Большая часть теоретических трудов Н.С. Войтинской в свое время оказалась невостребованной, отчасти потому, что труды эти были известны лишь скромной аудитории слушателей ее докладов, сделанных в послереволюционный период в Институте истории искусств. Немногочисленные исследователи творчества Н.С. Войтинской сходятся во мнении о том, что она прожила словно бы несколько независимых друг от друга жизней. Одна из них – жизнь философа и искусствоведа. Как нам кажется, именно эта ипостась, наименее сложившаяся с точки зрения признания при жизни, определяет образ Н.С. Войтинской как петербургского философа, интеллигента, человека, объясняет характер и направление ее стремлений в занятиях искусством и литературой. О том, что именно научная деятельность и, в частности, философия, являлись настоящим делом жизни для Н.С. Войтинской, свидетельствует количество лишений, на которые она пошла ради занятий наукой.

В возрасте 30 лет, в 1916 г. Н.С. Войтинская окончила историко-филологическое отделение группы философии Петроградских высших женских (Бестужевских) курсов, где училась с 1912 г. и где среди преподавателей были И.М. Гревс, Н.О. Лосский и другие профессора. «Уже самый характер ее занятий в высшем учебном заведении (Бестужевские курсы) определился интересами эстетики, и окончательное государственное испытание сдано было по соответственной нарочитой, ею же самой выработанной программе, так как тогда еще не существовало теории искусства, как особой специальности», - писал в 1925 г. о Н.С. Войтинской ее преподаватель в ГИИИ профессор В. Головань [ОР РНБ^б, 1]. Неудивительно, что именно в ГИИИ (Зубовский Институт истории искусств) Войтинская поступила в аспирантуру в 1920 г., когда она решила полностью отказаться от занятий живописью. В период обучения там (1920-1924 гг.) ее интересовала философия искусства, история искусства, а также эстетика, которые в тот период были составляющими одной дисциплины. «В основе каждого исторического построения, – писала Н.С. Войтинская в докладе «О современных теориях развития искусства», – или даже простого истолкования фактов всегда лежат определенные предпосылки, определенные гипотезы. Конечно, эти предпосылки и гипотезы находятся в глубочайшей связи с общими основами современного миросозерцания. Но история искусства черпает их не из общего миросозерцания эпохи, а из современной теории искусств. В этом отношении теория искусств является как бы философией истории искусств» [ОР РНБ^з, 1]. В докладе «Земпер и Ригль» исследовательница уточняет: «Учения давно прошедших времен не только продолжают жить в настоящем, но, живя, развиваются, то наполняются новым содержанием, то временно тухнут. Их можно, а мысля диалектически, должно уподобить образам, сохраняемым нашей памятью, - всякий вклад в сокровищницу науки не может быть ни в один момент окончательно оценен, потому что… не могут быть измерены пределы его влияния, и каждый новый шаг в развитии науки позволяет с какой-то новой стороны подойти к прошлым достижениям» [ОР РНБ^ж, 1]. Такое представление о предмете философии искусства позволяет Н.С. Войтинской заниматься историей искусства в ее теоретическом преломлении.

Незаурядный философский талант, оригинальный взгляд на проблематику отмечен сотрудниками Института истории искусств: «Прекрасное знакомство со всеми важнейшими европейскими новыми языками, равно как и с латинским, несомненная трудоспособность и ярко выраженный интерес к избранной ею области изучения открывают для Н.С. Войтинской широкие перспективы в смысле возможности самой полной и глубокой осведомленности в соответственной специальности, а настойчивость мысли и исканий служит верной гарантией достижения значительных и ценных результатов по намеченной ею давно теме пересмотра общих вопросов эстетики» [ОР РНБ^б, 1]. Ее пригласили на работу в ГИИИ научным сотрудником II категории разряда истории изобразительных искусств (в 20-е гг. отделы Российского института истории искусств именовались разрядами). Однако в условиях ограниченного финансирования Институт не может платить Н.С. Войтинской (как и многим другим сотрудникам), и она работает там «без денежного содержания», поэтому ей приходится работать еще где-то ради заработка (по ночам гладить в красильне, преподавать рисование в школе). В это время Войтинская сделала несколько докладов о проблемах зарубежного искусства: «Аристотелизм», «Земпер и Ригль», «О современных теориях развития искусства», «Франц Викгоф» [ОР РНБ^г, ОР РНБ^ж, ОР РНБ^з, ОР РНБ^о]. Кроме того, в период обучения и работы в ГИИИ она написала статью «Вёльфлин» [ОР РНБ^к], практически все монографии («Рафаэль», «Энгр», «Проблема формы у Гильдебранда», «Принцип стиля в современной науке об искусстве», «Стиль и пространство») [ОР РНБ^е, ОР РНБ^л, ОР РНБ^м, ОР РНБ^н, ОР РНБ^п], но ничего из этих текстов так и не было опубликовано.

