

В.Ю. КУЗНЕЦОВ. Взаимосвязь единства мира и единства культуры. М.: Институт общегуманитарных исследов | | Печать | |
Автор Карен Свасьян | |
07.01.2015 г. | |
Уже по прочтении первых страниц этой книги становится ясно, что она не только о чем-то, но и сама– что-то; имманентность темы и исполнения приближается в ней к уровню неразличимости. Наверное, об этом не стоило бы говорить во времена большей философской вменяемости. В наше время, когда философия измеряется индексом цитируемости или каким-нибудь шорт-листом, говорить об этом следует, даже если говоришь в пустоту. По старой рекомендации Шёнберга: лучше играть в пустом зале, чем в зале, полном пустых голов. Книга В.Ю. Кузнецова тематизирует основной вопрос философии в его до- и внемарксистском оригинале: вопрос единства всего-что-ни-есть, или мира. Потому что всё-что-ни-есть есть единство, а единство есть мысль, соответственно философия есть мир, воспринятый в мысли, не мысль о мире, а мысль как мир: мысль, которая так же воспринимает мир (единое), как органы чувств воспринимают вещи и явления мира (множество). Это идеальная формула, на которую западная философия равнялась с момента своего возникновения и от которой она вынуждена была отдаляться ровно в той мере, в какой меняла свою визионарность на рассудочность. Глава “Единство мира в историко-философской ретроспективе”, открывающая книгу, демонстрирует как раз вехи названного отдаления. Это мастерски собранный, выборочный паноптикум философских тысячелетий, спресованных в краткие представления. Насколько автор владеет материалом, можно судить по внятности и уверенности, с каковыми он конспектирует сложнейшие мысленные системы. Замечателен уже сам литературный способ изложения в постраничном контрапункте текста и примечаний, где “верх” повествования сопровождается “низом” паралипоменов: побочных цитат, отсылок, аналогий, пояснений с зацифрованными в скобках источниками, для раскрытия которых читателю придется регулярно прерывать чтение и тащиться в конец книги, к списку литературы, чего он, скорее всего, не станет делать, чтобы не отвлекать внимание необязательностями любопытства. Собственно проблема книги начинается со второй главы и даже с её заглавия: “Преодоление метафизики как вызов современной философии: от классических моделей единства мира – к постнеклассическим”. По автору, проекты классической метафизики оказались неспособными выполнить собственную программу, что повлекло за собой радикальный пересмотр их предпосылок и оснований. Поскольку “способы философского удушения в концептуальных объятиях не сильно изменились со времен Аристотеля и Гегеля”, понятно, что от критики прежних метафизических моделей единства оставалось только перейти к “поискам альтернатив”, а от последних к “проектам построения постклассических моделей”, или, иными словами, к путям переосмысления проблемы единства “средствами современной философии”. Наверное, книгу В.Ю. Кузнецова лучше всего было бы оценить по известной модели, приписав её удачи автору, а неудачи тем самым “постклассическим моделям”, которых он, находясь в “современной философии”, должен был придерживаться. Можно гадать, заметит ли читатель этот диссонанс, и если да, то как он отнесется к тому, что автору приходится постоянно если не плыть против течения, то, по крайней мере, не давать ему нести себя, держаться на плаву и даже сохранять сдержанность и немногословность среди сплошных ризоматических и шизоаналитических логорей. Я читал книгу, особенно последние её главы, в странном сочетании сопротивления и удовольствия, с которым ничего не мог поделать, хотя и понимал, что уместнее было бы здесь как раз неудовольствие. Меня просто привели в чуждую мне и несимпатичную атмосферу дискурсивности, и я внезапно поймал себя на мысли, что “чуждое” при случае может-таки быть предпочтительнее “своего”, если случаю угодно, чтобы “свое” излагалось с апломбом игноранта, а “чуждое” умно и профессионально. (Ведь “софос” и есть профессионал, или, в бесподобной характеристике Г. Шпета, “тот, кто смыслит в том, чем он занят”.) Я просто хочу указать нa некую возможность, которой, чтобы стать действительной, нужно просто быть воспринятой и понятой: автору книги удается оставаться при выигрыше в заведомо проигрышных ситуациях. О каком же проигрыше идет, собственно, речь? Факт, что европейская философия на рубеже XIX и XX вв. очутилась в фазе кризиса, аналогичного одновременному кризису в естественных науках и математике, как факт и то, что её кризис значительно превышал другие по степени интенсивности и неизлечимости. Кризис европейской философии, как в поздней гуссерлевской транскрипции, так и в более ранних, от