Главная arrow Все публикации на сайте arrow Память тела и биография в пространстве исторической культуры
Память тела и биография в пространстве исторической культуры | Печать |
Автор Буллер А., Линченко А.А.   
26.01.2018 г.

Статья подготовлена при поддержке гранта Российского научного фонда (проект № 17-78-20149), а также Гранта Президента РФ (МК-5552.2016.6) «Индустрия памяти в современной культуре: символические ресурсы и идентификационные риски» (The article is written with the support Russian Science Foundation, project № 17-78-20149 and with the support of Presidential Grant, project № МК 5552.2016.6 «The industry of memory in the contemporary culture: symbolical resources and identity risks»).

Вопросы философии. 2017. № 12. С. ?‒?

 

Память тела и биография в пространстве исторической культуры

 

А. Буллер, А.А. Линченко

 

В работе раскрывается специфика обращения к прошлому в контексте телесной памяти, биографии и автобиографии, а также проводится мысль о том, что, в основе любых форм человеческой памяти лежат «следы прошлого», которые образуют «материю» прошлого и, таким образом, принадлежат и прошлому, и настоящему, актуализируют прошлое, провоцируя его реконструкцию. В процессе реконструкции человеком собственного прошлого эти «следы» образуют «колею», однако могут и не укладываться в нее, о чем свидетельствует опыт узников концентрационных лагерей. Освоение «следов прошлого» происходит не только на интеллектуальном уровне, но и в форме памяти тела. Это объясняет тот факт, что память не укладывается полностью в «нарратив» (в рамки автобиографии и биографии) и может даже вступать с ним в конфликт. Пространством и активной средой взаимодействия, равно как и конкуренции памяти тела, биографии и автобиографии выступает историческая культура, которая является одновременно инструментом и формой презентации прошлого. В работе, кроме того, рассматриваются функции памяти тела и биографии в процессах социального запоминания и забвения.

 

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: память тела, биография, автобиографическая память, «следы прошлого», исторический опыт, историческая культура.

 

БУЛЛЕР Андреас – доктор философии, референт Социального министерства земли Баден-Вюртемберг (Штутгарт, ФРГ).

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

 

ЛИНЧЕНКО Андрей Александрович – кандидат философских наук, доцент, научный сотрудник Липецкого филиала Финансового университета при Правительстве РФ.

AALinchenko@fa.ru

 

Статья поступила в редакцию 7 апреля 2017 г.

 

Цитирование: Буллер А., Линченко А.А. Память тела и биография в пространстве исторической культуры // Вопросы философии. 2017. № 12. С. ?‒?

 

 

 

 

 

Одним из примечательных аспектов воспоминаний узников концентрационных лагерей является то, что память их как телесная память жертв насилия существует рядом с их историческим сознанием, а не внутри его. В качестве иллюстрации можно привести слова А. Аппельфельда, который ребенком попал в концентрационный лагерь так называемой Транснистрии, бежал оттуда и три года скрывался в украинских лесах: «После войны прошло больше пятидесяти лет. Я многое позабыл, даже то, что касалось меня напрямую – в особенности места, даты и имена людей, – и все же каждой частью тела я ощущаю те дни. Когда идет дождь, холодно или дует яростный ветер, я возвращаюсь в гетто, в лагерь или в лес, где я провел много дней. Кажется, что память пустила в теле глубокие корни. Складывается впечатление, что клетки тела помнят лучше, чем предназначенная для этого память… война проникла в мои кости» [Appelfeld 2009, 50]. Анализируя книги Варлама Шаламова, В.А. Подорога замечает, что для «…Шаламова единственной памятью будет память телесная, только она одна может объективировать себя – это память рук, запахов, вкусовых ощущений, кожных раздражений, трудовых и пыточных воздействий, память боли. Тело доходяги в своей физической открытости (“искалеченности”) есть единственное и полноценное свидетельство, он свидетельствует собственным телом» [Подорога 2013, 126]. Такого рода память, что называется, «всегда с тобой» и способна довести до самоубийства, как это произошло с писателями-узниками нацистских лагерей Жаном Амери в 1978 г. и Примо Леви в 1987. В этой связи вспоминается фрейдовский анализ феномена «навязчивого повторения»: Фрейд отмечал, что некоторые пациенты склонны «…повторять вытесненное в качестве нынешнего переживания, вместо того, чтобы вспоминать его, как того бы хотелось врачу, как часть прошлого» [Фрейд 2006, 242].

