Вопросы философии. 2017. № 12. С. ?–?

Принципы сохранения и монизма как методологическая основа эпистемологии

Г.Д. Левин

Философия является наукой потому, что решает свои проблемы на основе тех же методологических принципов, что и конкретная наука. В их число входят принципы сохранения и монизма. Моя цель – выяснить, как они работают при исследовании трех видов человеческой деятельности: познания, коммуникации и практики.

Принцип сохранения и наивный материализм. Принцип сохранения сформулировал еще Эмпедокл: «Из того, чего нет нигде, не может возникнуть [нечто]…» [Эмпедокл 1989, 345]. А вот как формулирует его Аристотель: «Ни одна вещь не возникает из небытия, но все – из бытия» [Аристотель 1934, 1062 b]. Он утверждает, что это «общее мнение почти что всех натурфилософов» [Там же]. При этом вещь понимается достаточно широко: не только как тело, самостоятельно существующее в пространстве и времени, но и как признак тела, например, белизна: белое «…возникло бы из небытия, если бы небелое не было тем же самым, что и белое» [Там же].

Но если ни одна вещь не возникает из небытия, то из какого бытия возникает такая «вещь», как зрительный образ предмета? Логически и исторически первый ответ на этот вопрос дает Эмпедокл: «Землю мы видим Землею, Водою – Воду, Эфиром – дивный Эфир, Огнем – Огонь истребляющий, Нежностью – нежность, а Ненависть – злой Ненавистью» [Эмпедокл 1989, 386].

Этот знаменитый текст можно понять трояко: 1) глаз, которым мы видим огонь, сам состоит из огня; 2) из огня состоит душа, в которую через глаз проникает эйдос огня; 3) сам зрительный образ огня – это огонь, внесенный в душу. В текстах Эмпедокла есть основания для всех трех интерпретаций. Аристотель принимает третью, согласно которой образ предмета сам является предметом. Именно против нее он возражает: «Разве не заключает в себе недоумение вопрос, находится ли в душе камень или человек?» [Аристотель 1976, 410 a]. Условимся называть эту трактовку процесса познания наивно-материалистической.

Утверждение, что образ камня сам является камнем, не единственная нелепость, к которой приходит наивный материалист в стремлении понять процесс познания на основе принципа сохранения. Ведь этот принцип состоит из двух положений: 1) из ничего ничто не возникает, 2) что прибыло в одном месте, то убыло в другом. Из второй его части чисто логически следует, что в процессе зрительного восприятия вещь исчезает. Но этого не происходит. Наивные материалисты пытаются преодолеть эту трудность с помощью теории истечений, согласно которой в акте чувственного восприятия в душу переходит не весь предмет целиком, а только его тончайшая оболочка, эйдос, идол: «Мы видим вследствие вхождения [в нас] идолов [образов]» [Демокрит 1955, 89]. Но это паллиативное решение проблемы: разница между целым камнем и его сколь угодно тонкой материальной оболочкой, эйдосом, чисто количественная.

Принцип монизма и наивный материализм. Второй методологический принцип, в соответствии с которым первые философы пытались понять процесс познания, – это принцип монизма. Во времена Эмпедокла, Демокрита и Аристотеля он выражался формулой «подобное испытывает от подобного». Под подобием предметов фактически имелось в виду их сходство в родовых признаках. Утверждалось, что взаимодействовать между собой и, следовательно, находиться во взаимосвязи друг с другом могут только виды одного рода. Например, дерево «испытывает» от железа потому, что оно, как и железо, состоит из вещества.

Важно видеть, что принцип монизма распространяется не только на взаимодействие объектов, но и их переходы друг в друга. Например, алмаз, в который при высокой температуре и давлении превращается графит, подобен графиту в том смысле, что состоит из тех же атомов углерода. Правда, подобие переходящих друг в друга объектов качественно отличается от подобия взаимодействующих: в первом случае оно заключается в тождестве, а во втором – в сходстве их родового содержания. Но я абстрагируюсь от этого отличия.

Применительно к процессу познания принцип монизма наивными материалистами выражался формулой «подобное познается подобным». Ее тоже можно понять трояко: 1) органы чувств, на которые воздействуют познаваемые предметы, подобны этим предметам; 2) им подобна душа – вместилище образов этих предметов; 3) им подобны сами образы. Аристотель приписывает Эмпедоклу и Демокриту третью трактовку этой формулы. Эти исследователи, пишет он, «…считают, что подобное познается подобным, словно предполагая, что душа – это сами вещи» [Аристотель 1976, 410a].

