Философская тематизация отечественной истории сегодня является своеобразным маркером, выявляющим причины «неустройства» бытия постсоветского общества и нерешенную проблему цивилизационной идентичности России. Российское общество остро нуждается в процедуре самообоснования, в новом консенсусе по поводу своей истории. Возникает вопрос: будет ли нашему современнику интересно национальное предание России в авторском изложении Николая Михайловича Карамзина?

Приходится признать: если общественным сознанием история не воспринимается как важный опыт, из которого извлекается урок, то и исторические примеры не имеют значения. А ведь именно исторические примеры и жизненные образцы содержат в себе огромный воспитательный потенциал, формируя систему ценностей человека и общества. «Мудрость человеческая имеет нужду в опытах, а жизнь кратковременна», – изречет в Предисловии к своему труду Карамзин [Карамзин 1993, 18]. Эту духовно-практическую и интеллектуальную силу примеров он и покажет в «Истории», понимая ее в духе нравственной философии эпохи Просвещения как «скрижаль откровений и правил; завет предков к потомству» [Там же, 18]. В трактовке истории, разделяя основные философские идеи немецких просветителей [Кара-Мурза 2016, 102], он будет адресоваться также к авторитету древних авторов, черпая вдохновение во «всякой писаной Истории» [Карамзин, 1993, 19].

«Всемирная История великими воспоминаниями украшает мир для ума, а Российская украшает отечество, где живем и чувствуем», – изрекает Карамзин [Карамзин 1993, 19]. В этом контексте уместно сравнить труд Карамзина с творением гения античной культуры – Вергилия. Создавая «Историю государства Российского», Карамзин стилем повествования и литературными приемами изображения событий и героев превратил «тени минувших столетий» в «картины» национального предания [Там же, 19], в легендарный миф, дав России право на свою историю и место в мировой книге преданий, подобно тому как Вергилий в «Энеиде» связал нити древней греческой и римской истории, обосновав право Рима стать главным наследником средиземноморской цивилизации и занять место нового демиурга античного мира. На эту жанровую близость карамзинской «Истории» к эпопее укажет Б.М. Эйхенбаум: «Здесь – не просто обоснование исторических занятий, но определение состава самой исторической эмоции, оправдание самой обращенности к прошлому, и притом – оправдание эстетическое, “История государства российского” – конечно, не столько история, сколько героический эпос», – резюмирует исследователь [Эйхенбаум 1969, 203–204].

«История» Карамзина по замыслу и художественному воплощению представляет собой героическую поэму о России – сказание о народе русском, создавшем «пространство сей единственной Державы» [Карамзин 1993, 19]. Желая показать читателям, «…как Астрахань и Лапландия, Сибирь и Бессарабия, могли составить одну Державу с Москвою» [Там же, 19], Карамзин проделал колоссальную работу, перезапустив механизм исторической памяти в процессе создания национального предания. Он спроецировал прошлое на экран настоящего, Киевскую Русь св. Владимира и Московскую Русь Дмитрия Донского – на духовное пространство русской дворянской культуры, Киевское княжество и Московское царство – на политическую конструкцию Российской империи. Написав новым художественным языком историю России, он создал канву, на основе которой русское общество могло отныне воспитывать историческое чувство и осознавать себя ответственным творцом настоящего. То, что действительно составляет заслугу Карамзина, должно быть названо воспитанием исторического сознания. Что это значит? Перефразируя слова И.С. Аксакова, сказанные по поводу значения А.С. Пушкина в русской культуре, историческое чувство и историческое сознание, пробужденные Карамзиным, а затем и Пушкиным, означают «…уважение к своей земле, признание прав своего народа на самобытную историческую жизнь и органическое развитие; постоянная память о том, что пред нами не мертвый материал, из которого можно лепить какие угодно фигуры, а живой организм, великий, своеобразный, могучий народ русский, с его тысячелетней историей!» [Аксаков 2006, 283–284].

