Благодаря прогрессу в области нейронаук выявлены нейронные процессы, лежащие в основе многих форм человеческого восприятия и поведения. Было продемонстрировано, например, что электрическая стимуляция премоторной области коры ведет к появлению у человека осознанного намерения осуществить определенное движение, а более интенсивная стимуляция той же области ведет к осуществлению этого движения [Fried... 1991]. Было показано, что при помощи компьютерной расшифровки данных ФМРТ можно предсказать преднамеренные движения человека за 10 секунд до того, как человек осуществит эти движения [Soon… 2008]. Некоторые ученые интерпретируют эти открытия как свидетельство того, что человек не обладает свободой воли [Mele 2009; Soon… 2008; Filevich... 2013].

Эти открытия показывают, что действия человека можно предсказать при помощи новейших методов анализа нейрохимической активности мозга. Однако сам по себе факт, что действия человека можно предсказать, иногда с высокой точностью, не должен никого удивлять. В самом деле, если бы действия людей вокруг нас были непредсказуемы, мы не могли бы жить так комфортно, как живем. Какие были бы у нас основания ожидать, что продавец в магазине нас обслужит в соответствии с прейскурантом, водитель в автобусе довезет по маршруту, а преподаватель в университете прочитает нам лекцию, более или менее соответствующую заявленному названию? С таким же успехом от любого из них мы могли бы ожидать чего угодно другого.

Но если действия людей в обыденной жизни статистически предсказуемы, то почему эксперименты Бенждамена Либета [Libet… 1983; Libet 1985] и последовавшие за ними вызвали такую бурную реакцию? Эксперимент Либета выглядел следующим образом. Испытуемых просили следить за перемещением красной точки на миллисекундном циферблате. Их задача состояла в том, чтобы в какой-то момент по произвольно возникшему желанию (spontaneous intention) сжать руку в кулак и, что особенно важно, запомнить положение красной точки на циферблате в тот момент, когда у них возникло желание сжать кулак. Этот момент Либет именует W. Эксперимент построен на том, что, как показали Корнхубер и Деке [Kornhuber, Deecke 1965], за 800 миллисекунд до действия в мозге возникает так называемый «потенциал готовности» – повышается электрическая активность моторных областей мозга, что можно измерить при помощи ЭЭГ. Эксперименте Либета показал, что потенциал готовности предшествует действию, воспринимаемому как спонтанное, в среднем на 550 мс. Но самое интересное не в этом – на основе анализа данных своего эксперимента Либет приходит к выводу, что испытуемые осознают желание сжать руку в кулак приблизительно за 200 мс до того, как они ее действительно сжимают. Т.е. момент W наступает в среднем через 350 мс после того, как приборы фиксируют возникновение потенциала готовности, но за 200 мс до самого действия. Таким образом, нейроученые могут предсказать движение испытуемых на 350 мс раньше, чем они сами могли бы предсказать его на основании осознаваемого ими желания его осуществить.

Последующие эксперименты Сун и коллег показали, что временной интервал предсказания может быть расширен – на основании компьютерного анализа полученных при помощи ФМРТ данных об активности соответствующих зон коры головного мозга движение испытуемого может быть предсказано за целых 10 секунд – правда, всего с 60% точностью [Soon… 2008]. В целом следует отметить, что на данный момент проведено большое количество эмпирических исследований возможности предсказания действия на основании фиксации предшествующей мозговой активности [Soon… 2008; Filevich... 2013; Fried... 2011; Haggard 2005; Haggard 2008].

Почему это важно? В конце концов, представим себе, что я ловлю такси. С вероятностью куда выше, чем 60%, я могу предсказать, что таксист остановится, когда я подниму руку, хотя сам таксист еще не знает об этом и не может предсказать, что он собирается остановиться именно сейчас. Без всяких приборов я могу предсказать действие таксиста, ему самому пока не известное, даже раньше, чем за 10 секунд до момента совершения им этого действия. Почему-то этот факт никого не удивляет и не вызывает ожесточенных споров. В чем разница между моим предсказанием поведения таксиста, и предсказанием поведения испытуемого в результатах Либета?