Нелепости, к которым ведет наивных материалистов их верность общенаучным принципам сохранения и монизма, порождают желание «пнуть доску» и заявить, что эти принципы на процесс познания не распространяются. Кстати, обычному человеку вообще не приходит в голову, что они имеют к познанию какое-то отношение. Более тонкий способ избавить гносеологию от этой головной боли предлагает солипсизм: нет объективной реальности – нет и проблемы. Избавляет от нее и презентационизм, утверждающий, что предмет и его чувственный образ – это одно и то же. Свой вклад в снятие этой проблемы вносят агностицизм и скептицизм, а также новейшее философское направление энактивизм, ставящее своей целью выход за пределы дихотомии субъекта и объекта, тела и ума, живого организма и среды, реального и виртуального [Князева 2013, 92]. Я усматриваю в популярности этого направления симптом депрофессионализации современной философии.

Решение проблемы Аристотелем. Аристотель согласен с наивными материалистами в том, что процесс познания необходимо понять на основе принципов сохранения и монизма, но дает им более тонкое истолкование: «[Душа] должна быть или этими предметами, или формами их, но сами предметы отпадают, ведь камень в душе не находится» [Аристотель 1937, 102]. (Замечу, что слово «душа» введено переводчиком. По смыслу фразы здесь должно стоять слово «ощущение».) Но если «сами предметы отпадают», то остается второй вариант: «...Ощущение есть то, что способно принимать формы чувственно воспринимаемых [предметов] без [их] материи, подобно тому, как воск воспринимает оттиск печати без железа и без золота» [Аристотель 1937, 73].

Итак, в душу в процессе познания предмета переходит не он сам и даже не его материальная оболочка, эйдос, а только его не состоящая из материи форма. Это решение проблемы – веха в истории гносеологии. Оно находится в хорошем соответствии с учением Аристотеля о трех видах причинности: материальной, движущей и формальной. В материальной причинности от одного предмета к другому переносится материя, в движущей – движение, а в формальной – форма. Гегелевский пример материальной причинности – порождение луж дождем, юмовский пример движущей причинности – нагревание камня Солнцем, аристотелевский пример формальной причинности – оттиск печати на воске. Для Эмпедокла процесс чувственного познания – это материальная причинность, для Аристотеля – формальная. Разница революционная. В материальной и движущей причинности материя и движение переносятся от одного носителя к другому в соответствии с двуединым принципом сохранения: 1) из ничего ничто не возникает и 2) что прибыло в одном месте, то убыло в другом. Именно вторая половина этого принципа вынуждала наивных материалистов настаивать на уменьшении размеров тела в процессе его чувственного восприятия. Форма же переносится от одного носителя к другому в соответствии только с первой половиной этого принципа. Это избавляет Аристотеля сразу от обеих нелепостей наивного материализма: во-первых, от необходимости утверждать, что чувственные образы материальных предметов сами материальны, и, во-вторых, от необходимости доказывать, что в процессе чувственного восприятия предмет уменьшается в размерах. Точно так же, как при оттиске железной печати на воске количество железа в ней не уменьшается, оно не уменьшается и при зрительном восприятии железной печати.

Важно видеть, что этот «облегченный» вариант принципа сохранения распространяется не только на познание, но и на два других вида человеческой деятельности – коммуникацию и практику: если я дал тебе яблоко, говорит Б. Рассел, у меня стало на одно яблоко меньше, но если я дал тебе идею, число идей у меня не уменьшилось. Не исчезает идея из головы человека и при ее воплощении в предмете труда, например в построенном доме.

Объективный идеализм Аристотеля. Но Аристотель не останавливается на трактовке чувственного восприятия как просто переноса формы познаваемого предмета в душу. Он идет дальше: если знание – это форма предмета, перенесенная в душу, значит, форма предмета – это знание, еще не перенесенное в душу. Аристотель делает этот вывод со всей определенностью: «Предмет мысли и разум не являются отличными друг от друга в тех случаях, где отсутствует материя» [Аристотель 1934, 1075a].

Оценим величие момента: перед нами первичный, зародышевый объективный идеализм, возникший в мощной попытке истолковать процесс познания на основе принципов сохранения и монизма. Однако это незавершенный объективный идеализм: отождествив форму вещей с разумом, Аристотель материю вещей к разуму не свел. Это сделали позднее неоплатоники и Гегель.

