Г.В. ВДОВИНА. Язык неочевидного. Учения о знаках в схоластике XVII века. М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2009, 647 с.

Монография Г.В.Вдовиной относится к редким событиям в отечественной гуманитарной науке. Это фундаментальная, целостная историко-философская и историко-научная работа, посвященная практически не изученному этапу в истории западного мышления - схоластике  XVII столетия. При этом мы имеем дело не с неким узко-специальным академическим трудом, но с междисциплинарным исследованием, обращенным, помимо изучения сугубо исторических вопросов, к современным проблемам и дискуссиям в таких областях знания, как эпистемология, теория мышления, психология, семиотика.

Весьма распространенным, в том числе в профессиональной среде историков философии, является до сих пор мнение, что в «век гениев» - Галилея, Ньютона, Декарта, Спинозы, Локка, Мальбранша, Паскаля, Лейбница - схоластика представляла собой безжизненное церковно-университетское явление, преимущественно богословское по содержанию и далекое от «магистральных путей развития» философской и научной мысли.

Лишь в последние годы в дальнем и ближнем зарубежье стали появляться  работы, касающихся отдельных сторон схоластической философии XVII века (Дж.П.Дойл, Дж.Дили, С. Мейер-Озер), показывающие, что подобный взгляд на схоластику следует считать, по крайней мере, однобоким. У нас в стране до монографии Г.В. Вдовиной таких работ не было.

Следует заметить, что относительно недавно у нас был предложен (автором настоящей рецензии) вариант структурирования и описания второй схоластики (20-е гг. XVI - начала XVII в.) как возрожденной в условиях раннего Нового времени схоластической философии, опосредованной ренессансными и реформационными идеями и напрямую связанной с задачами Контрреформации, в том числе с задачей сохранить целостное теологическое мировоззрение. Среди ее наиболее ярких представителей были доминиканцы Виториа, Сото, Кано, Баньес, иезуиты Толедо, Васкес, Беллармино, Молина, Луго, Суарес, Фонсека. Самой крупной фигурой этого движения оправданно считается Суарес, смерть которого в 1617 г. (спустя ровно сто лет после начала лютеровской Реформации) и могла бы стать символической датой окончательного подведения итогов развития средневековой (ранней, высокой, поздней) схоластики. Вторая схоластика как философия Контрреформации сыграла важную роль и в метафизике, и в моральной теологии, и в философии права, и в теории и практике образования. Она была интеллектуальным и духовным явлением, имеющим общеевропейское и общекультурное значение, это был последний этап схоластики, когда  она имела универсальное мировоззренческое влияние на западно-христианский  мир. Дальнейшая эволюция схоластики (в XVII и далее в XVIII в.) привычно связывалась с утратой этого общекультурного влияния. Традиционно считалось, что на смену схоластическим авторитетам приходят новоевропейские мыслители, развиваются новые формы организации науки, «республики ученых» перехватывают инициативу у профессорских  корпораций, и лишь в системе школьно-университетского образования схоластика сохраняет остатки своей былой славы.

Скажем прямо: до выхода в свет  книги Г.В. Вдовиной не только в нашей стране, но и за рубежом не было ни одной работы, которая позволяла бы системно и детально взглянуть на развитие схоластики в  XVII в. Автор, немало сделавшая для анализа философии Суареса и, по большому счету, впервые предоставившая российскому читателю возможность знакомства с его «Метафизическим рассуждениями», переворачивает следующую страницу в исследовании схоластической мысли. Для Г.В. Вдовиной «Метафизические рассуждения» (первое издание - 1597) знаменуют начало, говоря словами автора, «Семнадцатого века - последнего века величия схоластики», завершение которого Г.В.Вдовина смещает ко второй половине XVIII столетия (1773 - год запрещения ордена иезуитов). «Философские труды, ‑ пишет автор, ‑ которые были созданы между этими временными границами, объединяет (и отличает от предшествующей эпохи) целый ряд своеобразных черт: это практически полная автономия как от богословия, так и от обязанностей комментирования; стремление к максимально широкому, универсальному и комплексному рассмотрению отдельных проблем; решительное преобладание повествовательной манеры изложения... новый жанр... трактата, по возможности включающего в себя все разделы современного ему философского знания» (с. 9-10).