Видимо, разница в том, что в случае с таксистом мы полагаем, что он действует на основании мотива. Наше предсказание строится на знании этого мотива. Мотив, предположительно, состоит в том, чтобы выполнить свою работу и получить деньги. Если я правильно угадала мотив, движущий таксистом, я могу предсказать его действия. Тем не менее я могу ошибаться относительно его мотива. Может быть, таксист уже отработал смену и спешит домой, в таком случае, скорее всего, он не остановится и мое предсказание не сбудется. В эксперименте Либета предсказание делается не на основании мотива. Потенциал готовности, возникающий за 550 мс до действия, не является мотивом, на основании которого субъект совершает действие. Тем не менее, по этому потенциалу готовности мы можем предсказать действие субъекта, а сам субъект, в лучшем случае, может лишь отменить его в последний момент[i].

В целом можно заключить, что исследования Либета и других нейроученых показывают, как вместо предсказания действий на языке мотивов предсказывать действия на языке физических причин. Именно поэтому, видимо, они и воспринимаются как угроза представлению о свободе воли, автономии субъекта, моральной ответственности и прочим существенно важным для нас вещам. Ведь, как писали многие выдающиеся философы, именно действие на основании мотива является свободным действием, отличающим нас от неразумных животных и вводящих нас в сферу ответственности и морали. Этой точки зрения придерживались философы различных эпох и направлений, здесь достаточно будет напомнить часто цитируемые слова Лейбница о том, что «мотивы склоняют, не принуждая» (Пятое письмо к Кларку, параграф 9)[ii].

Несмотря на то, что различие между мотивом и причиной имеет почтенную историю и принималось как должное многими великими философами, я надеюсь продемонстрировать, что от него следует отказаться. Это различие представляет собой не что иное, как пережиток дуализма[iii]. В самом деле, почти любая натуралистическая теория в философии сознания признает как минимум локальную супервентность сознания по отношению к состояниям мозга. Иными словами, большинство натуралистически мыслящих философов сознания полагают, что всякое ментальное состояние реализовано в каком-то материальном состоянии (будь то состояние мозга или состояние иной системы, обладающей сознанием)[iv]. Соответственно, любой рациональный мотив представляет собой состояние материальной системы (или, по крайней мере, супервентен по отношению к состоянию материальной системы). Но если мотив имеет физическую реализацию в нашем мозге, если этот мотив привел к совершению действия, то тогда предсказание на основании состояния нашего мозга в тот момент, когда в нем проявлял свою действующую силу этот самый мотив, и будет предсказанием, в котором язык мотивов переведен на естественнонаучный язык причинности. При этом следует иметь в виду, что мотив не является полной причиной действия: для совершения действия, как правило, необходимо и многое другое. Тем не менее, мотив является действующей причиной. Так, для того, чтобы таксист остановился, недостаточно, чтобы я подняла руку и он решил остановиться – нужно еще, чтобы его рефлексы функционировали нормально, чтобы тормоза сработали, чтобы на машину не упал метеорит, чтобы не случился Апокалипсис. То же самое верно и относительно потенциала готовности – он является лишь частичной причиной действия, и форс-мажорные обстоятельства всегда могут помешать тому, чтобы действие осуществилось.

Единственный способ отказаться от этого умозаключения – это сказать, что мотив, хотя и имеет физическую реализацию, тем не менее, не приводит к совершению действия, потому что к совершению действия приводит только физическая реализация мотива, а не сам мотив (как он субъективно осознается). Возможно, так должны рассуждать эпифеноменалисты относительно сознания[v], однако все те, кто признает и минимальную супервентность, и каузальную эффективность сознания, должны признать, что всякий мотив, на основании которого было совершено действие, был одновременно и причиной действия [Левин 2013].

Может показаться, что рассуждения о мотиве и причине, даже если они верны, не имеют отношения к дебатам вокруг экспериментов Либета и других ученых, работы которых я упоминала выше. В самом деле, в этих экспериментах речь идет не просто о мотиве, а об осознании мотива. Испытуемые осознают желание поднять руку (желание здесь и является мотивом, потому что таковы условия эксперимента – поднимать руку, когда возникнет такое желание) уже после того, как начался нейрофизиологический процесс, ведущий к поднятию руки. Т.е. осознание мотива происходит уже после того, как процесс движения запущен. Отсюда делается вывод, что мотив не играет каузально значимой роли, или, используя более сильные выражения, наше сознание не является причиной наших действий.