Объективный идеализм, возникающий в результате экстраполяции идеального за границы субъективной реальности, существует и в современной литературе. Я имею в виду учение о расширенном уме (extended mind) Э. Кларка и Д. Чалмерса, учение о воплощенном уме (embodied mind) Э. Рош, Э. Томпсона и Ф. Варелы. Для изложения своих концепций авторы создали собственную, к сожалению, весьма нестрогую терминологию, существенно отличающуюся от классической. Большую работу по исследованию этих концепций провели Д.И. Дубровский [Дубровский 2015], Д.В. Иванов [Иванов 2013] и другие авторы. Я не буду ее здесь дублировать. Моя цель – проанализировать классические попытки истолковать процесс познания на основе принципов сохранения и монизма, осуществленные на классическом философском языке, который по словечку, на протяжении веков создавали лучшие умы Европы и которым, как я подозреваю, создатели этих концепций просто не владеют.

Принципы сохранения и монизма и критический материализм. Чтобы создать теорию, альтернативную и наивному материализму, и аристотелевскому объективному идеализму, достаточно сделать либо один шаг вперед от первого, либо один шаг назад от второго. В первом случае достаточно вместе с Аристотелем сказать, что в процессе познания в душу из объективного мира переносится не камень, а только его форма, во втором отказаться от аристотелевского объявления формы камня идеальной. В итоге возникает простая и ясная картина: в процессе познания форма предмета переносится в человеческое сознание, где становится идеальной, в процессе коммуникации она переносится из одного сознания в другое, а в практике возвращается в предмет, где снова становится материальной. Чисто условно я буду называть эту концепцию критическим материализмом. В принципе я мог бы назвать ее и диалектическим материализмом, но боюсь прослыть обскурантом и маргиналом: фразы «Я диалектически материалист» я не слышу от своих коллег вот уже четверть века.

Начну изложение критического материализма с ответа на два школьных вопроса: что такое материя и что такое материальное? О том, насколько они трудны, можно судить по знаменитому ленинскому определению материи, без знания которого студент когда-то не мог рассчитывать даже на тройку: «Материя есть объективная реальность, данная нам в ощущении» [Ленин 1961, 149]. Легко увидеть, это не ответ на вопрос. Существование и познаваемость объективной реальности признает не только материализм, но и объективный идеализм. Это две разновидности реализма, противостоящие антиреализму. Вопрос «Что такое материя?» возникает после того, как существование и познаваемость объективной реальности признаны. Это вопрос, из чего с точки зрения материализма состоит объективная реальность, что представляет собой ее субстрат. Ответить на этот вопрос словами Ленина – значит либо не понять вопроса, либо обойти его. Объективный идеалист на вопрос, что с его точки зрения представляет собой первосубстрат объективной реальности, отвечает почти остенсивно: он тот же, что и субстрат его собственной субъективной реальности. Этот ответ позволяет ему истолковать на основе принципов сохранения и монизма все три формы человеческой деятельности: и познание, и коммуникацию, и практику.

На вопрос, что такое материя, понимаемая как первосубстрат объективной реальности, пытался ответить еще Фалес, не оставляют эти попытки и современные физики. Сегодня на макроуровне различают две разновидности материи: вещество и поле. Для нашего гносеологического анализа этой дистинкции достаточно. Упрощу себе задачу: буду говорить о материи как веществе. Распространить сказанное на полевые формы материи – дело техники.

Устранив идущее от Ленина спутывание объективности мира с его материальностью, мы сталкиваемся с проблемой, которую это спутывание закрывало. Дело в том, что вещи объективного мира состоят не только из материи, но и из формы. Мир – это оформленная материя. Поэтому он не только материален, но и, если можно так выразиться, формален. Учет этого обстоятельства позволяет увидеть принципиальное отличие критического материализма от наивного: согласно первому в сознание человека из объективного мира переносится не материя, а только форма познаваемого предмета.

В современной литературе вместо «форма» чаще говорят «структура». Соотношение этих категорий необходимо прояснить. Аристотелевские категории «вещь», «материя» и «форма» экстенсионально совпадают с современными категориями «система», «структура» и «элементы»: форма – это то, что образует вещь из ее материи, структура – то, что образует систему из ее элементов. Молекула может служить примером и вещи, и системы, образующие ее атомы – примером и материи, и элементов, а отношения, образующие молекулу из ее атомов, – примером и формы, и структуры.

