Уважаемые дамы и господа,

прошлым летом сбылась моя давняя мечта: трехмесячная стипендия позволила мне заняться в Мюнхене изучением биографии и сочинений Федора Степуна периода после 1945 г. Первым результатом этой работы стал бюллетень мюнхенской Библиотеки имени Толстого, вышедший в свет в начале апреля этого года. Помимо одного эссе и выдержек из переписки Степуна – среди них в высшей степени интересные, ранее неопубликованные письма – в этом издании можно найти обширную библиографию, неизвестные раннее фотографии, а также обнаруженные исторические аудиозаписи этого «голоса эмиграции».

Три месяца – небольшое время для научной работы. Тем не менее в Мюнхене мне посчастливилось встретить несколько современников Степуна и столкнуться с забытыми документами, но особой удачей стала работа с источниками, доступными лишь с недавних пор – я имею в виду многочисленные выступления Степуна на немецком радио. Этой стороне его творчества до сих пор вообще не уделялось внимание. В кабинете на озере Штарнберг я смог погрузиться в чтение текстов Степуна, в частности в его переписку с Александром Керенским; подробнее об этом позже. В те беззаботные недели мне пришла идея продолжить мою монографию о Степуне (на основе его трудов), в которой акцент был сделан на межвоенные годы. Сегодня я хочу дать вам обзор о деятельности Степуна после Второй мировой войны.

В особенности мне хочется показать Степуна как представителя политической интеллигенции. Как известно, в 1922 г. он был изгнан с родины как противник большевиков; в немецком изгнании он стал ученым, изучавшим русскую революцию, и последовательно, публично высказывался против политического экстремизма слева и справа. В парижской эмигрантской печати 1920–1930-х гг., он неустанно выступал за русскую демократию, которая преодолеет большевизм эволюционным путем. Этот ученый и писатель считал себя до войны «мыслителем эмиграции», но точно так же он являлся европейским мыслителем, уже в 1933 г. призвавшим к христианскому сопротивлению против нарождающихся диктатур в Европе.

Что же предпринял этот «русский европеец» после окончания Второй мировой войны для реализации своих политических идей? Превратился ли этот активный противник большевиков в ярого антикоммуниста? Как он позиционировал себя в эскалации конфликта между двумя новыми сверхдержавами, превратившими разделенную Германию в очаг политической и идеологической конфронтации? Федор Степун жил с 1946 г. в Мюнхене, столице Баварии (в американской зоне). Город привлек старых и новых иммигрантов из Советского Союза, которые американскими властями – как и Западной Германией в целом – использовались в ходе мирового конфликта. Работал ли Степун теперь на США?

Прежде чем углубиться в подробности, вот первый тезис: в эти годы Федор Степун жил и работал в том числе и под американским давлением. Его выдающееся значение заключалось в роли посла русской литературы и культуры в Германии, а также он был голосом российской культуры в эмиграции, высокий уровень которой в годы между Мировыми войнами не в последнюю очередь задавал и он. Но актуальность Степуна заключается в том, что после 1945 г. он продолжал настаивать на важности русско-немецкого диалога и выражал свой взгляд наперекор позиции США.

Ниже я приведу три примера того, как этот иностранец в послевоенной западногерманской культуре расставлял собственные акценты: во-первых, он занимал неудобную для США политическую позицию; во-вторых, защищал свободу искусства от политического контроля и, в-третьих, поддерживал новую западногерманскую кинематографическую культуру, намеревавшуюся противопоставить что-то свое Голливуду.

В знаменитом эссе «Христианство и политика» [Степун 1933–1934] Степун утверждал, что христианской политикой должна стать антифашистская и направленная против большевистского утопизма реальная политика христиан; также, что церквям следует, наконец, заняться социальной проблематикой. В этом свете, по окончании войны он в своих первых публикациях «Будущая задача немецкой демократии» в Süddeutsche Zeitung [Stepun 1946^а] и в эссе «Обязательство собственности и право экспроприации» для католического журнала Hochland [Stepun 1946^б] – оба текста вышли в 1946 г. – настаивал на компромиссе между христианством и социализмом.

