Меня давно не устраивает принятое в философии науки утверждение, что идеалом науки является естествознание. Я писал, что такое понимание порождает целый ряд проблем. Приходится предполагать, что наука сложилась не раньше XVI–XVII вв., хотя о ней говорят с античности. Что гуманитарные и социальные науки – это или не науки, или только преднаучное состояние. Что математизация и эксперимент, а также установка на использование научных знаний в технике – сущностные характеристики науки. Что не проходит такой аргумент: естествознание – настоящая наука, поскольку основанные на ее законах инженерные изделия работают, как и было рассчитано. При указанном понимании науки невозможно объяснить, почему в двух ее важных областях (микро- и макроявлений, квантовых и космологических) перестают работать естественнонаучные представления, а сама наука подозрительно напоминает гуманитарную дисциплину (см. подробнее [Розин 2007; Розин 2009]). Возражал я и против попыток навести мосты между естественнонаучным подходом и гуманитарным подходами; я старался показать, что как методологические программы они создавались в оппозиции друг другу (другое дело, что в конкретных исследованиях ученый иногда может задействовать для решения разных задач обе программы).

Не ограничиваясь критикой данной концепции науки, я, начиная с середины 60-х годов, вел исследование разных типов наук (математики, естествознания, технических наук, гуманитарных, социальных). В методологическом отношении я реализовал два основных подхода: собственно методологический и культурно-исторический. В соответствии с первым главное внимание уделяется анализу научного мышления, а второй предполагает трактовку науки как культурно-исторического образования, включая анализ ее предпосылок, становления, смену типов наук при переходе от предшествующих культур к последующим. В результате этих многолетних исследований вырисовывается другая концепция науки, о которой я и хочу рассказать.

Начать можно с проблемы различения научного и философского познания, науки и философии. То, что мы сегодня считаем наукой (например, книги Аристотеля «Физика» или «О душе»), сам Стагирит относил ко «второй философии», т.е. как бы прикладной философии. Уже  в эллинистическую эпоху можно говорить об античной науке (например, Архимед явно был ученый, а не философ). В период от Аристотеля до Архимеда наука выделилась из философии, обособилась как самостоятельная практика. В чем же их различие? Чтобы понять это, сравним «Пир» Платона, «Физику» Аристотеля и работы Архимеда.

Хотя Платон говорит о любви как существующей идее (любовь есть поиск своей половины, вынашивание духовных плодов – красоты, блага и бессмертия, мост, связывающий богов и человека, гармония, разлитая в космосе, непротиворечивое знание о любви) такой любви в природе еще не было. Она как социальная реальность стала складываться позже [Розин 2015, 93–94]. Кажется, что в «Физике» Аристотель получает знания о движениях, которые реально существуют. Но вспомним, что в этой книге Стагирит сначала разрешает противоречия, сформулированные Зеноном, и вводит новые понятия. Эмпирически, в наблюдениях, движения, конечно, были даны всем. Но вот в рассуждениях и парадоксах Зенона, демонстрировавшего, как считали греки, подлинную реальность, дело выглядело совсем не так: движение не существовало, оно было иллюзией. Потребовался гений Аристотеля, чтобы движение появилось в качестве непротиворечивой реальности.

В «Физике» Стагирита можно выделить два вида работ. С одной стороны, он снимает апории Зенона, строит новые понятия и на их основе объясняет ряд уже известных знаний, полученных из наблюдений за движущимися телами и в рассуждениях о них. Например, почему тяжелые тела падают вниз, а легкие устремляются вверх, почему происходит ускорение свободно падающих тел, как понять движение тела, брошенного в воздух (рука уже не соприкасается с телом, а оно продолжает движение). Как объяснить, почему планеты не останавливаются в своем движении (почему небесное движение не иссякает, хотя на земле, если перестает действовать сила и двигатель, всякое движение заканчивается)?

На основе сформулированных при этом новых понятий о движении, времени и пути Аристотель различает и описывает разные виды движения. Например, равномерное движение, в котором в равные времена проходятся равные расстояния, соответственно, в неравномерном движении эта закономерность отсутствует; скорость падения прямо пропорциональна весу падающего тела потому, что тяжелые тела, обладая большим количеством вещества, с большей силой стремятся к «своему месту»; небесные тела движутся, не останавливаясь, в силу того, что есть «перводвигатель» – «живой разум» (божество), мысль которого и есть причина вечного движения неба. Здесь, конечно, не только описание движений, т.е. получение о них знаний («эпистем»), но и объяснение причин, однако у Аристотеля два эти вида деятельности в значительной степени совпадают.

