В статье рассматривается содержание понятия политического, критерии его выделения из сферы политики, ключевые версии политического. Специальное внимание уделено анализу сущности и вариантов политического как эстетического.

Ключевые слова: политика, политическое, эстетическое.

The article deals with the notion of political content, the criteria for its selection from policy areas, key political version. Special attention is paid to the analysis of the nature and the variants of political as aesthetic choices.

Key words: politics, political, aesthetic.

Сегодня политикой не «болеет» только абсолютно индифферентный к миру человек. Политика становиться нашим alter ego, навязчивой идеей, к которой мы возвращаемся в разных ракурсах и с разных точек зрения. Тезис об универсальности политики, где «она – все и все – это политика», в котором утверждается «...абсолютный приоритет политики как фактора, определяющего значения всех мыслимых ситуаций и отменяющий любую неполитическую рефлексию...», кажется не просто верным, а почти бесспорным [Пятигорский, Алексеев 2008, 10–11].

Одновременно с этим встает вопрос о бытии политики, о том пространстве, где она разворачивается, об особой автономной сфере общества с собственными законами и механизмами функционирования, т.е. вопрос о «политическом».

Но если политика – это все, то политическое есть нечто особенное, что собственно и придает политике ее смысл. Чтобы это заметить, надо уловить различие между «политикой» и «политическим».

Первые отсылки к феномену «политического» можно найти в книге Георга Еллинека [Jellinek 1900]. Чуть позже Бенедетто Кроче попытался теоретически представить автономию политического в современном мире [Croce 1925, 60]. О возможном существовании политического рассуждал и Макс Вебер в работе «Политика как призвание и профессия», где он интерпретировал политику как «призвание» и отделил ее от науки. Но Вебер так и не завершил оформление идеи, не придал политике концептуального статуса, не обозначил ее место, не определил смысл «политического». Это сделал в 1932 г. его ученик Карл Шмитт в книге «Понятие политического», а до Шмитта «политическое» так и не появилось в словаре политологических понятий. Одна из дискуссий по поводу смысла данного понятия была описана в работе Х. Майера [Майер 2012]. Политическое, полагает Шмитт, требует идентификации того сущностного ядра, которое более или менее четко отделяет политическую жизнь от других социальных областей. С его точки зрения, было бы ошибкой понимать политическое в контексте морали, религии, справедливости, управления, экономики, права или чего-либо другого. Политическое существует в соответствии с его собственной внутренней логикой и является, согласно Шмитту, экзистенциальным антагонизмом между другом и врагом. Однако оставался нерешенным главный вопрос об основаниях выявления политического и его отличия от собственно политики.

Для выявления «политического» Ш. Муфф, например, предложила использовать инструментарий метафизики Мартина Хайдеггера, его различение онтического и онтологического. Политика представляется как онтическое, сущее во всем многообразии проявления социальных практик и дискурсов политики в диапазоне от повседневного функционирования политических институтов до многообразия конкурентных проявлений власти, а политическое – как онтологическое, как условие возможности сущего, т.е. политики: государства, власти, нации и пр. [Муфф 2008, 98].

Другой способ различения политики и политического был предложен Агнеш Хеллер [Heller 1991]. Он заключался в понимании политического как особого места (домена, локуса политической активности, внешней рамки), где разворачивается политическая деятельность. Этим местом может стать кабинет, например Овальный, кухня в домах эпохи СССР, парламент и пр. Заметим, что представление политического как места во многом напоминает «онтологическое» у Хайдеггера.

Американский историк Мартин Джей, воспользовавшись подходом Ш. Муфф, выявил шесть возможных версий политического: политическое как война (антагонизм), как дипломатия (агонизм), как приватное соглашение, пакты или контракты, заключенные на основе доверия и взаимной выгоды (контракционизм), как патриархальная семья или корабль, нуждающийся в капитане (платонизм), как религиозное приношение себя в жертву во имя всеобщего блага (республиканизм) и, наконец, как эстетическое. Две первых версии он отнес к внешней политике, а остальные – к внутренней [Джей 2015]. Нам интересна последняя версия – политическое как эстетическое. «Презентация политики как формы эстетики включает в себя вольное или невольное использование символов и ритуалов в политических процессах, что вуалирует их роль в распределении ценностей и усиливает возможность должностных лиц влиять на политику и доминировать в ней» [Edelman 1995, 91].