Что следует помнить и изображать в Истории, в чем состоит труд и ремесло историка, по Карамзину? «Историк не Летописец», – подчеркнет Карамзин. Его цель – показать «свойство и связь деяний» [Карамзин 1993, 25], а не фиксировать время. Свои задачи как Историка Карамзин сформулирует следующим образом: «Не дозволяя себе никакого изобретения, я искал выражений в уме своем, а мыслей единственно в памятниках; искал духа и жизни в тлеющих хартиях; желал преданное нам веками соединить в систему, ясную стройным сближением частей; изображал не только бедствия и славу войны, но и все, что входит в состав гражданского бытия людей: успехи разума, искусства, обычаи, законы, промышленность…» [Там же, 24 25].

«История государства Российского» – по-настоящему первая русская историческая энциклопедия, написанная в жанре историософской поэмы, ставшая уникальным интеллектуальным событием и памятником культуры и соединившая в себе задачи научного и гражданского просвещения русского общества в эстетической рамке русского сентиментализма и романтизма. «Прилежно истощая материалы древнейшей Российской Истории, я ободрял себя мыслию, что в повествовании о временах отдаленных есть какая-то неизъяснимая прелесть для нашего воображения: там источники Поэзии!» – признается Карамзин [Там же, 25]. История как поэзия, как произведение культуры, как творение народа, создавшего огромную страну и государство, – как легендарный эпос со своими культурными героями и эстетический миф о происхождении России! Вот что неизменно вдохновляло Карамзина-художника и будило его творческое чувство!

Смысловая обусловленность поэтики и философских интуиций Карамзина проявилась в его стремлении прирастить новое историческое знание, приводить факты в систему, давая при этом простор для воображения. «Слово Карамзина не стремится дать образ вещи – оно направлено к каким-то иным областям нашего воображения или, здесь лучше сказать, нашей фантазии. Эта поэтика неразрывно связана у Карамзина с общефилософскими его суждениями, – пишет Эйхенбаум. – Рассудок и воображение восходят к одному источнику – к интуиции бытия, от которой идут нити в разные стороны. Мы слишком мало обращали до сих пор внимания на то, что Карамзин был не только художником, но и мыслителем и, можно сказать, первым нашим философом», – заключает автор знаковой статьи [Эйхенбаум 1969, 204–205]. Стремясь к главной цели: «сделать Российскую Историю известнее для многих», даже для «строгих своих судей» [Карамзин 1993, 26], он хотел научить соотечественников, сынов и граждан России вглядываться в «зерцало бытия и деятельности» своего народа [Там же, 18].

Карамзинская линия воспитания историей идейно связана с философскими концепциями и эстетическим опытом эпохи Просвещения. История не только свидетельствует о разнообразных культурных формах жизни народов, но и предстает накопленным опытом знаний и достижений. Само время становится движением мысли. «Время есть не что иное, как следование наших мыслей» [Карамзин 1862, 196]. Этой философской формуле времени, прежде им выведенной, Карамзин продолжал руководствоваться в работе над «Историей», изучая письменные источники русской древности. Отметим в этом контексте, что диалектику сложения культурного предания Руси/России и историософской традиции, его толкующей, можно проследить от первых летописных свидетельств «Повести временных лет». Путь создания культурно-исторического повествования, на основе которого создается национальный консенсус, от древнерусских авторов ведет к немецким историографам имперской России – Готлибу Байеру, Герхарду Миллеру, Августу Шлёцеру и далее к создателям национальной истории – Михаилу Ломоносову и Василию Татищеву. Но превратить труд, посвященный истории Отечества, в культурное событие общенационального масштаба и сделать его фактом общественного сознания, своего рода новой интеллектуальной дискурсивной практикой, удалось именно Карамзину, проявившему, как считали современники, имперскую лояльность и написавшему вслед за своими предшественниками государственную и династическую историю. По мысли Карамзина, историческим чувством и осознанным отношением к истории Отечества должно было проникнуться все русское общество.

Воспитанный на классических текстах древней и новой истории, вобравший дух и ценности Просвещения в общении с европейской культурой, еще когда писал «Письма русского путешественника» Карамзин сокрушался об отсутствии литературно обработанной, философски осмысленной и вместе с тем научно достоверной отечественной истории. «Больно... что у нас до сего времени нет хорошей российской истории, то есть писанной с философским умом, с критикою, с благородным красноречием... Нужен только вкус, ум, талант. Можно выбрать, одушевить, раскрасить... Родословная князей, их ссоры, междоусобие, набеги половцев не очень любопытны, – соглашаюсь; но зачем наполнять ими целые тома? Что неважно, то сократить... Но все черты, которые означают свойства народа русского, характер древних наших героев, отменных людей, происшествия действительно любопытные описать живо, разительно» [Карамзин 1984, 252–253], – рассуждал Карамзин, путешествующий по Европе.