Его аргументы и идеи, созревшие среди прочего в диалоге с левым французским католицизмом, нашли в Баварии своих единомышленников. Степун дружил с Отлем Айхером и Инге Шолль, чьи сестра София и брат Ханс были казнены за участие в группе сопротивления «Белая роза» в 1943 г. Уже во время войны, – есть свидетельство о беседе с Хансом Шоллем в начале 1942 г., – но особенно после поражения нацистской Германии, Федор Степун предлагал духовные ориентиры растущему числу молодых, антифашистски настроенных христиан. Один из его аспирантов, выходец из протестантской семьи, рассказал мне недавно, что этот профессор был для него воплощением духа свободы Веймарской республики. Степун выступил на тему демократического и культурного перевоспитания на открытии инновационного вуза, инициаторами которого были Айхнер и Шолль – Народного университета в Ульме, открывшегося в годовщину освобождения города американскими войсками[i].

Тем не менее, в конце 1940-х их пути разошлись. Возможная причина: папский декрет 1949 г., грозивший отлучением от церкви коммунистам и всем, кто читает коммунистическую литературу. Как-то в разговоре с одним священником Степун пожаловался на просоветские настроения среди своих молодых католических друзей. Как православному мыслителю, ему не было нужды защищать Ватикан; ватиканскую политику в отношении России он даже считал опасной. Но всякая симпатия к Москве была ему подозрительна. Таким образом, Федор Степун был скорее ближе к консервативно-христианскому лагерю. Его отношение к социал-демократам или внепарламентской левой оппозиции, которая получила мощный приток в 1960-х, представляется изначально затрудненным из-за его интеллектуальной оппозиции к большевизму. Так что неудивительно, что студенческое движение и так называемые «шестидесятники», которые стали задавать тон в ФРГ, не знали, что делать с этим автором.

Принципиальные разногласия были у него также и с христианско-либеральным лагерем, который в эпоху Аденауэра стал верным партнером США и задал западный курс Федеративной Республике. Будучи убежденным, что русским и немцам есть чему друг у друга учиться, Федор Степун в октябре 1950 г. выступил на первом в послевоенной Германии Социологическом конгрессе в Детмольде. Обсуждалась проблема беженцев – «неизбежная тема того времени», бывшая ему близкой как эмигранту, который все потерял в Дрездене и через пять лет после окончания войны все еще снимал угол. Сотни тысяч жителей бывшего Рейха стали бездомными вследствие бомбежек или бежали от Красной Армии на запад, миллионы немцев были планомерно депортированы из мест проживания в Восточной и Центральной Европе. Бесчисленные перемещенные лица (DPs) – бывшие остарбайтеры и подневольные рабочие, освобожденные иностранные узники концлагерей и некоторые советские граждане, уходившие вместе с отступающими немецкими войсками, – все они продолжали жить в лагерях – например, в пригороде Мюнхена. Незадолго до этого вышедшие мемуары Степуна, в которых в том числе шла речь о потере родины, вызвали интерес к его докладу, докладу урожденного москвича на тему «Родина и чужбина» [Stepun 1950].

Однако Федор Степун высказался о беженцах из утраченных немецких территорий следующим образом: «Оставить родину и дом – это, конечно, очень тяжелая судьба, но особенно для простых людей нечто совсем другое, нежели отъезд в совершенно чужую страну, где не просто говорят на другом диалекте, но на абсолютно непонятном языке, и где приходится иметь дело пусть и с неблагополучным, но своим государством, которое если и не может помочь, то хотя бы в принципе признает свое обязательство помогать».

Эти люди вовсе не являются изгнанниками с родины, поскольку они остались в немецкой языковой среде и сохранили немецкое гражданство. Что мешает их интеграции, так это чрезмерно узкое понятие родины. Им следовало бы расширить свое ощущение родины, не воспринимать себя в качестве жертв. Им следует принять свою судьбу, заключил мюнхенский профессор, тогда их чувство причастности к миру сможет окрепнуть. В ответ в прессе посыпались протесты. Критики не собирались, как это сделал Степун, видеть разницу между «беженцем» и «эмигрантом». Вместо этого было закреплено обозначение «изгнанники» и подчеркивалась их роль жертвы. Непримиримая позиция немецких союзов изгнанных с родины до сих пор отягощает отношения нашей страны с восточными соседями. Текстильный промышленник Карл Нойман, желавший установить контакты в Бонне, заявил после этого Степуну, что доклад «Родина и чужбина» «непривлекателен» для чтения перед комитетом по вопросам предпринимательства. Вместо этого он предложил своему другу поговорить о «европейской летаргии»[ii].