В свое время эпоха раннего модерна задала два способа конструирования смыслов – научный и эстетический. Научный способ предполагает создание объективного, сущностного, непротиворечивого конструкта, интерпретируемого рациональным образом. Эстетический способ означает создание образа объекта, что предусматривает внешний, объективирующий, внеположный взгляд на этот объект. В основе такого взгляда лежит чувственность сиюминутного восприятия, которой придается определенный смысл. Можно ли совместить указанные способы конструирования смыслов? И можно ли использовать эстетику в разных областях научного знания в качестве объяснительного, интерпретационного или репрезентационного инструментария? Этот вопрос не раз вставал в эпистемологии. Об этом говорил, например, Артур Данто в статье «Будущее эстетики» [Danto 1993]. Он утверждал, что с течением времени эстетика отделяется от искусства и становится частью научного познания. Ведь иллюстрации в науке демонстрируют не только то, как выглядит вещь, но и то, как мы ее чувствуем. По нашему мнению, можно выделить три варианта эстетизации когнитивной деятельности:

– применение в различных областях практики общих методов и инструментов, постулируемых различными типами эстетики: эстетизация когнитивной деятельности вообще;

– применение концептов специальных разделов эстетики, моделей анализа и дескрипций объектов для формирования новых установок в науке вообще, а также применение концептуального аппарата эстетики как инструмента познания в науках, включая те, объект которых до недавнего времени вообще не был предметом эстетического рассмотрения: эстетизация профессиональной когнитивной деятельности;

– особые случаи понимания эстетики как домена философии, интересующейся искусством как такой сферой, которая, по мнению ряда философов культуры, стала зародышем постмодернистского мышления [Кукарцева 2008, 93–108].

Исходя из этого рассмотрим, возможна ли (и, если возможна, то каким образом) эстетизация такой специфической профессиональной деятельности как политика и вместе с тем (или отдельно) эстетизация всей сферы политического.

Начнем с толкований категории эстетического. Долгое время все они сводились в конечном счете к пониманию эстетического через прекрасное, совершенное, гармоническое. Но Николай Гартман обратил внимание на особенности эстетического знания – ведь эстетика работает с предметами, наделяемыми художественным смыслом [Гартман 2004, 121–122]. Это свойство выделяет эстетику из палитры философских знаний и ставит ее особняком по отношению к ним. Художественные смыслы рождаются дважды: сначала художником в акте творения, а затем зрителем – в акте восприятия этого творения. И, чтобы акт эстетического восприятия состоялся, видение художника и видения зрителя должны совпасть. Поэтому эстетический взгляд с необходимостью двойствен – это взгляд творящий и созерцающий одновременно. Однако если законы рациональные, в частности логические, в рамках определенной (европейской) культурной парадигмы можно назвать универсальными, то законы прекрасного всегда индивидуальны. Суть прекрасного, помимо прочего, заключена в его неповторимости, в особой закономерности единичного предмета. Этот предмет сначала надо ощутить и только потом строить его теоретический концепт, ведь рациональная реконструкция всегда оказывается вторым шагом в осмыслении мира, и этот порядок неустраним. Соответственно, эстетическое знание есть особого рода рефлексия нашей чувственности. В нем можно дать определение прекрасного, но обладание этим знанием не научит нас на практике отличать прекрасное от иного. Эстетическое знание возможно только после свершившегося акта наслаждения прекрасным. Поэтому эстетика есть особый способ теоретического рассмотрения объекта через призму наслаждения. Здесь естественно и неразрывно сливаются рациональная рефлексия и чувственное удовольствие. Можно сказать, что специфика эстетического взгляда заключается в том, что он, реализуясь через чувственное впечатление и благодаря этому впечатлению, не растворяется в нем, а остается самостоятельным. Он не предполагает созерцания сущности (в рамках познания, как его высшую ступень), его задача – получение наслаждения. Он всегда обращен к единичности в ее неповторимости и индивидуальности (сиюминутное схватывание), но одновременно способен видеть и то, что не ухватывается чувствами непосредственно, а именно смыслы, которые открываются через чувства и порождаются ими. В эстетике задается образ, который будет восприниматься сразу, непосредственно, и работать, минуя, возможно, рациональные преграды. Это чрезвычайно важно для политического, где связь субъекта и объекта должна быть немедленной и прозрачной.

