересекаются и образуют систему, которая обеспечивает их активное взаимодействие и детерминацию друг друга. С когнитивной точки зрения культура выступает в качестве призмы, которая задает ракурс видения мира и модусы его оценки, фильтра, который отсеивает не вписывающиеся в «категориальную сетку» культуры фрагменты реальности. Показывается, что представления о трансцендентальном, «когнитивно-универсальном» субъекте познания должны быть переосмыслены в свете нового эмпирического материала, который обнаруживается в исследованиях культурной нейронауки. Субъект познания с позиций биокультурного со-конструктивизма оказывается «привязанным» к конкретной ситуации, которая характеризует особенности отношения социума, культуры и мозга «здесь и сейчас». Натуралистический поворот, к которому дает сильный импульс современная нейронаука, говорит также в пользу пересмотра жестких установок логоцентризма и перспектив деантропологизации знания.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: социум, культура, нейронаука, биокультурный со-конструктивизм, субъект познания, деантропологизация знания.

БАЖАНОВ Валентин Александрович – доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой философии Ульяновского государственного университета.

vbazhanov@yandex.ru

Статья поступила в редакцию 11 сентября 2017 г.

Цитирование: Бажанов В.А. Социум и мозг: биокультурный со-конструктивизм // Вопросы философии. 2018. № 2. С. ?–?

Работа поддерживалась грантом РФФИ/РГНФ №16-03-00117а. This work was supported by RBRF/RFH grant № 16-03-00117а.

Революция в современной нейронауке, особенно в той ее части, которую принято называть «культурной нейронаукой», заставляет не только существенно пересмотреть и переосмыслить принятые ранее представления о формировании и функционировании мозга, но и ставит нетривиальные вопросы о связи особенностей нейробиологических структур и социума, который является носителем той или иной культуры.

Отражаются ли социокультурные реалии на формировании и функционировании мозга и если да, то каким образом? В какой степени эти реалии предопределяют модусы активности тех или иных нейронных сетей? Имеет ли место влияние особенностей строения и активности мозга на социум и культуру? Можно ли рассматривать социум, культуру и мозг в качестве целостной системы, каждый элемент которой так или иначе оказывает воздействие на остальные элементы, работает принцип обратной связи, а анализ этой системы предполагает преимущественно холистический, а не редукционистский подход? Иначе говоря, является ли адекватным здесь образ улицы с двусторонним движением, когда происходит постоянный «обменный процесс» между социумом (имея в виду и культуру) и мозгом?

Полагаю, что на все данные вопросы ответ может быть положительным.

Постараюсь это положение обосновать недавно возникшей идеей, которая является стержневой для направления, которое условно называется биокультурным конструктивизмом [Коул 2009, 69; Malinowska 2016, 3867]. Стоит заметить, что более точно его следовало бы назвать биокультурным со-конструктивизмом[1], поскольку оно изучает особенности взаимовлияния и социума, и культуры, и мозга, реципрокные (имея в виду феномен обратных связей), динамические и интерактивные отношения между всеми элементами этой целостной системы, которые выступают здесь как открытые подсистемы, подверженные эндогенным и экзогенным изменениям. Это направление стремится представить картину «социального мозга»[2] в аспекте детерминации особенностями активности мозга тех или иных составляющих социума и культуры, в определенном смысле «нейродетерминированности» культуры и своего рода аккультурации активности мозга [Adolphs 2009; Franks 2010; Han 2017].

Особая актуальность исследований в данном направлении кроме фундаментальных проблем, относящихся к эпистемологии, соотношению биологического и социального, психологизма и антипсихологизма, по-прежнему обсуждаемой концепции витализма [Osborne 2016] и т.п., определяется тем, что они могут предложить чрезвычайно перспективные неинвазивные инструменты и методы борьбы с разного рода многочисленными психическими заболеваниями и ментальными патологиями, которыми страдают миллионы жителей планеты [Kennedy, Adolphs 2012; Chiao, Li, Turner, Lee-Tauler, Pringle 2017], раскрыть новые механизмы боли и способы ее купирования, а также внести вклад в методы лечения разных болезней, например, даже казалось бы далеких от нейрофизиологии астмы и сердечной аритмии [Reynolds Losin 2017, 2][3].