Важно видеть, что реальную материю любого существующего предмета можно мысленно вновь разложить на материю и форму, соответственно, элемент любой системы – на элементы и структуру более низкого уровня. В пределе этого мысленного разложения возникает представление о первоматерии, полностью лишенной формы, и первоэлементах, полностью освобожденных от структуры. Отсюда важное следствие: как форму (структуру) можно представить любую определенность бытия.

Итак, вещь объективна потому, что существует за границами субъективной реальности, и материальна потому, что состоит из материи. Но форма вещи, будучи объективной, из материи не состоит и материальной в этом смысле не является. Однако, вопреки Аристотелю, она не является и идеальной. Выходов из этой терминологической трудности два. Первый – объявить форму вещей и не материальной, и не идеальной, а нейтральной по отношению к дихотомии материальное/идеальное. Эта концепция известна как нейтральный монизм. Второй – различить два смысла термина «материальное»: материальное-1, состоящее из материи (в этом смысле материальны вещи), и материальное-2, порожденное материей, вторичное по отношению к ней (в этом смысле материальны все формы всех вещей).

Тезис Маркса. Одним из краеугольных положений критического (диалектического) материализма является следующий тезис К. Маркса: «Для меня… идеальное есть не что иное, как материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней» [Маркс 1960, 21]. По-немецки: «Bei mir ist… das Ideelle nichts andres als das im Menschenkopf umgesetzte und übersetzte Materielle» [Marx 1962 web]. Umsetzten – пересаживать, перемещать, превращать, übersetzen – переводить. Подчеркну, что этот тезис Маркса профессионален: его докторская диссертация посвящена античным материалистам. Она называлась «Различие между натурфилософией Демокрита и натурфилософией Эпикура». Задача в том, чтобы раскрыть эвристический потенциал этого тезиса. К сожалению, сформулировав его в послесловии к «Капиталу», Маркс не ответил на несколько естественно возникающих вопросов, от ответа на которые зависит принятие или отвержение его тезиса. Я намерен сформулировать и обсудить эти вопросы. Логически возможных интерпретаций этого тезиса две.

Первая открывается, если принять, что в нем идеальное определяется через ближайший род («материальное») и видовое отличие («пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней»). Но тогда получается, что идеальное – это частный случай материального, что вызывает ассоциацию с наивным материализмом. Чтобы избавиться от нее, примем, что Маркс, в отличие от Эмпедокла, под материальным, пересаживаемым в человеческую голову, имеет в виду не материальную-1 вещь и даже не ее материальную оболочку, а вторичную по отношению к материи вещи и, следовательно, материальную-2 форму вещи.

Итак, камень из души вынут. Но в результате открывается вторая, более тонкая проблема. Формула «материя первична, сознание вторично» краеугольная в критическом материализме. Материальная-2 форма материальной-1 вещи, пересаженная в человеческую голову, вторична по отношению к материи мозга, но и, следовательно, материальна-2. Получается, что идеальное, как и у наивных материалистов, не противоположно материальному, а является его частным случаем. Как быть? Логически возможных ответов три.

Первым воспользовался Аристотель, объявивший идеальными формы всех предметов. На этой платформе можно прекрасно объяснить в соответствии с принципами сохранения и монизма все три формы человеческой деятельности – и познание, и коммуникацию, и практику. Именно поэтому объективный идеализм популярен и в современной философии.

Вторым выходом воспользовался нейтральный монизм, согласно которому форма, рассматриваемая в ее родовых признаках, нейтральна по отношению к дихотомии материальное/идеальное. Материальной или идеальной форму делают ее видовые признаки: за границами человеческой головы она материальна, а будучи пересаженной в человеческую голову, становится идеальной. Аналогия: углерод сам по себе нельзя назвать ни графитом, ни алмазом. Мы называем его так, когда принимаем во внимание его кристаллическую решетку. Важно видеть, что нейтральный монизм, как и объективный идеализм, позволяет соблюсти верность принципам сохранения и монизма при описании процессов познания, коммуникации и практики.