Полезный совет этого мигранта по поводу одной из важнейших внутриполитических проблем был отклонен. Теперь Степуна интересовала внешняя политика молодой Боннской республики. Он хотел встретиться с канцлером Аденауэром – вероятно, чтобы побеседовать с ним об отношениях Бонна с Москвой. Состоялся ли такой разговор – этого мы не знаем[iii]. В начале 1950-х публичные комментарии Степуна по поводу антисоветской внешней политики Вашингтона едва ли могли вызвать большой интерес в ведомстве канцлера.

В июне 1951 г. – в разгар Корейской войны – журнал Der Monat опубликовал статью Джорджа Ф. Кеннана «Будущее Америки и России». В ней американский дипломат, один из инициаторов доктрины сдерживания коммунизма по всему миру, объявил о своих симпатиях к русскому народу, рассмотрел возможность мирной, эволюционной трансформации Советского Союза и порекомендовал США внешнеполитическую сдержанность и сосредоточение на внутренних проблемах. В следующем номере вышли комментарии экспертов, в том числе и Федора Степуна [Aron, Stepun, Reuter 1951]. Он с похвалой отозвался о «понимающей добродетели» Кеннана, но «как русский» остался при другом мнении в важных вопросах. Он напомнил о недооцененном вкладе русских предпринимателей и демократов в европейскую культуру до переворота 1917 г. Он потребовал от Запада не опираться в идеологической борьбе лишь на рекламу собственной модели, но помочь его соотечественникам в освобождении от собственного бессилия, в пробуждении революционного духа. В заключение он призвал отказаться от сепаратизма в любой его форме.

По этому поводу имеет смысл поближе изучить мнение этого мыслителя об Америке. Знакомство с американским прагматизмом очевидно и дало в 1909 г. импульс для основания международного философского журнала Logos. Дистанцируясь от философии и культуры незнакомой ему страны, в которой теперь жили его соотечественники в эмиграции, Федор Степун со всей серьезностью относился к роли Америки как сверхдержавы и главному противнику «большевизма». Степун опасался появления русских танков и готовился к переезду в США. По работе у него были контакты с американским военным управлением в Баварии, около 1950 г. он лично встречался с новым главнокомандующим. С 1948 г. он выступал с докладами перед русским отделом European Command Intelligence School в Обераммергау, где в свое время учился молодой немец в американской униформе, оказавший позже громадное влияние на внешнюю политику США, Генри Киссинджер.

В 1951 г. Западную Германию посетил Александр Керенский. Последний председатель Временного правительства прибыл в качестве посланника основанного в США «Комитета за свободу народов СССР», который по идее Вашингтона должен был координировать работу российских эмигрантских союзов. В Мюнхене он встретился со Степуном, который в свое время в качестве главы политуправления в Военном министерстве безуспешно пытался отстоять русскую демократию от врагов слева и справа. Когда западногерманская пресса после малоуспешной эмигрантской конференции в Штутгарте назвала Керенского «трусом», Степун выступил с протестом против травли потерпевшего поражение в 1917 г. политика и отверг антисемитское заявление о том, что русская революция была организована евреями (см. [Stepun 1951]).

За этой встречей последовала заслуживающая внимания переписка (выдержки опубликованы в [Степун 2013]). Из нее мы можем узнать, почему оба изгнанника в конце концов дистанцировались от управляемой американцами политики в отношении русских эмигрантов. Она целиком ориентировалась на сепаратизм, что затрудняло стремление к компромиссу со стороны федералистов Керенского и Степуна.

Степун также жаловался на Ватикан, поддерживающий католиков-украинцев, чье политическое крыло ОУН бесчинствовало в Мюнхене под руководством крайнего националиста и убийцы евреев. Через русского коллегу в Милане[iv] он хотел добиться уменьшения поддержки Степана Бандеры и его приспешников Святейшим престолом. Он также не последовал многократным приглашениям на «Конгресс за культурную свободу», организованный бывшим троцкистом Мелвином Ласки на деньги ЦРУ.