Культура как фактор биологической адаптации

Э. Дюркгейму приписывают сравнение значения культуры для человека со значением воды для рыбы. Человек с самого рождения погружен в определенную культуру с ее духовными и материальными ценностями, смыслами, явными и неявными конвенциями, которые в силу особой пластичности мозга формируют и преобразуют его активность[4]. Небиологические и негенетические – социокультурные по своему содержанию – факторы оказывают не просто заметное, а зачастую решающее воздействие на функции нейроструктур и перестройку содержания и активности мозга. С когнитивной точки зрения культура задает ракурс видения мира и модусы его оценки или же фильтра, который отсеивает не вписывающиеся в «категориальную сетку» культуры фрагменты реальности. С логической точки зрения основным механизмом аккультурации выступает процедура абдукции, которая позволяет на сознательном или бессознательном уровне выдвигать гипотезы и делать правдоподобные умозаключения о содержании и связях различных явлений и процессов.

Благодаря тому, что культура выработала эффективные инструменты и практики достижения и сохранения определенных ценностей, она оказывается средой, в которой происходит последовательная подготовка личности в плане биологической адаптации фактически вплоть до совершеннолетия и даже позже. И напротив, биологические факторы обеспечивают процесс аккультурации человека. Перспективы создания человеческого общества и его отдельных сообществ открывались по мере увеличения объема мозга и особенно неокортекса, причем рост объема мозга позитивно коррелирует с индикаторами сложности социальной группы [Chiao, Bebko 2011, 20]. Высказываются также предположения, что возможность социальной жизни во многом обеспечивается миндалиной, которая связывает нейронные сети так или иначе имеющие отношение к социокультурной активности человека [Li 2007, 535; Franks 2010, 45; Bickart, Dickerson, Barret 2014].

Некоторые зачатки социальной и культурной жизни, своего рода протосоциальность, протокультура наблюдается у разных представителей животного мира: у обезьян, слонов, крыс, птиц, китообразных и даже рыб. Здесь имеются в виду такие их качества, как наличие различных «диалектов» в пении птиц (особый «диалект» курских соловьев исчез в результате их истребления во время Второй мировой войны), синхронизированное «пение» китов, взаимопомощь и коллективное добывание пищи у крыс, помощь в определении источников воды и соли у слонов, ассоциированное поведение косяков рыб и т.п. (подробнее см.: [Dominguez, Douglas Lewis, Turner, Egan 2009, 45]). Возможно, что истоки такого рода поведения, относящиеся к механизмам мимесиса и ассоциации, находятся в зеркальных нейронах, предполагающих автоматическое копирование и запоминание действий других особей, которое задает устойчивый репертуар поведения.

Качественное отличие способности к социальной жизни у человека от протосоциальности животных заключается в том, что человеческая культура носит интерсубъективный и саморефлексивный характер, который связан с пониманием целей и сущности деятельностного отношения к миру и к другим людям, а также способностью к абстрагированию, фантазии и оперированию символическими данными. Люди не просто участвуют в коллективных действиях; они занимаются осознанной деятельностью и вкладывают в нее определенный смысл, производя критическую экспертизу конечных результатов и путей их достижения. Только человеку оказывается присущим альтруистическое поведение, которое, вообще говоря, не связано с ожиданием ответного действия такого же характера, и альтруистическое наказание [Fehr, Gaechter 2002, 138]. С нейроантропологической точки зрения мы здесь сталкиваемся с дополнительными (близкими к смыслу, который вкладывал в это понятие Н. Бор) механизмами коэволюционного филогенеза и самосогласованного онтогенеза.

Нейрогенез в некоторых отделах мозга (прежде всего в теменной доли, гиппокампе и обонятельной луковице) происходит едва ли не на протяжении всей жизни [Kitayama, Park 2010, 122–123], а особенно динамично вплоть до периода «ранней зрелости», юношества [Choudhury 2010, 160]. Структура и организация мозга, равно как и ментальность с самого рождения ребенка и вплоть до пубертатного периода во многом определяются той социально-культурной средой, в которой формируется личность [Chiao, Li, Turner, Lee-Tauler, Pringle 2017, 8].

