Е.Б. РАШКОВСКИЙ. Философия поэзии, поэзия философии.

СПб.: Алетейя, 2016. 312 с.

Постижение универсальных смыслов человеческого бытия – этот постоянный процесс и чаемый результат работы сознания – было и остаётся неизменным стимулом философского, научного и культурного творчества. И каждая успешная попытка открытия и объяснения этих смыслов на языке философии или поэзии, социогуманитарной науки или искусства не только позволяет человеку испытать чувство сопричастности истине, но и вносит насущно необходимый вклад в поддержание и восстановление человеческой вселенной, постоянно подвергающейся натиску зла и угрозам энтропии, поскольку каждое значимое научное или художественное произведение становится частью гармонии мира и вкладом в то, что у русского философа Вл.С. Соловьёва названо «оправданием Добра» – в поддержание добра в мире.

Именно такое раскрытие «человеческих смыслов» бытия, истории и творчества представлено читателям новой книги философа, историка, поэта и переводчика мировой поэзии Евгения Борисовича Рашковского. Это собрание статей, выходивших в научных журналах и сборниках, выстроенных – при всём их тематическом разнообразии – в многосмысловое органическое целое. Мне посчастливилось первоначально читать ряд этих трудов в сборниках, где они воспринимались как самодостаточное цельное произведение; в книге же они открываются в новом свете, новыми гранями – благодаря общему замыслу и архитектонике издания. И дело здесь прежде всего в том, что книга отвечает на важные вопросы современной философии и социогуманитарного познания: 1) как открыть универсальные человеческие смыслы? 2) в каких областях эти смыслы открываются? Первый вопрос – вопрос о методологии философского познания человеческой реальности и истории. Второй – о предметном поле социогуманитарного знания, в котором помимо традиционной фактологии и объяснения возможно и необходимо открытие смыслов.

Исследования, объединённые в книге, отличает особое сочетание эссеистического, нестрогого стиля и высокой концентрации строгой, собранной и многозначной мысли. И потому чтение их убеждает, что помимо основного содержания в книге представлена оригинальная философская теория социогуманитарного познания, укоренённая в лучших традициях мировой и отечественной религиозно-философской мысли и обогащённая исследовательским опытом Е.Б. Рашковского в сфере истории, науковедения и философии.

Во Введении к книге автор раскрывает свою методологию, однако её разные аспекты в каждой из работ открываются в теоретическом и прикладном измерениях, так что все три части книги – «Поэтика. – К пониманию истории. – Философская мысль» – подтверждают эвристическую плодотворность познавательной позиции автора. В сердцевине методологии, выработанной Евгением Борисовичем за многие годы историко-востоковедных, науковедческих, историко-философских и культурологических исследований, пребывает нацеленность на выявление смыслов всех событий явлений и процессов, происходящих на всех уровнях бытия, – во внутреннем мире человека, во внешнем мире – всём целостном богатстве его связей с другими людьми, социумом, культурой, бытием и историей, в мире социальном, в мире культуры и цивилизации, в мире истории обществ и всемирной истории человечества. Увидеть, уловить и символически описать эти человеческие смыслы возможно именно благодаря широкому философскому подходу, который, с одной стороны, обеспечивает масштабное видение бытия человека в мире, а с другой, обеспечивает возможности движения исследовательской мысли в междисциплинарном поле – «поверх барьеров». Этот подход автор определяет как «религиозный персонализм с сильным и специфичным историческим акцентом, сложившийся на гранях философствования (теоретического дискурса) и поэзиса (стремления прорваться к Бытию через красоту слова)» (с. 6). Содержание религиозного персонализма как подхода в философствовании, научном познании и поэтическом творчестве заключено в идее свободного Договора человека с Богом, постоянно идущих на Встречу друг к другу во Времени-Пространстве и в Бытии–Познании. Встреча человека и Бога происходит в мире и истории постоянно – в формах мысли, искусства, любви, сострадания, отчаяния, протеста, и несмотря на ошибки и провалы человека, он обретает опыт осознанной свободы.