Третий выход из обсуждаемой трудности открывает еще одна логически возможная интерпретация тезиса Маркса: будучи «пересаженным» в человеческую голову, материальное перестает быть материальным и превращается в свою противоположность, идеальное. Легко, однако, заметить, что материальное понимается при этой интерпретации не как материальное-1 и даже не как материальное-2, а в некоем третьем смысле. Попытаюсь эксплицировать его. Для этого нам придется различать структуры предметов и структуры протекающих в них процессов. Первые называют синхроническими, вторые диахроническими. Нам придется говорить о синхронической структуре мозга и диахронической структуре протекающих в нем физиологических процессов.

Структуры любых предметов и процессов являются материальными-2, т.е. вторичными по отношению к их материальным-1 носителям. Это относится и к структурам физиологических процессов головного мозга. Но они обладают принципиальным отличием от структур процессов, протекающих за границами мозга. Человеческий мозг – высший продукт природы. Следовательно, его структура, а также структура протекающих в нем электрохимических процессов качественно, принципиально отлична от структуры предметов и процессов, находящихся за границами мозга. Эта принципиальная разница и позволяет ввести представление о матеральном-3: материальное-3 – это структуры вещей и протекающих в них процессов, находящиеся за границами головного мозга. Структура электрохимических процессов самого мозга, высшего продукта природы, противоположна материальному-3, т.е. идеальна. Получается: в процессе познания материальная-3 форма материальных-1 предметов, «пересаживается» в человеческий мозг и, оставаясь материальной-2, перестает быть материальной-3, т.е. превращается в идеальную.

Я понимаю моих коллег, утверждающих, что подобные «мелочные дистинкции» мешают «мыслить философски». Но я не вижу другой возможности критериально отличить критический материализм от наивного материализма, объективного идеализма и нейтрального монизма. Дьявол, как известно, прячется в деталях. Именно эти детали позволяют внести ясность в запутанный вопрос об отношениях между нейтральным монизмом и критическим (диалектическим) материализмом. Все просто. Оба признают необходимость истолковать процесс познания на основе принципов сохранения и монизма. Оба понимают, что для этого нужно найти нечто третье, что сохраняется при «пересаживании» материального в человеческую голову и превращении его в идеальное. Разница между критическим материалистом и нейтральным монистом чисто терминологическая. Если я называю это третье материальным-3, я материалист, если нейтральным по отношению к дихотомии материальное / идеальное, я нейтральный монист. Терминология критического материализма яснее и строже и потому я принимаю ее.

Отказ от признания этого «третьего» хуже, чем наивный материализм, хуже, чем объективный идеализм, хуже, чем нейтральный монизм, и даже хуже, чем дуализм: это эклектика. Дуалист, например, Декарт, видит все драматические следствия из отрицания им того что является общим для res cogitans и res extensa. Эклектик же их даже не замечает. Проиллюстрирую эвристические возможности критического материализма в истолковании процесса познания в соответствии с принципами сохранения и монизма на предельно упрощенном примере зрительного восприятия. Сначала синхроническая структура зрительно воспринимаемого предмета трансформируется по законам физики в диахроническую структуру отраженного от него электромагнитного излучения. Затем эта структура переносится на новый материальный носитель – сетчатку глаза, где выступает как структура протекающих в ней электрохимических процессов. После этого, уже на новом материальном носителе – нервных волокнах, соединяющих ретину с мозгом, она трансформируется в структуру цепочки протекающих в них электрохимических реакций. Последний этап этих трансформаций – структура электрохимических процессов головного мозга.

Напрашивается естественное возражение: едва ли Маркс под идеальным имел в виду именно структуру электрохимических процессов головного мозга. Скорее всего, он называл так то, что обычные люди называют своей душой или своим сознанием, а современные философы – субъективной реальностью, феноменальной реальностью или внутренним опытом. Но тогда возникает самый трудный вопрос: как связаны структура электрохимических процессов головного мозга человека и его субъективная реальность? Практически общепризнанным является следующий ответ на него: субъективная реальность порождается структурой физиологических процессов головного мозга, она вторична по отношению к ней. Этот ответ представляется настолько очевидным, что даже не формулируется явно

Давно, однако же, сказано: бойся очевидности. Из этого ясного и очевидного ответа следуют два столь же очевидных вопроса, над которыми задумывался еще Декарт и которые с исключительной ясностью формулирует известный специалист по mind-body problem Д.И. Дубровский: «1. Как объяснить связь явлений СР (субъективной реальности. – Г.Л.) с мозговыми процессами, если первым нельзя приписывать физические свойства (массу, энергию, пространственные характеристики), а вторые ими необходимо обладают? 2. Если явлениям СР нельзя приписывать физические свойства, то как объяснить их способность причинного действия на телесные процессы?» [Дубровский 2015, 15].