Р. Данбар заметил, что моногамные парные брачные и дружеские отношения могут наблюдаться только у живых существ с заметно увеличенным объемом мозга и особенно неокортекса [Dunbar 2009^a, 1121]. Сложная социальная организация, предполагающая дифференциацию непосредственного окружения на близких друзей и, возможно, заклятых врагов, возможна только в условиях большого мозга и неокортекса. Это позволяет говорить о своего рода «социальном мозге». Специфика социальных организаций накладывает жесткие требования к величине, структуре мозга и его когнитивному потенциалу; более сложная организация требует более сложного мозга. По-видимому, сеть отношений между людьми, которая характеризуется прочными дружескими связями, ограничена примерно ста пятьюдесятью членами [Dunbar 2009^b, 563]. Это так называемое «число Данбара».

Думается, что вовсе не случайно в процессе развития с момента рождения объем мозга человека увеличивается примерно в четыре раза, тогда как у обезьян увеличение объема мозга существенно меньше. Кроме того, значительно более растянутый период цитогенеза клеток мозга у человека ведет к более сложной организации, которая оказывается достаточной для его вовлечения в процесс культурной и биологической адаптации [Falk 2016, 104].

Люди значительно легче узнают лица представителей своей расы и социальной группы, тогда как лица других рас и социальных групп воспринимаются обычно с трудом и плохо запоминаются. Если трехмесячные младенцы достаточно легко распознают ранее не встречавшиеся лица четырех этнических групп (кавказцев, китайцев, африканцев и арабов), которые принимали участие в эксперименте, то полугодовалые дети распознавали уже только лица из двух этнических групп (например, китайцев и кавказцев, живущих в Америке), а девятимесячные дети узнавали уже только лица из своей этнической группы [Kelly, Liu, Lee, Quinn, Pascalis, Slater, Ge 2009; Anzures, Quinn, Pascalis, Slater, Tanaka, Lee 2013]. По всей видимости, приобретаемый младенцами визуальный опыт настраивает мозг на определенную «топологию» лица и вытесняет почти или вообще не встречающиеся конфигурации лиц других этнических групп, выводя их из категории «воспринимаемых» контуров.

Аналогичная ситуация и с восприятием голоса: маленькие дети явно отдают большее предпочтение тем представителям своей этнической группы, которые говорят на привычном им языке с привычным акцентом (произношением), чем тем, кто принадлежит той же этнической группе, но говорит с иным (незнакомым) акцентом. Данный факт может быть вполне объясним с точки зрения эволюции: свое непосредственное сообщество, которое является носителем определенного акцента, ближе и значительно важнее для ребенка, чем этническая принадлежность. Именно акцент является существенно более важным маркером своей социальной группы, чем цвет кожи или разрез глаз. Некоторые представления об этничности появлялись у детей лишь в возрасте примерно 2.5–5 лет [Kinzler, Shutts, DeJesus, Spelke 2009, 629–630]. Шестимесячные дети могут различать около 800 различных гласных и согласных. Тем не менее по достижении года это число уменьшается до 40, причем все это уже звуки только своего родного языка [Kuhl 2010, 715]. По всей видимости, этот феномен представляет физиологическую «обрезку» на уровне синапсов мозга в процессе раннего развития мозга, когда происходит постепенная и последовательная миелинизация нервных волокон и образование нейронных сетей высокого уровня, достаточных для создания сложных перцептивных возможностей и в конечном счете освоения речи. Создается своего рода «канализация» перцептивного потенциала в том смысле, что еще на ранних стадиях физиологического развития социокультурное окружение приблизительно очерчивает границы доступных модальностей и «режимов» восприятия. Такого рода эффект в определенном смысле сохраняется и для взрослых. Например, вероятность заметить противоречия в идеологических доктринах значительно ниже, если речь идет о приверженцах этой же идеологии [Dominguez, Douglas Lewis, Turner, Egan 2009, 59], а вероятность понять и проявить сочувствие к переживающему неудачу члену своего круга или сообщества выше, чем по отношению к постороннему человеку [Kitayama, Park 2010, 119].