В конце 1920-х гг. ученых вынуждают заниматься разработкой марксистской теории искусства – усиливать присутствие материализма в трактовках, отказаться от всех методов в искусствознании, кроме диалектического и социологического. Сотрудникам ГИИИ приходится подчиняться или увольняться. Н.С. Войтинская делает доклады «Социология искусства и марксизм», «Социология искусства и исторический материализм», «О марксистском понимании изобразительного искусства», «Диалектический метод в искусствознании», «О марксистском искусствознании» [ОР РНБ^д, ОР РНБ^з, ОР РНБ^и, ОР РНБ^р], но затем ее научная карьера прерывается. Выбор был сделан в пользу, как казалось, более прибыльного и менее нервного литературного труда. Не была, видимо, дописана и до сих пор не обнаружена в архивах рукопись «Эстетика как теория ценности» в двух частях, о которой упоминает в своем отзыве профессор В. Головань: «План и общие линии этой работы, - пишет он, - мне известны и дают повод высказать с уверенностью предположение, что благодаря ему русская художественная теоретическая литература обогатится самостоятельным, интересным, свежим, в полной мере современным, глубоко продуманным и ясно построенным сочинением, продуктом настойчивой многолетней и вполне созревшей эстетической мысли» [ОР РНБ^б, 1]. На момент написания отзыва (1925 г.), первая часть рукописи этого исследования находилась на этапе окончательного редактирования.

Рукопись доклада об аристотелизме библиографами Отдела рукописей Российской национальной библиотеки (ОР РНБ) датирована приблизительно («1920-е»), но благодаря трем сохранившимся автобиографиям исследовательницы можно с точностью установить год создания этого текста – он был написан в 1928 г.

В автобиографии, написанной в 1929 г., Н.С. Войтинская указывает: «В 1928/29 вела семинарий по теории искусств на общую тему: Теоретики классицизма и теоретики барокко. В семинарии принимали участие представители всех 4-х отделений ГИИИ. Мною лично прочитаны 2 доклада: 1) Аристотель и аристотелизм. 2) Схемы эволюционного развития искусства в XIX в.» [ОР РНБ^a, 1].

Текст доклада хранится в ОР РНБ, куда А.Л. Левидовой, наследницей Надежды Савельевны Войтинской, была передана часть ее архива [ОР РНБ^г]. Документ представляет собой 24-страничный машинописный текст с рукописными пометками.

Тематически и хронологически к докладу примыкают и заметки, сделанные Н.С. Войтинской в Записной книжке [ОР РНБ^с], которая представляет собой тетрадь на скрепках 74×135 мм (16 листов) и содержит в начале и в конце краткие библиографические описания книг на русском и иностранных языках, изданных до 1929 г. включительно (это свидетельствует о том, что заметки относятся к периоду около 1929 г.), адреса в Ленинграде (предпоследний заполненный лист, т.е. лист 12), а также заметки по теории искусства (в середине тетради, листы 8–11). По всей видимости, списки книг – это библиография, подобранная Войтинской в период написания ею «северного» (название условное, данное нами) цикла научно-популярных очерков [Войтинская, Эббель 1929; Войтинская 1930^a; Войтинская 1930^б]. Последний очерк «северного цикла» был опубликован в 1930 г., после чего Войтинская не продолжила работу над темой, по-видимому, исчерпавшей себя. Учитывая все это, можно предположить, что записи в книжке сделаны не позднее 1930 г., с наибольшей вероятностью, записи относятся к 1929 г., в любом случае, после написания доклада «Аристотелизм». Таким образом, эти записи могут служить своего рода подведением итогов и определенным наброском, намечающим направление дальнейшей работы. Считаем возможным объединить при публикации текст доклада и записи из Записной книжки.

Несмотря на категоричное название текста – «Аристотелизм», он вовсе не похож на энциклопедическую или словарную статью об учении Аристотеля. Это полемическое сочинение, порою провокационное по исходным положениям, выводам и т.п., в котором учение Аристотеля и учение Платона рассматриваются как частные случаи двух более общих, характерных для всей истории эстетики, взаимоисключающих направлений «строя мысли». В этом смысле, по мнению Н.С. Войтинской, учение Платона (или Аристотеля) должно четко отделяться от платонизма (или аристотелизма), поскольку первое является частным случаем второго. Платонизм или аристотелизм есть условные названия тех эстетических явлений, что проявляются, сменяя друг друга. Вместе с тем гипотетически аристотелистом будет даже тот теоретик или практик, который последователем Аристотеля не являлся или жил до него; то же и с платонизмом, важно лишь воплощение совокупности определенных характеристик, свойственных соответствующему «строю мысли». Такое обобщение, с одной стороны, будучи совсем не бесспорным, вызывает массу вопросов, но, с другой стороны, благодаря ему Н.С. Войтинской удается выявить общие черты в таких различных явлениях как, например, барокко и эстетическое учение Аристотеля, найти связь между последним и воззрениями Ницше.