Теоретические основания религиозно-персоналистского подхода вкратце можно описать, используя предложенную Евгением Борисовичем на основе библейской формулы 3+1 (Притч. 15–23) эвристическую модель – три компонента и связующий их четвёртый (см. с. 95–96): 1. Бытие, постоянно ищущее, развивающее и перестраивающее себя в творческом самосознании человека; 2. История – «неизбежный посредник между бытием и человеком, время как смена поколений и опытов и как подлежащий осмыслению процесс»; 3. Человек, преодолевающий в творчестве разнообразные формы необходимости и обретающий в нём богоданную и осознанную свободу. Онтологическая и антропологическая связь их обеспечивается осмысленным историческом опытом человека – осмысленным в философствовании и поэзисе.

Философию и поэзию, взаимопроникающие друг друга в названии книги, автор определяет как «два сродные, но притом специфические, одно в другое без остатка не разменивающиеся, пóля человеческого воображения и словесного творчества», у истоков которых стоит удивление – «состояние между знанием и незнанием» (с. 5). Различие в реализации первоначального удивления не отменяет их родства как проявлений свободы, познания и творчества в бытии и истории, в мышлении и эмоциональном мире человека.

Подход религиозного персонализма в его историческом измерении (но не менее – в пространственном-цивилизационном) определяет ключевые принципы социогуманитарного познания, которые в книге явлены в действии. И первым принципом оказывается рассмотрение творческих и познавательных, социальных и культурных, научных и художественных процессов сквозь призму бытия личности. Именно личность человека с её важнейшими способностями – «к индивидуации, т. е. к нахождению своего уникального психологического и творческого стиля» и «коммуникации с другим, нахождения Другого» (с. 16) – позволяет увидеть универсальные смыслы в любой из областей социогуманитарного знания, поскольку внимание исследователя сосредоточивается не только на действии личности и его результатах, но на предшествовавших им работе сознания, мышления, процессах внутренней жизни личности, её нравственного и жизненного выбора. Не меньшее внимание уделяется и всему богатству коммуникативных связей с социальным миром, великим многообразием Других – людей, групп, общностей и социокультурных феноменов. В этом принципе гармонически согласовано индивидуальное и социальное в истории и культуре – без крайностей «сведения индивидуального к социальному» или предельного психологизма и субъективизма.

Наиболее ясно этот принцип рассмотрения культурно-исторических процессов сквозь призму бытия личности представлен в первой части книги. Она открывается работой «Переоткрытие человека, или похвала лирической поэзии», где Евгений Борисович представляет свою концепцию поэтического творчества как непрерывного становления и восстановления человека и человечества в Бытии через открытие самого себя, ближнего, мира и Бога (Истины, Добра, Красоты) (с. 16–20). Смысл поэзии предстаёт как данная во внезапном открытии и опыте «внезапного соотнесения» «универсализация человеческого существования в поэтическом опыте» – непосредственного творчества и припоминания прекрасного стиха – и благодаря этому «исцелению и благоупорядочению нашего в каждом поколении распадающегося мира». Складываясь из национальных поэтических миров и традиций, поэзия общечеловечна, универсальна, так как исходит из единства человеческой природы и постигает всеобщий смысл – и потому вся «мировая поэзия – воистину magistra tolerantiae, наставница толерантности» (с. 30).

Затем на материале личности и творчества трёх поэтов – Г. Державина, А. Мицкевича и Б. Пастернака – описывается, каким образом в их поэтическом опыте открываются три измерения человеческого мира. В поэзии Державина – Бытие, явленное в откровении Вечности, и одновременно – в интеграции историко-научных и философских исканиях века Просвещения. В «Пане Тадеуше» Мицкевича – история, встреча эпох архаики и современности, гибель старого и становление нового мира, начало истории Польши в современности. В творчестве Пастернака – человек, самопознающий поэт, который «не властвует над міром, не повелевает міром, но соучаствует и бытийствует в міре и вместе с міром. И тем самым непринудительно способствует его собиранию, просветлению, исцелению» (с. 79).