Принципиально следующее. Философ не только строит, конституирует мысль, делая ее непротиворечивой, позволяющей объяснить явление (причину), но и создает прямо (Аристотель) или опосредованно (Платон) условия для появления нового реального феномена (движения и любви, которые можно непротиворечиво помыслить, понять, объяснить и которые начинают существовать как социальная реальность). В этом отношении движение ничем принципиально не отличается от любви. В социальном плане отличаются (движения, как вещи в себе, по Канту, были, а платонической любви еще нет), но в плане онтологии будущей науки и то и другое нужно было создать, снимая противоречия и объясняя явления.

Ученый подключается к познанию уже после того, как философ своей деятельностью помог явлению явиться сначала в качестве символической, точнее эпистемической реальности, потом реальности природной или социальной. В этом смысле после Аристотеля произошло разделение труда: философ специализируется на конституировании нового мышления (познания), снимает противоречия, объясняет непонятные явления, наконец, способствует их становлению как реальности, а ученый, опираясь на полученные философом «плоды», получает знания об уже существующих явлениях. Вот характерная позиция Архимеда. В работе «О шаре и цилиндре» он пишет следующее: «Конечно, эти свойства были и раньше по самой природе присущи упомянутым фигурам, но они все же оставались неизвестными тем, кто до нас занимался геометрией, и никому из них не пришло на ум, что все эти фигуры являются соизмеримыми друг с другом» [Архимед 1962^а, 95]. Кажется, что мнение Архимеда полностью подтверждает убеждение Е. Мамчур и В. Лекторского в том, что есть природа, а наука только отображает ее закономерности (а не создает их, как утверждает Кант и я вслед за ним; вспомним знаменитое – человек имеет «возможность как бы а priori предписывать природе законы и даже делать ее возможной» [Кант 1964, 210]).

Однако стоит учесть, что Архимед – это завершение развития греческой геометрии и вообще античной науки, когда ученые давно привыкли к новой реальности и методам, и им стало казаться, что мир всегда был такой. Совершенно иначе он воспринимался во времена Платона и Аристотеля, не говоря уже о более ранних временах. Мир Аристотеля – это сущее, роды бытия, но только-только выходящие на поверхность. Мир не только существует, но и конституируется, мыслится Разумом и в этой мысли впервые устанавливается. История мысли здесь была такая. Сначала изобретаются рассуждения и обнаруживаются противоречия. Их разрешение приводит к созданию онтологических конструкций (категорий) и логических норм (правил). Одновременно начинают создаваться науки. Существующие знания о наблюдаемых явлениях (богах, движении, душе, музыке и прочее) получаются заново с использованием методологических построений, логических норм, категорий. И относят их не просто к наблюдаемым феноменам, а, с одной стороны, к выстроенным идеальным объектам (онтологическим построениям), с другой – к новой реальности (идеям, сущему, родам бытия), которая тоже сознательно устанавливается. Как следствие, и мир начинает структурироваться, мыслиться и видеться по-новому. Например, как состоящий из идей или родов бытия, каждый из которых описывается в соответствующей науке. Архимеду, однако, кажется, что так было всегда, и его задача как ученого – всего лишь выявить свойства, присущие изучаемому явлению по природе.

Со всей определенностью нужно сказать, что мир, описываемый в античной философии и науках (а за ними стоят соответствующие новые социальные практики), создан античной культурой и творчеством античных мыслителей, а не существовал всегда. Аналогично тому, как мир языческих богов был создан культурой древних царств, мир физических законов природы – культурой Нового времени.

Здесь естественно можно задать вопрос, а каким образом философы и ученые создают новые феномены, а потом и целые миры? Ведь не так, как Творец всего, по слову и мистически. Ответ давно дал Кант: философ и ученый строят «идеальные объекты». Кант пишет, что революция произошла тогда, когда ученый «…понял, что его задача состоит не в исследовании того, что он усматривал в фигуре или в одном лишь ее понятии, как бы прочитывая в ней ее свойства, а в том, чтобы создать фигуру посредством того, что он сам а priori, сообразно понятиям мысленно вложил в нее и показал (путем построения). Он понял, что иметь о чем-то верное априорное знание он может лишь в том случае, если приписывает вещи только то, что необходимо следует из вложенного в нее им самим сообразно его понятию...» [Кант 1964, 84–85]. Мои исследования позволяют утверждать, что идеальные объекты создаются философом или ученым, объектам приписывают такие свойства (характеристики), которые позволяют мыслить непротиворечиво, определенным образом представлять изучаемое явление (как правило, в форме схемы или модели), наконец, вести научное объяснение (последнее позволяет получить непротиворечивое знание и решить определенную проблему).

