Я согласен, это удачный проект редакции – поместить статью С.Н.Корсакова вместе с циклом отзывов на нее. Но и участвуя в проекте, я сомневаюсь, есть ли достаточные основания, чтобы фиксировать внимание философского сообщества на данной статье и проводить ее обсуждение с привлечением ведущих специалистов. Статья ставит грандиозную цель, но исполнение оказывается абсолютно не на уровне замысла. План автора – создание «альтернативной концепции» истории русской философии, которая должна разоблачить и отбросить все известные сегодня концепции как основанные на «мифах» и ложных «идеологических постулатах». Критическая установка – необходимый компонент философского развития, и ее проведение в статье начинается с элементов здравого очищения предметного поля – с указания на фиктивность активно внедряемого конструкта «древнерусской философии», который искажает и подменяет природу философского разума, знания и дискурса. Однако дальнейшее содержание статьи, как в критической, так и в положительной его части, будит недоумения и возражения.

В части положительной, автор по своему произволу выделяет в русской философии некое малое и эфемерное направление – а именно, деборинское течение в марксизме второй половины 20-х гг. XXв. – и утверждает его первостепенное значение для всей истории русской мысли. Апология деборинцев – единственная тема статьи, развернутая содержательно и конкретно. За вычетом бездоказательных  восхвалений («Потенциально это были философы мирового уровня» (см. с. 000 наст. изд.), и т.п.), здесь – компетентное изложение, вводящее и новый материал. Бесспорно, однако, что от энкомия деборинцам до полной концепции истории русской философии – дистанция огромнейшая! И этой дистанции автор заведомо не осиливает.

Прежде всего, концепция требует системы четких рабочих критериев для классификации философских явлений и для определения их ценности, а также их места в  философском процессе, который концепция должна заново реконструировать. Этот начальный барьер автор как будто одолевает: у него есть ряд критериев, которые он повторяет без конца, и это – «профессиональная философия», «университетская философия», «научная философия»; в дополнение к ним, в качестве отрицательного критерия фигурирует «псевдопроблематика». Но на поверку барьер не преодолевается, ибо критерии автора отчасти устаревшие, а отчасти мнимые: позиции, что они выражают, – в плену старых догм сциентизма и прогрессизма, точно таких «идеологических постулатов», от которых С.Н. Корсаков собрался освобождать русскую мысль. К современной философии они вообще не приложимы: Хайдеггер и Деррида, Делез, Жижек, Слотердайк, Ларюэль, Бибихин – они как, «научны»? Допустит их С.Н. Корсаков в историю философии? А что такое «научность» сегодняшней науки – это он тоже нам объяснит? Я бы послушал! В терминах культурных формаций, эти критерии перестают быть приложимы уже начиная с культуры модернизма, которая бросает им сознательный и успешный вызов. Институциональный же критерий «университетской философии» работает лишь против позиции автора, ибо все главные авторы русской религиозной философии, проводники «псевдопроблематики», как раз и были университетскими философами – C. Булгаков, Л. Карсавин, Н. Лосский, И. Ильин, С. Франк, Е. Трубецкой… А Сергей Трубецкой, первый русский софиолог после Вл. Соловьева, был к тому же еще первым выборным ректором Московского университета.

На базе негодного набора критериев нельзя провести обоснованную реконструкцию философского процесса. Но автор не делает и попытки приблизиться к ней. Указав высшую точку творческой русской мысли, он дополняет линию единственным эпизодом: «Марксистская философия… частично возродилась в 60-е – 70-е гг. в школе Ильенкова», но это «возрождение марксистской философии… к 1980 гг. сошло на нет» (см. с. 000 наст. изд.). Для полноты добавим, что автор упоминает и еще об одной «судьбоносной» точке философского процесса: это «выбор между Соловьевым и [М.М.] Троицким» как кандидатами на кафедру философии Московского университета в середине 70-х гг. XX в. Тут он выражает полное предпочтение Троицкому перед Соловьевым, что в призме философского развития попросту абсурдно: «Философски Троицкий был очень слаб и не дал ничего… значительного» (В.В. Зеньковский), а основанием философии он утверждал психологию – как раз когда в творческой мысли зрело сознание того, что главная задача философии – очищение от психологизма. В итоге, никакой цельной картины развития русской философии или хотя бы ее контуров в статье нет. Наряду с такою картиной, «альтернативная концепция» требовала бы и новой локализации русской философии в Большом Контексте европейской и мировой мысли. Но об этом вопрос даже не ставится. Вывод возможен только один: никакой новой концепции истории русской философии не выстроено.

