Вопросы философии. 2017. № 11. С. ?–?

Существует ли мировая философия?

А.Л. Никифоров

Начнем с естествознания. По-видимому, можно говорить о мировой науке и мировом сообществе ученых, наука интернациональна. Обоснованное научное знание принимает каждый ученый независимо от национальной принадлежности. Чем же обеспечивается интернациональный характер науки и единство мирового научного сообщества?

Прежде всего, как мне представляется, это обусловлено общностью научного языка: ученые всех стран принимают математический язык в качестве общенаучного языка, добавляя к нему терминологию, специфичную для той или иной области – механики, оптики, электродинамики, химии, биологии. Языковых трудностей при сообщении тем или иным ученым своих результатов практически не возникает.

Важнейшей частью общенаучного языка являются обозначения единиц измерения. В 1960 г. на Международной генеральной конференции по мерам и весам была утверждена Международная система единиц. В этой системе 7 основных единиц: метр (длина), килограмм (масса), секунда (время), ампер (сила электрического тока), кельвин (термодинамическая температура), кандела (сила света) и моль (количество вещества). Все остальные единицы измерения являются производными и могут быть определены с помощью основных. Этой системой единиц пользуются ученые всего мира при изложении результатов своих исследований.

В науке существует совокупность общепризнанного знания (что-то похожее на парадигму, как сказал бы Т. Кун). В частности, к этому знанию относятся фундаментальные законы и принципы естествознания: законы сохранения (энергии, вещества), закон тяготения, три закона динамики, второе начало термодинамики, газовые законы, законы оптики, признанные ныне теории и т.д. Соответствие этим законам часто используется в качестве критерия научности, позволяющего отсеять псевдонаучные и шарлатанские построения и практики. Уже в XIX в. Парижская академия наук перестала принимать к рассмотрению проекты вечного двигателя, поскольку такие проекты нарушают закон сохранения энергии. В 2006 г. при Президиуме РАН была создана Комиссия по борьбе с лженаукой и фальсификацией научных исследований, которая разоблачает экстрасенсов, астрологов, прорицателей, знахарей и т.п., опираясь на признанное научное знание и методы науки.

В науке существуют общепризнанные проблемы, решение которых интересует все научное сообщество. Например, биологи многих стран мира принимали участие в составлении генетической карты человека. В настоящее время всех физиков интересует вопрос о том, действительно ли на Большом адронном коллайдере обнаружен бозон Хиггса. Если какая-то проблема получила решение, которое было принято научным сообществом, то едва ли найдется ученый, который повторно будет искать решение этой проблемы или изобретать ее «собственное» решение. Скажем, когда одно тело скользит по другому, кажется, что сила трения зависит от площади соприкасающихся тел. Но еще Леонардо да Винчи установил, что площадь соприкосновения не оказывает влияния на силу трения. Какому ученому придет в голову еще раз открывать этот результат?

Наконец, в науке существуют общепринятые методы исследования и требования к его результатам. Одним из важнейших требований является воспроизводимость результата: любой другой ученый при повторном проведении исследования должен получить тот же результат.

Таким образом, единство языка, общая система единиц измерения, общепризнанные фундаментальные принципы, общепризнанные проблемы и интерсубъективность результатов исследования – вот что обеспечивает единство мирового научного сообщества, вот что позволяет говорить о «мировой» науке. К сожалению, даже здесь положение в последние десятилетия начинает меняться. То, о чем говорилось выше, характеризует фундаментальную науку – исследования, главная цель которых заключается в поиске нового знания, в поиске истины. Однако в ХХ в. стремительно росли прикладные исследования, направленные на решение конкретных задач, связанных с промышленным производством. «Конфигурацию науки сегодня, – отмечает Б.И. Пружинин, – меняет расширяющаяся сфера исследований, жестко мотивированных решением конкретных практических задач, т.е. предполагающих обязательное приращение лишь такой информации о мире, которая имеет отношение к решению данной конкретной практической задачи и которая оценивается прежде всего с этой точки зрения. В прикладной науке как самостоятельном структурном образовании приращение знания о мире вообще, приращение знания безотносительно к решению той или иной частной практической задачи, конечно, во внимание принимается, но лишь как побочный результат собственной прикладной работы» [Пружинин 2014, 11] Проникновение в науку рыночных отношений делает группы ученых конкурентами в борьбе за гранты и финансирование, поэтому занятые прикладными исследованиями не спешат делиться своими открытиями с коллегами. Мировое научное сообщество начинает распадаться на группы, связанные с государственным финансированием тех или иных стран или частных корпораций.