Идеальные объекты, что отмечал уже Аристотель, критикуя идеи Платона, продукт построения определений. Определяя какой-то предмет, рассуждающий приписывает ему определенные свойства и затем старается его так и понимать. Платон эту процедуру называл установлением тождества, говоря в «Пармениде», что «…не допуская постоянно тождественной себе идеи каждой из существующих вещей, человек не найдет, куда направить мысль, и тем самым уничтожит саму возможность рассуждений» [Платон, 1993, 357]. Предположим, что, подобно Аристотелю, мы даем определение человеку: это «общественное животное». В этом случае получается пара: человек как эмпирическое явление с огромным числом свойств (он смертен, имеет две ноги, мыслит, живет в полисе и прочее) и человек как идеальный объект, т.е. заданный определением, которое указывает на всего лишь одну характеристику. Понятно, что человек как общественное животное имеет определенное отношение к эмпирическому человеку, что подобное понимание порождает сам рассуждающий, давая определение, что данная характеристика человека позволяет Аристотелю в «Политике» рассуждать без противоречий и решать определенные проблемы.

Но построение определений было только первым шагом в конструировании идеальных объектов. За ним последовали другие: построение идей (Платон), категорий и начал (Аристотель), правил рассуждения и доказательства (Аристотель, первая и вторая «Аналитики»). В ряде своих работ я показываю, что сначала создаются «схемы», позволяющие разрешить проблемы индивида (одновременно они задают новую реальность, позволяющую понять и действовать), а затем уже на их основе строятся идеальные объекты. Например, платоновская схема андрогина позволяла переключить любовь с родового понимания, как действия богов любви, на личностное (самостоятельный выбор своей половины). На ее основе герой «Пира» дает такое определение: Любовь есть поиск своей половины и стремление к целому, т.е. создает любовь как идеальный объект. Стоит обратить внимание на еще один момент: схемы получают свой смысл в контексте разрешения проблем и коммуникации, в то время как идеальные объекты относятся к особой реальности, получившей в философии Нового времени название «онтологии». Например, идеальные объекты физики относятся к онтологии «природы», которая и задает смысл их существования. Законы и другие характеристики природы позволяют непротиворечиво помыслить свойства идеальных видов движения, идеального газа и жидкости, а также других идеальных объектов физики.

Поскольку философы и ученые получают знания о мире путем построения идеальных объектов, они и сам мир начинают видеть и истолковывать сквозь призму этих построений. Впервые этот ход разработал Платон, утверждая, что вещи существуют «по приобщению к идеям», а идеал существования состоит том, чтобы этот эмпирический мир переделать в соответствии с миром идей, поскольку последний непротиворечив, упорядочен и благ.

Итак, философское и научное познание представляет собой постижение действительности, т.е. получение о ней непротиворечивых знаний, путем построения идеальных объектов. Стоит обратить внимание еще на один момент, практически не осознаваемый в философии науки. Идеальным объектам приписываются характеристики, не только позволяющие рассуждать непротиворечиво, но и решать проблемы, интересующие философа или ученого. Например, Платон в «Пире» приписывает любви характеристики, позволяющие решать несколько проблем: блокировать традиционное родовое понимание любви как действие богов, переключить понимание любви на самостоятельное действие личности, получить о любви непротиворечивые знания (Платон пишет, что говоря об Эроте, он сначала определил, что это такое, а потом, как мог, стал рассуждать, и поэтому его рассуждение получилось ясным и не противоречило само себе), наконец, истолковать любовь как образец жизни философа. В работе «О плавающих телах» Архимед не только получает непротиворечивые знания, описывающие разные случаи поведения тела в жидкости (когда оно тонет, всплывает или плавает), но и решает проблему устойчивости равновесия плавающих тел различной геометрической формы (эти формы подсказывают, что речь шла о кораблях). С точки зрения указанной закономерности философское и научное знание получается не ради простого познавательного интереса, как это часто утверждают современные философы науки, оно всегда ориентировано прагматически.

