Во второй половине XIX в. Шопенгауэр в России стал очень моден. Увлечение его учением, споры о нем охватили большую часть интеллигенции. (Конечно, были и противники философии немецкого мыслителя.) Не остались в стороне от всеобщего увлечения и деятели искусства, например, Фет, Тургенев, Л.Н. Толстой. Восприятие Шопенгауэра в России анализировали Г.А. Тиме [Тиме 2003], Б.В. Межуев [Межуев 2014].

Что касается Л.Н. Толстого, то он выписал все сочинения Шопенгауэра и летом 1869 г. их читал. Вот что он писал Фету: «Нарастающий восторг перед Шопенгауэром и ряд духовных наслаждений, которых я никогда не испытывал. <…> … я уверен, что Шопенгауэр  гениальнейший из людей. <…> Это весь мир в невероятно-ясном и красивом отражении» [Толстой 1928–1958 LXI, 219].

Тему «Толстой и Шопенгауэр» уже не раз исследовали, в частности, С. Валюсис [Валюсис 2000], Е.И. Рачин [Рачин 1993], О.А. Кириченко [Кириченко 2006], В.Б. Ремизов [Ремизов 2001], О.В. Федунина [Федунина 2008] и другие ученые, цитируемые ниже. Но до сих пор мы не можем сказать, что выявлены все случаи отражения учения Шопенгауэра и полемики с ним в произведениях великого писателя. В первую очередь это касается романа «Анна Каренина». Считается, что влияние немецкого философа сказалось на романе «Война и мир». В частности, обратим внимание на следующее заимствование образа (или поразительное совпадение). Во сне Пьер Безухов видит то, что можно назвать моделью жизни. Старичок учитель показывает ему глобус: «Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.

– Вот жизнь, – сказал старичок учитель. <…>

– В середине Бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать Его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает» [Толстой 1928–1958 XII, 158].

А вот что пишет Шопенгауэр во втором томе своего главного сочинения: «В этой коренной точке бытия уничтожается различие существ, как уничтожается различие радиусов в центре шара; и как в шаре поверхность возникает в следствии того, что радиусы оканчиваются и отламываются. <…> Поэтому все отчетливое и понятое в нашем сознании всегда находится только на внешней стороне поверхности шара. Но как только мы от этой поверхности совершенно удаляемся, сознание покидает нас. <…> Бессмертие индивида можно сравнить с передвижением какой-нибудь точки данной поверхности по касательной, а бессмертие, обусловленное вечностью сущности в себе всех явлений, можно сравнить с возвращением этой точки по радиусу к центру, простым расширением которого является поверхность. Воля как вещь в себе присутствует полностью и нераздельно в каждом существе, подобно тому, как центр есть интегрирующая часть каждого радиуса…» [Шопенгауэр 1999–2001 II, 272–273].

Для передачи читателю своей модели мира Толстой берет образ из труда Шопенгауэра.

Обратим внимание на еще один фрагмент романа: «Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. “И все это мое, и все это во мне, и все это я!” – думал Пьер» [Толстой 1928–1958 XII, 105]. Слова Безухова кажутся малопонятными. Но они вполне объяснимы с позиций учения Шопенгауэра. В философии немецкого мыслителя можно сказать о мире, что «все это мое», так как весь мир явлений есть мое представление. Обо всем в мире, включая неживую природу, можно сказать «все это мое», «это все я», так как, по Шопенгауэру, все в действительности, и неорганическая природа тоже, как и я, есть объективация одной и той же сущности – мировой воли. Шопенгауэр пишет о том, что где присутствует сердечная доброта «…в высокой степени, она настолько расширяет сердце, что оно объемлет мир и тогда все находится в нем, ничего не лежит вне его, так как оно отождествляет все существа с собой» [Шопенгауэр 1999–2001 II, 294].

По Толстому, есть некий Абсолют или Вечный источник жизни, который он часто называет богом, из которого все люди приходят в этот мир и в который уходят со смертью. В человеке Абсолют обретает человеческую индивидуальность, а в смерти ее теряет. Смерть есть возвращение назад. А у Шопенгауэра в основе мира лежит Мировая воля, человек есть ее индивидуация. Он писал: «Умирающее уходит туда, откуда исходит всякая жизнь, между прочим и его собственная. <…> Источник, в который все возвращается и из которого все исходит, один и тот же» [Шопенгауэр 1999–2001 V, 214].

