Ж.Т. ТОЩЕНКО. Социология жизни. М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2016.399 c.

Социология жизни – звучит экзотически, не правда ли? Возможно. Но осведомленный в истории европейской мысли читатель может добавить: не более, чем философия жизни. Разница, конечно, есть хотя бы в том, что второй термин устоялся, а первый пока не вполне.

Употребление оборота «философия жизни» запускает в памяти перекличку больших и таких разных имен: Ницше, Дильтей, Бергсон, Зиммель (кстати, единственный социолог в данном ряду!), Шпенглер… Им довольно близки ‒ разумеется, каждый на свой лад – немецкие романтики, Шопенгауэр, Кьеркегор, Лев Шестов, интуитивисты, экзистенциалисты… Но этот ряд более или менее опознаваем. Континентальная философия двух минувших столетий билась о скалы интеллектуальной громадины рационализма (и, в частности, гегелевского панлогизма), стремясь сообщить «просвещенному» миру, что жизнь и разум – сферы нетождественные (возможно, частично накладывающиеся друг на друга, но находящиеся в отношениях сложных, чреватых конфликтом и неизбывно трагических).

В бурном потоке жизни перемешивается множество течений: жизнь ‑ не только «рацио», «логос», но и воля, чувства, вера, энергия, страсть, смятение, порыв, l'élan vital… не только Афины, но и Иерусалим … «становление» и «ставшее», творчество и рутина в одном флаконе. Жизнь есть одновременно нечто большее, чем разум, а порой (увы) и нечто меньшее. Она нередко перерастает разум, но также частенько, к сожалению, недорастает до него.

Ж.Т. Тощенко хорошо понимает, какие ассоциации может вызывать оборот, выносимый в заглавие книги. Более того, философия жизни прямо рассматривается им как одна из важнейших идейных предпосылок становления и развития социологии жизни. Хотя сам термин, маркирующий авторский взгляд на социологию, конструируется в книге как бы de novo, их генеалогия (и термина, и взгляда, который он призван обозначать) уходит корнями в ХIХ век. Для социологии это был период ранних предметных и методологических исканий, сопровождавшихся производством разного рода терминологических новаций (социальная физика, социальная статика, социальная динамика, социальная эволюция, социальный организм и т.п.). Неологизмов возникало много, но далеко не все они укоренялись и прорастали. Так случилось и с оборотом «социология жизни», который автор обнаруживает в наследии Ж.М. Гюйо – теоретика яркого, и для своего времени (ХIХ в.) известного, но не оказавшего значительного влияния на формирование повестки дня и терминологического словаря мировой социологии ХХ столетия. Так что второе рождение «забытого» термина и его шансы на возможное закрепление в науке века ХХI – это уже другая тема, которую нужно рассматривать отдельно.

По замыслу автора книги, в современных условиях возрождаемый термин должен «заиграть по-новому»: стать рамкой, пригодной для постановки и разрешения новых исследовательских задач, релевантным форматом для осуществления новых теоретических описаний. И, собственно, в концептуально-содержательном аспекте преемственность идей философии жизни и ее младшего социологического «собрата» не следует преувеличивать.

Философия жизни была своего рода «полупоэтическим» предприятием прозаической эпохи – той самой эпохи, которая произвела на свет позитивизм и его детище ‑ социологию. То есть философия жизни и социология в истории мысли обычно оказывались по «разные стороны баррикад». Поэтому социология на фундаменте философии жизни являла бы собой весьма диковинное, не слишком стойкое, в значительной мере амбивалентное интеллектуальное построение (хотя отдельные прецеденты имеются – поздний Зиммель, например). В любом случае де-факто иррационализм и интуитивное постижение действительности как мыслительные интенции, типичные для философии жизни, не наследуются в проекте социологии Ж.Т. Тощенко, стремящегося продолжать «традиционно научную» линию представляемой им области знания.