Важной характеристикой науки является ее «концептуализация», под которой я понимаю знания о самой науке, понимание и объяснение, что это такое. В античной науке такое знание создают главным образом Аристотель и его последователи. Из работ Архимеда видно, что под наукой последний понимает непротиворечивое знание о некоторой области реальных явлений, полученное на основе начал (определений и постулатов) и опирающихся на них теорем, причем в рамках специальной процедуры доказательства. Интересно, что к науке Архимед, вероятно, относил и построение схем. Действительно, ряд новых геометрических знаний Архимед получает не в теоретическом слое, т.е. на идеальных объектах, а взвешивая модели фигур (эти модели, по моей концепции, он использует в функции схем). Но затем Архимед их вводит в теорию. В предисловии к работе «Квадратура параболы» Архимед пишет, что основную теорему он нашел при помощи механики, но затем также доказал и геометрически, поскольку «указанный метод строгих доказательств (ἀποδείξεις) не дает» [Архимед 1962^б, 78].

Необходимость концептуализации объясняется тем, что наука первоначально существует не как реальное явление, а как построение философа в форме определенных схем (с этой точки зрения в самой философии наука – это тоже идеальный объект). И хотя затем наука конституируется как реальный социальный феномен, ее идеальный план (т.е. приписанные науке свойства) сохраняется. Судя по современным исследованиям, любые социальные явления воспроизводятся как раз за счет концептуализации. Наличие концептуализации науки не означает невозможность ее изменения. Например, с точки зрения концептуализации пятый постулат «Начал» Евклида о параллельности выглядел как теорема и его еще в античной науке и позднее неоднократно пытались доказать, опираясь на другие постулаты и определения. Хотя все эти попытки не удались, они существенно продвинули геометрию, способствуя ее развитию. В том числе, как известно, эти усилия привели к созданию геометрии Лобачевского. Влияние концептуализаций на науку многообразно, но все же основной механизм ‒ несовпадение реальной науки с ее идеальным образом, заданным концептуализацией, и работа по преодолению подобной несогласованности.

Учтем теперь, что в античной культуре «геном науки», содержащий рассмотренные три момента (установки на построение непротиворечивого знания, идеальных объектов и концептуализацию), только складывался. С точки зрения ретроспективы, античная наука была еще недостаточно дифференцирована с философией (многие античные ученые считали себя философами), концептуализация слабо отрефлексирована, ориентация на решение проблем и вызовов времени не осознавалась. Достаточно четко осознавались установки на построение непротиворечивых знаний, поиск истины (причин явлений), на специфический способ получения и организации научных знаний (построение начал и доказательства теорем).

Мои исследования показывают, что геном науки сложился именно в античной культуре. В последующих культурах – Средневековой и Возрождения он видоизменяется; в культуре Нового времени геном науки устанавливается заново, т.е. кардинально переосмысляются и меняются все три характеристики науки – понимание и способы получения научных знаний, построение идеальных объектов, концептуализация науки. Рассмотрим теперь особенности естественных наук.

Геном науки в Новое время устанавливается заново в связи со сменой целого, а именно культуры и характера жизни человека. Если в средние века целое задавали вера в христианского Бога и задачи спасения человека (переделка «ветхого» человека), то в Новое время на первый план выходит культура, не исключающая Бога, но отводящая ему роль простой первопричины творения и только, а двумя главными задачами выступают построение «царства человека» и «овладение природой». Вспомним раздел в книге Ф. Бэкона «Великое восстановление наук. Новый органон» «Афоризмы об истолковании природы и царстве человека». Говоря о царстве человека, Бэкон, по сути, задает новый смысл жизни человека в культуре: власть над природой, дающая, с одной стороны, могущество, с другой, разнообразные блага. В «Новом органоне» Бэкон утверждает, что подлинная цель науки «не может быть другой, чем наделение человеческой жизни новыми открытиями и благами», а «власть… человека над вещами заключается в одних лишь искусствах и науках…». «Пусть, – пишет он, – человеческий род только овладеет своим правом на природу, которая назначила ему божественная милость, и пусть ему будет дано могущество» [Бэкон 1935, 147, 193].