Увы, как только мы выходим за рамки естествознания и обращаемся к гуманитарным наукам, так сразу же обнаруживаем отсутствие в них даже теоретических оснований единства. Возьмем, скажем, такую науку, как история, которая стремится дать описание событий прошлого. Конечно, здесь есть вещи, которые вынужден принимать каждый историк, например, хронологию событий, общепризнанные источники, данные археологии. Но дальше начинаются расхождения, обусловленные спецификой гуманитарного познания. Во-первых, историк описывает поведение людей, руководствующихся какими-то намерениями, целями, страстями, короче говоря, какими-то интенциями. Поэтому он не может ограничиться чисто физической констатацией перемещений и телодвижений людей, он должен интерпретировать эти перемещения и телодвижения, т.е. реконструировать интенции действующих субъектов. Простой пример: произошел бой, после которого одна из сторон отступила. Один историк напишет об этом: «Отошли на заранее подготовленные позиции»; другой историк может изложить этот факт иначе: «В панике бежали с поля боя». Во-вторых, совершенно очевидно, что историк не может дать описание событий прошлого во всей их полноте, он вынужден производить отбор фактов. При этом он руководствуется собственными представлениями о важности или несущественности фактов. Важен ли тот факт, что накануне Полтавского сражения Карл XII был ранен в ногу и в день битвы не мог сесть на коня? Включать ли его в описание битвы? Один историк может счесть этот факт несущественным и не упомянуть его в своем описании, другой, напротив, может придать ему большое значение и часто упоминать о нем. Наконец, историк должен связать факты в последовательное повествование, он должен показать, как из одних событий вырастали последующие события, т.е. должен установить нечто вроде причинно-следственных связей исторических событий. Шведский король Карл не мог сесть на коня, не мог лично вести своих воинов в бой. Считать ли это причиной поражения шведов в Полтавской битве? Считать ли Мюнхенское соглашение между Германией, Италией, Англией и Францией в 1938 г., вынуждавшее Чехословакию отдать Германии Судетскую область, предпосылкой начала Второй мировой войны или видеть эту предпосылку в Пакте Молотова – Риббентропа 1939 г.?

Интерпретация действий людей прошлого, оценка и отбор фактов, установление связей исторических событий – все это определяется мировоззрением историка, его субъективными ценностями, его симпатиями и антипатиями. Совершенно очевидно, что описания одних и тех же событий, скажем, событий Второй мировой войны, будут очень сильно различаться у историков Германии, Англии, Франции, США и России. Что же касается философии, то здесь дело обстоит еще сложнее.

Начать с того, что важнейшие мировоззренческие проблемы, ответы на которые ищет и формулирует философия, остаются приблизительно одними и теми же на протяжении тысячелетий: как устроен окружающий мир? Можем ли мы это узнать и каким образом? Что такое человеческое сознание? Что такое добро, истина, красота? Что такое человек? Ответы на эти вопросы философы искали, начиная с Фалеса, и на каждый из этих вопросов существует множество разных ответов. Конечно, формулировки мировоззренческих проблем изменяются с течением времени, но сами проблемы остаются, в сущности, теми же самыми. Р. Декарт размышлял над вопросом о соотношении двух субстанций – протяженной и мыслящей. Современные философы рассматривают, по сути дела, тот же вопрос в форме «mind-body problem».