Интересно, что практически одновременно с Н.С. Войтинской о платонизме и аристотелизме писал А.Ф. Лосев [Лосев 1929], работа которого вряд ли могла быть известна ленинградской исследовательнице, да и главные проблемы, которые они, Лосев и Войтинская, решают в своих сочинениях, совершенно различны. А.Ф. Лосева интересует сущностное совпадение или несовпадение взглядов Платона и Аристотеля на проблемы натурфилософии и результаты осмысления Стагиритом платонизма, основой для такого исследования становится, главным образом, «Метафизика» Аристотеля. Войтинская же концентрирует внимание, в первую очередь, на эстетических взглядах древнегреческих философов, ее интересует то, какую роль их различия играют в истории искусства и истории науки об искусстве. Такой подход и такое распространение на более поздние исторические эпохи появившихся учений, актуальных для вполне определенного исторического и культурного контекста, Войтинская оправдывает положением, что все последующие эпохи просто развивают оказавшиеся актуальными для них стороны платонизма или аристотелизма, заложенные ранее. В этом смысле такие попытки последующих поколений примерить на себя платонизм или аристотелизм оказываются развитием, более полным, дальнейшим раскрытием учений именно Аристотеля и/или Платона. Как и для А.Ф. Лосева, для Н.С. Войтинской любая теория должна иметь философское содержание. Несмотря на желание выстроить теорию искусства, стремившуюся в конце XIX – начале ХХ вв. отойти от эстетики, Войтинская считает необходимым «снять грань между теорией искусства и эстетикой, <…> признать, что различие между ними сводится к роли, отводимой философской стороне, <…> чутко относиться к основным, часто скрытым философским предпосылкам даже там, где они замаскированы презрением к философии и утверждением об активной научности» [ОР РНБ^в, 9–9об.], поскольку «вражда к философским основам всякой теории искусства является непреодолимым препятствием для всякой попытки создания непротиворечивой и неэклектической теории» [ОР РНБ^в, 9]. Теория искусства, таким образом, должна быть одновременно философией искусства.

Исторический подход в изучении искусства в России в 1920-е гг. был достаточно распространен, в соответствии с ним история искусства выстраивается аналогично истории народа или политической истории как последовательная смена событий (теорий), имевшая свое начало в «низших» (элементарных) формах и стремящееся к усложнению, идея прогресса носила характер той основы, благодаря которой события (теории) объединялись и выстраивались в единую линию. Однако Войтинскую такой подход к истории искусства не устраивает. В записных книжках она формулирует задачи исследователя, стремящегося к построению новой, более точно передающей изменения в теории и практике, истории искусства. В отличие от сторонников прогрессивного подхода, исследовательница отмечает, что «теория искусства движется подобно маятнику между некоторыми центрами притяжения, которые попеременно получают притягательную силу в зависимости от общих предпосылок миросозерцания. Исторически существуют некоторые основные направления, и очень важно уловить логику, в силу к<отор>ой теория искусства склоняется в ту или иную сторону. Это отнюдь не типы, а скорее тенденции, возвращение к которым отнюдь не носит характер повторения, а наоборот, подчеркивает непрерывность развития» [ОР РНБ^в, 9об. – 10]. Такими центрами притяжения являются платонизм и аристотелизм, дионисийское и аполлоническое начала, атомистический и органистический подходы. Логика развития искусства не есть, таким образом, логика прогресса. «Мы должны изменить принцип хронологической последовательности. Мы должны отказаться от надежды прослеживать развитие отдельных идей от их зарождения к апогею их развития. Мы должны заменить метод прогресса методом регресса (подчеркнуто Войтинской. – А.Т., С.Т.)» [ОР РНБ^в, 8об.], который «позволяет найти смысл, обнаружить истинный характер там, где он скрыт от взгляда простотой явления» [ОР РНБ^г, 8]. По мнению Войтинской, метод регресса «завещан» Аристотелем. В чем же он состоит? Исследовательница описывает его как нисхождение «от зрелого к тенденции, от очевидного к отгадываемому» [ОР РНБ^г, 15], которое применяется, например, в романтизме, наравне с метафорическим взглядом на искусство, позволяющим рассматривать искусство синкретически, делая «камень музыкальным и живопись поэтичной» [Там же]. Подобный способ изучения истории искусства позволяет избежать схематизма, потери содержания при описании каждой конкретной теории, вызванной извлечением из контекста эпохи. Регрессивный подход «невольно покажет нам каждую теорию в том культурно-историческом окружении, в связи с определенным стилем» [ОР РНБ^в, 11] или, говоря современным языком, в историческом и стилистическом контексте, а также в контексте других теорий, появившихся как до так и после рассматриваемой. При этом акцент будет смещен с ее исторического значения на ее содержание, а контекст будет служить более полному ее раскрытию. Правильная (сложно сказать, что под «правильной» понимала Войтинская и нет ли здесь опасности подбора материала по принципу субъективных пристрастий исследователя) группировка материала позволит «вникнуть в закон внутреннего сцепления» [ОР РНБ^в, 8об.].

Согласно тексту доклада Войтинской, если Платон видит понятийное единство (все бытие) в идеях и действительности, то Аристотель указывает на их различия: бытие он приписывает к идеям и понятиям, существование действительности у него получает характеристику незавершенности, пребывания в процессе становления. Как следствие, для Платона красота и искусство непосредственно связаны, но красота вознесена на недоступную высоту идеала, и получается, что искусство лишено возможности развития. Для Аристотеля красота тоже идеальна, но, в противоположность Платону, искусство отделено от красоты. «Искусство не чуждо красоты, – пишет Н.С. Войтинская, – но не красота является его целью, а нечто, что так же относится к действительно существующему, к подвижному, развивающемуся, как красота относится к неподвижному» [ОР РНБ^г, 5].