Можно говорить об определенном сходстве, но не о полном тождестве, метафизики Толстого с метафизикой Шопенгауэра. «Еще поддержка то, что Шопенгауэр в своей Wille говорит, подходя с другой стороны, то же, что и я» [Толстой 1928–1958 LXI, 217], – писал Толстой Фету.

Перейдем к «Анне Карениной». Толстой писал Н. Страхову, что в романе сказалось чтение Шопенгауэра, но это письмо до нас не дошло. Более всех об отражениях в романе учения Шопенгауэра писал Б.М. Эйхенбаум. Главное положение известного ученого таково: «…по Толстому, волей руководит похоть и совесть, на этом построена “Анна Каренина”» [Эйхенбаум 1935, 140], – в романе жизнь развернута как органическое «хотение жизни», как элементарная, ничем не прикрытая «воля».

В ноябре 1875 г. Толстой в письме Н. Страхову в числе «истинных философов» называет Шопенгауэра [Толстой 1928–1958 LXII, 221]. Но вскоре после окончания «Анны Карениной» Толстой пишет Страхову уже совсем по-другому: «…ложность идеализма Канта и Шопенгауэра – для меня слишком уж несомненно и просто…» [Толстой 1928–1958 LXI, 219]. А позднее, в 1887 г., назвал немецкого философа «талантливым пачкуном» [Толстой 1928–1958 LXIV, 105].

Таким образом, отношение Толстого к Шопенгауэру менялось в процессе работы над «Анной Карениной», и в самом романе Левин говорит о том, что философия немецкого мыслителя удовлетворяла его всего лишь два дня. Поэтому в романе следует искать не только схождения с Шопенгауэром, что до сих пор делалось исследователями, но и расхождения с ним, полемику.

Рассмотрим сначала сюжетную линию Левина. Он любит Кити, и в конце концов скоро должна состояться их свадьба. Константин испытывает чувство счастья и одновременно – скуки. Перед свадьбой Левину «постоянно было неловко, скучно, но напряжение счастья шло».

Согласно учению Шопенгауэра, мировая воля есть воля к жизни, а жить – значит желать. После исполнения желания человеком овладевает скука. Немецкий философ пишет о том, что при достижении «промежутка краткого безмятежного покоя» наступает скука, за нуждою сразу же следует скука» [Шопенгауэр 1999–2001 V, 223]. Левин достиг своей цели, скоро он соединится с Кити – и им овладевает скука. Мотив скуки не развивается по отношению к Левину, но он отчетливо звучит в связи с образом Вронского.

Когда желание соединиться с Анной сбывается, и он уезжает с ней за границу, им овладевает сильная скука. Поведение Вронского Толстой сравнивает с поведением «голодного животного», которое «…хватает всякий попадающийся предмет, надеясь найти в нем пищу, так и Вронский совершенно бессознательно хватался то за политику, то за новые книги, то за картины» [Толстой 1928–1958 XIX, 32]. Используемая в данном случае метафора «голод» заставляет вспомнить слова Шопенгауэра о вечно «голодной воле», которые, надо полагать, стали источником этой метафоры. «Он скоро почувствовал, что в душе его поднялись желания желаний, тоска» [Толстой 1928–1958 XIX, 32], – пишет Толстой о Вронском, ненасытная воля жаждет жить, желать.

Шопенгауэр писал: «Воля так же не может после какого-нибудь удовлетворения перестать постоянно желать вновь, как время не может кончиться или начаться: длительного, полностью и навсегда удовлетворяющего ее осуществления для нее не бывает» [Шопенгауэр 1999–2001 I, 309]. Также он определял: «…ненасытность индивидуальной воли, в силу которой всякое удовлетворение порождает новое желание» [Шопенгауэр 1999–2001 V, 222]. Согласно Шопенгауэру, жизнь постоянно обманывает нас, достижение желаемого не приносит ожидаемого счастья, удовлетворения, наступает разочарование. Именно это произошло с Вронским за границей, о нем Толстой пишет: «Он скоро почувствовал, что осуществление его желания доставило ему только песчинку из той горы счастия, которой он ожидал» [Толстой 1928–1958 ХIХ, 32].

Сравним это с тем, что Шопенгауэр пишет о той любви, которой любили друг друга Анна и Вронский и о которой речь пойдет ниже: «…после достигнутого наконец наслаждения каждый влюбленный ощущает какое-то странное разочарование, удивляясь тому, что столь страстно желаемое дало ему не больше, чем любая другая половая связь. <…> Поэтому каждый влюбленный, после свершения великого деяния ощущает себя обманутым» [Шопенгауэр 1999–2001 II, 540].

