8 мая 2014 г. не стало Александра Павловича Огурцова. Мы потеряли не только блестящего мыслителя – философа, культуролога, науковеда и историка науки, которым по праву гордится отечественная гуманитарная мысль, но и замечательного человека, бывшего неоспоримым моральным авторитетом для всех тех, кому довелось его знать и сотрудничать с ним.

Александр Павлович прожил непростую, нелегкую, но при этом весьма насыщенную жизнь. Того, что ему удалось сделать, с избытком хватило бы на солидную междисциплинарную исследовательскую группу. Он родился в Москве 14 сентября 1936 г. В 1958 г. окончил философский факультет МГУ им. М.В. Ломоносова, а в 1967 г. защитил кандидатскую диссертацию по теме «Отчуждение, рефлексия и практика». В этой диссертации Александр Павлович по сути дела объединил под одной обложкой три крупных по объему и фундаментальных по содержанию статьи, написанных им для «Философской энциклопедии».

1950–60-е годы связаны с работой А.П. Огурцова в “Вопросах философии”. Нельзя не сказать о том, что в это время журнал, благодаря усилиям, в том числе и Александра Павловича, поднялся на новый уровень обсуждения философских проблем науки, культуры, общества. Работу в журнале А.П. Огурцов продолжил и в последующие годы до конца своей жизни. В 1993 г. он становится членом Редколлегии «Вопросов философии», в 2009 г. – членом Международного редакционного совета журнала.

В 1967 г., после подписания письма в защиту диссидентов А. Гинзбурга, Ю. Галанскова и их товарищей, его исключили из КПСС и уволили с работы в академическом Институте международного рабочего движения (ИМРД). По его рассказам, в соответствующей партийной инстанции ему предлагали покаяться в содеянном, признать свою ошибку, и тогда все обошлось бы минимальными санкциями. Он, однако, оказался неуступчивым и предпочел статус «идеологически неблагонадежного», не поступившись убеждениями. Подобные предложения делались ему и в дальнейшем, причем из самых лучших побуждений, но он отвечал неизменным и решительным отказом. Его «поражение в правах» длилось около двадцати долгих лет и пришлось на тот период его жизни, который, вообще говоря, принято считать наиболее продуктивным.

Друзьям удалось устроить Александра Павловича на техническую по сути дела должность, сначала в Советской социологической ассоциации, а затем – в группе по истории социологии Института конкретных социальных исследований АН СССР. Социология в нашей стране тогда делала первые – после трагического перерыва длиной в несколько десятилетий – шаги, а по сути дела создавалась заново. А.П. Огурцову было поручено составление социологического словаря, что включало работу по составлению словника, подбору авторов, редактированию статей. При этом очень многие статьи, за неимением либо нежеланием специалистов, ему пришлось писать самому. В результате довольно скоро он завоевал признание и в области истории социологии.

Впрочем, сам словарь был издан намного позже, когда Александр Павлович работал уже в другом месте – в Институте истории естествознания и техники АН СССР. И здесь он достаточно быстро приобрел репутацию одного из наиболее квалифицированных историков науки. Среди его дарований хотелось бы отметить поразительное исследовательское чутье, позволявшее возвращать из бездны забвения мало кому известных и тем не менее очень оригинальных ученых-естественников, а вместе с тем – улавливать важные взаимосвязи и тенденции в историческом развитии науки. Он разбирался в истории и физики, и математики, и биологии настолько глубоко и основательно, что те, кто специализировался в каждой из этих областей, в общении с ним достаточно быстро забывали о тех барьерах, которыми дисциплинарные сообщества зачастую огораживают свою сферу интересов.

В мире формальных статусов и отношений Александр Павлович считался идеологически неблагополучным, а потому даже цитирование его работ оказывалось поступком, не говоря уже о том, чтобы публиковать его статьи – для этого подчас требовалось немалое мужество, которое далеко не всегда оставалось безнаказанным. И разительным контрастом официозному неприятию был тот неформальный авторитет, которым он пользовался среди очень и очень многих. Несмотря на множество отказов, которые он переживал весьма болезненно, ему, тем не менее, хватало силы духа и какой-то невероятной одержимости для того, чтобы снова и снова браться за работу. Его официальное признание началось в годы перестройки: в 1988 г. ему удалось издать книгу «Дисциплинарная структура науки», а в 1990 г. – защитить докторскую диссертацию на ту же тему.