Поэтому люди оказываются более точны в определении настроения лиц своей культурной группы, а если речь идет об эмпатии и сопереживании, то активность соответствующих разделов мозга возрастает именно тогда, когда это также касается представителей своей культурной группы [Chiao, Bebko 2011, 30, 33].

Эти факты позволяют выдвинуть гипотезу неразличимости гомогенных предметов в перцептивных актах [Malinowska 2016, 3883]. Эпистемологическая по своей сущности абстракция неразличимости (или тождества неразличимых), таким образом, имеет глубокие психологические основания, относящиеся к актам восприятия, которые ограничены определенной разрешающей способностью.

Долгое время являлось общепринятым мнение, что перцептивный опыт и психологические особенности восприятия, в отличие от дискурсов, являются универсальными, биологически детерминированными для всех людей. Однако это мнение сформировалось на основе многочисленных наблюдений над людьми, которые сформировались и находились в атмосфере западной, европейской культуры. Расширение ареала наблюдений на восточную (азиатскую) культуру показало, что данное мнение следует радикально пересмотреть [Blais, Jack, Scheepers, Fiset, Caldara 2008].

Особенности психологического восприятия и перцептивного опыта, которые у людей являются неосознаваемыми, также зависят от их социокультурного происхождения. Так, восприятие человеком лиц других людей и их голосов зависит от социокультурного опыта. У представителей западной культуры доминирует аналитическое мышление, которое основано на категориальном препарировании реальности, и в фокусе внимания здесь оказываются конкретные объекты. У представителей восточной культуры доминирует холистическое мышление, которое обращает внимание прежде всего на контекст, на отношения и сходства между предметами.

Представители западной культуры, когда хотят узнать человека, склонны смотреть прежде всего на глаза собеседника, затем в район рта, а представители восточной культуры смотрят на всю центральную часть лица; у них сосредоточивать взгляд на глазах обычно считается не вполне тактичным, а следовательно, в общем случае непринятым [Blais, Jack, Scheepers, Fiset, Caldara 2008].

Особенности культурного развития человека и его непосредственная деятельность оказывают заметное воздействие на архитектонику мозга. Это проявляется в том, что соответствующие разделы мозга претерпевают такого рода физиологические изменения, которые связаны с выполнением определенных задач и/или более эффективным выполнением какого-то вида деятельности. Это позволяет говорить о культурно-деятельностной детерминации физиологического устройства и активности мозга. Так, тщательное и широкомасштабное изучение особенностей мозга лондонских таксистов показало, что объем серого вещества заднего отдела гиппокампа растет по мере увеличения опыта работы таксистов [Maguire, Gadian, Johnsrude, Good, Ashburner, Frackowiak, Frith 2000, 4399]. Примерно через три месяца тренировок по бегу объем серого вещества мозга у тех, кто тренируется, увеличивается (по сравнению с теми, кто не тренируется), сохраняясь таковым еще три месяца после окончания регулярных тренировок [Draganski, Gaser, Busch, Schuierer, Bagdahn, May 2004, 311]. Аналогичные эффекты, связанные с бòльшим развитием и/или активностью тех или иных участков мозга и вызванные связью между нейроанатомическими и сенсомоторными навыками, наблюдаются у музыкантов (у пианистов в левом, у скрипачей в правом полушарии), шахматистов-любителей и мастеров (соответственно медиальная височная доля и лобная и теменная извилина), у гиперрелигиозных людей при саморефлексии наблюдается повышенная активность в височных долях (причем и у приверженцев христианства, и у приверженцев буддизма), а у атеистов в затылочной области мозга.

При выполнении арифметических операций у представителей западной культуры задействуются области мозга, которые обычно связаны с языком (left perisylvian cortices), а у китайцев, японцев и жителей юго-восточной Азии данные области при этих операциях не активируются и обрабатываются областями, осуществляющие предмоторные ассоциации. Возможно, причина этого эффекта кроется в очень широком распространении в Азии счета с помощью абака, которому обучают в школах, а также иероглифического письма [Kitayama, Park 2010, 112–114; Kitayama, Park, Cho 2015, 47].

