А. А. ЕРМИЧЁВ. Имена и сюжеты русской философии. СПб.: Наука, 2014. 710 с.

Известный исследователь истории русской философии А.А. Ермичёв собрал в своей новой книге работы, написанные им с 1989 по 2013 г., и предварил их новое издание ламентацией под очень личным названием "Моя бедная русская мысль…". В ней он сетует на «содержательную несвоевременность русской мысли современному миру» (с.6), ибо, похоже, не верит, что его современник, увлеченный научно-техническими новинками, может воспылать интересом к тому, чем жила и мучилась эта мысль.

Первая часть книги посвящена отдельным русским мыслителям, из ряда которых А.А.Ермичёв выделяет имена П.Я.Чаадаева, В.Г.Белинского, В.С.Соловьёва, А.И.Введенского, Н.О.Лосского, П.Б.Струве, Н.А.Бердяева, В.Ф.Эрна, С.Л.Франка, Б.В.Яковенко, Ф.А.Степуна и В.Н.Ильина. Она служит развернутым введением во вторую часть, где в числе прочих сюжетов исследуются основные направления русской философской мысли. Исследователь относит к ним наше социальное христианство, чья вековая история привела к выходившему в Париже 1930-х гг. журналу "Новый град", наш махизм, или, по его выражению, марксиствующий позитивизм, не случайно воспринимаемый представителями первого направления в качестве лжерелигии, и альтернативное им обоим стремление к лишенной религиозно-мистических примесей чисто научной философии, объединявшее сотрудников русского издания международного журнала "Логос". Редакционная статья первого номера этого журнала гласила, что именно научная философия призвана спасти культуру от надвигающегося распада, заменив собою религиозное мировоззрение, прежде составлявшее ее основу. Поскольку же стремление к философской науке еще не доказывает, что решить так поставленную задачу национальной мысли по плечу, постольку читателю не уйти от вопроса о том, насколько основательна сама претензия русской философии стать основанием отечественной культуры. Ответ на столь кардинальный вопрос можно найти, размышляя над последним, самым ценным в теоретическом отношении разделом книги, делающим ее завершенным исследованием, отличным от сборника научных статей.

Этот раздел, названный автором "Русская философия в кратком очерке", представляет собой уникальный опыт самопознания нашей философской мысли, отразивший ее современное состояние, когда условным финалом ее истории являются еще не сведённые воедино два ее извода – зарубежный и советский, отчего высшим взлетом русского духа в противовес самопревознесению марксистско-ленинского учения кажется творчество философов, после 1917 г. очутившихся за пределами нашей страны. Знакомясь с содержанием очерка, трудно не заметить, что в даваемых на его страницах оценках А.А. Ермичёв солидарен с мыслителями Серебряного века, в котором он видит «золотой век» русской философии. Если же определять позицию автора очерка по форме, то ее следует признать не только исторической, как, наверное, думает он сам, но и феноменологической в классическом философском значении слова (Об этом значении см.: Муравьёв А.Н. Философия и опыт: Очерки истории философии и культуры. СПб, 2015. С.80-95, 320-323). «Как влияла наша история на развитие философии в России? – спрашивает исследователь. – Если помнить и знать, что от философии, как от смерти, не уйти, то мы должны ответить на этот вопрос следующим образом: особенная русская история сформировала особенную русскую философию, иную, нежели европейскую» (с.648). Феноменологическая форма делает позицию, занятую Ермичёвым, весьма продуктивной, ибо дает возможность кроме особенностей русской философии выяснить перспективу дальнейшего, поистине бесконечного развития отечественной мысли, освобождающего ее от давления преходящих исторических обстоятельств.