И хотя величие схоластики XVII в., о котором говорит автор монографии, скорее можно связать с внутренней стройностью и завершенностью философских трактатов, нежели со степенью их влияния на  умы современников, чтение книги невольно рождает ассоциации с открытием неизвестного материка: описываемые Г.В. Вдовиной старопечатные философские курсы предстают как очертания новой земли на горизонте. Достаточно упомянуть то, о чем пишет автор книги: трактаты иберийских (Уртадо де Мендоса, Овьедо, Арриага, Лосада и др.), итальянских (Мастри и Беллуто, Мауро), британских (Панч, Комптон Карлтон) схоластов и поляка Мартина Смиглецкого. Имена этих авторов (даже не тексты, а имена!)  известны у нас, пожалуй, лишь благодаря украинскими и белорусскими богословам, принадлежащим к так называемой западно-русской традиции XVIII в. Стоит ли говорить, что включение в научный оборот этих имен и текстов позволяет существенно дополнить историко-философскую картину эпохи?

Г.В.Вдовина, однако, как мы отметили выше, не фокусируется на описании университетской схоластики. Уникальная научная интуиция позволила исследователю, минимизировав общеописательную часть, прямо обратиться в схоластических трактатах XVII в. к проблематике знаков и обозначений, которая только в последнее время начинает осознаваться некоторыми западными коллегами не как инструментальная (исторически подводящая нас к «настоящей» семиотике Пирса или Соссюра), а как самостоятельная, самодовлеющая.

Это новый поворот, новый уровень: «Язык неочевидного» позволяет в новом ракурсе рассматривать и семиотические (семиологические) учения XIX ‑ начала XX вв., и развитие семиотики как теоретической дисциплины с ее разнообразными импликациями в различные сферы социогуманитарных наук, обыденное знание и социальную жизнь.

Автор книги подводит нас к мысли о том, что, изучая внешне периферийную и замкнутую схоластику, мы сможем не только по-новому взглянуть на историю гуманитарного знания, но и существенно скорректировать современные стратегии развития семиотики, философии языка и теории коммуникации. Именно для этого автор разрабатывает параметры описания и анализа трактатов,  стремится ответить на вопросы о том, каковы роль и место схоластической семиотики в пространстве философии, в чем состоит новизна этой семиотики в сравнении со средневековыми учениями о знаках.

Семиотические учения схоластических философских курсов XVII в.,  по мнению Г.В. Вдовиной, - самостоятельная, хорошо структурированная область философского знания, отличная от теологии. Именно в этих трактатах фактически происходит становление новой дисциплины, которая в будущем получит имя семиотики. При этом учения о знаках и обозначениях являются частью философского дискурса; именно в этой области и в этих терминах рассматриваются ключевые проблемы  теории познания, социального бытия человека, языка как общечеловеческого универсального феномена и т.д. Основная задача семиотических трактатов XVII в. - изучение  понятия и функции знака в горизонте отношения между человеком и миром.

Какова же функция знака? Знак в схоластических трактатах XVII в. ‑ универсальный инструмент осмысления мира природы и мира культуры, обеспечивающий взаимосвязи между этими двумя мирами. Исследование такой функции знака и процедур означивания принципиально, подчеркивает автор книги, меняет традиционное восприятие постсредневековой схоластической традиции, демонстрируя не только ее адекватность своему времени, но и ее научную перспективность.

Интересно, что Г.В.Вдовиной удается объемно представить и онтологический срез логико-философских и психолого-лингвистических учений Уртадо де Мендосы, Лосады  и др., что позволяет автору сделать обоснованные выводы о том, что семиотические учения, проясняющие механизмы формирования понятийных знаков реальности, свидетельствуют о глубокой «онтологической укорененности» философского мышления схоластов XVII в.

Этот вывод вновь обращает внимание на ошибочность привычных представлений философов XIX и XX вв. о безжизненности и отвлеченности дискуссий в постсредневековой схоластике и об оперировании её представителями пустыми  понятиями, не имеющими никаких оснований в реальности.

Обратим внимание на некоторые другие, отнюдь не маловажные моменты. Как показывает Г.В.Вдовина, понятия рассматриваются схоластами XVII в. уже не как формы вещей, но как информация о формальных структурах, кодируемая во всех фазах познавательного акта и представляющая познаваемые предметы в интенциональном (чисто информационном, но не реальном) бытии.