В нашей работе мы сосредоточим внимание на следующих вопросах. В чем состоит специфика обращения к прошлому в контексте памяти тела и в контексте биографии /автобиографии? Как осуществляется взаимодействие между ними и что представляет собой пространство их взаимодействия? И, наконец, каковы функции памяти тела и биографии в исторической культуре?

 

Память тела, следы прошлого и исторический опыт

Память тела – особый случай памяти, в котором чисто биологическое переплетается с собственно человеческим, а бессознательное с сознательным. Время здесь схватывается через те изменения, которые коренятся в биологическом существовании человека, в его движении от младенчества к старости. Человеческое тело оказывается территорией, где время оставляет видимые следы – взросления, старения, тех или иных событий. Это заставляет обратиться к возрасту как к «особой среде» восприятия времени в рамках телесного существования. При этом возраст размечен не только вехами дней рождения, юбилеев – он представляет форму взаимосвязи внешнего, природного и сугубо человеческого времени. Это означает, что взросление и старение ощущается человеком через изменения в привычных ему формах жизнедеятельности, где влияние времени и на тело, и на само прошлое проявляется в форме «следов».

«Следы прошлого», без сомнения, термин, принадлежащий словарю онтологии, а не эпистемологии. По Р. Козелеку [Koselleck 1979], «след» принадлежит как прошлому, так и настоящему. Уже одним своим существованием он конкретизирует прошлое, выделяя из безграничного «все, что было» только определенные события, образы и феномены. «След» не дает окончательно уйти тому, что уже прошло. И этим он в какой-то мере провоцирует нас: стирает границу между тем, что было, и тем, что есть, оказывается мостом между прошлым как чем-то реально существовавшим и прошлым как конструируемым объектом, зависимым от нашей способности его увидеть, воспринять и интерпретировать. Специфика «следа памяти» как памяти тела заключается в соединении идеального (след как след есть конструкт сознания) и материального (следы – это осязаемые объекты). А человек – существо, которое в состоянии увидеть в том, что есть, то, что было, или же, говоря словами Й.Г. Дройзена, увидеть в настоящем «ставшее таковым бытие» (das Gewordensein). Речь идёт о способности видеть в «следах прошлого» больше, чем они непосредственно показывают, т.е. о способности «читать следы». «След» является своего рода «камерой хранения прошлого», в которую в состоянии проникнуть один лишь человек. Вынести из этой «камеры» он, разумеется, ничего не может, но он может описать и реконструировать то, что она в себе скрывает или хранит. Правда, следы лишь «напоминают» – они никогда ничего не «рассказывают». Но, напоминая, они ещё и разрушают привычные способы линейного описания прошлого. В этом отношении «прошлое как след» в известном смысле противостоит «прошлому как колее» (Р. Козеллек). Именно поэтому, например, травматический опыт жертв лагерей так трудно поддается осмыслению.

Телесная память не укладывается полностью в пространство памяти автобиографической, последовательность отдельных элементов-эпизодов которой задается сюжетом, смысловой линией жизни, однако она является источником особого рода непрерывности исторической идентичности человека: «…непрерывность телесного существования создает вид памяти, который не позволяет вспомнить отдельные эпизоды, но в определенном смысле воскрешает все прошлое личности в ее нынешнем теле… фундаментальная непрерывность субъекта личности вырастает не из совокупности точного знания его биографии или кратковременной представленности в воспоминании, но скорее из истории, которая накапливается и отстаивается в памяти тела» [Фукс 2015, 61–62].

Таким образом, в случае с памятью тела мы говорим не о теоретическом, а о практическом, «реальном» знании прошлого. Здесь на первый план выходит понятие «исторический опыт». Исторический опыт – это то, что всегда «со мной», что не поддается теоретической экспликации, но как повседневный фон присутствует при обращении к прошлому и изменениям во времени[1]. Ф.Р. Анкерсмит отмечает, однако, что человек ощущает фундаментальную странность (и даже жуткость) прошлого, когда оно не конструкт рассудка, а реальность, которая обнаруживается в опыте с непосредственностью и прямотой, – прошлое задается в этом опыте тем, чем мы по сути являемся, а не тем, каким знанием обладаем [Анкерсмит 2007, 314]. В подобном случае вообще трудно сказать, где наше прошлое заканчивается и где начинаемся мы сами.