Естественным образом при описании философской концепции Аристотеля Н.С. Войтинская не могла обойти проблемы, поднимаемые в «Поэтике». «Сущность и смысл искусства в том, что оно удовлетворяет влечение человека к подражанию действительности, к мимезису, и очищает его страсти, действуя катарсически, очищающе» [ОР РНБ^г, 6]. Подражание, или воссоздание (второй вариант перевода Войтинская находит более подходящим), свойственно человеку и является инструментом для создания искусства, хоть и происходит оно в действительности, но возвышается над нею, «в том отношении, что оно сжимает в емкий, содержательный образ то, что лишь медленно и неясно обнаруживается в реальном потоке явлений» [ОР РНБ^г, 7]. В этом отношении поэт (художник), воспроизводящий действительность в образах, гораздо глубже проникает в суть, чем историки, делающие это буквально, поскольку поэт может говорить о том, что возможно, а историк – только о том, что есть или было. Войтинская не акцентирует разницу между античным и современным (после Канта) пониманием истории. Аристотелевская трактовка истории сводит ее всего лишь к «копированию», поверхностному перечислению фактов (событий, явлений и т.п.), – это история, лишенная историзма. (Об этом cм.: [Троицкий 2010; Троицкий 2011].)

Итак, искусство осуществляется при помощи подражания, смыслом искусства оказывается «катарсис». При всей сложности и неоднозначности понятия «катарсис», (о многозначности понятия «катарсис» см.: [Позднеев 2010], библиографию см.: [Аристотель 1927, 111-113]) Войтинская ограничивается коротким, наиболее распространенным определением: «очищение страстей, дающее удовлетворение» [ОР РНБ^г, 8], библиографию см.:, хотя дальше объясняет связь катарсиса и мимезиса: «Катарзис является субъективной стороной мимезиса: подражание освобождает действительность от всего случайного, несущественного, ограничивающего; и эта очищенная действительность освобождает человека от случайности и ограниченности его личной жизни» [ОР РНБ^г, 8]. Мимезис, катарсис и др. термины, имеющие древнегреческое происхождение, присутствуют в тексте как синонимы русским словам, которыми они переводятся. Это не удивительно, так как точного эквивалента на русском они не имеют. Уже автор первого опубликованного русского перевода Б.И. Ордынский в своем предисловии указывает на эту проблему: «…многие слова Аристотеля на новые языки не переводимы: μίμησις, например, имеет более обширное значение, чем наше: подражание, πάϑος обширнее, чем страсть, страдание и т.д.» [Ордынский 1854, VI]. Единственным вариантом для понимающего чтения он считает чтение основного текста параллельно с чтением комментариев. На проблему отсутствия переводческой традиции в отношении аристотелевских текстов указывает и А.Ф. Лосев, используя в своем переводе «Метафизики», как он пишет сам, помимо греческого текста еще 7 немецких и 1 английский перевод, которые помогали при решении каких-то спорных моментов [Лосев 1929, 3–6].

Какие же инструменты использует искусство для достижения катарсиса? Что помогает поэту (художнику) проникать в глубину воспроизводимого, а не оставаться на поверхности, просто копируя? Н.С. Войтинская, ссылаясь на Аристотеля, пишет об этосе и патосе. Этос и патос (пафос), наряду с логосом, являются основными понятиями риторики, начиная с античности. Впервые полно были описаны Аристотелем, для которого этос, пафос и логос – условия высказывания. Этос – те неречевые условия, в которых выстраивается высказывание (обычаи, характер, реноме оратора и др.), а также цель и задачи высказывания. Пафос обращается к чувствам, оратор с помощью пафоса вызывает нужные чувства у зрителя, хотя собственные – по возможности – не показывает. Логос это сочетание смысла и речи, которое, в условиях этоса и в направлении, заданном пафосом, создает звуковое сообщение (высказывание). Свои размышления о сути искусства Н.С. Войтинская выстраивает в том же ключе, но неудивительно, что она совершенно упускает из виду логос, даже не упоминая его, – ее не интересует риторика. Для Войтинской, этос и патос (пафос) порождают в истории культуры два направления – аполлоническое и вакхическое, называемое еще дионисийским. Оба они играли важную роль для эстетической и культурологической мысли, особенно во второй половине XIX – начале ХХ в.

Так в общих чертах Н.С. Войтинская наметила в своем докладе основные моменты аристотелизма, сформулированные Стагиритом в его сочинениях гораздо более интересно, богато, но впоследствии в истории мысли сведенные лишь к этим моментам. В число таких последователей аристотелизма исследовательница включает и классицистов, и романтиков, и кантианцев, и гегельянцев; и Ш. Батё, и Ф.В. Шеллинга, и Г.В.Ф. Гегеля, и Ф. Ницше, и Г. Земпера, и В. Воррингера и др. По мнению Н.С. Войтинской, все они делали с учением Аристотеля то же, что делали с ним картезианцы в отношении собственной философии: «… принуждали Аристотеля мыслить картезиански, чтобы положить отпечаток аристотелизма на учение Декарта» [Фишер 2008, 8–9].