В 1988 г. А.П. Огурцов переходит в Институт философии, в котором он работал до самых последних дней. Эти годы, безусловно, стали наиболее продуктивными для его творчества, что стало возможным и во многом благодаря его сподвижнице, жене и соавтору – Светлане Сергеевне Неретиной. Теперь все более заметное место в поистине безграничной сфере интересов Александра Павловича начинают занимать проблемы социальной истории и социальной философии науки. В этих областях он выступает в качестве автора и редактора многих статей и коллективных монографий. Создавалось впечатление, что он знал работы едва ли не всех тех, кто занимался в нашей стране этой проблематикой.

Александр Павлович принимал самое активное участие в таком фундаментальном проекте, как издание 4-х томной «Новой философской энциклопедии», где он был ученым секретарем научно-редакционного совета. Эту работу он не оставлял даже тогда, когда оказался в больнице, где ему была сделана серьезная операция на сердце. Его роль в создании энциклопедии была отмечена Государственной премией РФ за 2003 г. Очень много сделал А.П. Огурцов и при подготовке другого фундаментального издания – «Энциклопедического словаря по эпистемологии», вышедшего в свет в 2012 г. А в 2011 г. он реализовал, притом единолично, еще один фундаментальный проект, выпустив трехтомник «Философия науки: двадцатый век. Концепции и проблемы».

Нельзя не сказать об особой роли Александра Павловича в создании и успешной работе экспертного совета по социальным наукам Российского гуманитарного научного фонда. Этот фонд сыграл исключительную роль в спасении гуманитарного знания в нашей стране в самые тяжёлые годы, и Александр Павлович с энтузиазмом включился в его работу с самого её начала (1994 г.) и самоотверженно вёл её на протяжении многих лет.

Он хранил в памяти невероятный объем знаний, относящихся к самым разным областям науки; при этом память его была устроена таким образом, что все находившиеся в ней знания были, что называется, в зоне оперативного доступа, так что он обладал даром извлекать их мгновенно. Вместе с тем свои знания он непрестанно пополнял и этому занятию – добыванию новых знаний – готов был отдавать всего себя без остатка. Сам процесс обретения новых знаний был для него подлинным счастьем.

Для нашей философии, для нашей науки, для нашей страны Александр Павлович Огурцов сделал фантастически много. Наша память о нем будет столь же доброй и светлой, сколь доброй и светлой была его личность.

***

Ниже мы публикуем текст, написанный Александром Павловичем для «круглого стола», посвященного 20-летию РГНФ «Перспективы российской науки как социального и культурного института» (Вопросы философии. 2014. № 8). Александр Павлович не успел завершить свою работу. Текст публикуется практически без правки.

А.П. Огурцов. Я нахожусь в определенном привилегированном положении: в больнице я смог прочитать стенограмму разговора на круглом столе. Кроме того, будучи пессимистом относительно тех реформ, которые проводит правительство, и их возможных и уже полученных результатов, я, очевидно, лучше проинформирован, чем оптимист. Прежде всего ФАНО, организовав два новых конкурса научных грантов, многое скопировало в организации конкурсов, в тематике, в экспертизе и т.д. Конечно, финансирование в конкурсах иное, чем в РФФИ и в РГНФ. Двадцатилетняя работа двух фондов, организованных в свое время правительством В.С. Черномырдина в ответ на финансирование науки и образования России, осуществленное фондом Сороса (хочу отметить громадную роль этого Фонда и Института «Открытое общество» в выживании науки в России), позволила сохранить науку и многообразные научные дисциплины (конечно, далеко не все). Конечно, финансирование этих фондов было и остается крайне скупым, конкурсы были представительными, экспертам приходилось, отбирая, спорить между собою, поэтому было много обойденных грантами, обиженных и т.д. Внутри РГНФ реализовывались различные подконкурсы – гранты на издания книг, на конференции и симпозиумы, гранты на поездки за рубеж и др. Все это хорошо известно. У меня возникает лишь один вопрос: чем будет заниматься новый научный фонд? Пока те два конкурса, которые он объявил, если отличаются от того, что было в РФФИ и в РГНФ, то суммой гранта.

Вокруг организации науки в европейских странах в России ходила и ходит масса неточных сведений и просто мифов – о том, что в них нет академических организаций, что наука развивается и поддерживается в университетах и т.д. Прежде всего, почти во всех европейских странах существовала и существует академическая организация научных исследований. Это относится и к Франции, Германии, и к Великобритании. Количество организаций, созданных и функционирующих в рамках академической науки, различно. Но они существуют. Планировавшийся перенос системы исследований из независимых институтов академической науки в университеты превращает науку в эпифеномен преподавания и подчинен ценностям и ценностным установкам образования – изложение добытых истин, ориентация на построение системы знания, которое может не укладываться в такого рода систему (могу сослаться на включение в учебник под одной обложкой физической оптики Ньютона и физиологической оптики Гельмгольца), стремление уйти от альтернатив и от нерешенных проблем в преподаваемой научной дисциплине. Слава Богу, проект, о котором так много говорили наши санкюлоты, не состоялся, но университетская наука, само собой, требует всемерной поддержки.