Восприятие прошлого в контексте телесного опыта есть род переживания[2], в котором субъект, сливаясь с объектом, создает «историю» – историю, где определённое, «своё» настоящее слито со «своим» прошлым, образуя некое смысловое целое. Такая история есть, с одной стороны, эмоциональное переосмысление того, что было, но, с другой стороны, – и во всех без исключения случаях – переживание конкретного момента настоящего. Именно настоящий момент является тем определяющим элементом, в рамках которого конституируется любое прошлое, о чём свидетельствует пример личной человеческой памяти – «автобиографической памяти», которая никак не может быть эфемерной, или бестелесной, ведь личные воспоминания – это в том числе воспоминания тела, которые в буквальном смысле сохранило в себе как радостные, так и горькие моменты жизни.

В. Дильтей указывал на то, что «…человеческая биография состоит из отдельных моментов и переживаний, которые находятся во взаимосвязи друг с другом. Каждое отдельное переживание принадлежит определённому Я, составной частью которого оно является; оно структурно взаимосвязано с другими переживаниями» [Dilthey 1981, 244]. Что касается автобиографической памяти, то она «…определяется как высшая психическая функция, организованная по смысловому принципу, оперирующая с личностно отнесенным опытом, которая обеспечивает формирование субъективной истории жизни и переживание себя как уникального протяженного во времени субъекта жизненного пути» [Нуркова 2009, 3]. Категория взаимосвязи является ключевой категорией как человеческой биографии, так и памяти: не только прошедшая жизнь разворачивалась как процесс сложных взаимодействий, но в сложных взаимодействиях осуществляется и актуальное восприятие этого процесса. Поэтому автобиография представляет нелинейное (предполагающее разнообразие комбинаций) выстраивание «взаимосвязи» линейно происшедших событий, превращающее биографию в ситуативный продукт конкретного момента настоящего.

 

Память и биография

Излагающий собственную биографию человек, как правило, соотносит выстраиваемую историю со своим актуальным положением. Например, оказавшись в полицейском участке, он будет подавать ее так, как этого требует ситуация полицейского участка. Любимой девушке он опишет своё прошлое по-иному. Для детей у него появится ещё одна версия биографии, которая, разумеется, будет отличаться от первых двух. На вариант истории – в основе которой лежат вполне определенные и неизменные события, – на расставленные в ней акценты, влияет также возраст и опыт автора «повествования». Подобная ситуация является зеркальным отражением более общей: в одном и том же событии прошлого, например революции, общество может увидеть «эпохальное событие», которое привело к мощному скачку в развитии, или же, наоборот, «трагедию народа».

Автобиографический (или исторический) рассказ является своего рода ответом человека на требование «настоящего момента» – не чем иным, как ситуативным «снимком прошлого». Рассказчик использует в своей истории лишь те элементы – факты и события прошлого, – которые важны для его актуальной ситуации. По этой причине ни одна автобиография не включает все хранимые в памяти ее автора события: лишь то, что требуется изложить сейчас. Но если функция биографии заключается в том, чтобы показать, кем человек хотел бы быть, каким он хочет предстать перед другими, то функция памяти состоит в том, чтобы не дать человеку забыть, кто он есть на самом деле. Между нарративом (автобиографической памятью) и памятью, таким образом, существует конкуренция (или даже борьба) за прошлое, в которой победа далеко не всегда достается нарративу. Память, и в первую очередь неконтролируемая память тела, обладает такой силой, что в состоянии, в противовес любым намерениям и установкам индивида, диктовать свои условия – таковы причиняющие страдания «невыносимые воспоминания».

Что же дает возможность автобиографической памяти в известном смысле «совладать» с памятью тела? Ответ, на наш взгляд, лежит в области социальных практик воспроизводства и освоения прошлого, которые в последние годы интерпретируются в контексте понятия «историческая культура».

 

Что такое историческая культура?

Английский историк Д. Вульф отмечает: «…историческая культура порождает и питает официальное историческое описание эпохи и сама, в конечном счете, подвергается его обратному воздействию… Историческая культура состоит из привычных способов мышления, языков и средств коммуникации, моделей социальных конвенций, которые включают элитарные и народные, нарративные и ненарративные типы дискурса. Она выражается как в текстах, так и в общепринятой форме поведения, например, в способе разрешения конфликтов через отсылку к признанному историческому образцу, такому как “древность”. Характерные черты исторической культуры определяются материальными и социальными условиями, а также случайными обстоятельствами, которые, как и традиционно изучаемые интеллектуальные влияния, обусловливают манеру думать, читать, писать и говорить о прошлом… этот процесс обмена элементов исторической культуры можно для удобства назвать ее социальной циркуляцией» [Woolf 2003, 9–10].