Итак, что же такое социология жизни? Читатель довольно быстро понимает: это не какая-то отрасль или новый раздел, или конкретная часть дисциплинарного поля социологии со своими границами. Социология жизни – это, скорее, подход, особая оптика, взгляд на социологию вообще. Или, как выражается автор со ссылкой на своего ближайшего коллегу Н.В. Романовского, «арочная конструкция». Под сводом этой конструкции могла бы поместиться социология в целом, и она действительно там помещается – текст монографии в содержательном плане представляет собой своего рода компендиум, результат «сведения под одной крышей» широкого спектра тем и проблем социально-научного знания. Сама книга могла бы, наверное, называться просто «социология», но тогда был бы утрачен «лейбл» авторского подхода, его специфический словесно-опознавательный знак.

Ж.Т. Тощенко последние двадцать пять лет занимался активным освоением теоретического арсенала классической и новейшей социологической мысли, вдохновляясь амбициозной идеей концептуального синтеза достижений, накопленных в мировой и отечественной науке. Марксистский бэкграунд в сочетании с глубоким погружением в проблематику «немарксистских» социологических теорий помогает автору книги смотреть в будущее, сохраняя максимальную широту обзора. Ж.Т. Тощенко не возводит здание социологии жизни на пустом месте, напротив, он использует уже готовый строительный материал, который предоставляет в его распоряжение щедрая на идеи история социологии (а также истории смежных дисциплин). В книге упоминаются сотни различных имен и концепций, а библиография выглядит впечатляюще. Собственно говоря, автор не изобретает что-то принципиально новое, доселе невиданное, он скорее «сводит воедино», комбинирует фрагменты разнородных социологических дискурсов в масштабах целого, имеющего собирательный характер. Но в этом, конечно, тоже заключается особого рода новизна.

Поиск «новой парадигмы» делает желательной предварительную «рекогносцировку местности». Автор отталкивается от следующей условной схемы мирового историко-социологического процесса: 1) социологический реализм, 2) социологический номинализм и 3) социологический конструктивизм. Хронологические рамки возникновения и/или доминирования указанных теоретико-методологических программ (тоже весьма условные) определяются примерно так: 1) ХIХ век, 2) началоХХ в., 3) конецХХ в. Здесь невольно, как бы ненароком всплывает не лишенная смысла ассоциация с известной периодизацией В.С. Стёпина, выделяющего классический, неклассический и постнеклассический типы научной рациональности.

Любая подобная схема представляет собой в некотором роде «прокрустово ложе» для истории идей. Обзор историографии мировой и отечественной социологии, содержащийся в первой главе книги, призванный «упростить картину» интеллектуального развития и создать расширенные группировки социологических концепций, кажется порой слишком прямолинейным. На самом деле, лишь немногих классиков социологии можно квалифицировать как образцово-показательных «реалистов» или «номиналистов» (без существенных оговорок). К примеру, органицизм как ключевая эвристическая метафора побуждала Г. Спенсера к рассуждениям в духе социального реализма, а этико-политические воззрения (индивидуализм, либерализм) диктовали тому же теоретику номиналистические выводы. И этот случай отнюдь не единичен. Вообще спор о первичности частей и целого, антиномия сингуляризма/холизма вмонтированы в историю философской и научной мысли как извечный мотив, не имеющий однозначной хронологической фиксации.

Однако схематизация реализм ‑ номинализм – конструктивизм сохраняет значимость. Сама понятийная пара реализм/номинализм, имеющая явные философские коннотации (спор об универсалиях), прочерчивает в социологической мысли две «воображаемые» дороги, определяя две возможные конкурирующие стратегии – как в теории, так и в методологии. Или общество обладает онтологическим статусом, представляет собой реальность sui generis, или нет. И если мы отвечаем «нет», т.е. «Совсем нет», то это означало бы, что на социологии можно ставить крест, так как подобная позиция была бы эквивалентна высказыванию: «Нет ничего в обществе, чего не было бы в индивиде».