Логической предпосылкой, из которой исходит автор очерка, служит его убеждение, что русская философия есть один из видов философии как таковой. «Если мы убеждены, что русская и западная философии, при всем их различии, все же принадлежат одному роду, являются вариациями философии, то наша задача в том и состоит, чтобы понять реальное существование философской идеи в национальной форме и, более конкретно, увидеть национальное в русской философии» (с.626). Задуманное удается автору благодаря тому, что его взгляд на историю русской философии, знакомую ему в деталях, адекватен его определению философии, которое как производное от определения ее особенного объекта, или предмета, носит именно феноменологический характер. Предметом философии, полагает Ермичёв, «является особенное отношение человека к миру, когда он в целостности своего существования представляет мир как целое, т.е. ограниченным некоей неведомой реальностью, которая выступает основой существования нашего видимого мира, источником его организации и развития» (с.627). Такое определение философского предмета, близкое к точке зрения Канта, тоже полагавшего одной из основ эмпирической реальности мира явлений принципиально непознаваемую для нас сущность, с необходимостью влечет за собой утверждение, что «и на уровне личности и на уровне эпохи философия всегда и прежде всего есть мировоззрение», причем «систематизированное мировоззрение, в числе прочего, научно систематизированное мировоззрение» (с.637), до какого-то предела упорядочивающее хаотическую материю опыта человеческого духа. Поэтому для автора очерка «любая философия – даже самая научная – имеет вненаучный иррациональный остаток», а «самая мистическая философия, созданная в воспаленном воображении визионера, имеет в своем содержании некое рациональное пятно» (с.636). Поскольку, согласно Ермичёву, философия реально существует только как особенный феномен национальной культуры, возникающий тогда, когда принадлежащий этой культуре человек систематизирует свое мировоззрение, постольку философом он считает каждого, кто приводит свой опыт в порядок: «Кто осваивает объект философии, тот и философ. Обычный студент, готовясь к семинару по философии, участвуя в его работе, отвечая на вопросы своего преподавателя, выступая с уточнениями и пояснениями своего ответа, – уже не просто студент, а философствующий студент, то есть философ» (с.627). Тем самым автор на свой лад выражает всеобщую философскую потребность русского духа, необходимость удовлетворения которой прокладывала себе дорогу через все выделенные в очерке времена русской философии от древнего любомудрия и любомудров начала XIX столетия до мыслителей Серебряного века и советской эпохи.

Феноменологический подход к национальной мысли направляет внимание автора очерка на многообразие явлений философского духа, еще не обнаруживших свое внутреннее, существенное единство, что оправдывает даваемые им характеристики философии, категорически неприемлемые при более строгом, чисто логическом и, стало быть, монистическом способе ее определения. Вслед за «мудрым С.Л.Франком» (с.628) А.А.Ермичёв пишет «о странно-двойственной природе философии, в которой непонятно каким образом сходятся познание и оценка» (с.632), а от себя добавляет, что «плюрализм, множественность философских учений, принадлежащих какой-то одной социально-культурной эпохе, есть норма существования философии» (с.629). Это допущение позволяет ему постичь русскую философию как «противоречивую целостность идей самого различного содержания» (с.702) и, определив ее как «совокупность всех философских идей, включенных в историю и культуру России – государственно-культурного образования, возникшего в начале IX века и существующего по сей день» (с.691), установить ее реальные особенности. К ним автор причисляет, во-первых, жажду отечественной философской мысли слиться с живым опытом личности, во-вторых, ее своеобразный идеализм, т.е. веру в спасительную силу сверхэмпирического идеала, дающую человеку возможность сделать мир божий лучшим, чем он есть, и, в-третьих, максимализм, который требует от нее дать «окончательный ответ на вопрос о смысле жизни» (с.705) и практически воплотить свои теории. Поскольку перечисленные особенности очерчивают «место, занятое русским народом в развитии самосознания человечества», постольку наша философия, в силу этого находящаяся, по Ермичёву, в «русле философии мировой», характеризуется им «как дополнение и восполнение философии западноевропейской», особенно ценное «в условиях кризиса гуманистической культуры, о предвестиях которого заговорили уже славянофилы» (с.706). Он именует ее также «особым автономным районом европейской философии» (с.631) и «особой разновидностью европейской философии» (с.703), несмотря на то, что эти наименования противоречат его утверждению о русской философии как «иной, нежели европейской», приведенному двумя абзацами выше.