Под природой Бэкон понимает достаточно сложное образование, подготовленное ренессансными размышлениями философов и ученых. Во-первых, именно природа, но созданная не Творцом, а человеком, является источником новых благ и могущества. Во-вторых, устройство такой природы человек должен описать в новой науке (позднее она получила название «естественной», «естествознание»). В-третьих, в этом случае природа не просто естественное образование (точка зрения Аристотеля), а образование естественно-искусственное. «Но никто, – утверждает Бэкон, – не может придать данному телу новую природу или удачно и целесообразно превратить тело в новое, пока он не будет хорошо знать об изменении и превращении тела». «Итак, наше требование и предписание относительно истинной и совершенной аксиомы знания состоит в том, чтобы была открыта другая природа… Но эти два требования относительно действенного и созерцательного суть одно и то же. Что в Действии наиболее полезно, то в Знании наиболее истинно» [Бэкон 1935, 197, 200]. Бэкон пишет, что человека интересует не природа, до которой он не может добраться, например, в звездах или недрах земли, а «…природа связанная и стесненная, когда искусство и служение человека выводит ее из обычного состояния, воздействует на нее и оформляет ее» [Там же, 96]. При этом под искусством он в данном случае понимает «новую магию» или инженерию.

Но это была одна линия истолкования природы. В работах Галилея к ней добавляется другая линия. Здесь природа понимается как «написанная на языке математики», что не противоречит идее «природы, стесненной искусством», как приведенная технически к новому состоянию, соответствующему требованиям данного математического языка. Совместно эти характеристики обещали не просто овладение природными явлениями, но и управление ими, не только использование изменений и превращений тел, но и получение от этих превращений нужного человеку практического эффекта. Именно эти установки на управление и ожидаемый эффект и схватывались позднее в понятии «закон природы». Если суммировать, то природе человек Нового времени приписывает три основные характеристики: она условие новой культурной целостности (задает новый смысл жизни), природа трактуется как онтология для новой еще не созданной науки, наконец, природа должна быть описана математическим языком и приведена технически в состояние, отвечающее данному описанию.

Перечисленные здесь характеристики концептуализации задавали совершенно другие, чем в античности, образ и строение науки. Такой науки еще не было. Первый образец естественной науки, как известно, создал Галилей. Изучая свободное падение тел, он пошел не от наблюдений (опыта), а стал рассматривать падение тел сквозь призму математической схемы (фигуры прямоугольного треугольника, в которой один катет изображал время падения, а высоты, поставленные перпендикулярно этому катету – скорости падения; эту схему Галилей заимствовал у средневекового логика и философа Николая Орема). Поскольку здесь было всего два параметра – время и скорость, а веса не было, Галилей стал утверждать, что все тела должны падать с одинаковой скоростью, независимо от веса.

Но оппоненты быстро показали ему, что это не так. Тогда Галилей, спасая схему и свои убеждения, стал изучать, какие условия влияют на скорость падающих тел. В результате он пришел к выводу, что нужно учитывать сопротивление среды и что чем среда менее плотная, тем скорость падающего тела больше. Дальше Галилей высказывает гипотезу, что, если бы сопротивление среды при падении отсутствовало вообще, все тела, действительно, падали бы с одинаковой скоростью. Чтобы доказать это, Галилей проецирует оремовскую схему на реальное падение, различая в нем два разных процесса – падение тел в пустоте и взаимодействие падающего тела со средой. Понятно, что подобное различение представляло собой конструирование идеальных объектов, ведь в природе ни того и ни другого наблюдать не приходилось. Дальше Галилей определяет и реально создает такие технические условия, в которых действие сопротивления среды практически отсутствовало. В результате оказалось, что да, все тела, независимо от веса, падают с одинаковой скоростью.

Таким образом, в отличие от опыта и наблюдений галилеевский эксперимент предполагал: математическое моделирование, проецирование построенной модели на природное явление, выделение (конструирование) идеализированного процесса (падение тела в пустоте) и факторов, влияющих на него (сопротивление среды), наконец, создание техническим путем условий, в которых действие выделенных факторов позволяло получить описанный идеализированный процесс. Кроме того, математическая модель давала возможность рассчитать, каким образом выделенные факторы видоизменяют идеализированный процесс.

Полученными в работе Галилея различениями, как известно, воспользовался Христиан Гюйгенс, который решил своего рода обратную задачу. Ему был дан математический процесс (описание изохронного качания маятника), а нужно было определить характеристики идеализированного процесса и факторы, влияющие на этот процесс, с целью создания на их основе реального природного явления и одновременно технического изделия (механизма точных часов). Гюйгенс с успехом решает эту задачу, создав первый образец инженерной деятельности, для которой, как стало понятно, характерны следующие моменты.

1. Техническое действие сводится к определенному природному процессу.

2. В ходе изучения этого природного процесса подбирается или специально строится математическая модель, описывающая основные особенности исследуемого процесса.