В то же время понятно, что данное противопоставление оперирует искусственно сконструированными крайностями. «Истина» и оптимальный путь где-то посередине. Реалисты гипостазируют «социальное» как бытие особого рода, смотрят сквозь деревья на лес, «единицы считают нулями». Сторонники противоположного взгляда не признают эмерджентных свойств сложных систем, считают лес «номинальной» совокупностью, состоящей из индивидуальных объектов – реальных деревьев, единственно обладающих подлинным эмпирическим существованием.

Но как преодолеть крайности и ограниченность этих перспектив и их многочисленных модификаций (микро/макро, субъект/структура, действие/институты, понимание/объяснение, методологический индивидуализм / социоцентризм и т.п.)? Диада должна стать триадой. Неважно, какую из обозначенных линий считать тезисом, а какую – антитезисом; важно, что нужен синтез. И этот синтез, по мнению Ж.Т. Тощенко, предлагает конструктивизм. Хрестоматийный текст для данного подхода – «Социальное конструирование реальности» П. Бергера и Т. Лукмана, их книга, написанная ровно полвека назад. Есть и более поздние «синтетические» проекты – генетический структурализм П. Бурдьё, концепция структурации Э. Гидденса и др. Социология жизни также оказывается в данном ряду.

Означает ли это, что автор книги является конструктивистом? Вопрос сложный, и корень сложности ‑ в «избыточной фоновой нагруженности» самого понятия «социальный конструктивизм» (сегодня некоторые серьезные социологи воспринимают его чуть ли не как ругательство). Возможно, «конструктивизм» просто немного испорченное слово, термин с подмоченной репутацией (а таковым он стал благодаря усилиям тех его толкователей, которые считают, что сконструировать в обществе можно все что угодно, и способами, которые не подчиняются никаким правилам, но зависят лишь от «творческой фантазии» конструктора).

Наконец, «диалектическое снятие противоречия», заключенного в диаде «субъект/структура» (номинализм/реализм), вероятно, лишь тогда может быть корректно описано термином «конструктивизм», если под последним понимать точку зрения, согласно которой совместная деятельность и поведение социальных акторов объективируется в «реифицированных» формах институтов, норм, ценностных образцов, культуры и т.п., приобретающих способность направлять, ограничивать, регламентировать, в общем, «детерминировать» эти самые деятельность и поведение. То есть даже если общество и не является более «онтологически реальным» по сравнению с составляющими его материальный и психический «субстрат» индивидами (номинализм, методологический индивидуализм), оно становится таковым по своим последствиям (реализм) (См. подробнее: Подвойский Д.Г. Человек в мире институтов: о логике и механизмах социального конструирования реальности // Социологические исследования. 2016. №11. С. 15-25).

Ж.Т. Тощенко при определении предмета социологии жизни использует один важный философский термин – понятие жизненного мира. О чем тут идет речь – о мире повседневности, обыденного опыта и «естественной установки», как у Э. Гуссерля и следующей за ним феноменологической традиции, или о субъективно-личностном мире, колонизированном «системой», как у Ю. Хабермаса? Не совсем, ‑ точнее, не только и не столько об этом.

Жизненный мир для автора книги представляет собой удобную и вместительную рамку, в которую должна попасть вся содержательная проблематика социологического изучения человека (при этом отличительной особенностью социологии жизни провозглашается антропоцентризм). Исследовать жизненный мир – значит изучать эмпирического, «живого» человека со всеми его проблемами, конкретными житейскими обстоятельствами, заботами, «траблами» и «тараканами в голове» ‑ человека «несовершенного», «противоречивого», совсем не похожего на модель познающего субъекта, созданную классической гносеологией. Таким образом, основной задачей социологии становится анализ «состояния и тенденций изменения жизненного мира, воплощенного в реально функционирующем общественном сознании, в реальном деятельностном поведении в условиях определенной социальной среды» (с.8). В этой «наборной» дефиниции жизненного мира выделяется три больших блока: 1) общественное сознание; 2) социальное поведение и деятельность; и, наконец, 3) социальная среда. И действительно, социология на протяжении всей своей истории интересовалась тем, что люди думают и чувствуют, что говорят и что скрывают (от других и/или от самих себя), что они делают, как поступают, и в каких условиях все это происходит.