Чередование материализма и идеализма (или периодов вытеснения одного другим), равно как и чередование преобладания рационального и иррационального в философской и эстетической мысли, начиная с XIX в., становится одним из распространенных способов описания смены стилей в искусстве (сюда можно отнести как оптическое и гаптическое начала у Ригля, натурализм и иллюзионизм Викгофа, а также пять знаменитых пар понятий Вёльфлина). Дуализм такого рода является основой для диалектического подхода к истории, в частности, для истории искусства. Главной задачей доклада Войтинской также было стремление описать концепцию развития искусства, дать характеристику определенным эстетическим явлениям через соотношение идей аристотелизма и платонизма в определенный период. Исследовательница описывает аристотелизм как «начало оппозиции, борьбы с догматизмом в науке, с академизмом в искусстве» [ОР РНБ^г, 23]. При этом наличие полярности понятий, категорий, явлений в каком-либо эстетическом учении совсем не обязательно служит признаком влияния Аристотеля. Мимезис и катарсис, этос и патос, вакхическое (дионисийское) и аполлоническое давно утеряли свой «особый философский темперамент», поэтому и важен возврат от «платонического» догматизма (характерен для философии конца XIX – начала ХХ в.), питавшего то догматический идеализм, то догматический материализм попеременно, к органическому миросозерцанию аристотелизма. Важно понимать, «что за закономерностью сменяющихся типов искусства должен быть вскрыт закон необходимого перехода от одного полярного стиля к другому» [ОР РНБ^г, 24]. Исследовательница отмечает, что «…наука об искусстве вновь испытывает притяжение аристотелевского круга мыслей, <…> вновь назрела необходимость противопоставить бесконечной обобщенности отвлеченных понятий богатое и содержательное представление о конкретном едином искусстве. <…> Назрел целый ряд проблем, разрешить которые может только возврат к пониманию искусства в духе органического миросозерцания, то есть возврат к аристотелизму в понимании искусства» [ОР РНБ^г, 24]. Такие утверждения идут совершенно вразрез с официальной идеологической позицией советской науки об искусстве, но в РИИИ в 1928 г. еще допустимы. Надежда на возвращение от догматизма к органическому миросозерцанию так и не оправдалась, но тем и интереснее эта альтернативная исследовательская гипотеза, независимость которой от господствующей идеологии привела позже к отказу исследовательницы от научной карьеры.

Ко времени написания текста доклада «Поэтика» Аристотеля, ставшая базой для интеллектуальных построений Войтинской, неоднократно переводилась на русский язык и переиздавалась. Так, ей мог быть доступен любой из переводов – Б. Ордынского, В.И. Захарова, В.Г. Аппельрота или Н.И. Новосадского, изданный незадолго до доклада [Аристотель 1854; Аристотель 1885; Аристотель 1893; Аристотель 1927], хотя ни одна из приводимых Войтинской цитат «Поэтики» не совпадает с каким-либо из них. Вместе с тем исследовательница точно воспроизводит мысли Аристотеля, это позволяет предположить, что она переводила сама. Правда, установить, с древнегреческого Войтинская переводила или с перевода на другой язык, не представляется возможным. (Список основных переводов «Поэтики» Аристотеля на основные европейские языки, на которых читала Н.С. Войтинская и которые были опубликованы к моменту написания доклада см.: [Аристотель 1927, 109–110].) По стилистике приводимые цитаты ближе всего к переводам Новосадского и Аппельрота, поэтому далее будем указывать страницы соответствующих фрагментов в этих изданиях. Такая же ситуация с другими сочинениями Аристотеля, цитируемыми в докладе. Первые пять книг «Метафизики» переведены П. Первовым и В. Розановым [Аристотель 1895], ко времени написания доклада это единственное, хотя и не полное издание «Метафизики». Через год после написания доклада опубликован перевод XIII и XIV книг, выполненный А.Ф. Лосевым [Аристотель 1929]. Лишь в 1934 г. был опубликован полный перевод «Метафизики» (перевод А.В. Кубицкого) [Аристотель 1934], в основе перевода издание 1924 г. [Aristotle 1924]. Аристотелевская «Физика» была на русском языке опубликована лишь в 1936 г. и сразу же переиздана (в 1937 г.) в переводе В.П. Карпова [Аристотель 1936]. Цитаты из «Метафизики» и «Физики» мы будем указывать по этим переводам.