Существует большое количество литературы, критикующей экспериментальную парадигму Либета как в связи с тем, что момент «осознания решения» очень сложно объективно зафиксировать, так и в связи с тем, что условия его эксперимента искусственные, не характерные для обычного процесса принятия решений [Dennett 2003, Mele 2009, Trevena, Miller 2009]. Вне зависимости от того, верна ли эта критика, я бы хотела подчеркнуть: такие эксперименты докажут, что наши мотивы не имеют каузальной силы, только в том случае, если мы будем считать, что мотивы существуют только в тот момент, когда мы их осознаем. Если мотив существует только в момент «переживаемого настоящего», тогда, действительно, весь простор для принятия решения сужается до крохотного окна возможностей[vi]. Однако такая теория мотивации не кажется оптимальной.

Уилфрид Селларс, разрабатывая идею диспозициональных свойств сознания, предложенную Гилбертом Райлом в «Понятии сознания», выделил два типа ментальных состояний – диспозициональные и проявляющиеся [Sellars 1956]. Диспозициональные свойства – это свойства, которые проявляются в подходящий момент. Так, например, диспозициональное свойство стекла – хрупкость. Проявляющиеся свойства, соответственно, те свойства, которые проявляются прямо сейчас. Хрупкость стекла станет проявляющимся свойством, если стеклянный стакан разобьется, упав на пол. Не всякое имеющееся у нас ментальное свойство должно быть проявляющимся. Так, например, я диспозиционально знаю русский язык, даже когда сплю без сновидений, и я диспозиционально понимаю английский язык, даже когда говорю с кем-то по-русски. Диспозициональное знание английского языка проявится в тот момент, когда я увижу фразу, написанную по-английски. В целом, проявляющиеся свойства моего сознания сейчас – это все то, что я субъективно ощущаю как находящееся в так называемом «феноменальном поле» сознания.

Наши мотивы, как мне кажется, нередко являются диспозициональными свойствами – они присущи нам, как черты характера, привычки и пристрастия, но не проявляются, пока не настанет подходящая ситуация[vii]. Поэтому, если мы будем считать мотивы диспозициональными свойствами, имеющими определенную физическую реализацию в мозге (выраженную, например, в специфической архитектуре нейронных сетей, сформировавшихся в результате опыта, накопленного конкретным человеком), то предсказание поведения человека на основе анализа активности его нейронных сетей не будет опровержением того, что он поступает в соответствии с мотивами. Это предсказание будет подобно сделанному мной предсказанию поведения таксиста: на основании суждения о том, каков его диспозициональный мотив (выполнить свою работу и получить деньги), я предсказываю его проявляющийся мотив (остановиться) и его действие – остановку. Можно предположить, что в случае экспериментов Либета так называемое «желание поднять руку», зафиксированное в момент W, было просто проявлением диспозиционального мотива «поднять руку в произвольный момент», сформированного на основании инструкции экспериментатора и вполне осознаваемого испытуемым.

Важно, таким образом, не только то, в какой момент сам человек осознает один из своих мотивов. Важно и то, какие еще мотивы у него есть и как именно они будут влиять на его действия – от этого, в том числе, зависит, будет ли он действовать, руководствуясь только проявляющимся мотивом А, или есть шанс, что у него проявится также и диспозиционально имеющийся мотив Б.

Когда-нибудь, возможно, нейроученые смогут выявлять чьи-то диспозициональные мотивы и предсказывать следующие за ними действия на основании анализа активности нейронов. Подобные технологии, если они будут возможны, имеют огромный потенциал по изменению нашей жизни. Этические последствия таких изменений чрезвычайно важны. Именно поэтому следует правильно понимать проблему. Она состоит не в том, что нейронаука докажет, что у нас нет свободы воли и поэтому мы не действуем на основании мотивов и не несем ни за что моральной ответственности (соотношение свободы воли и моральной ответственности – это отдельный вопрос, нуждающийся в особом рассмотрении[viii]). Она состоит в том, что люди получат непосредственный доступ к диспозициональным мотивам других людей – последствия такого положения дел и следует тщательно продумать.