На первый вопрос необходимо ответить, если мы ходим объяснить на основе принципов сохранения и монизма процесс познания, на второй – процесс практики. Декарт не смог ответить на них, к этому и сводится суть его дуализма. Не отвечают на них и современные исследователи. Некоторые из них, в частности, известный нейрофизиолог Б.М. Величковский, полагают, что ответ на них человечество даст лишь через несколько веков. Но, рассуждая чисто логически, можно предложить и еще один, правда, несколько «сумасшедший» ответ на вопрос о соотношении структуры физиологических процессов головного мозга человека и его субъективной (феноменальной) реальности: это одно и то же. Никакой другой реальности в человеческой голове нет. Перед внешним наблюдателем она предстает как структура (форма) электрохимических процессов головного мозга, а перед обладателем этой структуры – как его субъективный мир. Вопрос «Как это возможно?» ничуть не труднее вопросов, сформулированных Д.И. Дубровским, и на него сегодня тоже можно ответить словами Б.М. Величковского. Но выбрать между этими двумя ответами мы должны уже сейчас: этим определяется направление дальнейшего исследования проблемы. Я выбираю второе понимание и хочу привести в его защиту несколько «наводящих соображений».

Отождествление знания (идеи, мысли, разума) с формой (структурой) предметов и процессов – исходный тезис объективного идеализма. Я имею в виду сравнение Аристотелем ощущения с оттиском печати на воске. Отождествление идеального, в частности, мысли, со структурой материальных вещей встречается и в современной литературе. Например, К. Поппер различает объективный мир, который он называет первым, мир состояний сознания, который он называет вторым, и третий мир, в который он наряду с прочим, включает «содержание журналов, книг и библиотек» [Поппер 2002, 109], т.е. письменных текстов. Он называет его миром объективного знания (objective knowledge). Под объективным знанием в этом случае понимается структура письменного текста. Такой подход позволяет Попперу представить коммуникацию как двухэтапный процесс: сначала информатор переносит свое субъективное знание в текст, точнее в его структуру, и тем превращает его в объективное знание, затем информируемый, читая текст, переносит это объективное знание в собственное сознание и тем превращает в субъективное знание. Чтобы истолковать оба перехода в соответствии с принципами сохранения и монизма, необходимо представить как структуру не только объективное, но и субъективное знание.

Э.В. Ильенков использует трактовку идеального как формы вещи для истолкования в соответствии с принципами сохранения и монизма другой формы человеческой деятельности – практики. Идеальное, говорит он, «…есть... не что иное, как форма вещи, но вне этой вещи, а именно в человеке, в виде формы его активной деятельности» [Ильенков 1962, 221]. Имеется в виду не только познавательная, но и практическая деятельность. Отсюда по транзитивности идеальными объявляются и формы предметов, созданных человеческим трудом.

Итак, трактовка идеального как формы или структуры предметов и процессов встречается и в прошлой, и в современной философии. Поэтому трактовка субъективной реальности как формы (структуры) физиологических процессов головного мозга, открытой ее обладателю, находится в русле этой традиции. Чтобы еще больше повысить доверие к ней, воспользуюсь широко применяемым в конкретной науке гипотетико-дедуктивным методом: прослежу логические следствия из этой гипотезы и испытаю их на соответствие действительности. Эта гипотеза:

1. Позволяет объяснить на основе принципов сохранения и монизма возникновение идеального: структура физиологических процессов головного мозга предстает здесь как конечный этап переноса формы (структуры) познаваемого предмета от одного материального носителя к другому. Искать следующий этап не нужно.

2. Снимает вопросы, сформулированные Д.И. Дубровским: если субъективная реальность и структура физиологических процессов головного мозга – одно и то же, то вопрос об их взаимодействии снимается.

3. Объясняет факт недоступности субъективной реальности внешнему наблюдению. Дело в том, что любая структура, в том числе и структура физиологических процессов головного мозга, – это совокупность отношений. Отношения же не состоят из материи и потому не обладают физическими характеристиками: массой, энергией, пространственными размерами. В силу этого они не оказывают физического воздействия на материальные предметы, в том числе на органы чувств и приборы. Поэтому «душа невидима». Но это не значит, что она непознаваема извне и доступна только интроспекции. В распоряжении внешнего наблюдателя остаются два способа узнать о ней: анализ слов и поступков человека, и анализ структуры физиологических процессов его мозга. Это универсальные методы. Именно так в конкретной науке исследуются все непосредственно не наблюдаемые сущности.