Философия тесно связана с обыденным мировоззрением. Философ живет ведь не на Марсе, он живет на Земле, принадлежит некоторому национальному сообществу, с детства осваивает язык этого сообщества, впитывает его культуру, традиции. Как члена этого общества его волнуют те же проблемы и события, которые актуальны для жизни данной страны в тот или иной период времени. И это сказывается в том, что интересы философов данного сообщества естественно смещаются от одних проблем к другим. Если мы обратим внимание на развитие философии в разных странах, то легко заметим нечто похожее на волны моды: какие-то проблемы начинают привлекать к себе внимание, захватывают значительную часть философского сообщества данной страны, затем интерес к ним начинает угасать и через некоторое время пропадает совсем. Вполне естественно при этом, что проблемы, волнующие философов одной страны, могут совершенно не интересовать философов других стран.

Например, в конце XIX – начале ХХ вв. одной из важнейших проблем, волновавших русских философов, была проблема смысла жизни: имеет ли какой-то смысл человеческая жизнь и если да, то в чем он состоит? Над этим вопросом размышляли В. Розанов, В. Несмелов, А. Введенский, М. Тареев, Е. Трубецкой, С. Франк и многие другие русские мыслители. А в США в тот же период усилиями Ч. Пирса, У. Джеймса, Дж. Дьюи разрабатывался прагматизм – философское учение о том, что единственным мерилом истинности наших представлений о мире является полезность. Кстати сказать, издатели интересной книги «Американская философия» говорят именно о специфической американской философии, подчеркивая ее отличия от европейской философии: «Суть, впрочем, заключается в существовании продолжительной истории развития американской философии, начиная с ее возникновения из пуританского первоисточника, дальнейшего становления в классический период прагматизма и натурализма и до современных работ, написанных философами, работающими в традициях широко понимаемого прагматизма и натурализма» [Американская философия 2008, 8]. Совершенно очевидно, что между русскими философами, опиравшимися на русское православие, и американскими философами, выросшими в лоне протестантской традиции, едва ли можно обнаружить какие-то точки соприкосновения. И смешно было бы говорить о том, что прекрасная книга Е. Трубецкого «Смысл жизни» (1918 г.) могла бы внести какой-то вклад в американский прагматизм.

В 20–30-е гг. в Австрии на базе Венского кружка возникает логический позитивизм, затем он проникает в Германию, Польшу, скандинавские страны. Сторонники этого философского направления издают свои журналы, организуют шумные международные конференции и, кажется, доминируют в Европе. Однако Францию логический позитивизм почти совершенно не затронул, в Англии его заметным представителем был лишь один А. Айер, в США его представлял У. Куайн. Хотя Л. Витгенштейн приезжал в 1936 г. в СССР, но здесь его идеи не встретили никакого отклика.

После Второй мировой войны во Франции, пережившей период немецкой оккупации и национального унижения, вошел в моду экзистенциализм, поставивший в центр своего внимания человеческую личность, свободу, отношения индивида и общества. В Англии в это время соперничают К. Поппер и Л. Витгенштейн, Дж. Остин, Г. Райл – критический рационализм в философии науки и философия обыденного языка. Эмигрировавшие в США представители логического позитивизма Р. Карнап, А. Тарский, К. Гемпель закладывают в американских университетах основы аналитической философии.