Указанное противоречие отнюдь не бросает тень на автора очерка, излагающего свою мысль с научной последовательностью. Оно присуще самой феноменологической установке, что, с одной стороны, помогает Ермичёву охватить единым взглядом столь противоречивый духовный феномен, как русская философская мысль, но, с другой стороны, говорит об ограниченности историко-феноменологической точки зрения, т.е. о необходимости дополнения феноменологического анализа истории отечественной философии логическим выводом, преодолевающим имманентную противоречивость этого анализа, которая является как его достоинством, так и недостатком. В связи с этим нельзя не сказать, что логика не представляет собой инструмент, или «понятийный аппарат», как пишет исследователь, «готовый служить любому, кто хотел бы «им воспользоваться» (с.689). С классической философской точки зрения, сформулированной Гегелем, логика как философская наука есть действительный результат исторического развития духа, которое есть, в сущности, его феноменологическое развитие. Поскольку этот результат содержит в себе самом логическое начало и основание всего дальнейшего развития национальной культуры, постольку без логического вывода феноменологическое рассмотрение исторического развития нашей философии хотя и выявляет ее цель, состоящую, по Ермичёву, в «мелиорации (очищении) души», в «возвышении ее в область духа» (с.705), но не раскрывает способ, каким выявленная цель достигается не только отдельными людьми, создавая круг условий, необходимых для удовлетворения всеобщей философской потребности русского народа. Остается теперь сделать этот вывод, опираясь на ведущие к нему положения очерка.

Вывод этот станет более убедительным, если заострить противоречие феноменологического рассмотрения истории русской философии настолько, чтобы то его выражение, которое было указано, утратило видимость случайной оговорки. Трактуя философию как более или менее упорядоченный «экстракт мировоззрения» (с.692), А.А. Ермичёв решительно выступает против отделения философии от культуры за «расширительное» толкование философии, с чем не согласны, по его словам, «поборники научной философии, полагающие, будто философия имеет четко обозначенные границы» (с.690) и не признающие настоящей философией то, что содержится в опыте духа любого народа и индивида только «в латентной форме» (с.691). Автор доказывает, что отделение философии от культуры чуждо русскому духу. Поэтому он утверждает, что настаивание на том, что их следует отделять друг от друга, не дает по достоинству оценить заявления любомудров и славянофилов «о необходимости философски осмыслить национальную культуру, то есть создать национальную философию», положившие начало обособлению русской философии от философии европейской, и понять ее национальное своеобразие, которое выражает «иные, чем у европейцев, идеалы, иное, чем у них, бытие» (с.690). Исследователь приводит слова Д.В.Веневитинова: «Россия найдет свое основание, свой залог самобытности и своей нравственной свободы в философии», означающие, что «мы должны стать философами, и тогда мы станем русскими» (с.662), но ни в пророческих словах поэта, ни в целом очерке не определен способ, каким наше отечество обретет этот залог своей самобытности, а отечественная философия станет высшей формой национального самосознания. О воспитательной и образовательной роли философии Ермичёв, если опустить пример с философствующим студентом, упоминает лишь в скобках, обсуждая внешнюю академическую организацию философских занятий, причем, правда, признаёт, что играя наряду с прочими ролями эту роль, «философия выполняет очень важную социально-культурную функцию» (с.695). Однако содержание очерка и всей книги, продуманное до логического конца, не оставляет сомнений, что именно к исполнению этой своей главной роли готовилась русская философия на протяжении ее тысячелетней истории.

В подготовке к тому, чтобы стать основанием системы национального воспитания и образования русского народа, заключается смысл истории нашей философской мысли, источник ее национального своеобразия. Из каких же положений очерка следует этот логический вывод? Большей его посылкой выступает положение, что «нет народов, которые не обладали бы мировоззрением, особым видением мира, в себе потенциально содержащем какую-то философию» (с.692). Положение, что «национальную определенность философии» обеспечивает «целостность истории того или иного народа», выдвинутое на той же странице, служит меньшей посылкой такого вывода. Оно означает, что действительное единство истории нашего народа, сколь бы резкие революционные преобразования ни претерпевала его духовная идентичность, есть необходимое условие формирования из него действительной нации.

В первом положении речь недаром идет о народах, а не о нациях, так как ни один народ без действительной философии не в силах стать действительной нацией, оставаясь нацией лишь в возможности. Но если действительность нации обеспечивается только действительностью ее философии, которая, согласно Ермичёву, исключительно в своей национальной определенности выступает явлением мировой философской мысли, то, спрашивается, каким способом философия как таковая может стать достоянием целого народа, а не лишь отдельных его представителей? Ясно, что только путем воспитания и образования народа на основании философии как таковой, в ходе чего особенный дух народа, феноменологически выражающий себя в его мировоззрении, и истина как всеобщий предмет, познаваемый философией как логической наукой, совпадут в своем конкретном единстве. Заключение, что воспитание и образование русского народа в действительную нацию может произойти только на основании философии как логической науки, с необходимостью следует из указанных посылок потому, что лишь в качестве такой науки она именно как обособленный от стихийного исторического процесса культуры нашего народа результат истории мировой философии в состоянии выступить началом и основанием поистине бесконечного сознательного развития его национального духа.