Вкус, ум и талант Карамзина определил новый культурный горизонт русской словесности, равно как и гуманитарной науки, задав высокую этическую планку труда ученого и меру духовной ответственности художника. Не случайно, по мнению Пушкина Карамзин не только великий писатель, но тот, кто своей работой историка и философа совершил «подвиг честного человека» [Пушкин 1990, 287]. Карамзин кардинально изменил статус русской словесности. Своим литературным творчеством он способствовал появлению читающей русской публики и тем самым предуготовил ее к восприятию грандиозной исторической поэмы. После Карамзина литература и история как художественное и идейно-смысловое начало культурной и политической жизни стали общественно значимыми явлениями.

Просветительские усилия Карамзина заложили «основу народной исторической образованности» [Шмидт 1991, 11]. С 1803 г. он посвятил себя колоссальной работе, став историографом. Взяв на себя эту миссию, сочетавшую функции исследователя, летописца, художника и философа, Карамзин, по меткому замечанию П.А. Вяземского, «постригся в историки». Каковы бы ни были оценки исторического творчества Карамзина, его научной состоятельности и философско-политической программы, данные последующими поколениями русских историков, можно утверждать, что его труд является гражданским и научным подвигом. Культурно значимая категория читателя, появившаяся благодаря Карамзину [Лотман 1997, 221], – это новое читающее и думающее русское общество, пусть пока и ограниченное сословными рамками.

Карамзину удалось коренным образом изменить отношение русских людей к истории Отечества. По существу, Карамзиным отечественная история была заново открыта и предъявлена образованному обществу в многообразии событий, персонажей и характеров. После Карамзина русская история стала восприниматься как национальное предание, имеющее глубокий нравственный и гражданский смысл. Эстетика гражданственности, восходящая к классицистской идее идеального гражданина, усиленная просветительским пафосом, придала необычайный моральный вес историческим изысканиям Карамзина и превратила чтение и обсуждение многотомного труда в общее дело – в публичное событие духовно-нравственного и политического порядка.

У Пушкина мы встречаем важнейшее свидетельство о воздействии, произведенном на русское общество первыми публикациями «Истории государства Российского». «Это было в феврале 1818 года. Первые восемь томов “Русской истории” вышли в свет. Я прочел их в моей постели с жадностию и со вниманием. Появление сей книги (так и быть надлежало) наделало много шуму и произвело сильное впечатление, 3000 экземпляров разошлись в один месяц (чего никак не ожидал и сам Карамзин) – пример единственный в нашей земле. Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего Отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка – Коломбом. Несколько времени ни о чем ином не говорили» [Пушкин 1990, 286].

Для радикально настроенных «молодых якобинцев», по определению Пушкина, Карамзин стал апологетом самодержавия. Но Пушкин справедливо ответствовал таковым, что историограф был освобожден Царем от цензуры, чем «налагал на Карамзина обязанность всевозможной скромности и умеренности» [Там же, 287]. Эту меру личной сдержанности при полной ответственности за высказывание и в конечном итоге отсутствие какой-либо политической конъюнктуры высоко оценил Гоголь, открыто восхищаясь внутренней свободой Карамзина-писателя, исследователя и мыслителя: «Карамзин первый показал, что писатель может быть у нас независим и почтен всеми равно, как именитейший гражданин в государстве. Он первый возвестил торжественно, что писателя не может стеснить цензура, и если уже он исполнился чистейшим желанием блага в такой мере, что желанье это, занявши всю его душу, стало его плотью и пищей, тогда никакая цензура для него не строга, и ему везде просторно. <…> Какой урок нашему брату писателю!» [Гоголь 1984, 232–233].

Новыми вершинами художественной интерпретации русской истории в духе моральной и политической философии Карамзина стали «Борис Годунов» Пушкина с посвящением автору «Истории государства Российского» и «Жизнь за царя» Глинки, совершившие эстетический переворот в русском искусстве. Без сформированной Карамзиным потребности знать и изучать отечественную историю, расширившей формат публичного дискурса ее обсуждения и взрастившей интерес к культурному преданию, эти шедевры русской литературы и музыки появиться не могли.