В XVI–XVII вв. европейский рационализм, установив субъектно-объектное противостояние, сформировал такую познавательную стратегию, которая предполагает дистанцированность субъекта и объекта друг от друга. При этом субъект (с теми или иными оговорками) определяет и формирует смысл объекта, объект же остается инертным по отношению к субъекту. Детали указанной стратегии, которая была названа Хайдеггером «картиной мира» [Хайдеггер 1993, 58–63], безусловно, менялись, но суть ее оставалась неизменной. Это – стратегия пред-ставления, когда мир ( в нашем случае одно из его измерений, политическое) как бы представлен субъекту, он разворачивается перед ним в качестве внеположного по отношению к нему действия. А поскольку эстетический взгляд ориентирован, прежде всего, на создание внешнего образа объекта, то идея пред-ставленности мира в полной мере оказывается реализованной в эстетизации и публичной жизни, и жизни общества в целом. Логическим продолжением стратегии «картины мира» стала концепция «общества спектакля» Ги Дебора, который демонстрирует [Дебор 2000] предельное состояние стратегии пред-ставления, реализуемой европейской цивилизацией. Но современный мир, будучи представленным, т.е. разделенным на действительность и ее образы, теперь сам оказывается во власти этих образов. Дебор утверждает, что именно «разделение – это альфа и омега спектакля». Реальность предлагается нам в виде «самостоятельного псевдомира, доступного лишь созерцанию». Общество спектакля изменяет и положение субъекта, он утрачивает самостоятельность и подчиняется созерцаемому объекту. «…Чем больше он созерцает, тем меньше он живет; чем с большей готовностью он узнает свои собственные потребности в тех образах, которые предлагает ему господствующая система, тем меньше он осознает свое собственное существование и свои собственные желания» [Дебор 2000, 27]. Дебор называет современное общество обществом спектакля, где истина, подлинность, реальность не существуют, а господствуют «шоу-политика» и «шоу-правосудие», которые представляют так называемую «шоу-власть», которая, соответственно, не может иметь ни нравственной, ни рациональной позиции, а только эстетическую.

Экстраполируем сказанное нами на разные варианты политического как эстетического. Речь идет о том, что эстетическое измерение политического гетерогенно, в нем существует несколько соперничающих друг с другом интерпретаций политического как эстетического.

Политическое как наслаждение

Мы рассуждали о том, что эстетический взгляд концентрирует внимание на завораживающей красоте создаваемых образов, которая воспринимается сразу, непосредственно. «Эстетический опыт является глубокой и естественной человеческой потребностью, которая в случае разочарования в области высокого искусства будет искать удовлетворения в другом месте» [Шустерман 2012, 236]. В этой связи выделим две программы: наслаждение порядком и гармонией политического и наслаждение жутким и безобразным политического (антиэстетическая программа). Обе эти программы реализуются в пространстве эстетического взгляда тогда, когда они организуют политическое как произведение искусства, где оно имеет завершенную целостность, которую можно охватить единым взором, т.е. воссоздать как образ.

Первая программа достаточно проста и связана с упорядоченностью, предсказуемостью и демократичностью политики, понимаемой как ее публичный успех и наслаждение этим успехом. Этой программе свойственны однозначность сценических решений, традиционная система ценностей, минимум новаторства. Она призвана консолидировать и сплачивать общество, вносить в политическую жизнь чувство духовного, нравственного и идеологического единства. Эта стратегия строит политическое как эстетическое на определенных идеалах, доминирование которых в обществе вызывает желание наслаждаться этим политическим. Политическое покоряет зрителя/актора однозначной смысловой направленностью. Парады, съезды, конференции, заседания международных правительственных институтов (ООН, например), как правило, воспринимаются рутинно в силу их институциализированности, а система образов укрепляет коммуникативные связи общества.

Вторая программа, антиэстетическая, хорошо проиллюстрирована замечанием французского поэта-символиста Лорана Тайада о бомбе, взорванной в 1893 г. во французской Палате представителей Огюстом Вальяном. «Что значат жертвы перед красотой этого жеста», – написал Вальян. Эта фраза вполне применима и к известной своей жуткой притягательностью картине рушащихся зданий 11 сентября 2001 г. в Нью-Йорке, до сих пор вновь и вновь транслируемой средствами массовой информации. От этого «…образа веет какой-то “ледяной красотой”, тогда как художественное кино теряется в деталях», – пишет Ив Дюпе, рассуждая о событиях 11 сентября как об образах катастрофы реальной и вымышленной, постановочной [Дюпе 2003, 94]. То же мы наблюдаем и сегодня. Трагедия в Одессе, бои под Дебальцево, бомбардировки Донецка, боевики ИГИЛ, отрезающие головы людям – интернет-просмотры кадров с мест событий бьют количественные рекорды не только потому, что люди возмущены циничным убийством, но и потому, что вид жутких смертей одновременно становится для них формой политической и эстетической рефлексии. Говоря о притягательности «жуткой красоты», мы имеем в виду странный эффект наслаждения ею – ужасно, страшно, неприемлемо, но глаз не оторвать. Этот эффект был известен давно, давно он существовал и в литературной и художественной практиках. Об этом писал и Фрейд [Фрейд 1995, 265–266, 277].

