В статье рассмотрен вопрос о роли философии и науки в формировании современности (эпохи модерна). Проанализирована гуманистическая трактовка науки в философии Канта. Показано, что проект гражданского общества Канта имел моделью науку как территорию свободы. Первый либеральный модерн XIX в., подготовленный философией Канта, реализовал гуманистическую трактовку новоевропейской науки как сферы свободы, выявив одновременно инженерную составляющую науки.

The article examines the role of philosophy and science in the formation of modernity (the modern era). The specific of humanistic interpretation of science in the philosophy of Kant analyzed. It is shown that civil society project of Kant had a model of science as an area of freedom. The first liberal modern of XIX century, prepared with the philosophy of Kant, implemented humanistic interpretation of modern science as a sphere of freedom, identifying both engineering science component.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: государство, гражданское общество, гуманистическая трактовка науки, инженерная наука, современность (эпоха модерна), философия Канта.

KEYWORDS: the state, civil society, humanistic interpretation of science, engineering science, modernity, Kant's philosophy.

Науку Нового времени, возникшую на Западе, часто обвиняют в том, что превратившись в «технонауку», в источник развития производительных сил, именно она способствовала возвышению инструментального разума над нравственным началом в человеке. Вместе с тем, ретроспективно осмысливая путь к современности, формирование ее предпосылок, занявшее несколько веков, и первый либеральный модерн XIX в., нельзя не заметить фундаментальное значение науки для Западной цивилизации. Она создала новые каноны рациональности, расширила сферу познанного человеком, изменила материальную и городскую среду человека и во многом изменила его самого посредством трансформации обществ. Представляется, что анализ процессов, характерных для первого модерна может оказаться полезным для объяснения современности, в которой мы живем, в частности, поможет понять место науки в модернизационном проекте нашего общества.

Какую роль играла наука в первом модерне? М. Вебер одним из первых объяснил формирование современного Запада посредством распространения научной рациональности на процесс создания особого типа культуры и цивилизационной специфики всех сфер жизни и Запада в целом. Он подчеркивал, что естествознание приняло форму, которую можно было обнаружить только на Западе: «… лишь Западу известна рациональная и систематическая, то есть профессиональная, научная деятельность, специалисты-ученые в том специфическом современном смысле, который предполагает их господствующее в данной культуре положение, прежде всего в качестве специалистов-чиновников – опоры современного западного государства и современной западной экономики» [Вебер 2002, 6]. Работа Вебера «Протестантская этика и дух капитализма» написана в самом начале XX в. К этому времени связки «наука – общество», «наука – государство» и «наука – экономика» уже отчетливо проявились. Если научная деятельность представала образцом рациональности, то ее распространение на все сферы жизни общества произошло благодаря государству: «Вообще “государство” как политический институт с рационально разработанной “конституцией”, рационально разработанным правом и ориентированным на рационально сформулированные правила, на “законы”, управлением чиновников-специалистов в данной существенной комбинации решающих признаков известны только Западу, хотя начатки всего этого были и в других культурах» [Вебер 2002, 7]. Вебера интересовало возникновение капитализма. К основным факторам его развития, помимо протестантизма, он включал новую научную культуру и культуру государственного управления. Рационализация различных сфер человеческой деятельности – это не только феномен Запада. Однако принципиально важным для Вебера является то, какие сферы жизни при этом подвержены изменению путем рационализации: «Следовательно, вопрос вновь сводится к тому, чтобы определить своеобразие западного, а внутри него современного западного рационализма и объяснить его развитие» [Вебер 2002, 15]. По существу Вебер сформулировал методологически важный принцип, позволяющий понять рационализацию как процесс диффузии одной из культур (для Запада – научной культуры) в жизненно важные сферы всего социального тела. Он рассматривал рациональную деятельность внутри определенной (научной) культуры, носителем которой является научный этос, опирающийся, в частности, на определенные практики и на нормы этой культуры. В какой-то момент одна из культур в социуме начинает возвышаться и распространяться на другие жизненно важные сферы общества. Однако Вебер не дает ответа, почему это произошло с научной рациональностью. Воспользуемся идеей Вебера о диффузии культур и попытаемся понять, что же послужило отправной точкой распространения научной культуры на сферу государственного управления и последовавшее возвышение института науки, которое наблюдалось на протяжении XVI–XVIII вв.