Что же изменилось после объявленной реформы науки?

Чиновники от Министерства образования и науки нашли для каждого исследователя новую заботу: определить индекс Хирша. Этот индекс стал орудием определения эффективности ученого и соответствия его персонального индекса молчаливо предполагаемым или официально признанным цифирям. Иначе говоря, этот индекс стал дубинкой в руках чиновников: в соответствии с ним определяются успехи исследователя, его зарплата и различные выплаты.

Первый изъян индекса цитирования и индекса Хирша состоит, по-моему, в том, что среднее значение принимается чиновниками за индекс, относящийся к индивидуальным показателям. Чиновник в любой области – будь то медицина, школьное образование, университеты – делает одну и ту же ошибку: среднюю температуру по больнице принимает за температуру индивидуального больного, не отделяя людей с повышенной температурой от тех, у кого она нормальная. Средний возраст жизни мужчин в нашей стране, по-моему, не достигает шестидесяти лет. Но не задаем же мы вопрос: почему ты так хорошо (или плохо) сохранился? Совестно как-то. Хотя число людей, перешедших из допенсионного в послеоперационный возраст, многое может рассказать об индивидуальных траекториях жизни, встречах с врачами и т.д.

Потрачены немалые деньги на создание системы РИНЦ, хотя она копирует американскую систему, созданную Ю. Гарфилдом. К РИНЦ масса претензий, прежде всего к охвату публикуемых текстов. Но самая главная претензия: использование тех индексов, которые можно извлечь из обработки библиометрических данных. Можно сказать, что РИНЦ стал дубинкой, прикрытой вуалью цифири и математическими формулами. Наукометрия стала (особенно у нас, в России, но не только в России) полицейской наукой (если вспомнить определение советской социологии, данное А. Филипповым в «НЛО»). К такого рода полицейским наукам относились в XIX в. камералистика, в XX в. политология в ее разных отраслях - от языковой политики до политологии международных отношений. С помощью наукометрии можно пытаться оценить эффективность не только каждого исследователя, но и всего института, а затем научного сообщества в той или иной отрасли: взять всё сложить и поделить на число научных сотрудников и получим среднюю эффективность по данному сообществу!? И о чем эта цифирь будет свидетельствовать? Это всё «обманки» статистики («обманки» в смысле натюрмортов, когда всё реалистично, но к полотну картины приклеена, например, часть ключа от двери и т.д.).

Третий изъян библиометрических методик в руках чиновников от науки – сопоставление индекса Хирша и индексов цитирования в различных науках. Более того, предлагается построить иерархию наук в соответствии с иерархиями Хирша. И кому такая информация будет ценна?