Первые антиэстетические программы были реализованы в текстах Евангелий, сами жития Христа задают образы мученичества. Позже, в житиях юродивых, существовал даже такой тип житий, который целиком был построен на антиэстетизме (мартирии, биосы мучеников за веру). Жития отшельников также содержат многочисленные описания неприглядного, подчас со смакованием деталей: «…и бедро его исполнилось гноя, и два года он стоял на одной ноге. Несчетное число червей падало с бедра его на землю, почему у окружающих его только и было дела, что подбирать их» [Византийские легенды 1972, 29]. С.С. Аверинцев указывает в этой связи на «внутрижизненность» библейского типа литературы [Аверинцев 1997, 124]. Эта «внутрижизненность», из книг духовных перешедшая в различные художественные практики, инспирировала особую работу нашей чувственности – создание образов вне рамок прекрасного и гармонического. Позже эти практики были легализованы и в эстетических теориях, когда само эстетическое стало рассматриваться шире, нежели как прекрасное или гармоническое, и стало включать в себя безобразное, возвышенное, дисгармоническое, комическое.

А сама программа антиэстетизма стала элементом эстетического взгляда на мир. Яркие примеры этого – антиэстетизм Бодлера, программы русских авангардистов и другие формы модернистского искусства начала XX в. В разные исторические эпохи программа антиэстетизма была составной частью сферы эстетического, но ее поверхность флуктуировала – она то концентрировала на себе внимание, то уходила в тень, никогда не исчезая насовсем. Например, Лиса Вернер в монографии «Эпистемология чудовищ в средние века» [Verner, 2005] рассматривает, как образы чудовищ в литературе средневековья формируют способ придания миру смысла.

Политическое, прочитанное как наслаждение, означает, что его дискурс фундаментально риторичен и что политическая репрезентация осуществляется через создание мощных, убедительных изображений, которые могут быть поняты как сотворенные объекты, модели, метафоры. Однако рассмотрение политического как произведения искусства, эстетическое как наслаждение во всем его многообразии – не единственная возможность интерпретации политического как эстетического. Неразрывно связано с ней понимание политического как театрального действия.

Политическое как театральное действие

Театральность как качество политического действия известна еще со времен греков с их трагедиями на политические темы. Приметы политического перформанса можно обнаружить в римском лозунге «хлеба и зрелищ», далее в спектаклях абсолютистских монархий раннего Нового времени в Европе, гильотине Французской революции, армейских ритуалах [Кукарцева, Черток 2013]. Политический перформанс детально описан Ги Дебором [Дебор 2000]. Калейдоскоп явлений превратился в символ, не имеющий смысла и содержания. Экономика и политика превращаются в спектакли, хорошо или плохо поставленные: таковы, например, свиной грипп, выборы, войны, заседания политических организаций и политические дебаты. Это стало возможно, поскольку современное общество – общество зрителей, которые потребляют предлагаемые образы, предлагаемые иллюзии. Главное действующее лицо спектакля, «звезда» – некая противоположность субъекта, индивида, человека нравственного или рационального. Великие деятели известны как заданные образы, а не как личности. Быть звездой в современном мире значит не быть собой, не иметь внутреннего смысла и значения. Такова плата политика за участие в общественной жизни.

Эстетическая стратегия Ги Дебора акцентирует внимание на зрелищности политического. Она формирует пространство политического, но не самой политики. Зрелищность политических акций противоборствующих сторон включает нашу чувственность, сиюминутное наслаждение заданными образами, именно они в последующем и будут подвергаться рефлексии, а не сама породившая их реальность, которая остается в тени. Именно с этим связан интерес реальных политиков к информационной сфере, именно здесь сегодня создается мир, с которым работают политики. Информационное пространство оказывается полем столкновения различных виртуальных реальностей, рассчитанных на дорациональное восприятие. В результате формируется не столько знание о той или иной ситуации, сколько ее чувственный образ. Эстетическое измерение подталкивает к вхождению в «политическое» не меньше, чем политические интересы.