По мнению Й. Рюзена историческая культура есть, по сути, схваченное в действии историческое сознание, которое представляет все формы и способы восприятия прошлого в контексте настоящего и будущего. Сюда входят и бессознательное, и политизация истории, и различные аспекты запоминания, места памяти и идентичности [Rüsen 1994, 238]. Она охватывает все случаи «присутствия» прошлого в повседневной жизни. Необходимость перехода к концепту «исторической культуры», по мысли Рюзена, связана с тем, что опыт времени переживается и интерпретируется в различных культурах по-разному [Rüsen 2005, 8].

Замечание Рюзена о том, что историческая культура охватывает все случаи «присутствия» прошлого в повседневной жизни, чрезвычайно важно для нас. Ведь взаимовлияние памяти тела и автобиографии осуществляется именно посредством исторической культуры. И это касается как влияния памяти тела на биографию, так и обратного влияния биографии на память тела. В данном случае для нас важен анализ культуры, предпринятый в работах представителей деятельностного подхода. «Уметь видеть предмет по-человечески, – писал Э.В. Ильенков, – значит уметь видеть его “глазами другого человека”, глазами всех других людей, значит в самом акте непосредственного созерцания выступать в качестве полномочного представителя “человеческого рода”» [Ильенков 2014, 20]. Человек в данном случае относится к собственной сущности, к самому себе как к родовому существу. И, добавим, как к существу историческому. В этой связи важно суждение В.В. Давыдова: «Для того чтобы одно поколение людей могло передать другим поколениям такие свои реально проявляющиеся умения (способности), оно должно предварительно создать и соответствующим образом оформить их общественно значимые, всеобщие эталоны. Возникает необходимость в особой сфере общественной жизни, которая создает и языковым способом оформляет эти эталоны – они могут быть названы идеальными формами орудий, вещей, реального общения (то есть формами вещей вне вещей). Это и есть сфера культуры» [Давыдов 1996, 37]. Практически то же самое имеет в виду М. Коул, говоря о культуре «…как о посреднике и контексте, как о том, что окружает и, одновременно, переплетается» [Коул 1997, 167]. И здесь мы видим, что «следы прошлого» воспринимаются и осмысливаются именно как «следы прошлого» в зависимости от развития исторической культуры, ее способности артикулировать их как «следы» и рассматривать исторической опыт именно как исторический.

Историческая культура дает возможность субъекту исторической памяти воспринимать «следы прошлого» и исторический опыт как нечто связное и укладывающееся в пространство различных форм запоминания (автобиографическая память, семейная память, культурная память). Если культура неспособна предоставить инструментарий для соответствующей практики запоминания, то в свои права вступают такие формы отношения с прошлым, как забвение или конфликт. Историческая культура является не просто посредником, но активной средой, которая, в частности, осуществляет взаимодействие между памятью тела и автобиографической памятью человека. Это означает, что память тела и автобиография, которые, с первого взгляда, выглядят различными сторонами глубоко индивидуального исторического опыта человека, в действительности взаимодействуют через механизмы исторической культуры, оказываются внутренними ее сторонами.

 

Тело как память и биография в исторической культуре

Как показывает большинство работ по философии тела (А. Бергсона, М. Мерло-Понти, М. Фуко, Д. Фукса), тело необходимо рассматривать в качестве социокультурного феномена. Это означает, что от «памяти тела» мы в определенном смысле переходим к «телу как памяти», к телу как пространству воспоминания и забвения в исторической культуре. И в этом смысле память тела оказывается неотъемлемой стороной исторической культуры, которая посредством телесных практик воспроизводит опыт прошлого.

Взаимоотношения телесной памяти и исторической культуры могут быть представлены в двух ракурсах. Если смотреть на историческую культуру с точки зрения памяти тела, то перед нашим взором разворачивается пространство воспоминаний, транслируемых посредством самого тела (как носителя следов прошлого), мира вещей, выступающих материальными носителями памяти – например, пространства дома – и, наконец, тех «мест памяти», к которым привязана историческая идентичность человека. Если же смотреть на память тела с точки зрения исторической культуры, то перед нами открываются те практики, которые выступают способами интериоризации социального исторического опыта в личный исторический опыт человека. В данном случае укажем на повседневные практики труда (традиции труда), быта (практики еды, практики домашнего быта, одежда) и досуга (украшения тела, практики развлечений, традиции празднований). Границы телесной памяти в таком случае выходят за пределы самого тела и оказываются продолжением исторической культуры. Смерть человека при этом только изменяет характер взаимоотношений между телом и исторической культурой. Память тела уходит, а тело (и то, что с ним связано) остается как память, превращаясь в элемент культурной памяти и исторической культуры. Посредством могил и захоронений историческая культура также продолжает помнить. Тело как память сохраняется также и в контексте тех вещей, которые окружали человека при жизни. Данные вещи оказываются следами прошлого, транслируя нам элементы исторического опыта ушедшего человека, наряду с биографией выполняя важную роль в исторической культуре, в процессах запоминания.