Проблема, которая весьма актуальна и обсуждалась на этом круглом столе, классификация научных исследований. Еще Аристотель разделил разум на теоретический и практический, выделив при этом poiesis – разум творческий. Их можно было бы перевести как теоретический разум, исполнительский разум и творческий разум. Но разум – это способность, деятельность, а не ее результат, Поэтому возникает вопрос: оправдано ли переносить характеристики разума на его результаты? В начале ХХ в. В. Оствальд выделил в науке «классиков» и «романтиков», отнеся эти квалификации к людям науки, но не к областям науки. Правда, Ф. Клейн пытался выделить в истории математики классическую и романтическую ориентации, которые можно обнаружить в специфическом использовании методов исследования и изложения. То разделение, которое сейчас считается общепризнанным, - разделение наук на фундаментальные и прикладные. Конечно, это разделение возникло давно, очевидно, в академии Платона, где геометрия считалась фундаментальной, а целый ряд наук ее приложением. Соединение геометрического и механического видов дискурса было осуществлено Архимедом, и это соединение – основа механики Ньютона. И этот подход сохранялся до Даламбера, Л. Эйлера и Лагранжа, которые увидели фундаментальную науку не в геометрии, а в математическом анализе, нашедшем приложение в понятиях и методах динамики. «Непостижимая эффективность» математики, о которой писал американский физик Ю. Вигнер и который сравнивал ее с мистикой, начиналась именно в этот период и здесь в Европе. Разделение наук на фундаментальные и прикладные широко использовалось в большевистской политике в области науки для обоснования сохранения Академии наук в противовес ряду пролеткультовцев, пытавшихся создать «пролетарскую геометрию» и пр. Это же разделение было воспринято многими академиками ради защиты Академии наук как центра фундаментальных наук. Прикладные науки были отданы под власть министерств, особенно Министерства среднего машиностроения и Министерства обороны. Многие конструкторы и инженеры именно в эти годы стали членами Академии наук. Известно, что при Н.С. Хрущеве из состава Академии были исключены технические отделения, целый ряд институтов, работавших на оборонную тематику. Эта организационная реформа Академии далеко не способствовала интенсификации ее работы. Более того, как мне кажется, она и создала тот разрыв между открытием и его применением, который мы наблюдаем сейчас в нашей стране. Организационные сдвиги всегда сказываются через большой временной лаг, который Ф. Бродель назвал «большой длительностью». Разделение наук на фундаментальные и прикладные, по-моему, больше не соответствует их взаимодействию: ныне прикладные науки становятся источниками как новых идей, так и новых разработок. То отчуждение между фундаментальными и прикладными науками, когда только фундаментальным наукам приписываются значимые научные идеи, а прикладным только их применение, в наше время преодолено. Более того, именно прикладные разработки оказываются ныне источником новых идей, гипотез и теорий. Об этом хорошо говорила Е.А. Мамчур.

Возьмем еще один пример. В журнале «Nature» прочитал статью о новых методах борьбы с раком. Казалось бы, научные разработки шли по определенному пути: сначала исследования ДНК и ее повреждений, затем анализ оксидативных повреждений и лишь потом выяснение специфической роли белка MTHI в раковых клетках. Этот путь от общих проблем к частным. На деле же начались исследования с выяснения роли белка MTHI в оксидативных повреждениях ДНК. Тем самым медицинские науки – это не прикладные науки, использующие теорию, методы и модели биологии и антропологии, а целый комплекс дисциплин. Каждая из них инновационна в своей области, выдвигая свои гипотезы и концепты.

Если для Аристотеля риторика и поэтика были теми науками, которые имели дело с творческим началом, то, начиная с «Теории механизмов и машин» Лагранжа и заканчивая многотомной работой Артоболевского с тем же названием, созданные человеком машины и механизмы стали предметом изучения. Это, конечно, показывает смену принципов двух цивилизаций – риторической и индустриально-технической, в которой даже человек уподоблялся машине, его движения – движениям механическим, социальная мысль исходила из моделей равновесия (баланса) сил и даже Бог понимался как инженер, создатель Вселенной как часов, т.е. полуавтомата.

В наши дни возник новый тип цивилизации – информационно-технологическая цивилизация с новыми формами глобальной коммуникации, с приложениями этой технологии в банковском деле, в обучении, в самообразовании. В свою очередь теория механизмов и машин задала новые модели и методы постижения множества видов движения, использованных в сотворенных человеком машинах. Новые информационные технологии позволили раскрыть новые характеристики памяти как длительной, так и операционной. Иными словами, информационные технологии стали источником выдвижения и доказательства в теоретической психологии различия функций и видов памяти.

Выдвижение новых законов также является инновационной деятельностью законодателя (от «номотетики» в античности до законодательного практического разума И. Канта), а их применение в судебной практике – деятельностью прикладной.

Все множество научных дисциплин необходимо «разбить» на подмножества по ряду критериев с тем, чтобы затем выявить соотношения полученных результатов. В том, что можно назвать «модальной типологией», можно построить виртуальные типы, которые невозможно найти в реальности. Первую такую виртуальную типологию рыб построил Д’Арси Томпсон в начале XX в.: некоторые построенные им виртуальные классы рыб не были в то время открыты, а лишь позднее были открыты палеонтологией, а некоторые вообще нереальны и являются пустыми классами.

Ясно одно, что типология наук предполагает применение ряда критериев: статуса гипотез в современной физике и космологии и роли в них эмпирическо-экспериментального уровня знания, место математики (дифференциального и интегрального исчисления или геометрических моделей в физике). Здесь обнаружились альтернативные позиции. Так, для А.Н. Павленко современная теория в космологии как бы висит в невесомости. Это объясняется тем, что в этой модели науки эмпирический базис мыслится как основание для построения гипотез и теорий. Между тем существуют другие представления о месте эмпирического уровня в формировании гипотез и теорий. В гипотетико-дедуктивной модели…