В декабре 1952 г. Керенский захотел узнать, что заставило Федора Степуна отказаться от директорского поста на новой русскоязычной радиостанции. Речь идет о Радио «Свобода», вышедшем впервые в эфир в Мюнхене в 1953 г. после смерти Сталина в качестве органа Комитета эмигрантов, называвшегося «американским комитетом по освобождению от большевизма», сокращенно Amcomlib. Он не верит, отвечал Степун, в смысл участия эмигрантов в процессах в Советском Союзе. Он хотел бы остаться философом и журналистом, но не становиться политиком и браться за меч. Судя по программе радио, неутомимый публицист и оратор, конечно же, использовал и новую форму обращения к людям, чтобы говорить со своими русскими слушателями, но в своих собственных целях.

В целом, этот политический мыслитель не обрел в ФРГ новую политическую родину. Его убежденность в том, что Россия принадлежит к Европе, что Германия обязана понять и вовлечь в диалог крупнейшую страну мира – все это натыкалось на стену равнодушия как среди политиков и промышленников, так и среди церковных леволиберальных кругов, видевших свое будущее в американской сфере влияния. Опыт отвергнутого политического мыслителя подвигнул Федора Степуна еще до визита Аденаэура в Москву в 1955 г. – явно совершенного без его совета – целиком сконцентрироваться на истории русской литературы и культуры.

Бронзовая табличка, несколько лет назад установленная на его мюнхенском доме по инициативе русских земляков, отдает должное заслугам Степуна в «распространении русской культуры в Германии». Федор Степун был лично знаком со многими важнейшими русскими мыслителями и писателями ХХ столетия; нередко взглядом критика он сопровождал создание их произведений, но изо всех сил и весьма успешно поддерживал их переводы, освещение в прессе и их академическое изучение в немецкоязычном мире.

Культурно-политические устремления Степуна особенно четко прослеживаются в его участии в судьбе Ивана Бунина. Когда Бунин в 1933 г. удостоился Нобелевской премии по литературе, это явилось одновременно и успехом Степуна, который в лучшем эмигрантском журнале, в «Современных записках», публиковал обзоры и статьи о его творчестве, что привело к дружбе с писателем. Учитывая международное признание российской эмигрантской культуры, – Бунин стал первым русским лауреатом, – «политик эмиграции» Степун отважился на написание собственных литературно-социологических мемуаров после того, как он в 1937 г. был изгнан нацистами из университета и получил запрет на выступления и журналистскую деятельность.

Мемуары Степуна сначала, как известно, публиковались в немецком переводе, сделанном под его наблюдением. Трехтомник, изданный в Мюнхене в 1947–1950 гг., имел читательский успех; к 75-летнему юбилею автора в 1961 г. издательство выпустило сокращенный вариант и даже пластинку, на которой Степун читает свои воспоминания – пока единственная доступная запись его голоса. Относительно поздно, в 1956 г., была отправлена в печать также оригинальная русская версия его воспоминаний; переписку автора с Чеховским издательством в Нью-Йорке можно найти в томе, составленном профессором В. Кантором. Позвольте мне добавить несколько замечаний.

Первое: Степун написал предисловие к новаторскому первому изданию прозы Марины Цветаевой, которое в 1953 г. вышло в том же издательстве [Цветаева 1953]. Этим текстом он подтвердил свою блестящую репутацию литературного критика и «портретиста» русских писателей, что открыло ему долгожданную возможность поделиться с русским читателем за рубежом своими воспоминаниями. Второе замечание: в моем экземпляре этого издания я нашел печать «Дар Издательства имени Чехова при Восточноевропейском фонде» – указание на то, что и само эмигрантское издательство, и отправка его книг в Европу оплачивались – в том числе и ЦРУ. Обширная программа по скрытому финансированию западноевропейской культуры в период Холодной войны была раскрыта лишь позже (основа этих строк: [Сондерс 1999]). Степун наверняка ничего об этом не знал. И третье: мюнхенская библиотека имени Толстого имеет многочисленные экземпляры этого издания – почти все в хорошем состоянии. Воспоминания этого представителя первой волны эмиграции, уже 72-летнего автора, по-видимому, не вызвали особого интереса у русских в Мюнхене, многие из которых были уже эмигрантами второй волны, дольше прожившими в Советском Союзе или не имевшими никаких воспоминаний о дореволюционном времени; по крайней мере не такой интерес, как у немецкого читателя.