Ханна Арендт подчеркивала, что театральный акт и политическое действие тесно связаны даже в нелиберальных демократиях [Арендт 1998]. К подобным же выводам пришел и французский постмарксист Жак Рансьер, который обратил внимание на то, что и театр, и политика являются визуальными практиками, осуществляемыми на публике [Рансьер 2007; Рансьер 2006]. На самом деле между драматическим искусством и политическим можно найти значимые различия, затрудняющие проведение однозначных параллелей между ними. Как заметил один из теоретиков истории понятий Кари Палонен, чистая политика «есть своего рода игра без заранее написанного сценария, без режиссера, без обозначенных ролей актеров, которые спорят друг с другом, каким образом трактовать стиль игры» [Palonen 2007, 33]. Политическое как театральное действие захватывает сценической эстетикой – костюмами, оформлением сцены, мизансценами и прочими атрибутами сценографии. На это обстоятельство обратил внимание Ф. Знанецкий еще в середине 1930-х гг.: «Страстный участник политической игры действительно не интересуется политическими идеологиями и политическими программами… Глубокие и искренние идейные стремления мешают успеху в политической игре» [Znaniecki 1974, 284]. Политическое как театр, в сущности, есть фикция, без последней политическое стало бы просто подсчетом местных событий, «глухой» последовательностью бесформенного времени и нечаянного случая.

Политическое как символическое

Политическое как условие возможности реализации политики является, безусловно, коммуникационным пространством, но на этом поле реализация взаимодействий между любыми акторами может осуществляться посредством изначально заданных и принятых в данном политическом пространстве символов, ибо это пространство – всегда символическое пространство [Анкерсмит 2014]. Символы задают систему координат, которая дает возможность акторам индентифицировать себя в политическом пространстве, определяет способы и направленность политической активности. Фактически символическое пространство – в прямом смысле слова смыслопорождающая машина, которая определяет действия любого политика. Иногда понятия символического и эстетического отождествляют, что не вполне правомерно. Символы традиционно понимаются как нематериальные средства, которые оказывают воздействие на сознание участников, в данном случае, политического процесса, они способны изменять социальные установки или порядок действия акторов в заданном социальном пространстве. Но, в отличие от эстетических образов, которые всегда индивидуальны и личностны, образ – символ претендует на обобщающее значение. Поэтому в данном контексте отождествлять понятия символического и эстетического нецелесообразно.

Классическое исследование символической природы, политического как эстетического осуществил историк-медиевист Эрнст Канторович в книге «Два тела короля» [Канторович 2008]. Метафора двух тел короля означает экстраполяцию двойной природы Христа на монарха, чье тело одновременно смертно и бессмертно, временно и вневременно, тварно и мистично [Мартов 2014 web]. Освящение его смертного тела во время коронации даровало этому телу божественность, что означало некую сверхъестественную преемственность, бессмертность высшей власти и вместе с ней всего института королевского сана. Бессмертное тело – тело политическое, в нем пребывает божественная власть, которая, как и это тело, вечна, в нем и в ней воплощена символическая реальность. Она есть источник власти тела естественного и пределы его абсолютной воли. Здесь мы встречаемся с гартмановской стратегией проступания сверхчувственного через чувственное, где на первый план выходит символизация. Она обладает способностью обобщения, но это обобщение также проходит через чувственно-эмоциональную сферу. При этом сама по себе символизация индифферентна к политическим содержаниям и может быть использована любой стороной и получать отклик. Так, например, сила символа Христа может быть использована как правой, так и левой политикой, причем в равной мере.

Указанные варианты политического как эстетического дают возможность утверждать, что эстетизация такой специфической профессиональной деятельности как политика и всей сферы политического возможна. В определенный момент времени политическое пересекается с пространством эстетического. Но, включая политику и политическое в сферу эстетического и задавая соответствующий ракурс рассмотрения политических явлений, мы одновременно исключаем ее из области этического. Очевидно, что эстетизация политики связана с реализацией антиэтической максимы «искусство ради искусства», которая в свою очередь укрепляет границы политического[i]. Макс Шелер, выстраивая аксиологию как самостоятельный раздел философского знания, указывал на два вида ценностей, которые принципиально не могут быть объединены, – ценности этические и эстетические. Этические ценности понимаются как ценности внутренние, ценности человеческого бытия, которые аккумулируются в дихотомии «добро – зло», а эстетические, напротив, суть ценности внешнего, которые связаны с простыми видимостями, они «...оказываются связанными с предметами только благодаря своей наглядной образности…» [Шелер 1994, 304]. При реализации шелеровской стратегии противопоставления эстетического этическому политическое как эстетическое трактуется как стиль, выступающий скрытой стороной политики. Эстетическое как политическое оказывается в этом случае не только чувствительностью к стилю, вкусам, но и искусством создания стиля. И само качество стилистики политического дискурса тогда не может быть без остатка присвоено какой-либо конкретной политикой.