Другой ключевой принцип – историзм, объединяющий понимание истории как «подлежащего осмыслению времени» (с. 7) и представление о жизни человека в истории, которая, в свою очередь, живёт через людей и через них же пытается себя описать и понять –не только как «временную последовательность фактов, событий, навыков, структур, институтов, сколько действующие во времени противоречивые процессы духовной сообщённости людей» (с. 87). В историзме как познавательном принципе Е.Б. Рашковский соединяет положение о неотменяемом общечеловеческом содержании и смысле истории – её универсальности (компонентами её выступают устремления человеческой свободы, достоинства, сострадания, милосердия, справедливости, любви и всего, что противостоит силам зла, разрушения и распада) – с положением о необходимости понимания и объяснения специфики развития разных социокультурных ареалов, цивилизаций, стран и народов. Подход религиозного персонализма обусловливает в этом смысле акцент на тесной связи духовного опыта человеческих сообществ с их путём в истории и воплощении общекультурного и религиозного опыта в современном человеке – «истории в нас». Учёный разграничивает пять условных пластов этого опыта – архаический, «осевой», пласт «Модерн-проекта» (Ю. Хабермас), период кризиса «Модерн-проекта» и постмодернистский (см. с. 176–190) – и трудами своими доказывает, что народ каждого ареала – Запада и Не-Запада (Азии, Африки, Латинской Америки), каждой из существующих в современности цивилизаций проходит в истории так или иначе эти пласты (чем опять же подтверждает универсальность истории человечества), делает их частью своего исторического опыта и в современности проходит через непрерывный выбор между ценностями и/или установками перечисленных пластов опыта в периоды кризисов и вызовов современности.

Действие понимаемого так принципа историзма читатель книги видит во втором разделе – «К постижению истории». Он построен по эксплицированному в статье «Шифрограмма истории: к востоковедному прочтению ветхозаветных текстов»: в противовес дихотомическим конструктам, напоминающим Аристотелеву логику «закона исключённого третьего», использовать тяготеющий к гибкой восточной диалектике конструкт библейской числовой прогрессии – 3+1. В частности, его эвристическая эффективность показана в авторской интерпретации «азиатского способа производства» (см. с. 95–96), а также – неявно – в анализе структуры религиозного измерения человеческого существования (см. с. 141–143). В целом же в разделе этот принцип-конструкт «работает» в присутствии в разделе трёх тематических блоков: философия истории, развитие обществ и цивилизаций во времени и развитие культурных институтов.

Первый блок – упомянутая уже «Шифрограмма истории» и «Феноменология свободы, или разговор о структурах и смыслах человеческой свободы», в которых автор обосновывает востоковедное измерение философии истории как тесную взаимосвязь в истории каждого народа религиозного закона и парадигмы свободы и понимание истории как истории осознания и раскрытия свободы – человеком, обществами, человечеством. Развитие народов во времени – второй смысловой блок – включает статьи «Многомерность развития, или на путях к гуманитарной глобалистике» и «Религиозная динамика эпохи постмодерна: Латинская Америка и Россия». Здесь авторское понимание философии истории приводит читателя – через тонкий исторический анализ – к смыслу развития «как потребности людей в некоторой стратегии понимания и осуществления своего присутствия в мире и своего взаимодействия с другими людьми» (с. 142), так и потребности в духовно-нравственном переосмыслении человеком самого себя в міре и міра в себе, потребности в «проекте самообретения» (с. 192) как непреложные в мире постмодерна и его вызовов, в том числе в том, что М.К. Мамардашвили назвал «антропологической катастрофой». Третий же блок посвящён институтам культурного развития обществ – науке, библиотеке, архиву и музею, где опять же не только определяется их роль в созидании, сохранении и трансляции знания, культуры и исторического опыта, но также их смысл: поддержание человека, собирание человека и народа – особенно в эпохи исторических провалов и торжества варваров – и противостояние распаду, не говоря уже об общеизвестном накоплении человеческого капитала и поддержании необходимой коммуникации между людьми. Наконец, все три блока пронизывает сквозное размышление Евгения Борисовича о путях и средствах научного познания истории и современности цивилизаций и институтов, пространств человеческого взаимодействия. Призвание и труд науковеда, понимающего предмет науковедения как работу мышления во времени и между людьми, обусловили присутствие значимого науковедческого пласта и в разделе об истории, и во всей книге. Присутствие вполне осознанное, так как, по мысли автора, «без науковедческих знаний, как я убедился, трудно представить себе весь ход истории знаний, истории творчества, интеллектуального общения, социальности» (с. 8).