Отголоски схемы желание – исполнение желания – разочарование (жизнь обманывает наши мечты) можно видеть и в том, что, женившись, Левин обнаруживает, что «тот медовый месяц…, от которого, по преданию…,  ждал Левин так многого был не только не медовым, но остался в воспоминаниях их обоих самым тяжелым и унизительным временем их жизни» [Толстой 1928–1958 XIX, 51]. Можно было бы привести еще несколько примеров. В целом же следует сказать, что шопенгауэровская схема, о которой шла речь, далека от преобладания в романе.

Сюжетные линии Анны и Левина параллельны в романе, но Каренина гибнет, а Левин спасается. В чем разница между ними?

Толстой придавал особое значение чувству сострадания и подчеркивал, что в этом он солидарен с Шопенгауэром Он писал Фету: «…и по Шопенгауэру и по нашему сознанию сострадание и любовь есть одно и то же» [Толстой 1928–1958 LXII, 271]. Защищая этику Шопенгауэра от критики В. Соловьева, он утверждал в конце 1877 г. в письме Страхову: «Неверно и мелко – его попытка опровержения Шопенгауэра <…> Шопенгауэр говорит, что, отдаваясь состраданию, мы разрушаем обман обособления и отдаемся закону сущности вещей, единству…» [Толстой 1928–1958 LXII, 359].

Итак, уже критикуя Шопенгауэра, Толстой защищает его этику. Проходит ли Левин внутренний путь, который предписывает немецкий философ человеку, желающему прожить жизнь, как должно?

Шопенгауэр считает сострадание основой морали. В романе именно под влиянием сильнейшего чувства сострадания к страдающим Анне и Вронскому Каренин совершает высоконравственный поступок – прощает свою жену. Но в конечном итоге этот поступок и пережитые чувства не оказывают решающего воздействия на его внутреннюю жизнь.

К состраданию оказываются способны почти все основные персонажи романа, но их соответствующие переживания не имеют каких-либо серьезных последствий для  внутреннего мира героев. Одного лишь сострадания оказывается недостаточно для духовного прозрения. По Шопенгауэру, сострадающий человек перевоплощается в другое страдающее «я», благодаря чему происходит открытие тождества этого «я» с ним самим. В результате происходит открытие тождества всех людей и осознание их единства. К человеку приходит понимание того, что наносить вред другим – это все равно что наносить вред самому себе.

Такое открытие совершает Левин, но лишь по отношению к своей жене, испытав во время родов очень сильное чувство сострадания к ней. Толстой пишет: «он теперь не знает, где кончается она и начинается он»  Он понял  что Кити.) была он сам, «…что это он сам нечаянно ударил себя…» [Толстой 1928–1958 XIX, 50]. После чего во время ссоры с женой Левин вдруг почувствовал, что он бьет сам себя. Но Левин не распространяет свое открытие на всех людей. То, что для Толстого другой человек во многом есть он сам, свидетельствует следующее место из его письма: «Человек <…> судит о самом себе, когда судит о человеке» [Толстой 1928–1958 LXI, 346].

Э. Бабаев пишет, что Левин совершает открытие «закона добра» в результате того, что перед ним встали важнейшие вопросы жизни после того, как он испытал чувство сильнейшего сострадания во время смерти брата [Бабаев 1978, 22].

Это не совсем так. В описании последних дней и смерти Николая слово «сострадание» отсутствует, зато много говорится о том ужасе, который Левин испытывал перед смертью. Этот ужас во многом послужил катализатором для интенсивных размышлений Константина о том, как жить, в чем смысл жизни. Это обстоятельство позволяет провести еще одну параллель между взглядами Толстого и Шопенгауэра, который писал: «…наиболее сильный толчок к философскому размышлению и метафизическому пониманию мира дает знание о смерти и наряду с ним и видение страданий и горестей мира» [Шопенгауэр 1999–2001 II, 236].

Но последним толчком для активизации размышлений Левина о жизни стало зрелище рождения человека. Во время родов жены, сострадая ей, Левин делает и другое открытие. Толстой пишет: «Он знал и чувствовал только, что то, что совершалось, было подобно тому, что совершалось год тому назад в гостинице губернского города на одре смерти брата Николая. Но то было горе, – это была радость. Но и то горе и эта радость <…> были в этой обычной жизни как будто  отверстия, сквозь которые показывалось что-то высшее. <…> На ее лице была та самая перемена от земного к неземному, которая бывает на лице покойников; но там прощание, здесь встреча» [Толстой 1928–1958 XIX, 291, 295].