Вводя политическое в область эстетического, мы автоматически изымаем первое из нравственного поля. Эстетическое рассмотрение политического лишает его и политику возможности быть нравственными, этическое измерение этих двух феноменов становится невидимым и соответственно несущественным. На это обратил внимание Вальтер Беньямин, который писал: «Фашизм вполне последовательно приходит к эстетизации политической жизни… Человечество, которое некогда у Гомера было предметом увеселения для наблюдавших за ним богов, стало таковым для самого себя. Его самоотчуждение достигло той степени, которая позволяет переживать свое собственное уничтожение как эстетическое наслаждение высшего ранга. Такова эстетизация политики, которую проводит фашизм. Коммунизм отвечает на это политизацией искусства» [Беньямин 1996, 114, 116].

Заметим в этой связи, что современная политика давно и последовательно развивается в сторону своего предела, уходя от всех типов присущей ей рациональности, двигаясь только к собственной смерти, когда сам запрет на политику оказывается ее последним выражением. Именно об избегании политикой самой себя и говорит Жак Рансьер, сближая содержание понятий «эстетического» и «политического» [Рансьер 2004; Рансьер 2005 web]. Но все же Рансьер несколько иначе ставит вопрос о границах политического, нежели это делаем мы. Он пытается не столько преодолеть идею тотальности политики, сколько найти политику даже за ее пределами. Уклонение от политики Рансьер рассматривает как суть самой политики. Но тогда получается, что политика избавления от политики – это и есть неограниченная экспансия политики. Мы же, опираясь на понятие политического, все-таки хотим поставить тотальность политики под вопрос.

Во-первых, использование хайдеггеровского онтологического различия, идей Ш. Муфф и А. Хеллер позволяет отделить ту или иную конкретную политику или же всеобщее политики от того, что придает политике место присутствия, от политического. Именно благодаря указанию на политическое как на место присутствия политики сама политика и ее любое конкретное проявление будут ограничены, а фраза, что «все, в конечном счете, является политикой» будет проблематизирована. По нашему мнению, только использование понятия «политического» и позволяет реализовать такой теоретический взгляд на политику, который будет не отделен от политики, но при этом, одновременно, будет включать в себя границы политики, ее пределы. Именно благодаря понятию политического мы одновременно теоретически схватываем как суть политики, так и ее предел, оказываясь одновременно как внутри политики, так и «снаружи» ее. Думается, что такое удвоение только и открывает нам реальную возможность исследования политики в отрыве от любой конкретной политики и за пределами «принципа партийности».

Во-вторых, мы в своем исследовании отдаем приоритет именно эстетическому аспекту «политического», не отрицая всего многообразия последнего. Если для Мартина Джея, который стремится подчеркнуть многоаспектность политического, эстетический аспект является только одним из многих, то для нас именно эстетический аспект предполагает удвоение эмпирического измерения политики измерением трансцендентальным, дающим всякой политике возможность определенности. Все другие указанные М. Джеем аспекты «политического» слишком сильно «политизированы», чтобы вывести нас к границе самой политики, им не хватает ресурса дистанцированности от политики. Таким ресурсом обладает эстетический аспект «политического». Именно «политическое», понятое в своих эстетических вариантах, максимально удалено от политики, так как предполагает «нейтральность» и «объективность», но взятые в субъективной конкретике и чувственной образности. И этот приоритет эстетических составляющих политического (символизм, стилистика, зрелищность) именно в силу их дистанцированности от политики, не умаляя значения всех других аспектов политического, указывает на несовпадение политики и политического. И приоритет эстетических составляющих делает это вернее, нежели «научность» (Вебер) и «онтологичность» (Хайдеггер). В сущности, на наш взгляд, эстетический образ встает над политической ангажированностью, он и служит политике, и подрывает ее одновременно, так как обладает внутренней непрозрачностью, целостностью и независимостью. А политика в своей основе стремится достичь этого предела в эстетическом образе и при этом всячески его избежать.