У восточных народов те части мозга, которые ответственны за взаимодействия с другими носителями сознания и эмоциональной сферой, показывают большую активность, а у западных это те части мозга, которые осуществляют функции самоописания и связаны с текущей социальной деятельностью [Han, Ma 2014, 298]. Свойство пластичности мозга выражается в том, что, с одной стороны, это нейробиологическая структура, а с другой, «наполнение» мозга как носителя сознания и бессознательного детерминируется культурой, которая закрепляет себя уже на физиологическом уровне (имея в виду онтогенетические и филогенетические аспекты) и оказывает обратное влияние на различные аспекты социокультурного окружения.

Исследования динамики изменений мозга по мере старения человека свидетельствуют о том, что со временем физиологические изменения подавляют те изменения в мозге, которые вызываются социокультурными причинами. Так, к старости у представителей восточных культур почти полностью деградирует тот участок мозга, который отвечает за «объектно-ориентированное» восприятие действительности, свойственное в основном представителям западных культур, а участок «контекстно-ориентированного» восприятия в данном процессе не затрагивается; данный участок мозга у пожилых представителей западных культур затрагивается в значительно меньшей степени. Впрочем, по мере вовлечения в исследования населения из стран, относящихся к  восточным культурам, возрастает массив данных, свидетельствующих в пользу универсальности механизмов когнитивного старения, которые «работают» в значительной мере вне зависимости от социокультурного ареала [Park, Gutchess 2006, 108].

Кросс-лингвистические особенности функционирования мозга и культура

Едва ли не с первых недель рождения мозг ребенка начинает эволюционировать в сторону обретения лингвистического потенциала. Это выражается в том, что у младенца функции и активность полушарий мозга приобретают свойства структурной асимметрии уже через пару недель после рождения. Формирование структур правого полушария, которое несет ответственность за восприятие смысла слов и интонации речи, опережает аналогичный процесс, который имеет место в левом. У обезьян такого рода асимметрии не возникает; обучение показывает их способность лишь ограниченно усваивать только некоторые элементы своего рода протоязыка, который допускает оперирование небольшим количеством символов, но лишен каких-либо грамматических структур [Dehaene 2009, 395–396; Corbalis 2004, 544].

Ускорение эволюции homo sapiens в значительной мере связано с овладением языком и устной речью. Маловероятно, что это обусловлено, как считалось ранее, мутацией лишь одного гена FOXP2 (хотя эта мутация сама по себе важна); скорее, здесь должна идти речь о системных изменениях мозга, которые начались примерно сто тысяч лет тому назад и в которые был вовлечен и данный ген. Важнейший момент в этом процессе – переход от жестовой системы обмена информацией к полноценной устной речи, предполагающую набор акустических свойств [Corbalis 2004, 543, 546]. Освобождение от необходимости обмениваться жестами с помощью рук открыло возможности их использования для других целей и в первую очередь для изготовления (поначалу примитивных) орудий труда. Соответствующий же лицевой жестовый язык, как известно, сохранился до наших дней. Примерно пять тысяч лет тому назад у некоторых народов появилась письменность, которая запустила процесс интенсивного развития интеллекта и средств коммуникации в контексте эволюционирующей в кумулятивном режиме культуры.

Усложнение социальной организации людей сопровождалось усложнением форм их коммуникации посредством языка [Li 2007, 537]. Ряд разделов головного мозга (особенно лобные, височные, теменные) у китайцев по размеру превосходят таковые американцев. Вероятная причина кроется вовсе не в генетических особенностях населения Китая или США, а в орфографических, фонетических и даже семантических характеристиках разговорной и письменной речи китайцев, утверждается в статье с характерным названием «Культура монтирует мозг: перспективы когнитивной нейронауки» [Park, Huang 2010, 396]. Дислексия (нарушение, связанное со способностью к чтению) у носителей английского языка вызывается дисфункциями височной париетальной коры и нижней лобной извилины, а у носителей китайского языка дислексия обусловлена дисфункциями cредней передней извилины. Этот эффект связан с разными механизмами обработки текстов, в которых используются языки, построенные на алфавитном и неалфавитном (китайский язык) принципах [Dominguez, Douglas, Lewis, Turner, Egan 2009, 58]. Аналогичная ситуация – использование различных полушарий мозга для чтения – наблюдается при сравнении семейств индоевропейских и семитских языков, причем считается, что арабский язык воспринимается преимущественно правым полушарием [Eviatar 2017, 4, 3].