Конечно, реальная картина жизни философии в разных странах была намного сложнее и богаче, нежели представлено в этом кратком очерке. Однако очерк, как мне кажется, достаточно хорошо иллюстрирует то обстоятельство, что проблемы, волнующие философов конкретной страны, обусловлены жизнью данной страны, ее внутренними проблемами, ее отношениями с другими странами и решаются в значительной мере с опорой на интеллектуальные традиции, сложившиеся в той или иной национальной культуре. Поэтому часто философам одной страны совершенно неинтересны и даже чужды проблемы, волнующие философов соседней страны. Характерным примером, иллюстрирующим это положение, является книга австралийского философа Дж. Пассмора «Сто лет философии» (1966 г.). Название обещает изложение важнейших или наиболее влиятельных трудов и концепций, появившихся во второй половине XIX – первой половине ХХ вв. Ничего подобного в книге нет! Автор говорит лишь о проблемах и идеях, волновавших английских философов, и мимоходом упоминает работы философов Европы и США, которые оказали какое-то влияние на философскую жизнь Англии. Нет даже упоминания о конвенционализме А. Пуанкаре или эмпириокритицизме Э. Маха, не говоря уже о философии за пределами Европы. Впрочем, автор вполне осознает, что говорит о столетнем развитии философии именно в Англии: «…я должен сказать, – пишет он в Предисловии, – что сознательно избрал взгляд с острова. Впрочем, это не исключает туристических поездок на континент от случая к случаю, и даже чуть более долгих остановок в Соединенных Штатах, не имеющих цели тут или там надолго “поселиться”. Об американских и континентальных философах сказано совсем мало, да и не так, как рассказал бы американец или француз. Критерием для меня было следующее: в какой мере входили идеи данного автора в сферу философских дискуссий в Англии?» [Пассмор 1998, 5].

Казалось бы, есть некоторое основание для объединения философов разных стран в рамках отдельных областей философского исследования – метафизики, гносеологии, этики, философии языка, философии сознания, философской антропологии и т.п. Часто случается так, что философы разных стран размышляют над одними и теми же проблемами, скажем, проблемами философии сознания: предлагают разные их решения, обсуждают эти решения, выдвигают аргументы за или против какого-решения и т.п. Это может быть интересно для философов, живущих в разных странах. Данная ситуация напоминает положение в науке: ученые, работающие в одной области, скажем, в квантовой механике или в термодинамике, могут обмениваться результатами своих исследований. Но если в науке обмен результатами особых трудностей не вызывает, то в философии имеется существенное препятствие для такого обмена – языковой барьер. Решение философской проблемы нельзя выразить математической формулой, это решение философ излагает на своем родном языке. Для того чтобы познакомиться с ним, понять и оценить его, нужно знать язык, на котором написана работа философа. Конечно, философам Западной Европы и США в этом отношении несколько легче: они, как правило, могут читать работы, написанные на английском, немецком, французском языках. Но знакомство с философскими работами, написанными на китайском, арабском или русском языках, для них чрезвычайно затруднено. Различия в национальных языках воздвигают почти непреодолимый барьер для коммуникации философов разных стран и для образования каких-то интернациональных сообществ философов.

Сюда можно добавить отсутствие в философии каких-то общепризнанных понятий и принципов. В конце концов, философ может отвергнуть даже законы логики в своих построениях, как, например, это сделал Гегель. Конечно, все философы согласятся с тем, что Платон, Аристотель, Кант или Гегель были великими мыслителями, но практически никто не принимает идеи этих мыслителей в качестве непререкаемой истины. Одни философы испытывают симпатии к Канту, другие к Гегелю, Ницше или Хайдеггеру, но эти симпатии не объединяют философское сообщество, а, напротив, дробят его.

Таким образом, отсутствие единого языка, единого интереса к каким-то проблемам, зависимость от национальных традиций при решении философских проблем, отсутствие общепризнанных понятий и принципов не позволяет говорить о какой-то «мировой» философии в том смысле, в котором мы говорим о мировой науке. Правда, в последние десятилетия всему миру активно навязывается английский язык в качестве языка межнационального общения. Устанавливаются для всех стран единообразные оценки и рейтинги философских изданий, опирающиеся на критерии англо-американского философского сообщества. Но ведь за этим процессом глобализации не стоит какая-то философская основа, он обусловлен экономическим и политическим могуществом США в современном мире. Но это могущество преходяще. Конечно, какая-то часть философов из разных стран в силу самых разных обстоятельств включается в этот процесс, осваивает английский язык, находит себе кумиров среди англо-американских философов и полагает, что, следуя им в своих философских изысканиях, они тем самым входят в некую «мировую» философию. Но это иллюзия.