3. В эксперименте эта модель уточняется или перестраивается с тем, чтобы можно было описать особенности экспериментально сформированного идеализированного природного процесса, а также факторы и условия, влияющие на него. Одновременно в эксперименте происходит практическое формирование такого идеализированного процесса.

4. На основе построенной математической модели и результатов эксперимента инженер изобретает и рассчитывает конструкцию, призванную реализовать идеализированный природный процесс уже в форме технического изделия. Для расчета конструкции он сводит ее параметры, с одной стороны, к характеристикам идеализированного природного процесса, с другой, к факторам и условиям, влияющим на этот процесс.

5. Опытным путем (при создании опытного образца) уточняются и доводятся все характеристики технического изделия, и инженер убеждается, что оно действительно работает, как было запланировано и рассчитано.

Что же в итоге? В естественных науках идеальные объекты создаются с использованием объектов математики. Им приписываются такие характеристики, которые позволяют описывать механизмы природных явлений (идеализированные природные процессы и влияющие на них факторы). Теория естественной науки, помимо требований, сформулированных еще в античности, строится так, чтобы в ней можно было получить знания, необходимые для инженерии. Главный критерий истинности естественнонаучных знаний – не отсутствие противоречий (этот критерий отходит на второй план), а эксперимент, предполагающий математическое моделирование природных механизмов и практическое создание природных идеализированных процессов.

История построения естественных наук с еще большей очевидностью, чем история античных наук, демонстрирует, что концептуализация науки предшествует формированию науки, а не плетется вслед за этим процессом. Несколько модернизируя существо дела, можно сказать, что первоначально наука должна быть спроектирована в философии и лишь затем этот проект может быть реализован. Другое дело, что становление и функционирование науки позволяет существенно конкретизировать и уточнить исходную концептуализацию.

Программа построения гуманитарных наук создавалась в оппозиции к концептуализации естественных наук. Это опять был ответ на новое целое (уже в рамках новоевропейской культуры) и новые проблемы. Выяснилось, что естественнонаучный подход удается распространить не на все; в частности, человек, история, культура не поддавались математизации, относительно этих феноменов не получался и галилеевский эксперимент. Например, в психологии постановка такого эксперимента предполагала, что именно психика выступала фактором, определяющим идеализированное поведение человека, и именно ее нужно было элиминировать в эксперименте. Кроме того, развитие новоевропейской культуры выявило роль личности, которая часто вела себя не как остальные (массы), а также значение творчества и взаимоотношений людей, совершенно не укладывающихся в понятие закона природа. Все это и ряд других обстоятельств обусловили выдвижение новой программы концептуализации науки. Ее главные идеи были следующие.

1. Науки о духе не совпадают с естественными науками, это самостоятельный тип наук. Соответственно, они должны развить свои специфические методы научного познания.

2. В отличие от явлений природы, которые подчиняются законам, явления духа (культуры) индивидуальны (уникальны) и принципиально неотделимы от изучающего их субъекта. Как писал Михаил Бахтин: «Науки о духе, предмет – не один, а два “духа” (изучаемый и изучающий, которые не должны сливаться в один дух). Настоящим предметом является взаимоотношение и взаимодействие “духов”» [Бахтин 1979, 349].

3. Изучение явлений духа предполагает преодоление естественнонаучного представления о существовании изучаемого явления как независимого от нас объекта. Напротив, это изучение включает в себя специфически человеческие отношения – семиотические, герменевтические, рефлексивные, витальные (процессы реализации личности). «Если понимать, – пишет Бахтин, – текст широко – как всякий связный знаковый комплекс, то искусствоведение… имеет дело с текстами… Мысли о мыслях, переживания переживаний, слова о словах, тексты о текстах. В этом основное отличие наших (гуманитарных) дисциплин от естественных (о природе)…» «Наука о духе. Дух… не может быть дан как вещь (прямой объект естественной науки), а только в знаковом выражении, реализации в текстах…» «Всякий истинно творческий текст всегда есть в какой-то мере свободное и не предопределённое эмпирической необходимостью откровение личности. Поэтому он (в своем свободном ядре) не допускает ни каузального объяснения, ни научного предвидения». «Возникает вопрос о том, может ли наука иметь дело с такими абсолютно неповторимыми индивидуальностями, как высказывания, не выходят ли они за рамки обобщающего научного познания. Конечно, может» [Там же, 281, 284, 285, 287].