Ещё один ключевой принцип методологии религиозного персонализма я бы сформулировала как принцип отыскания/раскрытия и осознания свободы как родового и универсального вектора в жизни человека и обществ, в индивидуальной человеческой и в социальной истории. Суть его – в дефинициях свободы, данных автором. В силу смысловой объёмности и насущности ускользающей интуиции человеческой свободы, её «недосказанности» (с. 116), Е.Б. Рашковский предлагает несколько определений-подходов, которые, дополняя друг друга, открывают её смыслы – причём намного адекватнее многомерному и универсальному феномену свободы, нежели узкая – и для многих догматическая – трактовка свободы как «познанной необходимости». Последнюю автор не приемлет, так как решение непримиримой в истории и жизни народов оппозиции «свобода – рабство» через «осознание необходимости» есть «добровольная капитуляция нашего внутреннего міра перед силою внешних обстоятельств». Рабству «необходимости» и всевозможным видам зависимостей и детерминант противостоит осознанная свобода – «как осмысленное и подчас стремительное нахождение себя в вихревых потоках этих самых обстоятельств» (с. 17).

«Свобода есть жизненно необходимое внутреннее пространство человека, определяющее его достоинство: как достоинство в себе, так и достоинство в контактах с другими людьми» (с. 119), – эта дефиниция дополняется универсальной «внешней» трактовкой: «свобода есть существеннейший в культуре и в истории… медиатор между внутренней динамикой человеческого духа и объективной динамикой Вселенной (включая и динамику социальной Вселенной)» (с. 116). Обе дефиниции, вместе с отмеченными автором характеристиками свободы – её недосказанностью, множественностью проявлений в духе и истории, интерсубъективностью (она «вершится не только в человеке, но и между людьми»), осознанностью, соотнесённостью (в ответственности за свой выбор и других людей), её нелинейностью, отличающей свободу от произвола, и, наконец, её универсальностью в истории – во времени и пространстве (см. с. 109, 117–118) – задают вектор и структуру философской и научной герменевтики свободы в истории мысли и культуры. С позиций свободы рассмотрение феноменов рабства, угнетения, тоталитаризма, отчуждения, несправедливости, варварства, бесправия, «сырьевого» отношения к людям, бюрократии, всевозможных форм произвола позволяет от противного постичь их принципиально антигуманный смысл и тем подтвердить неупразднимость и потребность в свободе.

Принцип свободы как «объяснительный принцип истории» в его эвристическом действии, с одной стороны, пронизывает все философские, исторические, науковедческие и культурологические труды автора, включая рецензируемую книгу. С другой стороны, принцип действует в рассмотрении философской мысли от её библейских истоков до XXI в. в третьей части книги. Учёный показывает, как из библейских текстов вырастает рефлексия свободы благодаря дарованной Творцом автономии и свободы каждой твари и человеку («Библия как источник философского вдохновения»), а также – как обнаруживаются метафизическое, антропологическое, социальное и экологическое измерения философствования о Боге и свободе и как из размышлений еврейских мистиков, философов и поэтов о несвободе человеческой души в плену у преходящих обстоятельств мира сего (см. с. 224) складываются множественные эстафеты смыслов в разных социокультурных мирах («Порабощённая душа: софийный сюжет в истории еврейской мысли и культуры»). В этом же разделе – содержательный анализ востоковедной проблематики у Г.В.Ф. Гегеля, историологической проблематики у Вл. Соловьёва и А. Бергсона, востоковедной и историологической проблематики у Б. Кроче и, наконец, науковедческой эпистемологии российского философа М.А. Розова. Отмечу только, что Евгению Борисовичу удалось выявить философские и эпистемологические основания и императивы научной деятельности у перечисленных философов, исходя из той апологии свободы, которая составляет конститутивный принцип их трудов и в то же время входит в резонанс с размышлениями автора книги о свободе.

Перечисленные теоретические принципы – органическая часть подхода религиозного персонализма. Другие принципы входят в герменевтический метод Евгения Борисовича, заслуживающий специального рассмотрения. Метод герменевтики избран не случайно – в нём объединена рациональность и интуиция, объяснение и понимание, скрупулёзная работа с текстом, источником, фактологией и творческое начало в науке. Потому герменевтическую работу учёный определил как «опирающееся на строгое научное знание твоё личное собеседование с текстом, когда, собеседуя с тобою, текст разворачивает и развивает внутренние свои духовные пространства, а ты, собеседуя с текстом и тем самым взращивая духовные пространства в самом себе, внутренне преобразуешься сам» (с. 35–36). При этом любой конкретный текст «входит в смысловые структуры миров», – не говоря уже о том, что и мир можно рассматривать как текст (для этого у автора есть ёмкий термин – Міротекст). Работа с текстом – сердцевина метода, но недаром он назван «компрессивной герменевтикой»: он предполагает «раскрытие богатства взаимосвязанных конкретно-исторических и макроисторических пластов и смыслов в изучаемых нами текстах» (с. 36). Увидеть метод в действии читатель может в анализе державинской оды «Бог» (см. с. 37–46), но он работает и во многих других статьях и книгах Евгения Борисовича.