Итак, под влиянием сильнейшего потрясения от зрелища смерти и рождения человека, а также чувства сострадания Левин начинает активный духовный поиск. В конечном итоге он находит смысл жизни, узнает «Хозяина», на этом роман и заканчивается.

Чем же объясняются выпады в адрес Шопенгауэра в конце произведения? Что Толстой не приемлет в его учении?

В процессе работы над «Анной Карениной» перед Толстым встает вопрос о смысле жизни. В своей переписке он пишет о том, что должен либо признать, что видел до сих пор смысл жизни не в том, в чем он заключается, либо признать, что жизнь бессмысленна. В конце концов Толстой отвергает мысль об отсутствии смысла жизни. Поэтому в первую очередь он не может принять философию Шопенгауэра, из которой объективно следует вывод: смысла в жизни нет.

Но, как мы уже говорили, этику немецкого философа Толстой не отвергает. Покажем, что между размышлениями Левина по поводу открытого им «закона добра» и этикой Шопенгауэра есть очевидные схождения.

Левин думает: «Откуда  взял я это? Разумом, что ли, дошел я до того, что надо любить ближнего и не душить его? <…> А кто открыл это? Не разум» [Толстой 1928–1958 XIX, 377].

Шопенгауэр пишет: «…подлинно благие помыслы, бескорыстная добродетель и чистое благородство проистекают не из абстрактного познания, но все-таки из познания – непосредственного и интуитивного, которого нельзя ни приобрести, ни избыть никаким размышлением…» [Шопенгауэр 1999–2001 I, 315].

Толстой согласен с Шопенгауэром в том, что не рассудок открывает основания нравственного поведения. Левин думает: «Федор говорит, что Кириллов, дворник, живет для брюха. Это понятно и разумно. <…> А любить другого не мог открыть разум, потому что это неразумно» [Толстой 1928–1958 XIX, 377].

Шопенгауэр утверждает: «Разумное и порочное прекрасно могут совмещаться друг с другом. <…> Точно так же отлично уживаются и неразумное с благородным, когда, например, я отдаю сегодня нуждающемуся то, в чем завтра буду нуждаться еще сильнее, чем он…» [Шопенгауэр 1999–2001 II, 160].

Для Толстого и Шопенгауэра добро очень часто неразумно, в отличие от зла и порока. Левин размышляет: «Если добро имеет причину, оно уже не добро; если оно имеет последствие - награду, оно тоже не добро. Стало быть, добро вне цепи причин и следствий» [Толстой 1928–1958 XIX, 377].

Шопенгауэр полагает, что, если добро имеет в виду награду (любую: материальную, моральную, психологическую) или кару (например, загробную в случае безнравственного поступка), оно эгоистично, то есть не есть добро. Подлинное бескорыстное добро само себе причина, то есть, как и у Толстого, добро находится вне цепи причин и следствий.

Мы должны говорить о влиянии Шопенгауэра на Толстого в области этики. Но далее указанных схождений Толстой не идет вслед за Шопенгауэром. Он не требует от человека отречения от воли, воплощенной в нем, так как на место мировой воли Толстой ставит бога и не может потребовать отречения от бога. Он не требует от человека в качестве следующего шага после отречения аскезы.

Обратимся к сюжетной линии Анны Карениной.

Эйхенбаум пишет: «В основе романа лежит представление о любви как о стихийной силе, как о слепом инстинкте, которому невозможно сопротивляться» [Эйхенбаум 1935, 145]. При этом он отмечает, что у Шопенгауэра любовь – половой инстинкт для продолжения рода, требование воли. Постараемся конкретизировать и уточнить положение Эйхенбаума.

Кити кажется, что «что-то ужасное и жестокое» есть в прелести влюбленной Анны. «Да, что-то чуждое, бесовское и прелестное есть в ней» [Толстой 1928–1958 XVIII, 89], – говорит себе она. В романе настойчиво проводится мотив «другая Анна». Он начинается с самого начала любви Карениной: «И что сама я тут? Я сама или другая?» – думает Анна в поезде. Во время болезни после родов она говорит: «…во мне есть другая, я ее боюсь – она полюбила того. <…> Та не я. Теперь я настоящая, я вся». Однажды, глядящему на Анну Вронскому мерещится: «Она, настоящая Анна, уходила куда-то в себя и выступала другая, странная, чуждая ему женщина, которой он не любил и боялся» [Толстой 1928–1958 XVIII, 148].