Со своей стороны, в книге, посвященной особенностям гуманитарного исследования и науки, я показываю, что гуманитарное познание в лучших своих образцах имеет все черты нормальной науки, а именно: опирается на факты, отображает реальность методом конструирования идеальных объектов, если нужно, оформляется в теорию. Это, так сказать, инвариантные характеристики науки, одинаковые для естествознания и гуманитарного подхода. Специфика гуманитарной науки в другом.

Гуманитарная наука изучает не природные явления, а такие, которые имеют отношение к человеку (самого человека, произведения искусств, культуру и прочее). Гуманитарные знания используются не с целью прогнозирования и управления, а для понимания или гуманитарного воздействия, например, педагогического. Конечно, и педагог стремится управлять поведением учащегося, но если он опытный, то понимает, что помимо его влияния на учащегося не менее сильно влияет семья, улица, окружающая культура. Кроме того, учащийся сам активен и его устремления могут не совпадать с педагогическими усилиями педагога. В результате воздействия педагога по своей природе  гуманитарные, а не инженерные. В гуманитарном познании ученый проводит свой взгляд на явление, отстаивает свои ценности; это не ценности прогнозирования и управления явлением, а ценности личности гуманитария, причем различные у разных ученых. Гуманитарное познание разворачивается в пространстве разных точек зрения и подходов, в силу чего гуманитарий вынужден позиционироваться в этом «поле», заявляя особенности своего подхода и видения. Хотя начинается гуманитарное познание с истолкования текстов и их авторского понимания, затем переходит к объяснению предложенного истолкования, что предполагает изучение самого явления. Наконец, гуманитарное научное познание – не только познание, но одновременно и взаимоотношение ученого и изучаемого явления. Одна из важных особенностей гуманитарного мышления состоит в том, что, изучая, гуманитарий движется одновременно в двух пространствах. В одном он действует как нормальный ученый (ставит проблемы, создает идеальные объекты, описывает факты и пр.), в другом общается с изучаемым субъектом как личностью (предоставляет ему голос, выслушивает, старается понять, что-то объясняет и т.д.; см. мое исследование «Две жизни А.С. Пушкина» [Розин 2009, 108–127]).

Что же у меня в конце концов получилось? Три основных типа наук: античные, естественные и гуманитарные. Два последних типа активно практикуются в наше время, но в силу противоположности концептуализаций между ними идет своего рода борьба. Она привела к двум неприятным последствиям. Первое, наблюдается ориентация либо на естественнонаучный, либо на гуманитарный идеалы науки.

Второе следствие: налицо кризис в понимании самой науки. В качестве выхода из этой ситуации предлагается конвергенция обоих подходов. «Верно, – пишут А. Огурцов и В. Платонов, – что естественные науки, особенно в их классической сциентистской интерпретации, пока что во многом не стыкуются с гуманитарными, но неверно предположение антисциентизма о принципиальной несоизмеримости этих подходов, их закрытости по отношению друг к другу. Здесь необходимо специальное исследование взаимного проникновения этих подходов с позиций современной философии науки, которая раскрывает позитивное взаимодействие эмпирико-аналитических наук (не только на их “нормальном”, но и на экстраординальном уровне) с гуманитарными: обусловленность науки как знания, с одной стороны, социокультурными, следовательно, гуманитарными факторами (Т. Кун) и, с другой стороны – социально-экономической, политической и т.п. жизнью». «В целом же их оппозиция эволюционировала в направлении конвергенции, формирования посредствующих звеньев между этими полюсами философского мышления, так что первоначально противостоящие варианты постепенно трансформируются посредством наведения мостов друг к другу. Такого рода конвергенция явилась результатом не только изменений в социокультурной и политической обстановке, но и во внутренней логике каждого из направлений. В ходе этих изменений эмпирико-аналитические концепции постепенно инкорпорируют в свои системы круг антропологических проблем (субъект знания, субъект деятельности и др.) и, соответственно, данные гуманитарных наук, от которых ранее отвлекались. Антропологизм от крайнего индивидуализма двигается к трактовке человека, которая пронизана идеями коммуникации и интерсубъективизма. Схождение этих крайностей означает приближение к решению, по-видимому, самой фундаментальной проблематики современной философии» [Огурцов, Платонов 2004, 105–106, 111].