В исследуемых учениях понятия приобретают характер формальных знаков, имеющих общезначимый языковой, коммуникативный характер, и именно в этом статусе включаются в классификации знаков. Другими словами, понятия, репрезентирующие нам вещи, являются знаками особого рода, не «инструментально-бытовыми» (дым - признак огня), а именно формальными, т.е. интеллектуальными, к которым некоторые причисляют промежуточные «напечатленные формы», а некоторые отграничивают формальные понятия от чувственного восприятия.

Важность схоластики XVII в., как это следует из монографии, состоит и в разработке проблем коммуникативной ценности высказываний, и в установлении приоритета за познавательной концепцией истины, и в перемещении внимания от бытия вещей «самих по себе» к вещам как формальным объектам нашего интеллекта. Последнее, по аргументированному мнению Г.В.Вдовиной, сближает схоластическую проблематику XVII в. с философскими интересами нашего времени (что не противоречит авторской мысли об онтологической укорененности схоластики).

Г.В. Вдовина раскрывает на материале схоластики XVII в. «историю вопроса» о знаках и означивании, делает разбор определений знака и типологии знаков и проблемы общей семиотики. Далее автор рассматривает естественно-исторические и конвенциональные ‑ моральные, социальные ‑ аспекты языка, отдавая предпочтение «живому» языку (речь человека, физиологические и социальные условия овладения языком и др.) перед структурно-логическими сторонами языковой природы.

Именно в главе 1 второй части («Terminus, vox, signum») Г.В.Вдовина, стремясь сделать максимально понятной собственную логику, фокусирует внимание читателя на важном моменте: охватить многоплановый материал можно лишь в том случае, если «держать в уме собственные стержни лингвосемиотики XVII в.: дихотомию естественного/произвольного и сугубо речевую направленность».

При этом автор книги не упускает из виду более поздние «лингвистические горизонты», показывая отличие этих «стержней» от «канонизированного Фердинандом де Соссюром противопоставления синхронии и диахронии» и в то же время близость описаний языка схоластами и Эмилем Бенвенистом.

Важной представляется идея, что общим для схоластики XVII в. является перемещение внимания от бытия вещей «самих по себе» к вещам как формальным объектам нашего интеллекта.

Несмотря на преимущественно лингвистическо-семиотическое содержание, мы действительно имеем в качестве  объекта исследования дело с философией по жанру, методу, традиции, отличной и от богооткровенной теологии, и от учений о языке (ср., например, с «Грамматикой Пор-Рояля»), и от более поздних семиотических учений; это очевидно, поскольку, вне зависимости от частности и дробности разбираемых «вопросов», схоласты помещают их рассмотрение в своих курсах-трактатах в онтологический и эпистемологический контексты. Остается только сожалеть, что ставшая в XVII столетии более капризной и светской культурная среда, «сузившаяся» «социальная база» схоластики и старомодный стиль изложения философских курсов оттеснили философов-профессионалов на периферию интеллектуальной жизни и привели в конечном итоге к 300-летнему забвению, в то время как - и это мы узнаем теперь в том числе благодаря Г.В.Вдовиной - их духовный багаж мог бы существенно облегчить жизнь многих «интеллектуальных путешественников» XIX, XX и начала XXI вв.

Труд, достоинством которого являются целостность, единство содержания и известная автономия автора, опирающиеся на высокий профессионализм переводчика и исследователя, имеет, однако, недостаток, являющийся прямым продолжением достоинств книги. Этот недостаток как бы замыкает вторым кольцом и без того замкнутое содержание схоластики XVII в.: векторы познания направлены внутрь учений,  так что читатель книги, следуя за автором, не может установить связь с внешней для схоластики реальностью. Между тем, вне сопоставления (понятно, что обстоятельные сравнения размыли бы работу, но некоторые сопоставления могли бы ее и усилить) со схоластической семиотикой оказываются «философские» (Ф.Бэкон), «всеобщие рациональные» (А.Арно, К.Лансло) и прочие «универсальные» и «генеральные» грамматики XVII‑XVIII вв., учения о знаках Локка, Кондильяка и французских «идеологов» (например, «Принципы логики»  Дестюта де Траси и «О знаках и об искусстве мыслить» де Жерандо). Сопоставление с картезианскими и сенсуалистскими учениями о знаках и языке, думается, укрепило бы наше уважение к работе схоластов XVII столетия.

В заключение следует сказать, что книга Г.В. Вдовиной прекрасно издана: она стала очередным томом заслужившей прекрасную репутацию серии «Biblioteca Ignatiana», выпускаемой московским Институтом философии, теологии и истории св. Фомы.

Д.В.Шмонин