Получается, что есть две Анны: одна настоящая и «другая», и именно «ненастоящая» Анна полюбила Вронского. Толстой пишет: «Он (Вронский. – П.Д.) увидел ее всю во время болезни, узнал ее душу, и ему казалось, что он никогда до тех пор не любил ее. И теперь-то, когда он узнал ее, полюбил, как должно было любить…» [Толстой 1928–1958 XVIII, 437]. Получается, что есть две любви: одна «как должно» и «другая». Отметим то, что так, как любит Анна и Вронский до болезни Карениной, не любит никто в романе. О любви Анны сказано: «что-то ужасное в этой любви».

Как понимать указанные особенности романа? Обратимся к Шопенгауэру. «Истинная любовь есть сострадание» [Шопенгауэр 1999–2001 I, 320], – утверждает немецкий философ. В романе так любит прежде всего Левин. Но есть и другая любовь, согласно Шопенгауэру.

Кроме индивидуальной воли личности есть воля рода, в которой выражается воля к жизни. Воля рода стремится к своей эгоистичной цели – созданию нового индивида для обеспечения «состава нового поколения». В каждом отдельном случае для этой цели подходят лишь две человеческие индивидуальности определенного типа. При их встрече в жизни между ними возникает сильнейшее влечение друг к другу, осознаваемое ими как любовь. Воля рода покоряет себе индивидуальную волю человека. Думая, что он преследует свои индивидуальные цели, человек на самом деле преследует цели рода, человек более не принадлежит самому себе. Покоренный стихией рода человек так пылко стремится к своей избраннице, «что часто для достижения этой цели жертвует, вопреки доводам разума, всем счастьем своей жизни», совершает поступки «которые влекут за собой потерю имущества, чести и жизни, решаясь даже на преступление, на прелюбодеяние или изнасилование, и все это только для того, чтобы по суверенной воле природы везде наиболее целесообразно служить роду, пусть даже за счет индивида» [Шопенгауэр 1999–2001 II, 539–540]. Примерно так ведет себя в любви к Вронскому Анна. Шопенгауэр сравнивает стихию рода с демоном, в адрес Анны звучат слова «бесовское», «бес».

В доказательство нашего утверждения приведем цитату, из нее видно, что Анна ощущает свою любовь как внешнюю по отношению к ней силу: «Она чувствовала, что какая-то невидимая сила помогала ей и поддерживала ее» [Толстой 1928–1958 XVIII, 158]. А по поводу своей любви на ранних этапах ее развития Левин думает так: «Я был влюблен, но это не то. Это не мое чувство, а какая-то сила внешняя завладела мной» [Там же, 62].

Анна и Вронский вполне подходят друг к другу, с точки зрения рода, поскольку от мужчины ребенок наследует волю – и в романе не раз отмечается твердая воля, твердый характер Вронского, а от женщины ребенок наследует интеллект – и в романе говорится об уме Анны, она много читает, Вронский советуется с ней по важным вопросам.

Одним словом, «ненастоящая» Анна – это Анна, покоренная стихией рода, служащая ей. Вронский после того, как цель рода была достигнута, родился ребенок, полюбил Каренину уже другой любовью. Анна остается прежней.

Таким образом, в отношениях между полами Толстой различает любовь-похоть, так любят в романе Стива Облонский и Бетси Тверская, обыкновенную человеческую любовь, которой любят Кити и Левин, Вронский после рождения ребенка, и любовь как покорение волей рода.

Г.А. Тиме называет повесть Толстого «Крейцерова соната» «несомненным откликом» на «Метафизику половой любви». Но исследовательница никак не обосновывает свое утверждение [Тиме 2014, 429].

Как пишет Бабаев, вступая в борьбу за свое счастье, Анна должна была отбросить чувство сострадания, иначе она никак не могла достигнуть своей цели [Бабаев 1978, 12–13].

Шопенгауэр пишет: «Всякая любовь, которая не есть сострадание, – это себялюбие» [Шопенгауэр 1999–2001 I, 320]. Согласно утверждению Шопенгауэра, Анна обнаруживает: «Моя любовь делается страстнее и себялюбивее» [Толстой 1928–1958 XIX, 343]. Ее сострадание теперь обращается на саму себя, а не на других.