Память тела и автобиография являются прежде всего тем полем, где происходит взаимодействие между природными формами времени и различными формами времени культуры. Память тела и автобиография оказываются также непосредственными носителями процессов культурного запоминания и воспоминания, поскольку в центре их всегда стоит конкретный человек. Телесная память и автобиография оказываются, кроме того, важными посредниками получения знаний о прошлом, совмещая прошлое как следы, исторический опыт и знания о прошлом. В чем же различия функций памяти тела и биографии человека? Память тела с присущей ей непрерывностью исторического опыта выступает основой для непрерывности самой исторической культуры, которая есть, прежде всего, взаимодействие между поколениями. Иной выглядит непрерывность исторического опыта в биографии. Данная непрерывность, представляющая результат определенного нарратива, оказывается, как мы уже отмечали, селективной.

Память тела и биография являются в то же время и важными акторами социальных механизмов забвения. Тело, с присущей ему изменчивостью, самой природой предрасположено к забвению: забывает мозг, изменяется, стареет тело и вместе с этим стирается индивидуальная и культурная информация. А вместе со смертью тела в небытие уходит и та память, которой оно обладало, и основанная на ней автобиографическая память. Забвение, «стирание следов» можно было бы назвать пассивной формой телесного забвения. Но оно оказывается фактором забвения и в автобиографической памяти. Возрастные изменения неизбежно ведут к трансформации автобиографического нарратива, реконфигурации его элементов и утрате определенных участков памяти. Наконец, именно тело, а также практики переписывания биографии, зачастую служили средством для стирания личностной идентичности и в том числе исторической идентичности. Стирание индивидуальной памяти в клинике или тюрьме (М. Фуко) в этой связи обязательно имеет телесный аспект, включающий в себя изменения в образе жизни человека. В данном случае, репрессивные практики культуры сознательно используют тело как инструмент стирания памяти и идентичности. Однако больной или заключенный получает и новую биографию, понятую как история его болезни или его преступлений. И здесь мы снова возвращаемся к исторической культуре как активному участнику актуализации прошлого, ее влияния на память тела и биографию, ценность которых все острее ощущается современной культурой на фоне разворачивающихся процессов утраты реальной, живой связи с прошлым и его следами.

 

 

Примечания



[1] Р. Козеллек говорит в этой связи о «пространстве опыта» (Erfahrungsraum), связывая его с «горизонтом ожидания» (Erwartungshorizont). Эти две категории являются у него главными эпистемологическими условиями рождения любых человеческих историй [Koselleck 1979, 349–375].

[2] Именно поэтому историк не вправе ограничивать задачу реконструкции прошлого одними идеями. Более того, лишённый эмпатии историк не сможет до конца познать прошлое. Понять, например, чувства голодающих в блокадном Ленинграде может только «тело», которое само испытало чувство голода. Речь идёт о «герменевтике чувств», которая базируется не только на словах и речах, но и на телесных переживаниях человека. Этот момент, однако, часто выпадает из поля зрения историков, которые полагают, что достаточно понять мысли человека прошлого, тогда как чувствами можно без ущерба пренебречь.

 

Источники и переводы (Primary Sources in Russian and Russian Translations)

 

Анкерсмит 2007 – Анкерсмит Ф.Р. Возвышенный исторический опыт. М.: Европа, 2007 [Ankersmit, Franklin R. Sublime Historical experience (Russian translation 2005)].

Ильенков 2014 – Ильенков Э.В. Об эстетической природе фантазии / Об эстетической природе фантазии. Что там, в Зазеркалье? М.: ЛИБРОКОМ, 2014. С. 3–56 [Ilenkov, Evald About the esthetic nature of imagination. What there, in the World behind the looking-glass? (In Russian)].