Язык играет определенную роль не только в восприятии и формировании картины мира (идея лингвистической относительности), но и в восприятии собственного Я, в формировании Я-концепции. Так, представители коллективистской (азиатской, точнее китайской) культуры, проживающие в США и Канаде, одинаково хорошо владеющие и английским и своим родным языком (билингвы), описывают себя преимущественно как представителей индивидуалистических (западных) культур, когда они это делают на английском языке, и как представителей коллективистской культуры, когда они используют родной язык [Hyde, Tompson, Creswell, Falk 2015, 13]. Фильтр в виде родного языка охотнее пропускает некогда сформировавшиеся социокультурные ценности и черты самоощущения, чем язык новой страны обитания, хотя и обретенной, возможно, довольно давно.

Взаимодействие культуры и генов

Влияние культуры распространяется не только на архитектонику и активность мозга, но и на гены: имеет место генкультурное взаимодействие, «наложение» биологического на социальное и обратное воздействие, в результате которого, грубо говоря, какие-то гены могут «включаться» или «выключаться», а в социуме возникать новые явления. Наиболее известный пример – это выработка толерантности людей к лактозе, позволившая развить молочное животноводство и включить в коллективное рацион молочные продукты. Нельзя не обратить внимание на тот факт, что изменения генетического аппарата людей произошли в исторически очень короткие сроки – примерно десять тысяч лет. Дело в том, что еще десять тысяч лет тому назад аллели генов, ответственные за восприимчивость лактозы, присутствовали лишь у незначительного числа жителей северной Европы. Однако развитие молочного животноводства и сельскохозяйственного производства довольно быстро привело к экспансии соответствующих аллелей среди европейцев [Burger, Kirchner, Bramant, Haak, Thomas 2007; Laland, Odling-Smee, Myles 2010]. Среди европейцев примерно 90% населения толерантно к лактозе, тогда как среди народов, которые не занимаются животноводством, всего около 20% [Li 2007, 534].

Экспансия сельскохозяйственного производства в южных странах приводила к уничтожению лесов, существенно увеличивала количество водоемов со стоячей водой и болот. В качестве своего рода платы за столь нерациональное отношение к лесам появилась малярия, которая в конечном счете превратилась в серьезную проблему, до сих пор затрагивающую тысячи и тысячи людей. Некоторые гены, однако, способствуют поддержанию иммунитета (типа CD58, CD72, RAG1 и т.д.), который противостоит малярии.

У европейских народов носители L-аллелей генов, связанных с повышенной эмоциональностью, встречаются значительно чаще, чем у азиатских, у которых преобладают S-аллели, коррелирующие с пониженным эмоциональным уровнем. Жители Полинезии часто были вынуждены совершать длительные плавания по Тихому океану, и в этих плаваниях они были очень ограничены в еде и потреблении пресной воды, голодали и подвергались воздействию низких температур. Эти факторы способствовали появлению у полинезийцев особого «экономного» типа метаболизма. С такого рода метаболизмом коррелирует диабет второго типа, процент которого у полинезийцев заметно выше, чем в других человеческих популяциях [Laland, Odling-Smee, Myles 2010, 142]. Весьма вероятно, что движущей силой во всех подобных случаях выступал так называемый эффект Болдуина: особи, начавшие в ходе неолитической революции процесс одомашнивания животных и приступившие к потреблению молочной пищи, имели бòльшую вероятность выжить в суровых условиях новокаменного века и, следовательно, произвести большее количество потомков, которые в свою очередь оказывались носителями соответствующего гена. Чем больше людей было вовлечено в этот процесс, тем более интенсивно происходил процесс изменения генов: генкультурная коэволюция ускоряла свое движение, приобретая статус ведущей силы эволюции человека и человеческого общества.