Первый компонент или измерение жизненного мира ‑ общественное сознание – термин, способный вызвать определенный шлейф воспоминаний (истмат, лексикон марксизма-ленинизма). Однако в данном случае, вероятно, не следует придавать слишком большого значения языковым клише минувших эпох. Ту же сферу можно было бы обозначить при помощи ‑ почти столь же старомодного, но «не приевшегося» соотечественникам ‑ дюркгеймовского оборота «коллективные представления». Понятно, что речь в данном случае идет о феноменах, образующих в совокупности «духовную жизнь» общества.

И что очень важно, и это уже звучит совсем не по-советски, «в жизненном мире … мы имеем дело с реальным (реально функционирующим, практическим) сознанием, в котором в самой причудливой форме, в самых разнообразных пропорциях переплетены научные взгляды и обыденные представления, мифологизированные суждения и заблуждения, политизированные установки и примитивные ориентации, существенно варьируемые и видоизменяемые у разных социальных групп и слоев» (с.98). В структурах общественного сознания находится немало места для предрассудков и стереотипов, иллюзий, противоречий и парадоксов, с которыми люди преспокойно живут и умирают. Конкретный, эмпирический индивид может одновременно учитывать прогноз погоды от Гидрометцентра и верить в гороскопы, принимать прописанные врачами лекарства, ходить к колдунам для «снятия сглаза» и прикладываться к «чудотворным» мощам и иконам в надежде на исцеление, и т.п. (притом данные фрагменты будут «нормально» уживаться в его опыте и практическом сознании). И где-то за фасадом подобных констатаций, между строк считывается призыв Карла Мангейма, ставший впоследствии своего рода «лозунгом» для социологии знания: «Давайте изучать, как действительно мыслят люди!» А мыслят они порой, надо признаться, довольно «странно».

Формы коллективного сознания реализуются определенным образом во втором измерении жизненного мира – фактическом поведении и деятельности. Два этих понятия в книге постоянно «идут через запятую», выступают как смежные, отчасти пересекающиеся, но не совпадающие полностью. При этом поведение (в широком смысле) в духе естественных наук понимается как взаимодействие живых организмов «с окружающей средой, опосредованное их внешней (двигательной) и внутренней (психической) активностью» (с.103), а деятельность, характерная исключительно для человека, рассматривается как целеориентированное, активное поведение, направленное на преобразование окружающего мира.

Но любые формы активности, любые поступки всегда разворачиваются в определенном контексте (или, как сказали бы интеракционисты, совершаются в конкретной ситуации). То же можно сказать и о сознании: люди «по жизни» думают не вообще, но на фоне, с учетом и под влиянием определенных обстоятельств. Так, герой Л. Куравлева из гайдаевского фильма «Не может быть!» (по мотивам рассказов Зощенко) был готов опознавать свою невесту только в шляпке и в пальто, так как общение между ними «завсегда» происходило на улице, а не в помещении... Здесь в игру вступает третья составляющая жизненного мира – «среда» как совокупность внешних условий мышления, деятельности и поведения. Понятие «социальной среды» является предельно объемным и включает макро- (например, эпоха, страна), мезо- (например, вписанность индивида в локальный территориальный контекст) и микроуровни (например, семья, непосредственный круг общения).

Несомненный интерес представляет глава книги, посвященная проблематике смысла жизни ‑ области, обычно ревностно охраняемой религиозными, этическими и идеологическими доктринами. Социологу, приступающему к изучению смысла жизни как ключевой характеристики жизненного мира, приходится с неизбежностью содержательно релятивизировать это понятие. Смысл жизни определяется в книге с формальной точки зрения ‑ как «совокупность целей-принципов, образующих стратегическое ядро установок и олицетворяющих стержень сознания и поведения людей и составляющих основополагающее, внутреннее содержание их жизни» (c.163).