Политическое, понятое как эстетическое во всех указанных нами вариантах, обретает в своем пределе независимость от политики. Эстетическое, завладев политическим, создает такое пространство напряжения, где политика легко находит себе место, но она и легко теряет его в той мере, в какой политическое все более и более подчиняется логике эстетического. C некоторых пор политика включила в свой диапазон широкую палитру литературных приемов. Древняя риторика и современная поэтика предоставили инструменты для перемоделирования политического. Тождество политического и эстетического позволяет отличить политику от политического несколько иначе, чем это делают Ш. Муфф и А. Хеллер, прибегая не к онтологическим, а к аксио-эстетическим ресурсам. Тогда освобождение политологического знания от всякой политики и специфика такого знания могут достигаться не только академичностью политической теории или внимательностью к онтологическим основаниям политической реальности, но еще и событием художественной удачи. Целостность и универсальность политологического знания теперь задается не только логически, но и эстетически. Мы полагаем, что рассмотрение политического как эстетического является весьма перспективным для исследователей шагом к освобождению политологического знания от всякой политики, на что нам и хотелось обратить внимание.

Источники (Primary Sources in Russian)

Анкерсмит 2014 – Анкерсмит Ф.Р. Эстетическая политика. Политическая философия по ту сторону факта и ценности. М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2014. (Ankersmit F. Aesthetic politics. Political philosophy beyond fact and value, translated into Russian by D. Kralechkin).

Арендт 1998 – Арендт Х. Ситуация человека. Разделы 24–26 главы V // Вопросы философии. М., 1998. № 11. C. 131–141. (Arendt H. The human condition. Russian translation 1998).

Беньямин 1996 – Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости. Избр. эссе. М.: Медиум, 1996. (Benjamin W. The Work of Art in the Age of Mechanical Reproduction, translated into Russian by S.A. Romashko).

Византийские легенды 1972 – Византийские легенды. Л.: Наука, 1972. (Byzantine legends, in Russian).

Гартман 2004 – Гартман Н. Эстетика. Киев: Ника-Центр, 2004. (Hartmann N. Aesthetics, translated from German into Russian by T. Batishcheva, A. Derjugina, M. Mamardashvili, E. Kasyanova).

Дебор 2000 – Дебор Г. Общество спектакля. М.: Логос, 2000. ( Debord G. Society of the spectacle, translated from French into Russian by S. Ofertas, M. Yacubovich).

Джей 2015 – Джей М. Добродетели лицемерия: о лжи в политике. М.: Канон+, 2015. (Jay M. The Virtues of Mendacity: On Lying in Politics, translated from English into Russian by M. Kukartseva).

Канторович 2008 – Канторович Э. Два тела короля. М.: Новое издательство, 2008. (Kantorovich E. The king’s two bodies, translated from English into Russian by A. Seryogin).

Майер 2012 – Майер Х. Карл Шмитт, Лео Штраус и Понятие политического: О диалоге отсутствующих. М.: Скименъ, 2012. (Mayer H. Carl Schmitt, Leo Strauss and the notion of political, translation from German into Russian by Yu. Korinets).

Пятигорский, Алексеев 2008 – Пятигорский А., Алексеев О. Размышляя о политике. М.: Новое издательство, 2008. (Pyatigorskiy A., Alekseev O. Thinking about Politics).

Рансьер 2004 – Рансьер Ж. Эстетическое бессознательное. СПб.; М.: Machina, 2004. (Rancière J. The Aesthetic Unconscious, translated from French into Russian by V. Lapitskiy).

Рансьер 2006 – Рансьер Ж. На краю политического. М.: Праксис, 2006. (Rancière J. On the Shores of Politics, translated from French into Russian by B. Skuratov).

Рансьер 2007 – Рансьер Ж. Разделение чувственного. Эстетика и политика. СПб.: Изд-во Европейского ун-та в С.-Петербурге, 2007. (Rancière J. The Distribution of the Sensible, translated from French into Russian by V. Lapitsky, A. Shestakov).

Фрейд 1995 – Фрейд. З. Жуткое (о новелле Э.Т.А. Гофмана "Песочный человек") // Его же. Художник и фантазирование. М.: Республика, 1995. (Freud S. On Hoffmann’s novel “Sandman”, translated into Russian by K. Dolgov).

Хайдеггер 1993 – Хайдеггер М. Время и бытие: статьи и выступления. М.: Республика, 1993. (Heidegger M. Time and Being: articles and speeches, translated by V. Bibikhin).