Итак, если можно говорить о мировой науке как интернациональном сообществе ученых, объединенных принятием общепризнанного знания и методов его получения, проверки и обоснования, то, по-видимому, о мировой философии в этом смысле говорить нельзя. Нет мирового философского сообщества, есть только простая механическая совокупность людей, профессионально работающих над решением мировоззренческих проблем. Формулировка и решение этих проблем несут на себе отпечаток эпохи и национальных традиций, поэтому не могут претендовать на всеобщее признание. Если и можно говорить о мировой философии, то лишь в том смысле, что за два с половиной тысячелетия своего существования она накопила громадную совокупность идей и концепций, предлагающих решения мировоззренческих проблем. И каждый философ, пытающийся найти свой ответ на тот или иной философский вопрос, обращается к этой сокровищнице мнений своих предшественников. Если ему повезет, он может предложить оригинальную формулировку какой-то философской проблемы и дать ее решение, выражающее своеобразие данного времени и данной национальной культуры. Вот это и есть «вклад» философа в мировую философию. Возможно, кому-то его взгляды покажутся привлекательными и он обретет последователей. Может быть, смена философских интересов привлечет внимание к его труду спустя некоторое время. Но бывает и так, что труд оригинального и глубокого мыслителя остается как бы незамеченным и постепенно забывается. Так произошло, например, с работой шотландского мыслителя У. Хьюэлла «Философия индуктивных наук» (1840 г.). Его современникам О. Конту и Дж.С. Миллю повезло, их работы получили широкую известность, а гораздо более глубокий и основательный труд Хьюэлла был практически забыт. Все-таки совокупность философов – это не научное сообщество.

Что касается философов нашей страны, то отечественная философская традиция была прервана в 1917 г. В течение всего советского периода нашей истории отечественные философы были вынуждены разрабатывать одну философскую концепцию – марксизм, который становился все более догматичным и нетерпимым. В этот период мы обращались к сочинениям зарубежных мыслителей и, подвергая их критике с марксистских позиций, по сути дела, знакомили людей, интересовавшихся философией, с новыми идеями и концепциями. К сожалению, это обращение к трудам зарубежных мыслителей выродилось в дурную привычку. Сейчас философ не скован никакими догматическими предписаниями и может свободно развивать и излагать собственные воззрения по тем или иным вопросам. Тем не менее сохранилось предубеждение, что только в трудах зарубежных философов можно найти что-то важное и актуальное. Вот и спешат наши философы переписывать и комментировать то Делеза или Деррида, то Гуссерля или Хайдеггера, то Рорти или Патнема. Им кажется, что, комментируя или развивая идеи какого-нибудь зарубежного мыслителя, они тем самым получают пропуск в «мировую философию». Какая детская наивность!

Реальный вклад в философию вносит только такое решение мировоззренческих проблем, которое опирается на национальные духовные традиции и выражает интересы конкретной эпохи.

Ссылки (References in Russian)

Американская философия 2008 – Американская философия. Под ред. А.Т. Марсубяна и Дж. Райдера. М.: Идея-Пресс, 2008.

Пассмор 1998 – Пассмор Д. Сто лет философии. М.: Прогресс-Традиция, 1998.

Пружинин 2014 – Пружинин Б.И. Специфика культурно-исторической эпистемологии // Культурно-историческая эпистемология: проблемы и перспективы. К 70-летию Бориса Исаевича Пружинина. М.: РОССПЭН, 2014. С. 7–44.

References

Marsoobian, Armen T., Ryder, John (eds.) (2004) The Blackwell Guide to American philosophy, Wiley-Blackwell, Oxford (Russian Translation).

Passmore, John (1968) A Hundred Years of Philosophy, Penguin, Harmandsworth.

Pruzhinin, Boris I. (2014) “Specificity of Cultural-Historical Epistemology”, Cultural-Historical Epistemology: Problems and Prospects. To the 70^th Anniversary of Boris Isaevich Pruzhinin, ROSSPEN, Moscow, pp. 7–44 (in Russian).