Важную нагрузку в статье несет и критическая часть. Автор решительно отбрасывает все известные концепции развития русской философии; столь же решительно он не признает никакого значения и ценности за философией, опирающейся на религиозный опыт, за свободной философией, что не строится по школьным линейкам, и вообще за любой мыслью, которая не подходит под его туманные, никак не сформулированные представления о «научности». При этом он нигде, ни разу не входит в конкретный разбор выкидываемых явлений. Хуже того, по ходу статьи крепнет уверенность, что подавляющего большинства этих явлений он не только не понимает, но и не знает  вообще! Вот яркий пример. Крупнейший из феноменов, изгоняемых С.Н. Корсаковым из философии, – русская религиозная философия; крупнейший же ее представитель – Бердяев. Мысль Бердяева упомянута единственный раз, в проходном обороте: «православно-охранительная публицистика… Бердяева с Розановым» (там же, с. 000). Оборот брошен вскользь, однако торчит из текста, как ослиные уши: это Бердяев, «апостол свободы» и ярый вольнодумец всю жизнь, – охранитель?!! И написавший это «специалист» судит русскую религиозную философию? Вы смеетесь? Столь же грубое невежество и в отношении к Серебряному веку: этот культурный феномен – один из формообразующих элементов современной мировой культуры, однако наш автор объявляет его… несуществующим. Примеры можно умножить.

Итак, критическая часть статьи С.Н. Корсакова бездоказательна и некомпетентна, да критики, собственно, и нет – есть идеологическое судилище. Часть положительная методологически беспомощна и вместо «концепции истории русской философии» представляет лишь некоторые материалы по истории советского марксизма. Уровни концептуального анализа и историко-философской рефлексии – разумеется, необходимейшая принадлежность новой концепции истории философии! – полностью отсутствуют. Поэтому, как бы ни понимать наиглавнейший для автора критерий «научности», его собственная разработка ему никак не удовлетворяет. Рождается твердое впечатление: классный специалист по сбору эмпирических материалов о философском процессе в России взялся не за свое дело, решив создать концепцию этого процесса. И я возвращаюсь к началу моего отзыва: над этою «концепцией» лучше закрыть завесу милосердия! Ибо деборино-центричная история русской философии есть дичь.

В статье имеется и прямая критика в мой адрес. Возможно, мне следует на нее ответить – тем паче, что она являет собой чистое недоразумение. Автор утверждает, что мои позиции – «пример чисто идеологического мышления, которое прямо диктует запрет на изучение истории советской философии» (там же, с. 000). Утверждение базируется на двух кратких цитатах о советской философии первой половины XX в., одна из которых оценивает эту философию как «становление тоталитарной догмы», другая же видит в ней «коренной разрыв с любою формацией свободной мысли». Но недоразумение в том, что эти мои суждения – вполне в согласии с суждениями самого же автора, который пишет так: «Сталинский период (30-е – 50-е гг.) – это период без философии… сталинисты-циники уничтожили диалектиков» (там же, с. 000). Позднесоветский же период мы оба расцениваем иначе, чем сталинский. Поэтому, в существенном совпадая с авторскими, мои позиции никак не могут «диктовать запрет на изучение советской философии» (да запретительство вообще мне всецело чуждо). Обвинение автора – недобросовестное искажение.

Еще одно искажение – в освещении «философского парохода». Поскольку я писал об этом эпизоде, и сама формула «философский пароход» введена мной, то критика здесь тоже относится ко мне, хотя бы частично. Автор настаивает: вопреки известным трактовкам эпизода, «критерием отбора для высылки была политическая активность». Я же писал в своем «Философском пароходе» и сейчас снова подчеркну: высылаемые философы, как и не-философы, за единичными исключениями (среди философов – Иван Ильин), не вели политической деятельности. Не поддерживая большевизма, они вместе с тем признали в советской власти народный выбор и потому решили быть лояльны к ней; свою же миссию они видели в духовной, культурной, просветительской работе – в той сфере, что мы сегодня называем «гражданским обществом». Его-то и не допускал большевистский режим, и мишенью высылки были отнюдь не политики, а именно ростки свободной общественности – хотя политические обвинения были удобным средством при проводившейся зачистке среды «профессоров и писателей». Данную ситуацию полностью подтверждают документы, и некоторые из них, включая тексты Ленина, я цитировал. Не очевидна ли актуальность темы в наши дни?

 Наконец, в отдельном ответе нуждается одно слово в статье: автор обрушивается на тех, «кто в исступлении пишет о “философском пароходе”» (там же, с. 000; курсив мой. – С.Х.).  Свидетельствую, что в исступлении мне еще не приходилось писать, ни о пароходах, ни об иных материях; но если автор желает вести дискуссию в таком стиле, то я, идя навстречу ему, могу сообщить, что его собственный текст писан в припадке тяжелой деборинофилии.