4. Эта гипотеза дает ответ и на вопрос, к чему относится Марксово определение идеального как материального, пересаженного в человеческую голову и преобразованного в ней: к структуре физиологических процессов головного мозга или к субъективной реальности? С позиций рассматриваемой гипотезы союз «или» здесь лишний.

5. Трактовка субъективной реальности как воспринимаемой изнутри структуры физиологических процессов головного мозга является аргументом против как субъективного, так и объективного идеализма. Любая структура материальна-2, она не может существовать независимо от своих материальных носителей. И если идеальное – это структура, то самостоятельно существующий идеальный мир – субъективный или объективный – нонсенс.

6. Трактовка знания как формы познаваемого предмета, перенесенной через ряд промежуточных материальных носителей в человеческий мозг, составляет теоретическую основу классической теории истины, теории корреспонденции. Тот факт, что знание есть форма познаваемого предмета, пересаженная в человеческую голову, еще не делает его истинным. Истинность можно представить как изоморфизм или гомоморфизм двух форм: объективной формы познаваемого предмета и субъективной формы, являющейся знанием об этом предмете.

7. И последнее. Защищаемая гипотеза позволяет истолковать на основе принципов сохранения и монизма не только все три формы человеческой деятельности, но и их генезис. Форма – это универсальная определенность бытия, присущая и живой, и неживой материи, а перенос формы от одного материального носителя к другому – это одна из разновидностей движения. Переносы формы от одного материального носителя к другому, элементарные в неживой природе, в процессе исторического развития универсума совершенствуются и достигают вершины совершенства в процессе научного исследования природы.

Но это лишь «наводящие соображения» в защиту тезиса, что субъективная реальность и структура электрохимических процессов головного мозга – это одна и та же реальность. Его доказательства или опровержения следует ждать от конкретной науки.

Принципы сохранения и монизма как основа теории отражения. Как известно, в диалектическом материализме, который с начала 20-х до начала 90-х гг. прошлого века был в нашей стране государственной философией, познание трактовалось как отражение действительности, а теория познания, эпистемология – как теория отражения. А поскольку основные положения этой теории были взяты из книги В.И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», ее называли ленинской теорией отражения. При этом в ранг «краеугольных положений» этой теории были возведены не только верные, но и дилетантские утверждения тридцатисемилетнего Ленина, до «Материализма и эмпириокритицизма» профессионально философией не занимавшегося.

Сегодня ленинская теория отражения подвергается жесткой и решительной критике. Отвергаются не только ошибочные положения, принадлежащие В.И. Ленину, но и сами исходные принципы этой теории. Она объявляется несовместимой с практикой современного научного исследования. Рассмотрим аргументы в пользу этого тезиса.

Первый аргумент чисто лингвистический: в этой теории спутываются отражение и отображение. Отразить предмет – значит отбить, отбросить его (говорят «отразить нападение»), а отобразить – значит создать его образ. На европейские языки «отражение» и «отображение» переводятся разными терминами: «отображение» по-английски – representation, а «отражение» – reflection, по-немецки «отображение» – Abbildung, а «отражение» – Reflexion. Познание – это процесс не отражения, а отображения действительности. Впрочем, в обиходе «отображение» нередко сокращают до «отражения»: говорят, например, об отражении предмета в воде или в зеркале. Чтобы не нарушать традицию, я там, где это не приведет к путанице, буду называть теорию отображения теорией отражения.

Второй аргумент против этой теории гласит, что она трактует знание о предмете как результат его непосредственного наблюдения, в то время как предметы современной науки по преимуществу ненаблюдаемы. Это устаревший аргумент. Одним из краеугольных положений современной теории отражения является принцип наблюдаемости, сформулированный В. Гейзенбергом. Согласно ему наблюдаем любой объект, связанный с непосредственно наблюдаемым объектом цепью однозначных детерминаций. В этом смысле наблюдаем распад ядра атома, о котором судят по отклонению стрелки амперметра. А это значит, что согласно современной теории отражения электрон так же наблюдаем, как и камень.