В докладе исключительно важна для противопоставления содержания платонизма и аристотелизма цитата, приведенная Войтинской без указания источника: «Математическим фигурам тоже можно приписать бытие, но не существование» [ОР РНБ^г, 5]. С помощью этого приписываемого Аристотелю фрагмента исследовательница пытается показать противопоставление бытия и существования в учении Аристотеля об искусстве. Такое противопоставление еще отсутствует, по мнению автора доклада, у Платона, который описывает только ставшее, идеал – бытие. Вместе с тем упоминаемая выше цитата вряд ли прямо относится к текстам Аристотеля. Судя по соседствующим с этим местом цитатам, она также относится к XIII книге «Метафизики», однако никакого точного совпадения этого фрагмента с греческим текстом нет, как нет его ни с немецкими, ни с французскими, ни с английскими переводами XIII книги, опубликованными к моменту написания доклада. Полный список переводов Аристотеля на немецкий, английский и французский языки, опубликованный к 1928 г., есть в книге Лосева [Лосев 1929, 201–202]. По мнению медиевистки М.А. Семиколенных, данная цитата восходит к последнему абзацу второй главы, по-гречески выглядит так: ὅτι μὲν οὖν οὔτε οὐσίαι μᾶλλον τῶν σωμάτων εἰσὶν οὔτε πρότερα τῷ εἶναι τῶν αἰσθητῶν ἀλλὰ τῷ λόγῳ μόνον, οὔτε κεχωρισμένα που εἶναι δυνατόν, εἴρηται ἱκανῶς (1077b 12–15). При этом, надо понимать, что у самого Аристотеля все эти термины (usia, to einai, eisin и проч.) ещё не имеют устойчивого значения и «плывут» и в данном случае, и вообще, в масштабах всей XIII книги, означают простое существование. Английский перевод Росса [Aristotle 1924] от оригинала не отступает, а в оригинале речь идёт не о различии между бытием и существованием, а о "полноте" существования (нельзя говорить, что математические объекты "являются сущностями в большей степени, чем тела"): "It has, then, been sufficiently pointed out that the in being, but only in definition, and that they cannot exist somewhere apart". В немецком переводе 1847 г. [Aristoteles 1847] это место имеет следующий вид: "Hiernach ist genügend dargelegt, dass die mathematischen Bestimmungen nicht mehr seiend sind, als die Kőrper, das sie dem Sein nach den sinnlichen Dingen nicht vorgehen, sondern nur dem Begriffe nach, und das sie in keiner Weise getrennt für sich bestehen konnen". Этот перевод, как и английский, очень близок к оригиналу, хотя здесь usiai переведены глагольной формой seiend sind, то есть "существующие", а бытие – существительное Sein, это ближе всего к тому, как переводит Войтинская. Вероятнее всего, именно этим немецким изданием и пользовалась исследовательница как источником для перевода. Вместе с тем нельзя однозначно утверждать, что понимание Войтинской сильно отличается от аристотелевского (или от понимания, характерного для других интерпретаторов и переводчиков древнегреческого философа). Именно относительно проблемы различия бытия и существования у математических объектов и вещей А.Ф. Лосев пишет: «Существуют, говорит Аристотель, чувственные вещи; и этого достаточно, чтобы субстанциально существовали числа и фигуры. Никакого иного бытия не требуется признавать для утверждения бытия математического. Итак, бытие математическое – абстрактное бытие. И в этом смысле оно вполне реально и самостоятельно. Без всякого специального гипостазирования числа и фигуры продолжают оставаться вполне определенным и самостоятельным предметом; и для них существует особая, такая же определенная и специфичная наука. Как факт, как вещь – они суть чувственные вещи, и никакие другие. Но чтобы изучать именно их, а не что-нибудь иное, мы должны начать рассматривать чувственные вещи не постольку, поскольку они чувственны, но поскольку они – тела, поверхности, линии, точки и т.д.» [Лосев 1929, 21–22]. Эти объекты лишены текучести, изменчивости, характерной чувственным вещам, которые находятся в процессе становления. Математические объекты – это, конечно, абстрагирование, бытие в возможности, но в этом качестве абстракция вполне реальна.

При восстановлении источника переведенных Войтинской и использованных в докладе цитат сложность вызвали также цитаты Шлегеля, по крайней мере, именно на него автор текста указывает. Непонятно было, во-первых, который из Шлегелей имеется в виду, а во-вторых, какой текст цитируется Войтинской. После подробного изучения цитат и попыток восстановить немецкий текст удалось установить, что исследовательница использует не первоисточник, а обращается к характеристике философии Фридриха Шлегеля, данной Максом Шаслером в его подробной книге «Эстетика как философия красоты и искусства. Книга I: Основание. Критическая история эстетики от Платона до современности» [Schasler 1872]. Шаслер достаточно подробно разбирает взгляды братьев Шлегелей [Schasler 1872, 768–810]. Войтинская практически воспроизводит слова Шаслера относительно шлегелевской эстетики.

* * *

Тексты Н.С. Войтинской приводится с сохранением авторской пунктуации и орфографии, кроме случаев, когда они противоречат нормам современного русского языка, а исправление не может повлечь изменение смысла. Например, слово «идеалогия» исправлено на «идеология», «катарзическое» – на «катарсическое», а написание фамилии Ничше на более привычное для русского языка «Ницше». Номера страниц рукописи не проставлены.

Нам показались важными и интересными мысли Войтинской, которые она сочла необходимым вычеркнуть из текста рукописи, поэтому, дабы не нарушать исходный замысел, но не уничтожая полностью написанное, мы подобные фрагменты оставили там же, где они находятся в рукописи, но поместили их в квадратных скобках. Кроме того, в некоторых местах для понимания фразы отсутствуют необходимые слова или части слов, мы взяли на себя смелость восполнить эти лакуны, поместив наш вариант вставки в квадратные скобки.