Помимо учёта всех контекстных пластов и смыслов изучаемого текста, в этом методе – судя по работам учёного и его собственным разъяснениям, – присутствуют важные принципы, обеспечивающие качественный результат компрессивной герменевтики. 1. Принцип глубокого погружения в филологический материал при анализе сложных категорий и в текстах, и в гуманитарной науке (см. с. 112–115), – вместе с пониманием особенностей «восточного» и «западного» мышления авторов (см. с. 223). 2. Принцип «медленного чтения», предложенный М.О. Гершензоном и предполагающий внимание к значимым словам, высветляющим смысл текста во время работы с ним «строка за строкой» (с. 36). 3. Поиск «герменевтического ключа» в текстах исследуемого автора – к смыслам его творчества, текстов и – самосознанию. Такой ключ найден к самосознанию и самопониманию Б. Пастернака (см. с. 66–69). 4. Диалогичность как рассмотрение текста, личности и мира через диалог, который бытийствует в разных формах – от монодиалога – «воздвижения собеседника в самом себе» (с. 15), вопрошания к тексту и его смыслам, и собственно диалога с другими (см. с. 154) – и до многочисленных полилогов (например, между философией, наукой, религией, поэзией (см. с. 22–24)). Диалог мыслится как взаимообогащающий обмен, а не умаление или возвышение субъектов: при всём внешнем несходстве за процессом и результатами диалога скрыт универсальный человеческий смысл. Именно принцип диалогичности помогает в любом рассматриваемом предмете находить соотнесённость с миром и его смыслами, а также учитывать несводимость/взаимозависимость как людей, так и форм их активности.

«Компрессивная герменевтика» и её принципы представляют несомненную методологическую ценность в приложении к истории мысли и культуры, истории работы мышления и художественного творчества и для открытия смысла, и для основанного на понимании объяснения, – что и подтверждает книга Е.Б. Рашковского. В соединении с религиозным персонализмом герменевтика позволяет автору открывать такие грани изучаемых тем, которые долго оставались скрытыми или вообще не попадали в поле зрения исследователей – как, например, понимание гуманитарного познания и творчества как дара родовому человеку – Адаму (см. с. 135)… Думается, что и стиль книги – заинтересованное, личностное собеседование автора с читателем от первого лица, и язык её – гибкий, вдохновенный и музыкальный русский язык, свободный от догматических избитых оборотов – тоже не в последнюю очередь есть плод этого подхода и метода.

Вместе с тем не могу обойтись без критического замечания: в книге со столь поэтическим названием, принадлежащей не только философу и учёному-гуманитарию, но и проникновенному поэту, отчего-то не нашлось места четвёртому разделу (3+1!) – философским стихотворениям и переводам автора. Справедливости ради скажу, что оно завершается стихотворением о спасении, которое человеку дарует поэзия. Однако, на мой взгляд, развёрнутая поэтическая часть открыла бы читателю немало философских смыслов поэзии…

Книга «Философия поэзии, поэзия философии» отвечает на оба поставленные в начале вопроса. Перед нами – эвристически плодотворная методология социогуманитарного познания, апробированная в широком проблемном и предметном поле – поэзии, востоковедения, истории, науковедения, философии истории. Смыслы – универсальные, онтологические, человеческие – открываются в любой области и любой теме; дело лишь за небольшим: чтобы исследователь – специалист в своей конкретной области – освоил умение философского рассмотрения изучаемой темы. Эта книга может стать и источником вдохновения, которое не менее важно, нежели скрупулёзная работа с идеями и фактами. Такие книги насущно необходимы, поскольку открывают особое зрение – поверх барьеров.

Т.Г. Скороходова

Скороходова Татьяна Григорьевна – доктор философских наук, кандидат исторических наук, профессор кафедры «Теория и практика социальной работы» Пензенского государственного университета.

Skorokhodova Tatiana G. – DSc in Philosophy, CSc in History, Professor, Department “Theory and Practice of Social Work”, Penza State University.

http://dep_sr.pnzgu.ru/prepods/skorohodova

skorokhod71@mail.ru