После декабрьского восстания 1825 г. и наступившей политической реакции николаевской эпохи карамзинский патриотический консенсус истории дал трещину. Однако исторический труд Карамзина оказал влияние на взгляды многих русских историков и философов, включая С.М. Соловьева, В.О. Ключевского, П.Н. Милюкова, П.Б. Струве, послужив источником для развития общественной мысли и политических идей.

Признавая растущий интерес к Карамзину как историку и мыслителю, подчеркнем, что основной задачей в процессе создания актуальной версии национального предания по-прежнему остается неангажированное изучение духовно-культурного и политического опыта России. Только в этом случае новая версия истории, как прежде «История государства Российского» Николая Михайловича Карамзина, сможет взять на себя роль культурного предания, вокруг которого должен выстраиваться общественный договор – согласие нации по поводу прошлого, настоящего и будущего России. Тогда работа по осмыслению отечественной истории, начатая Карамзиным, позволит прошлому стать живой частью культурного опыта нации.

Источники ‒ Primary Sources in Russian

Аксаков 2006 – Аксаков И.С. Речь о А.С. Пушкине // Аксаков И.С. У России одна-единственная столица… / Сост., вступ. ст. и примеч. Г.В. Чагина. М.: Русскiй мiр, 2006. С. 269–284 [Aksakov I.S. Pushkin Speech. In Russian].

Гоголь 1984 – Гоголь Н.В. Выбранные места из переписки с друзьями // Гоголь Н.В. Собрание сочинений: в 8 т. М.: Правда. 1984. Т. 7. C. 181–391 [Gogol N.V. Confession and Correspondence with Friends. In Russian].

Карамзин 1862 – Карамзин Н.М. Неизданные сочинения и переписка. СПб.: Тип. Н. Тиблена, 1862. Ч. 1. [Karamzin N.M. Unpublished writings and correspondence].

Карамзин, 1984 – Карамзин Н.М. Письма русского путешественника / Ред.: Ю.М. Лотман, Н.А. Марченко, Б.А. Успенский. Л.: Наука, 1984 [Karamzin N.M. Letters of a Russian Traveller].

Карамзин 1993 – Карамзин Н.М. История государства Российского: В 6 книгах / Вступ. статья В.Г. Перельмутера. Книга 1. М.: Книжный сад, 1993 [Karamzin N.M. History of the Russian State].

Пушкин 1990 – А.С. Пушкин об искусстве: В 2 т. М.: Искусство, 1990. Т. 1. [A.S. Pushkin on art].

Ссылки ‒ References in Russian

Кара-Мурза 2016 – Кара-Мурза А.А. Карамзин, Шаден и Геллерт. К истокам либерально-консервативного дискурса Н.М. Карамзина // Филология: научные исследования. 2016. № 1 (21). С. 101–106.  

Лотман 1997 – Лотман Ю.М. Карамзин. СПб.: Искусство-СПБ, 1997.

Шмидт 1991 – Шмидт С. «История государства Российского» // Круг чтения. М.: Политиздат, 1991. С. 10–12.

Эйхенбаум 1969 – Эйхенбаум Б.М. Карамзин // Эйхенбаум Б.М. О прозе. Сб. cтатей / Сост., подгот. текста О. Эйхенбаум; вступ. ст. Г. Вялого. Л.: Художественная литература, 1969. С. 203–213.

References

Eichenbaum B.M. Karamzin // Eichenbaum B.M. About the Prose. Selected articles / Comp. O. Eichenbaum; introd. article G. Vyaly. Leningrad: Khudozhestvennaya literatura, 1969. P. 203–213 (in Russian).

Kara-Murza A.A. Karamzin, Schaden and Gellert. On the Sources of Nikolai Karamzin’s Liberal Conservative Discourse // Philology: Scientific Researches. 2016. № 1 (21). P. 101–106 (in Russian).

Lotman Y.M. Karamzin. SPb.: Iskusstvo–SPB, 1997 (in Russian).

Schmidt S. “History of the Russian State” // Reading Circle. Moscow: Politizdat, 1991. P. 10–12 (in Russian).