Как видим, Федор Степун был не просто культурным посредником, но и сам являлся создателем культуры. Обе роли прослеживаются в его точке зрения на «дело Пастернака». С Борисом Пастернаком, получившим в 1958 г. Нобелевскую премию по литературе, он тоже был знаком лично: в 1922 г. Степун напечатал в Москве текст молодого Пастернака [Пастернак 1922]. Отказ от премии под давлением Кремля утвердил Степуна в его неприятии советского коммунизма, которого он придерживался и во времена Оттепели, впрочем, без того чтобы превратиться в антикоммуниста.

В эссе 1959 г., опубликованном одновременно на немецком и русском языках, он нашел для этого ясные слова [Stepun 1959; Степун 1959]. В этом тексте, за который писатель его лично поблагодарил, Степун объяснил, исходя из художественного мировоззрения Пастернака, своеобразную эстетику отмеченного наградой романа: «В искусстве, читаем мы у Пастернака, "человек смолкает, ему зажимают рот, а заговаривает образ". Но анализ идет еще дальше. Как человек, оформляющий мир присущими сознанию формами, ощущает эти формы как нечто принадлежащее самому миру, так и поэт ощущает каждую метафору не как свое изобретение, а как некое обретение таящейся в мире истины. Эти взгляды Пастернака почти дословно повторяют мысли ивановской теории религиозного символизма. <…>

К сказанному надо прибавить только еще то, что свое символическое искусство Пастернак никогда не ощущал в отрыве от действительности, что было характерно для некоторых западных романтиков» [Степун 1959, 191].

Степун защищал Пастернака от обвинений в упадочности – в те годы он перед западногерманской аудиторией неоднократно затрагивал проблему независимого искусства в России. Он также находил неуместным подозрение в политической оппозиции – наоборот, аполитичный герой, как и сам роман, сами по себе являлись достоинствами: «…события большевистской революции развертываются у Пастернака под исполненными нездешней музыкой небесами. <…> Революционные события описаны в “Докторе Живаго” человеком с невероятно зоркими глазами, но лишенным каких бы то ни было идеологически-политических точек зрения. <…> Для правильного понимания Пастернака очень важно осознать, что большевики чужды и враждебны ему не как политическое течение, которому он противопоставляет другое, правильное, а как яркое обнаружение всей той лжи, в которой запуталась общественно-политическая жизнь человечества. <…>

Этот глубокий аполитизм, против которого можно, а, может быть, и должно спорить, объясняется христианскими предпосылками пастернаковской философии истории» [Там же, 202].

Здесь заходит речь и о личном: «социологически обоснованная атака на большевизм» была делом жизни Степуна[v].

Его библиография включает две книги с похожими названиями: «Театр и кино» 1932 г. и «Театр и фильм» 1953 г. [Stepun 1932; Stepun 1953]. Судя по этим работам, Федора Степуна можно причислить к пионерам теории кино – эта грань осталась незамеченной в России, потому что ни одна из книг не была переведена на русский язык. Книга 1932 г. представляет речь в защиту театра, но одновременно содержит важные наблюдения о сути нового искусства. Его особенность определялась техникой и технологией и раскрывалась, например, в монтаже. Поэтому Степун мог хвалить фильмы Эйзенштейна как настоящее искусство, даже если он отвергал их политическую составляющую. Эта книга о кино вышла в берлинском издательстве Bühnenvolksbundverlag, однако вскоре была запрещена нацистами. Немецкий издатель в эмиграции Рудольф Ресслер занимался ее распространением из Швейцарии. Ресслер в 1942 г. продал права итальянскому промышленнику и антифашисту Адриано Оливетти, который публиковал в своем издательстве программные тексты о восстановлении Европы после войны. Оливетти считал Степуна идейным лидером. Итальянское издание было напечатано, но не распространено, поскольку оказалось полностью уничтожено во время американской бомбардировки Милана.