В конечном итоге Анна начинает видеть мир во многом глазами Шопенгауэра и приходит к самоубийству. Итак, сюжетная линия Анны в своей основе развивается согласно учению Шопенгауэра, и суть полемики Толстого с немецким философом можно сформулировать так: философия Шопенгауэра – это во многом путь к самоубийству, к которому Шопенгауэр относился положительно. (В своей последней работе Г.А. Тиме протестует против традиционного приписывания Шопенгауэру проповеди самоубийства [Тиме 2014, 429].) К тому же учение Шопенгауэра, в котором действия мировой воли бессмысленны, лишает жизнь смысла.

Источники – Primary Sources in Russsian

Толстой 1928–1958 – Толстой, Л.Н. ПСС: в 90 тт. М., 1928–1958. [Tolstoy L.N.  Complete set of Works. In Russian].

Шопенгауэр 1999–2001 – Шопенгауэр, А. Собр. соч.: в 6-ти тт. М., 1999–2001. [Schopenhauer A. Set of Works in 6 Volumes. Russian Translation].

Cсылки – References in Russian

Бабаев 1978 – Бабаев Э.Г. «Анна Каренина» Л.Н. Толстого. М., 1978.

Валюсис 2000 – Валюсис С. Лев Толстой и Артур Шопенгауэр. Вильнюс, 2000.

Кириченко 2006 – Кириченко О.А. Диалог А.А. Фета и Л.Н. Толстого о философии буддизма и А. Шопенгауэра в связи с романом «Анна Каренина» // Восток – Запад: пространство русской литературы и фольклора. Волгоград, 2006. С. 113–122.

Межуев 2014 – Межуев Б.В. Шопенгауэр в России // Русская философия. Энциклопедия. Изд. 2-е, дораб. и доп. М., 2014. С. 621–624.

Рачин 1993 – Рачин Е.И. Философские искания Льва Толстого. М.: Изд-во Российского университета дружбы народов, 1993.

Ремизов 2001 – Ремизов В.Б. Обретение своего пути: (Л. Толстой читает И. Канта и А. Шопенгауэра) // Филологические записки. Воронеж, 2001. Вып. 15, 16.

Тиме 2003 – Тиме Г.А. "Нигилист, буддист, мертвист...": (О феномене А. Шопенгауэра) // Вожди умов и моды: Чужое имя как наследуемая модель жизни. СПб., 2003. С. 193–216.

Тиме 2014 – Тиме Г.А. Мифообраз Льва Толстого в контексте русско-немецкого диалога XIX–XX веков // Лев Николаевич Толстой (Философия России первой половины XX века). М., 2014. С. 422–442.

Федунина 2008 – Федунина О.В. Философия сна у Л. Толстого и А. Шопенгауэра // Пятые Ознобишинские чтения. Инза; Самара, 2008. С. 200–206.

Эйхенбаум 1935 – Эйхенбаум Б.М. Толстой и Шопенгауэр (к вопросу о создании «Анны Карениной») // Литературный современник. Л., 1935. № 11. С. 129-148.

References

Babaev E.G. “Anna Karenina” by L.N. Tolstoy. M. 1978 (In Russian).

Eichenbaum B.M. Tolstoy and Schopenhauer (to the Question of Creation of “Anna Karenina” // Literaturnyi Sovremennik. L.,1935. Vol. 11 (In Russian).

Fedunina O.V. Philosophy of Sleep of L. Tolstoy and A. Schopenhauer // 5^th Osnobishin’s Readings. Insa; Samara, 2008. P.200-206 (In Russian).

Kirchenko O.A. Dialogue of A.A. Fet and L.N. Tolstoy about Philosophy of Buddism and A. Schopenhauer in Сonnection with Novel “Anna Karenina” // East-West the Space of Russian Literature and Folklore. Volgograd. 2006. P. 113-122 (In Russian).

Mezhuev B.V. Schopenhauer in Russia. // Russian Philosophy. Enciclopedia. M., 2014. P. 621-624 (In Russian).

Rachin E.I. Philosophical Searches of Leo Tolstoy. M.: Izdatelstvo Rossiyskogo Universiteta Druzhby Narodov, 1993 (In Russian).

Remizov V.B. Finding Own Way. (L. Tolstoy reads I. Kant and A. Schopenhauer)  // Philological Writings. Voronezh, 2001 Vol. 15, 16 (In Russian).

Tieme G.A. Mythimage of Leo Tolstoy in the Context of Russian-Germain Dialogue of XIX-XX Centures. // Leo Nickolaevich Tolstoy (Russian Philosophy of thr First Half of XX Cetntury). M., 2014. P. 422-442 (In Russian).

Valyusis V.S. Leo Tolstoy and Arthur Schopenhauer. Vilnus, 2000 (In Russian).