Рихарда Вале до Макса Шелера, был всё тем же кризисом оснований, только в качестве оснований, в отличие от математики и естествознания, выступали здесь не логические неувязки и несуразицы, а – со всей обреченностью очевидного – субъект, причем не просто “субъект”, как еще один понятийный сучок (или бревно) в глазу расчеловеченного или просто отсутствующего философа, а сам философ, вот этот вот, присутствие которого среди всех измышленных им самим миров, идей, богов, атомов и энтелехий оказалось вдруг не только необходимым, но и центральным. Западной философии, чтобы не дать удушить себя в “концептуальных объятиях” и не вращать метафизические жернова на холостом ходу, пришлось пролезать сквозь забракованное ею как курьез игольное ушко “Штирнер” (спустя немногим менее ста лет приобретшим у Шелера и Хайдеггера известность под знаком “антропологического поворота”) и к собственному смятению осознавать невозможное: что мир идей Платона – это сам Платон, абсолютное Я Фихте – Я самого Фихте, а Мировой Дух Гегеля – сам Гегель. Разумеется, до таких невозможностей не домыслились ни физика, ни математика. Свои кризисы они успешно и даже более чем успешно пережили, сделав ставку на “научно-технический прогресс” и за сплошными бомбами, цветными телевизорами и прочими принадлежностями из инвентаря волшебных сказок даже не обратив внимания на собственное познавательное банкротство. Наверное, и традиционной философии удалось бы пережить свой кризис, не будь она, по крайней мере, так неповоротливо ориентирована на результат, или обязательное решение проблем. Сменив свою многовековую стать служанки теологии на статус служанки естественных наук, философия, по всей очевидности, переняла врожденный порок новой госпожи. Вдруг ей показалось, что главное в её проблемах – их решаемость и что проблемы можно вообще решать. На этом предрассудке она и сошла в небытие, так и не поняв, что в философии речь идет не о решении проблем, а об индивидуальности самого философа, который только и возникает, что бьясь головой о вечные проблемы: не решая их, а умножая, потому что каждое кажимое решение аукается ему эффектом лернейской гидры с вырастанием всё новых голов. Сизиф, вечный счастливец Сизиф провел-таки философских простаков, заставив их поверить, что скатывающийся камень равнозначен абсурду, и что абсурду придет конец, когда камень замрет однажды на вершине горы, а сами они соответственно плюхнутся в профессорские кресла и заживут на проценты с былых усилий мысли. Я цитирую страницу 57 книги В.Ю. Кузнецова: «Современная онтология, вынужденная работать в кризисной ситуации перепроизводства смыслов и концептов, парадоксально сочетающейся с практически полным отсутствием радикальных решений традиционных проблем, должна была бы задуматься над тем, как встроить понимание условий возможности собственного воспроизводства в концептуальное осмысление бытия вообще, неизбежно включающего самого мыслителя, – вместо того, чтобы множить и множить различные варианты говорения от имени “самого дела”». Это удивительное свидетельство того, как можно одновременно быть совсем рядом и совсем далеко. Рядом, потому что концептуальное осмысление бытия именно неизбежно включает самого мыслителя. Далеко, потому что сам мыслитель почему-то оказывается вдруг противоположностью говорения от имени самого дела. Но отчего и откуда эта альтернативность? Отчего безличному (объективному, трансцендентальному, научному) делу противопоставляется личность мыслителя, говорящая уже не от имени дела и дело, а от себя, и обременяющая дело отсебятиной ненужных креативностей! А что, если говорение самого мыслителя и окажется говорением самого дела, которому мыслитель стал как бы гортанью и которое само стало мыслителю содержанием его нутра и сознания? Постклассическая, как и всякая другая постфилософия потерпела то же банкротство, что и философия традиционная, с той только разницей, что последней понадобилось для этого две с половиной тысячи лет, а время первой исчислялось началом и концом скороговорки в каком-нибудь парижском коллеже, лицее или кафе. Всё это не в упрек, а в еще одну, очередную, лернейскую голову. В почти что заговорщической уверенности, что если это не поймут иные (пусть многие и больше чем многие) коллеги, то автор уж поймет наверняка. Книга В.Ю. Кузнецова, появись она на Западе, в Германии или во Франции, была бы не только замечена, но и отмечена. Я могу сказать это наверняка, так как уже много лет имею возможность наблюдать за колебаниями здешней философской конъюнктуры. Можно надеяться, что и российские коллеги не пройдут мимо нее. Карен Свасьян (Базель, Швейцария) |
« Пред. | След. » |
---|