Сразу после войны Степун начал читать лекции и на эту побочную для него тему. Он выступал в киноклубах и на фестивалях молодой демократической кинокультуры в Западной Германии. Немалое внимание, которое привлек к себе Степун в качестве университетского преподавателя, лектора, автора – к тому времени уже и в радиоэфире – привело к расширенному переизданию его книги о кино, которая, кстати, была также переведена на испанский [Stepun 1960].

Один из моих собеседников, многолетний директор Мюнхенского кинофестиваля Эберхард Хауфф, называл книгу Степуна 1932 г. «моя Библия». Хауфф приехал в Мюнхен в начале 1950-х для написания докторской диссертации о Сергее Эйзенштейне. Но его профессор, немецкий литературовед, отказал ему словами: «Но это же еврей!» Федор Степун был готов стать его научным руководителем, но поставил условием двухлетнее исследование русской гуманитарной истории, что для молодого энтузиаста кино было неприемлемым. Когда в 1952 г. Хауфф и его соратники основали в Мюнхене киноакадемию, чтобы обеспечить профессиональное кинообразование в Западной Германии, которое уже было налажено в соседних Франции и Восточной Германии, Степун поддержал этот амбициозный проект. С 1954 по 1956 г. он был президентом Мюнхенского института кино, предшественника сегодняшней Академии кино и телевидения.

Эмигрант из России, имевший уже немецкое гражданство, вновь оказал поддержку в создании независимого учебного заведения. Тем не менее, Федор Степун не был ни киноманом – насколько я слышал, он с бóльшей охотой ходил в театр, чем в кино – ни тем более культурполитиком. Когда местные кинопроизводители решили взять на себя управление институтом, он отказался от своего поста. Хауфф был освобожден от должности руководителя и вскоре институт закрылся из-за нехватки студентов, которые отвергли новый курс. Недавно в музейном квартале Мюнхена было выстроено новое здание Академии кино и телевидения – международно известного учебного заведения. Мало кто знает, как начиналась эта мюнхенская история успеха: со студентов, вдохновленных французской кинематографией, и со старого театрала из Москвы.

Поездка в Рим ознаменовала поворот в сторону последней крупной задачи, стоявшей перед ученым и писателем, к которой он готовился в течение многих лет: речь идет о работе над его последней книгой «Мистическое мировидение. Пять образов русского символизма». Целью поездки, в которую супруги Степуны отправились вместе в 1955 г., был архив Вячеслава Иванова, которым заведовала его бывшая секретарша Ольга Шор. Степун впервые встретил ее в 1914 г. в кругу создателей журнала Logos; в переписке между этими двумя эмигрантами, к сожалению, до сих пор неопубликованной, отражаются полвека русско-европейской культурной истории. Лишь в диалоге с таким глубоким знатоком как Ольга Шор, Федор Степун нашел подход к интеллектуальному наследию выдающегося классического филолога и теоретика русского символизма и сумел завершить свой финальный труд «Мистическое мировидение».

Объемный фолиант вышел в свет как раз к 80-летию автора. Книга была естественным продолжением его немецкоязычных монографий о Достоевском (1950), Достоевском и Толстом (1961), а также его русскоязычной книги с портретами писателей («Встречи». Мюнхен, 1962). «Мистическое мировидение» описывает главных представителей традиции русской религиозной мысли, столь важной, по мнению Степуна для европейской идентичности; мыслителей, чьи жизни и творческие пути неразрывно связаны с Русской революцией – как и в его собственном случае. Федор Степун является, пожалуй, самым важным бытописателем так называемого Серебряного века русского модернизма в литературе и философии религии, который в его сочинениях ощущается живым наследием.

В июле 1962 г. в Мюнхенском камерном театре произошла памятная встреча с Эрнстом Блохом. После доклада философа из Тюбингена о модернизации классических театральных пьес Федору Степуну выдалась возможность подробно высказаться на эту тему [Bloch 1962]. Блох пропагандировал театральную концепцию Брехта; Степун, еще по годам молодости прекрасно знакомый с русским театральным ренессансом и театральной революцией, выразив все свое уважение, все же возразил. Он сказал, что согласен со стремлением Брехта к созданию сценического переживания, мобилизующего зрителя, задающего уму направление для политической и социальной активности. Однако в России, где Московские театры когда-то считались вторым университетом, в этом нет ничего особенного. Для Степуна, считавшего происходящее между сценой и зрительным залом идеальной моделью общественного самопонимания на тему острых – социальных и политических – вопросов, сфера независимого искусства, которую Блох так настойчиво отвергал, являлась западноевропейской проблемой. В этом смысле оба они выступали за политически ангажированный театр. Федор Степун черпал свою веру в формирующую силу искусства во внутреннем единении с современностью, стремящейся объединить людей на основе традиции и религии.