Цитаты, которыми обильно «приправлен» текст статьи, в оригинале не имеют четкого описания источника, мы посчитали нужным восполнить этот пробел в примечаниях.

В случае сокращения в исходном тексте выпущенная автором часть слова восстановлена в квадратных скобках. В машинописи квадратные скобки не использовались, поэтому при публикации они употребляются как редакторский знак. Среди знаков, используемых в машинописи, также отсутствуют круглые скобки (вместо них на печатной машинке печатается знак наклонной дроби), там, где это очевидно, восстановлены круглые скобки.

 

* * *

Хочется поблагодарить за ценные замечания и мудрые советы М.А. Семиколенных, Л.В. Цыпину.

 

Источники (Primary Sources in Russian)

Аристотель 1854 – Аристотель. О поэзии. Пер. Б. Ордынского. М., 1854 (Aristotle. Poetics. Russian Translation 1854).

Аристотель 1885 – Аристотель. Поэтика. Пер. В.И. Захарова. Варшава, 1885 (Aristotle. Poetics. Russian Translation 1885).

Аристотель 1893 – Аристотель. Об искусстве поэзии. Пер. В.Г. Аппельрота. М., 1893 (Aristotle. Poetics. Russian Translation 1893).

Аристотель 1895 – Аристотель. Метафизика. Пер. П. Первова и В. Розанова. Вып. 1. Кн. 1–5. СПб., 1895 (Aristotle. Metaphysics. Russian Translation 1895).

Аристотель 1927 – Аристотель. Поэтика. Пер. Н.И. Новосадского. Л.: Academia, 1927 (Aristotle. Poetics. Russian Translation 1927).

Аристотель 1929 – Аристотель. Метафизика, книги XIII и XIV // Лосев А.Ф. Критика платонизма у Аристотеля. М., 1929. С. 111–166 (Aristotle. Metaphysics. Russian Translation made by A.F. Losev, 1929).

Аристотель 1934 – Аристотель. Метафизика. Пер. А.В. Кубицкого. М.; Л.: Соцэкгиз, 1934 (Aristotle. Metaphysics. Russian Translation 1934).

Аристотель 1936 – Аристотель. Физика. Пер. В.П. Карпова. М.; Л.: Соцэкгиз, 1936 (Aristotle. Physics. Russian Translation 1936).

Войтинская 1930^a – Войтинская Н. Земля Нансена: [Очерк]. М.: Крестьянская газета, 1930. (Woytinskaya Nadezhda C. Nansen Land. In Russian).

Войтинская 1930^б – Войтинская Н.С. В кольце льдов. (Три года на острове Врангеля) Л.: Красная газета, 1930. (Woytinskaya N. In the Ice Circle (Three years on Wrangel Island. In Russian).

Войтинская, Эббель 1929 – Войтинская Н., Эббель Б. На Север: История полярных экспедиций от давних времен до наших дней. Л.: Красная газета, 1929. (Woytinskaya N., Abbel B. Forward the North. History of the polar expeditions from the old days to nowadays. In Russian).

Гераклит 1910 – Гераклит Эфесский. Фрагменты / Пер. В. Нилендера. М., 1910 (Heraclitus. Fragments. Russian Translation 1910).

Лосев 1929 – Лосев А.Ф. Критика платонизма у Аристотеля. М., 1929 (Losev A.F. Criticism of Platonism by Aristotle. In Russian).

ОР РНБ^a – Войтинская Н.С. Автобиография 1929 г. / Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. Ф. 1156. Оп. 1. Ед.хр. 2. (Woytinskaya N. Autobiography, MS. In Russian).

ОР РНБ^б – Головань В.А. Отзыв о работах Н.С. Войтинской в области эстетики и теории искусства / Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. Ф. 1156. Оп. 1. Ед.хр. 81. (Golovan V.I. Declaration on N.S. Woytinskaya’s Works on Astethic and Theory of Art, MS. In Russian).

ОР РНБ^в – Войтинская Н.С. Социология искусства и исторический материализм / Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. Ф. 1156. Оп. 1. Ед.хр. 226. (Woytinskaya N. Sociology of Art and Historical Materialism, MS. In Russian).

ОР РНБ^г – Войтинская Н.С. Аристотелизм / Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. Ф. 1156. Оп. 1. Ед.хр. 280. (Woytinskaya N. Aristotelism, MS. In Russian).

ОР РНБ^д – Войтинская Н.С. Социология искусства и марксизм / Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. Ф. 1156. Оп. 1. Ед.хр. 294. (Woytinskaya N. Sociology of Art and Marxism, MS. In Russian).

ОР РНБ^е – Войтинская Н.С. Рафаэль / Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. Ф. 1156. Оп. 1. Ед.хр. 296. (Woytinskaya N. Rafael, MS. In Russian).

ОР РНБ^ж – Войтинская Н.С. Земпер и Ригль / Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. Ф. 1156. Оп. 1. Ед.хр. 298. (Woytinskaya N. Semper and Riegl, MS. In Russian).