На мой взгляд, между естественнонаучным и гуманитарным подходами в онтологической плоскости нельзя навести мосты и они никогда не сойдутся. Так, никогда не удастся свести задачи прогнозирования и управления к пониманию, законы – к индивидуальным объяснениям, природную необходимость – к свободе, индивида – к личности. Но Огурцов и Платонов правы: в методологической плоскости естественнонаучный и гуманитарный подходы являются не только различными (как противоположно выстроенные концептуализации), но и, с одной стороны, родственными, поскольку и там и там явления познаются путем получения непротиворечивого знания, построения идеальных объектов и концептуализаций. С другой, действительно, дополнительными, как две стороны реальных явлений – социальных или индивидуальных. Дело в том, что в жизни человека и социальности сходятся природные и гуманитарные процессы и воздействия. Задача в том, чтобы понять, каким образом.

С этим вроде бы понятно. Но на горизонте сгущаются новые тучи – развитие современных технологий и междисциплинарных исследований ставит под вопрос традиционное понятие науки как теории и дисциплины, противопоставленной реальным явлениям и практике (инженерии и гуманитарным практикам) [Розин 2016^а]. Современные технологии имеют дело не просто с «природой, стесненной искусством», а порождают «техноприроду», т.е. искусственную природу под нужды человека. Междисциплинарные и трансдисциплинарные исследования приводят к тому, что разные типы наук используются наравне и границы между ними размываются [Розин 2016^б]. Судя по всему, в настоящее время требуется начать новый цикл обсуждения науки, чтобы выйти на концептуализацию, отвечающую современным реалиям и научным практикам.

Источники в русских переводах – Primary Sources in Russian Translation

Архимед 1962^а – Архимед. О шаре и цилиндре // Архимед. Сочинения. М.: Физматгиз, 1962 (Archimedes. About the ball and the cylinder (Russian Translation)).

Архимед 1962^б – Архимед. Квадратура параболы // Архимед. Сочинения. М.: Физматгиз, 1962 (Archimedes. Quadrature of the parabola (Russian Translation)).

Бахтин 1979 – Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979 (Bakhtin, Mikhail M. Aesthetics of verbal creativity (in Russian)).

Бэкон 1935 – Бэкон Ф. Новый органон. М.: Соцэгиз, 1935 (Bacon, Francis the New Organon (Russian Translation)).

Кант 1964 – Кант И. Критика чистого разума //Кант И. Соч. в 6 т. Т. 3. М.: Мысль, 1964 (Kant, Immanuel Kritik der reinen Vernunft  (Russian Translation)).

Платон 1993 – Платон. Парменид // Платон. Соч. в 4 т. Т. 2. М., 1993 (Plato. Parmenides  (Russian Translation)).

Ссылки (References in Russian)

Огурцов, Платонов 2004 – Огурцов А.П., Платонов В.В. Образы образования. Западная философия образования. ХХ век. СПб.: РХГИ, 2004.

Розин 2007 – Розин В.М. К проблеме демаркации естественных и гуманитарных наук, а также куда мы должны отнести космологию? // Эпистемология и Философия науки. М.: Канон+, 2007. Т. ХI. № 1. С. 85–102.

Розин 2009 – Розин В.М. Особенности дискурса и образцы исследования в гуманитарной науке. М.: ЛИБКОМ, 2009.

Розин 2015 – Розин В.М. «Пир» Платона. Новая реконструкция и некоторые реминисценции в философии и культуре. М.: Ленанд, 2015.

Розин 2016^а – Розин В.М. Природа социальности: Проблемы методологии и онтологии социальных наук. М.: URSS, 2016.

Розин 2016^б – Розин В.М. Обсуждение феномена трансдисциплинарности – событие новой научной революции // Вопросы философии. 2016. № 5. С. 106–116.

References

Ogurtsov, Alexander P., Platonov, Vladimir V. (2004) Images of education. Western philosophy of education. The twentieth century, RHGI, St. Petersburg (in Russian).

Rozin, Vadim M. (2007) “To the problem of demarcation of the natural Sciences and Humanities, as well as where we should take the cosmology?” // Epistemology and Philosophy of science, "Canon+", Moscow,  T. XI, No. 1, 2007, pp. 85–102 (in Russian).

Rozin, Vadim M. (2009) Features of the discourse and samples of research in the Humanities, LIBKOM, Moscow (in Russian).

Rozin, Vadim M. (2015) "Symposium" of Plato. New renovation and some reminiscences in philosophy and culture, Lenand, Moscow (in Russian).

Rozin, Vadim M. (2016^a) Nature of sociality: the problem of methodology and ontology in the social sciences, URSS, Moscow (in Russian).

Rozin, Vadim M. (2016^b) “Discussion of the phenomenon of transdisciplinarity – the event of the new scientific revolution” // Voprosy Filosofii, Vol. 5, 2016, pp. 106–116 (in Russian).