Кстати сказать, на основе тех же посылок раскрывается необходимая связь между зарубежным и советским изводами русской философской мысли. Культура русского зарубежья есть явление русской культуры, по видимости отделённое, но в действительности неотделимое от советской культуры как другого явления ее единой сущности, которая в этих своих явлениях всё более являлась сущностью философской, отчего в советской России, в отличие от дореволюционной, «вопросы мировоззрения и философии становятся», по признанию автора, первоочередными, т.е. впервые поднимаются с личного и общественного на самый высокий государственный уровень.

Так разрешается основное противоречие истории русской философской мысли и специального исследования А.А.Ермичёвым национального своеобразия этой мысли. Наша национальная философия станет действительно отличной от европейской, если продолжит начатое Гегелем логическое развитие философии, без чего не достигнет своей цели стремление нашего народа к культуре абсолютно иного характера, чем европейская, ибо последняя возникла и развилась на основании искусства и религии, а не философии как таковой. Поскольку же культура действительной нации не может не быть философски фундированной, постольку осуществление этой насущной цели будет означать, как предрёк Веневитинов, настоящее возрождение, или новое начало русской культуры – ее собственно философское начало, выстраданное последним тысячелетием нашей истории и основанное на логическом результате исторического развития классической философии от Фалеса и Парменида до Гегеля включительно.

Субстанциальная тенденция русского духа к настоящему философскому образованию по необходимости завершает его чреватое философией религиозное воспитание, опирающееся на изобразительное искусство (такое воспитание, прибегнув к поэтически точному выражению Е.Н.Трубецкого, можно назвать умозрением в красках). Вместе с тем, раскрытие этой тенденции дает ответ на вопрос Чаадаева, им самим оставленный без ответа. Мысль в России нужна «ни на что» потому, что логическая философия необходима нам не только как начало и основание, но и как высший результат образования русского духа, т.е. не для чего-то другого, а ради нее самой. Нам нужна мысль совершенно свободная, сама мыслящая себя во вполне разумной, или чисто логической форме, составляющей ее собственное содержание. Именно этот высший способ мышления венчает "Феноменологию духа" Гегеля и реальный процесс феноменологического развития русского духа, который вобрал в себя историю отечественной философской мысли. Поэтому замечательный афоризм Ермичёва «От философии, как от смерти, не уйти» тоже нуждается в логическом дополнении. Нам не уйти от философии как от смерти самой смерти, так как для того, чтобы стать действительной нацией (иными словами, народом, достигшим действительного бессмертия), русскому народу путем воспитания и образования на основе логической философии предстоит преодолеть всё смертное, конечное, ограниченное в своем духе. Это и станет безусловным финалом, благополучным исходом родовых мук мирового значения, которые, начиная с Чаадаева и Белинского, первых имён книги Ермичёва, образуют канву для разнообразных сюжетов русской философии. Тем самым будет искуплен тот разрыв высокой и народной культуры, что выступил предпосылкой исторического развития европейской философии от милетской и пифагорейской школ до классического немецкого идеализма – развития, разрешившегося "Наукой логики" и "Энциклопедией философских наук" Гегеля. Наряду с трудами всех предшествующих ему великих философов они необходимы нам для исцеления этого трагического разрыва в ходе национального образования русского и других российских народов. Итогом философского очищения субстанции русского духа от гнетущих нас недостатков станет достижение всеми народами России действительной автономии, т.е. превращение их в единый и неделимый субъект, формирующий конкретные экономические и общественно-политические условия истинной художественной и религиозной жизни каждого народа настолько свободно, насколько это вообще возможно. Имея это в виду, мы найдем в прошлом русской философской мысли вместе с «образцами твердости духа и веры» (с.708), вдохновляющими нас не терять рассудок в тревогах временной современности, перспективу уже не феноменологического, а зрелого логического развития отечественной философии и культуры, которое обеспечит нам настоящее, т.е. вечное, непреходящее будущее.

А.Н. Муравьёв (Санкт-Петербург)

Муравьев Андрей Николаевич – кандидат философских наук, доцент кафедры истории философии Института философии Санкт-Петербургского Государственного Университета.

Andrey N. Muravyev – St. Petersburg State University, Institute of Philosophy, Department of the History of Philosophy, associate professor.

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script