Третий аргумент против этой теории сводится к утверждению, что она учитывает воздействие на знание только самого познаваемого предмета и игнорирует воздействие свойств познающего субъекта. Это снова устаревший аргумент. Современная теория отражения полностью ассимилирует тот вклад, который в исследование процесса познания внес И. Кант учением об априорных формах чувственности и рассудка. Более того, она признает воздействие на результат процесса познания и социальной среды, о котором говорят социальные реляционисты.

Четвертый аргумент идет от сторонников конструктивизма. Они утверждают, что знание об исследуемых объектах возникает не в результате их «отображения», а как итог конструирования моделей этих объектов и испытания их затем в эксперименте. Я разделяю здесь точку зрения В.А. Лекторского, утверждающего, что конструирование теоретических объектов является необходимым этапом процесса отображения действительности [Лекторский 2008].

Итак, критика теории отражения позволяет освободить ее от ложных и поверхностных утверждений и тем осовременить. Но она не затрагивает ее сути – способности истолковать процессы познания, коммуникации и практики, а также их генезис на основе принципов материализма, сохранения и монизма. И именно это делает ее методологической основой современной науки.

Источники (Primary Sources)

Аристотель 1937 – Аристотель. О душе. М.: Государственное социально-экономическое издательство, 1937 [Aristotle. On the soul (Russian Translation 1937)].

Аристотель 1976 – Аристотель. О душе // Аристотель. Сочинения в четырех томах. М.: Мысль, 1976. Том 1. [Aristotle. On the soul (Russian Translation 1976)].

Аристотель 1934 – Аристотель. Метафизика. Перевод А.В. Кубицкого. М.; Л.: Государственное издательство политической литературы, 1934 [Aristotle. Metaphysics (Russian Translation)].

Демокрит 1955 – Фрагменты Демокрита // Материалисты древней Греции. М.: Государственное издательство политической литературы, 1955 [Fragments Democritus (Russian Translation)].

Ильенков 1962 ‒ Ильенков Э.В. Идеальное // Философская энциклопедия. Т. 2. М.: Советская энциклопедия, 1962. С. 219–227 [Ilyenkov E.V. Ideal (in Russian)].

Ленин 1961 – Ленин В.И. Материализм и эмпириокритицизм // Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Т. 18. М.: Государственное издательство политической литературы, 1961[Lenin V.I. Materialism and empiriocriticism (in Russian)].

Маркс 1960 – Маркс К. Капитал // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 23. М.: Государственное издательство политической литературы, 1960 [Karl Marx. Das Kapital. Band I. Kritik der politischen Ökonomie (Russian Translation)].

Эмпедокл 1989 – Эмпедокл // Фрагменты ранних греческих философов. Часть 1. М.: Наука, 1989 [Fragments Empedocles (Russian Translation)].

Marx, Karl (1962) Das Kapital. Band I. Kritik der politischen Ökonomie, http://www.mlwerke.de/me/me23/me23_000.htm

Ссылки (References in Russian)

Дубровский 2015 – Дубровский Д.И. Проблема «Сознание и мозг». Теоретическое решение. М.: Канон+, 2015.

Иванов 2013 –– Иванов Д.В. Природа феноменального сознания. М.: URSS, 2013.

Князева 2013 – Князева Е.Н. Энактивизм: концептуальный поворот в эпистемологии // Вопросы философии. 2013. № 10. С. 91–104.

Лекторский 2008 – Лекторский В.А. Дискуссия антиреализма и реализма в современной эпистемологии // Познание, понимание, конструирование. М.: ИФ РАН, 2008. С. 24–27.

Поппер 2002 – Поппер К. Объективное знание. Эволюционный подход. М.: Эдиториал УРСС, 2002.

References

Dubrovsky, David I. (2015) The problem of "consciousness and the brain". The theoretical solution, Canon+, Moscow (in Russian).

Ivanov, Dmitry V. (2013) The nature of phenomenal consciousness, URSS, Moscow (in Russian).

Knyazeva, Elena N. (2013) “Enaktivism: a conceptual turn in epistemology”, Voprosy Filosofii, Vol. 10 (2013), pp. 91–104 (in Russian).

Lektorsky, Vladislav A. (2008) “Discussion between realism and anti-realism in modern epistemology”, Knowledge, understanding, designing, IF RAS, Moscow, pp. 24–27.

Popper, Karl (1979) Objective Knowledge. An evolutionary approach, Oxford University Press (Russian Translation).