ОР РНБ^з – Войтинская Н.С. Доклад о современных теориях искусства / Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. Ф. 1156. Оп. 1. Ед.хр. 315. (Woytinskaya N. Report on Modern Art Theories, MS. In Russian).

ОР РНБ^и – Войтинская Н.С. Диалектический метод в искусствознании / Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. Ф. 1156. Оп. 1. Ед.хр. 316. (Woytinskaya N. Dialectic Methode in Art Science, MS. In Russian).

ОР РНБ^к – Войтинская Н.С. Вёльфлин / Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. Ф. 1156. Оп. 1. Ед.хр. 317. (Woytinskaya N. Wölfflin, MS. In Russian).

ОР РНБ^л – Войтинская Н.С. Энгр / Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. Ф. 1156. Оп. 1. Ед.хр. 328. (Woytinskaya N. Ingres, MS. In Russian).

ОР РНБ^м – Войтинская Н.С. Проблема формы у Гильдебранда / Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. Ф. 1156. Оп. 1. Ед.хр. 329. (Woytinskaya N. Form Problem in Hildebrand Theory, MS. In Russian).

ОР РНБ^н – Войтинская Н.С. Принцип стиля в современной науке об искусстве / Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. Ф. 1156. Оп. 1. Ед.хр. 335. (Woytinskaya N. Stile Principle in modern Art Science, MS. In Russian).

ОР РНБ^о – Войтинская Н.С. Франц Викгоф / Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. Ф. 1156. Оп. 1. Ед.хр. 338. (Woytinskaya N. Franz Wikhoff, MS. In Russian).

ОР РНБ^п – Войтинская Н.С. Стиль и пространство / Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. Ф. 1156. Оп. 1. Ед.хр. 377. (Woytinskaya N. Style and Extention, MS. In Russian).

ОР РНБ^р – Войтинская Н.С. О марксистском искусствознании / Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. Ф. 1156. Оп. 1. Ед.хр. 492. (Woytinskaya N. On Marxist Art Science, MS. In Russian).

ОР РНБ^с  – Войтинская Н.С. Записная книжка. / Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. Фонд 1156, опись 1, ед.хр. 226 (Woytinskaya N. Diary, MS. In Russian).

Ордынский 1854 – Ордынский Б. Предисловие // Аристотель. О поэзии. М., 1854. С. I–VI (Ordynskiy Boris I. Introduction to Aristotle. On poetry. Russian Translation 1854).

Фихте 2006 – Фихте И.Г. Система учения о нравах согласно принципам наукоучения. СПб.: Изд-во С.-Петерб. Ун-та, 2006. С. 45–348 (Fichte J.G. Das System der Sittenlehre nach den Principen der Wissenschaftslehre. Russian Translation 2006).

Фишер 2008 – Фишер К. История новой философии. В 10 т. Том 2. Спиноза, его жизнь, сочинения и учение. М.: Директмедиа Паблишинг, 2008 (Fischer K. Geschichte der neueren Philosophie. Spinozas Leben, Werke und Lehre. Russian Translation 2008).

Шлейермахер 1998 – Шлейермахер Ф. Академические речи 1829 года изд. СПб., 1998 (Schleiermacher F.D.E. Hermeneutik. Nach den Handschriften neu heraus eingeleitet von Heinz Kimmerle. Russian Translation 1987).

 

Primary Sources

Aristotle (1824) Metaphysics, edit. and transl. William David Ross, Clarendon Press.

Schasler, Max (1872) Ästhetik als Philosophie des Schönen und der Kunst. I. Th.: Grundlegung. Kritische Geschichte der Ästhetik von Plato auf die Gegenwart, Nicolaische Verlagsbuchhandlung, Berlin.

 

Ссылки (References in Russian)

Беленький 1964 – Беленький М.М. Спиноза. М: Молодая гвардия, 1964.

Позднев 2010 – Позднев М.М. Психология искусства. Учение Аристотеля. М.; СПб.: Русский фонд содействия образованию и науке, 2010.

Троицкий 2010 – Троицкий С.А. Процесс национальной самоидентификации в России XVIII в. и становление краеведения // Вече. Журнал русской философии и культуры. Вып. 21. СПб., 2010. С. 94–108.

Троицкий 2011 – Троицкий С.А. Исторические и философские условия зарождения микроистории в России XVIII в. // Краеведение как феномен провинциальной культуры. Омск,  Издательский дом «Наука», 2011. С. 79–89.

 

Ссылки на иностранных языках см. в разделе References.

 

 

References

Belenkiy, Moisey 1964 – Spinoza, Molodaja Guardia, Moscow. (In Russian).

Pozdnev, Michael M. (2010) Psychology of Art. Aristotle’s Teaching, Russkij fond sodeystvija obrasovaniyu i nauke, Moscow, Saint Petersburg. (In Russian).

Troitskiy, Sergey A. (2010) ‘Process of National Self-identification in Russia in 18 century and Local History’s Organisation’, Veche, Vol. 21, pp. 94–108. (In Russian).

Troitskiy, Sergey A. (2011) ‘Historical and Philosophical Conditions of Micro-history’s Origination in Russia in 18 century’, Local History as a Phenomenon of the Provincial Culture, Nauka, Omsk, pp. 79–89. (In Russian).