Шелер 1994 – Шелер М. Формализм в этике и материальная этика ценностей. Избранные произведения. М.: Гнозис, 1994. (Scheler M. Formalism in Ethics and Non-Formal Ethics of Values, translated by A. Denezhkin, A. Malinkin, A. Filippov).

Шустерман 2012 – Шустерман Р. Прагматическая эстетика. М.: Канон+, 2012. (Shusterman R. Pragmatist aesthetics, translated from English into Russian by M. Kukartseva, N. Sokolova, V. Volkova).

Primary sources in English

Edelman 1995 – Edelman M. From Art to Politics: How Artistic Creations Shape Political Conceptions. Chicago: University of Chicago Press, 1995.

Palonen 2007 – Palonen K. Re-Thinking Politics: Essays from a Quarter Century. Ed. by K. Lindroos. Jyväskylä: Finnish Political Science Ass., 2007.

Verner 2005 – Verner L. The Epistemology of the Monstrous in the Middle Ages. New York: Routledge, 2005.

Primary sources in German

Jellinek 1900 – Jellinek G. Allgemeine Staatslehre. Berlin: Häring, 1900.

Primary sources in Italian

Croce 1925 – Croce B. Elementi di politica. Bari: Laterza, 1925.

Primary sources in Polish

Znaniecki 1974 – Znaniecki F. Ludzie Teaźniejsi a Cywilizacia przyslości. Warszawa: Ludowa Spółdzielnia Wydawnicza, 1974.

Ссылки (references in Russian)

Аверинцев 1997 – Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. М.: Coda, 1997.

Дюпе 2003 – Дюпе И. Образ катастрофы // Мир в войне. Победители/ побежденные. 11 сентября 2001 года глазами французских интеллектуалов: Сб. ст. М.: Прагматика культуры, 2003. C. 89–102.

Кукарцева 2008 – Кукарцева М.А. Эстетика в исторических исследованиях // Эстетика в XXI веке: вызов традиции? СПб.: С.-Петерб. филос. об-во, 2008.

Кукарцева, Черток 2013 – Кукарцева М., Черток М. Музыкальные армейские ритуалы как «политические тексты» // Международная жизнь. М., 2013. № 5. С. 140–152.

Мартов 2014 web – Мартов И. Тайны Эрнста Канторовича // http://rusplt.ru/society/taynyi-ernsta-kantorovicha-14598.html.

Муфф 2008 – Муфф Ш. Политика и политическое // Политико-философский ежегодник. Вып. 1. М.: ИФ РАН, 2008.

Рансьер 2005 web – Рансьер Ж. Этический поворот в эстетике и политике. Жак Рансьер об эквивалентных моделях в актуальном искусстве и современной политике [Критическая Масса. М., 2005. № 2] // http://magazines.russ.ru/km/2005/2/ra8.html.

References

Averintsev S.S. Poetics of early Byzantine literature. M.: Coda, 1997 (in Russian).

Danto 1993 – Danto A.C. A Future for Aesthetics // The Journal of Aesthetics and Art Criticism. 1993. Vol. 51. № 2. P. 271–277.

Dupeux 2003 – Dupeux Y. The Image of Catastrophe // World in War. Winners/Beatens. 11 September 2001 from view of French intellectuals. Collected articles. M.: Pragmatika Cultury, 2004. P. 89–102 (in Russian).

Heller 1991 – Heller A. The Concept of the Political Revisited // Political Theory Today. Ed. by D. Held. Stanford: Stanford University Press, 1991. P. 330–344.

Kukartseva, Chertok 2013 – Kukartseva M., Chertok M. Musical army rituals as “political texts” // Mezhdunarodnaya zhizn. 2013. Vol. 5. P. 140–152 (in Russian).

Kukartseva 2008 – Kukartseva M.A. Aesthetics in historical researches // Aesthetics in XXI century: challenge to the tradition? SPb., 2008 (in Russian).

Martov 2014 web – Martov I. Secrets of Ernst Kantorovich // http://rusplt.ru/society/taynyi-ernsta-kantorovicha-14598.html (in Russian).

Mouffe 2008 – Mouffe Ch. On the Political. L.; N. Y.: Routledge, 2006. P. 8–21, 29–34 (Russian translation 2008).

Rancière 2005 web – Rancière J. The ethical turn of aesthetics and politics. Jacques Rancière on equivalent models in relevant art and modern politics. Chapter from the book “Aesthetics and its discontents” (English translation 2009; Russian translation 2005).