Известны наборы генов, которые распространились в силу некоторых культурных практик (животноводства, потребления алкоголя, разного рода диет и особенностей приготовления пищи, селекционных процедур и т.д.) и которые задействуются для переработки молочных продуктов, протеинов, липидов, фосфатов и т.п. (PPARD, LEPR, SCP2 и т.д.), иммунных откликов на опасности, связанные с какими-то болезнями (DLG3, STS, BIRC6 и т.д.), приобретения языковых и вокальных навыков (GABRA4, SYT1, DAB1 и т.д.). Список такого рода генов, связанных с социокультурными особенностями и специфическими видами деятельности, довольно велик [Laland, Odling-Smee, Myles 2010, 143].

Фактор плотности распространения аллелей генов, которые делают более вероятными те или иные культурные и/или поведенческие особенности людей, касается не только больших массивов людей, объединенных культурными традициями, образом жизни и когнитивными установками, но и отдельных групп, которые можно описывать как субкультурные объединения. Так, мышление тех китайцев, которые занимались выращиванием такой сельскохозяйственной культуры, как пшеница, было заметно менее «диалектическим», чем тех, кто выращивали рис. И это понятно, поскольку технологии выращивания риса предполагают существенно бòльшие коллективные усилия и совместный труд [Talhelm, Zhang, Oishi, Shimin, Duan, Lan, Kitayama 2014, 603–608]. Здесь уместно напомнить, что носители восточной культуры тяготеют к холистическому или, как принято называть в нейронауке, к «диалектическому» стилю мышления. Это означает, что они воспринимают вещи в контексте подвижного мира, «ситуативно» в том смысле, что вещи упорядочиваются на основании отношения части и целого, а не рода и вида (как свойственно европейцам), а формально-логические законы не трактуются как имеющие принудительный и нормативный характер. Носители холистического стиля мышления склонны рассматривать события не «обособлено», а в контексте других событий; человек воспитывается как неотъемлемый член сообщества, сцементированного совместной деятельностью и пролагающего свою траекторию жизнедеятельности коллективными усилиями.

От генетических особенностей, которые проявляются в период развития людей, зависит формат аккумуляции культурных ценностей, а последние выражаются через поведение и традиции, которые передаются от поколения к поколению, воздействуя на людей в плане селекции полезных и неполезных для них нейро- и биологических качеств.

Заключение

Таким образом, можно заключить, что согласно духу биокультурного со-конструктивизма концепция, которая предполагает универсальность и единообразие строения человеческого мозга, должна быть пересмотрена. Образно выражаясь, один мозг не тождествен другому мозгу, особенно если имеются в виду представители разных социокультурных образований. А именно убеждение в такого рода тождественности является ключевым для представления о трансцендентальном, «когнитивно-универсальном» субъекте познания. Субъект познания с позиций биокультурного со-конструктивизма оказывается «привязанным» к конкретной ситуации, которая характеризует особенности отношения социума, культуры и мозга «здесь и сейчас»: натуралистический поворот, к которому дает сильный импульс современная нейронаука, говорит в пользу пересмотра жестких установок логоцентризма и перспектив деантропологизации знания. Детерминация когнитивных процессов особенностями устройства нейроструктур позволяет охарактеризовать последствия революции в культурной нейронауке как соответствующие духу кантианской программы, интерпретируемой согласно современным эпистемологическим представлениям [Бажанов 2016]. Принцип конкретности истины получает дополнительную ситуационную (в широком смысле) окраску, поскольку необходимо учитывать условия достижения истины, оговаривая их по отношению к конкретным социумам, культурам и связанным с ними нейроструктурам.

Социум и культура оказывают существенное влияние на формирование и функционирование мозга; именно они во многом предопределяют модусы активности тех или иных нейронных сетей. В свою очередь архитектоника и активность различных областей мозга оказывают обратное воздействие на социум и культуру, придавая им специфические черты. Социум, культура, мозг – это целостная система, каждый элемент которой так или иначе влияет на остальные элементы; это система, в которой работает принцип обратной связи. Образ улицы с двусторонним движением, когда происходит постоянный «обменный процесс» между социумом (имея в виду и культуру) и мозгом, оказывается вполне адекватным образом для этой целостной и синхронно функционирующей системы.