Фрейд 2006 – Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия // Фрейд З. Собрание сочинений. В 10 т. Т. 3. М.: Фирма, 2006. С. 227–295 [Freud, Sigmund Jenseits des Lustprinzips (Russian translation 2006)].

Dilthey, Wilhelm (1981) Aufbau der geschichtlichen Welt in den Geisteswissenschaften, Suhrkamp, Frankfurt-am-Main.

 

Ссылки – References in Russian

 

Давыдов 1996 – Давыдов В.В. Теория развивающего обучения. М.: ИНТОР, 1996.

Коул 1997 – Коул М. Культурно-историческая психология. Наука будущего. М.: Когито-Центр, 1997.

Нуркова 2009 – Нуркова В.В. Культурно-исторический подход к автобиографической памяти. М., 2009.

Подорога 2013 – Подорога В.А. Время После. Освенцим и ГУЛАГ: Мыслить абсолютное зло. М.: Логос, 2013.

Фукс 2015 – Фукс Т. Тождество личности и физическое существование // Мысль. 2015. Вып.18. С. 47–70.

 

Voprosy Filosofii. 2017. Vol. 12. P. ?‒?

 

Body Memory and Biography in the Space of Historical Culture

 

Andreas Buller, Andrei А. Linchenko

 

In work the specifics of the appeal to the past in the context of corporal memory, the biography and the autobiography reveal and also the thought that, "past traces" which form "matter" of the past are the cornerstone of any forms of human memory is carried out and, thus, belong both last, and real, staticize the past, provoking his reconstruction. In the course of reconstruction by the person of own past these "traces" form "track", however can not keep within her what experience of prisoners of concentration camps testifies to. Development of "past traces" happens not only at the intellectual level, but also in the form of memory of a body. It explains the fact that memory doesn't keep within completely "narrative" (in a framework of the autobiography and biography) and can even enter with it the conflict. Historical culture which is at the same time the tool and a form of the presentation of the past acts as space and the active environment of interaction, as well as competition of memory of a body, the biography and autobiography. In work, besides, functions of memory of a body and the biography in processes of social storing and oblivion are considered.

 

KEY WORDS: body memory, autobiographical memory, “tracks of the past”, historical experience, historical culture.

 

BULLER Andreas – PhD in Philosophy, Referent in the Ministry of Integration Baden-Württemberg, Stuttgart (Germany).

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

LINCHENKO Andrei – CSc in Philosophy, Research Fellow of the Financial University under the Government of the Russian Federation, Lipetsk branch, Lipetsk.

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

 

Received at April, 7 2017.

 

Citation: Buller, Andreas, Linchenko, Andrei A. (2017) “Body Memory and Biography in the Space of Historical Culture”, Voprosy Filosofii, Vol. 12 (2017), pp. ?‒?.

 

 

References

Appelfeld, Aharon (2009) The Story of a Life: A Memoir, Random House, New York.

Cole, Michael D. (1996) Cultural Psychology: A once and future Discipline, Harvard University Press, Cambridge, Mass. (Russian translation).

Connerton, Paul (2011) How Modernity forgets, Cambridge, Cambridge University Press, 2011.

Davydov, Vasiliy V. (1996) The Theory of the developing Training, INTOR, Moscow (in Russian).

Fuchs, Thomas (2015) Identity of the Personality and physical Existence, Mysl', Iss. 18, Moscow, pp. 47–70 (in Russian).

Koselleck, Reinhart (1979) “‘Erfahrungsraum’ und ‘Erwartungshorizont’ – zwei historische Kategorien”, Vergangene Zukunft, Suhrkamp, Frankfurt-am-Main, pp. 349–375.

Nurkova, Veronika V. (2009) Cultural and historical Approach to autobiographical Memory, Moscow (in Russian).

Podoroga, Valerii A. (2015) Time Later. Auschwitz and GULAG: To think of the absolute Evil, Logos, Moscow (in Russian).

Rüsen, Jörn (1994) Historische Orientierung; Über die Arbeit des Geschichtsbewusstseins, sich in der Zeit zurechtzufinden, Böhlau, Cologne, Weimar, Vienna.

Rüsen, Jörn (2005) Making Sense of Time. Toward a Universal Typology of Conceptual Foundations of Historical Consciousness, Time and History, The variety of Cultures, Berghahn Books, Toronto, pp. 7–19.

Woolf, David (2003) The Social Circulation of the Past: English Historical Culture 1500–1730, Oxford University Press, Oxford.

 
« Пред.   След. »