Источники ‒ Primary Sources in Russian

Степун 1933–1934 – Степун Ф. Христианство и политика // Современные записки. 1933. Т. LIII. С. 335–352; 1934. Т. LV. С. 308–325. [Stepun F. Christianity and politics. In Russian].

Степун 1959 – Степун Ф. Б.Л. Пастернак // Новый журнал. 1959. Т. LVI. С. 187–206. [Stepun F. B.L. Pasternak. In Russian].

Степун 2013 – Федор Степун в Мюнхене с 1946 по 1965 года // Stimme des Exils. 2013. Бюллетень 157 июнь 2013 г. С. 11–26.

Цветаева 1953 – Цветаева М.И. Проза / вступ, ст. Ф. Степуна.  Нью-Йорк: Изд-во им. А.П. Чехова, 1953. [Tsvetaeva M.I. Prose. In Russian].

Primary Sources in German etc.

Aron, Stepun, Reuter 1951 – Aron R., Stepun F., Reuter E. u.a. Der Westen und die Zukunft Russlands // Der Monat. 1951. № 37. P. 54–56.

Bloch 1962 – Bloch E. Echte und falsche Aktualisierung auf der Schaubühne. Vortrag und Diskussion in den Münchner Kammerspielen am 21.7.1962 (Эрнст Блох: "Подлинная и ложная актуализация на сцене". Доклад и обсуждение в Мюнхенском камерном театре 21.07.1962, Продолжительность сеанса: 123'05, аудио-архив Bayerischer Rundfunk Мюнхен).

Stepun 1932 – Stepun F. Theater und Kino. Berlin: Bühnenvolksbundverlag, 1932.

Stepun 1946^а – Stepun F. Die Zukunftsaufgabe der deutschen Demokratie // Süddeutsche Zeitung. 1946. Nr. 44. Vom 30.5.

Stepun 1946^б – Stepun F. Die Pflicht zum Eigentum und das Recht der Enteignung // Hochland. 1946. Jg. 1. Heft (November 1946). S. 20–36.

Stepun 1950 – Stepun F. Heimat und Fremde. Allgemein-soziologisch // Verhandlungen des Zehnten Deutschen Soziologentages am 17. Oktober 1950 in Detmold. Köln-Opladen, 1950/51. S. 6–19. [Nachdruck: Glashütten im Taunus (Verlag Detlev Auvermann KG) 1970].

Stepun 1951 – Stepun F. Wer ist Alexander Feodorowitsch Kerenski? Der Demokrat und die Einigung der russischen Emigration // DIZ / Die Neue Zeitung. 25–26.08.1951.

Stepun 1953 – Stepun F. Theater und Film. München: Hanser, 1953.

Stepun 1959 – Stepun F. Boris Leonidowitsch Pasternak. Der „Fall“ Pasternak // Die Neue Rundschau. 1959. №1. S. 145–161.

Stepun 1960 – Stepun F. El teatro y el cine. Versión de Ramón Barce // Ser y Tiempo. Madrid: Taurus, 1960.

Ссылки ‒ References in Russian

Пастернак 1922 – Пастернак Б.Л. Письма из Тулы // Альманах Шиповник (сборник литературы и искусства) / Под ред. Ф.А. Степуна. М., 1922. № 1. С. 59–64.

Сондерс 1999 – Сондерс Ф.С. Кто платит, тот и заказывает музыку? ЦРУ и культура холодной войны. London: Granta books, 1999; немецкий перевод – Берлин: Зиедлер, 2001.

References

Pasternak B.L. Letters from Tula // Almanac Shipovnik. (Set of literature and art) / Under the edition of F.A. Stepun. M., 1922. Vol. 1. (In Russian).

Saunders F.S. Who Paid the Piper? CIA and the Cultural Cold. London: Granta books, 1999.