Одно и то же событие для разных социальных акторов может иметь принципиально несходные значения. Три работника, занятых перевозкой кирпичей, дают разные ответы на вопрос (наблюдателя, который вполне мог бы быть социологом) о том, что «здесь, собственно, происходит» и «зачем они это делают»: первый говорит «я везу кирпичи», второй – «я зарабатываю себе на жизнь», третий – «я строю кафедральный собор» (см. с.158). И сложность социологического анализа смысла жизни заключается не только в плюральности «картин мира» отдельных индивидов и/или представителей конкретных социальных групп, но и в том, что явно декларироваться в качестве «смысла» может одно, иметься в виду другое, а что-то очень важное и вовсе будет оставаться не артикулированным в языковых формах или восприниматься как нечто «само собой разумеющееся».

Отдельная глава книги посвящена концепту гражданского общества, рассматриваемому в качестве «объекта» социологии жизни (напомним, «предметом» ее выступает, по замыслу автора, жизненный мир). Трактовку самого понятия гражданского общества, представленную в книге, можно считать более или менее традиционной. Однако ценность, в том числе дидактическая, авторских рассуждений об этой теме, на наш взгляд, состоит в том, что Ж.Т. Тощенко указывает на связь процессов общественной эмансипации эпохи Нового времени и становления социологии как самостоятельной научной дисциплины. Среди прочего, автор констатирует: «Само понятие “общество” стало достоянием научного знания только в XVIII в. До этого … оперировали понятием “государство” в его конкретном преломлении: “царство”, “княжество”, “империя”, “ханство”, “полис” и пр. Однако к этому времени стало очевидно, что в жизни народов, особенно в Европе, наряду с государством и его олицетворением в виде определенной политической власти возникают оппонирующие силы в лице общественных организаций и движений, самостоятельных, независимых  от государства экономических и социальных образований… В жизни человечества как предшественник и как состоявшийся результат великих буржуазных революций появилась новая социальная реальность ‑ общество, базирующееся на принципиально новой экономической и политической основе. Именно в этот период начала рождаться и осмысливаться идея не просто об обществе, а о гражданском обществе…» (c.64).

Иначе говоря, социология возникает на Западе как специфический способ самоописания обществ модерна. «Социальное» берет верх над «политическим», включая его в свой состав. Перспектива общественной мысли расширяется, превращая вопросы власти и управления в частный сюжет. Здесь же потенциально берет начало цепочка выводов, финальное звено которой кажется малоутешительным и настораживающим. Гражданское общество и социология – близнецы-братья, одного поля ягоды: если формируется гражданское общество, появляется и запрос на социологию. Если же в рамках социальной системы вертикаль подавляет горизонталь, уместность социологии как когнитивного предприятия оказывается под большим вопросом. То есть в условиях монополии власти социология оказывается попросту не нужна (cм. c.106).

«Социология жизни» Ж.Т. Тощенко во многих отношениях поучительная книга. На ее страницах отчетливо прослеживается связь времен и эпох, а также осуществляются конвертация, классификация, пересборка, селекция, критический анализ различных подходов, концепций, теорий, образующих фундамент современных научных представлений о человеческом обществе. «Возможна ли новая парадигма социологического знания?» ‑ так называлась статья (Социологические исследования. 1991. №6), определившая направление разработок автора на четверть века вперед. Поставленный вопрос вполне можно считать риторическим. Главное, поиск продолжается.

Д.Г. Подвойский

Подвойский Денис Глебович – кандидат философских наук, доцент кафедры социологии Российского университета дружбы народов, ведущий научный сотрудник Института социологии РАН.

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

Podvoyskiy Denis G. – CSc in Philosophy, associate professor, Peoples’ Friendship University of Russia; leading researcher, Institute of Sociology, Russian Academy of Sciences.

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script