Обратимся к истокам, к рождению науки Нового времени. Выдающаяся отечественная исследовательница Л.М. Косарева показала, что, вопреки распространенному мнению о происхождении науки путем обращения к опыту, к эмпирии, методология науки Нового времени рождалась в XVII в. как противодействие эмпирической установке, идущей от Аристотеля и укорененной в средневековой схоластике: «… новый… концептуальный комплекс, в формирование которого внес огромный вклад Галилей (механистическая концепция материи, методология экспериментализма и вероятностная концепция естественного знания) был пронизан совершено новой ценностной установкой преобразования действительности, десакрализирующей непосредственно данный мир очевидности». [Косарева 1997, 337–338]. Л.М. Косарева особо подчеркивала необходимость различать два методологических принципа, при исследовании происхождения нового естествознания – эмпиризм и экспериментализм. «Важно подчеркнуть, – пишет она, – что экспериментализм появляется вначале не как чисто научная методология, а как новая общекультурная установка» [Косарева 1997, 325]. Суть новой установки (экспериментализма) в том, что окружающий человека мир предстал утратившим гармонию и справедливость. Человеку подвластно вернуть природе совершенство, путем привнесения собственного замысла, путем ее преобразования и усовершенствования. Экспериментализм заимствуется новой наукой из поля универсалий культуры и постепенно вытесняет методологический принцип эмпиризма. Экспериментализм предполагал развитие «инженерной» науки, («технонауки» в нашем понимании), которая ставит материальные технологии в центр естественных наук.

Современные исследования позволяют обнаружить, что именно экспериментализм, присущий новой науке, был отправной точка роста интереса к ней со стороны английского правительства. Как известно, с конца XVI в. начинается колонизация новых земель. Запад расширяет свои границы. На новых территориях англичане обнаруживают удивительное разнообразие местных народов и культур. Появляется практическая необходимость осваивать эти территории, управлять ними. Но для правительства все это предстает неким «белым пятном» с непонятным населением, непонятной культурой и территорией. В этот момент на исторической сцене появляется У. Петти (1623–1687 гг.), соединивший в своих сочинениях политическую философию с научным принципом экспериментализма. По мнению П. Кэрролла, подробно проанализировавшего процесс формирования новой правительственной практики в Англии в период XVII–XVIII вв., основанной на принципах новой науки, в монографии «Наука, культура и формирование современного государства» [Кэрролл 2006], У. Пети стал своего рода Робертом Бойлем новой парадигмы политической философии. Ему принадлежала выдающаяся роль в распространении практики новой инженерной науки на политическую сферу. Первой и самой значительной «живой лабораторией», («политическим животным», по выражению Петти, по аналогии с лабораторными животными), для Англии послужила Ирландия. Впоследствии этот опыт был распространен на управление другими колониями. Но в XVII в. люди и земля Ирландии были превращены в полигон, на котором отрабатывались Западные идеи колонизации как «цивилизационной миссии для варварских народов». Миссия включала идеологию «улучшения» и инженерного переконструирования, перенесенную из экспериментального естествознания. «Я утверждаю, – пишет П. Кэролл, – что Ирландия дает нам особенно показательный случай того, каким образом современный институт науки и правительственное управление были прикованы друг к другу экспериментальными проектами и практиками инженерной культуры» [Кэрролл 2006, 26]. С конца XVII в., вновь созданный союз государства и науки на территории Западной Европы укрепляется и расширяется. По мере трансформации самих государств в период первого и второго модерна роль науки в этом союзе постоянно изменялась. Но именно в этот момент обретает прочность союз между наукой и государством, «а потому, – говорит Кэрролл, – между, наукой и обществом, через идею “сплетения (plexus) науки и государства”: онтологически плотной, многогранно переплетающейся, разнородной и в то же время сообщающейся между собой природы современной науки и природы современного правительственного управления». [Кэррол 2006, 4].

В цивилизационном продвижении союз науки и государства стал реальностью, которая преобразила как государство, так и науку. Но подчеркнем еще раз тот факт, что «государственную поддержку» получила «инженерная наука» в терминологии Кэрролл, что близко к понятию «технонаука», распространенному в отечественной философии. Инженерная наука, как и государство, могли только изменять, улучшать и овладевать, а, следовательно, эти институции не задавались вопросом «зачем», «в чем смысл происходящего», а наоборот, исходили из уже начавшего складываться нового цивилизационного плана Запада, ставя задачу привнести в общество уже сформировавшийся новый смысл освоения и покорения как природы, так и обществ, стоящих на цивилизационной лестнице на более низком естественно-исторически сложившемся уровне.

М. Фуко в ряде исследований детально показал, каким образом «знание», прежде всего научное знание, начиная с XVII–XVIII вв., выступило своеобразной «априорной формой» для «власти» относительно объектов, на которое направлено правительственное управление [Фуко 2010]. Он описал многочисленные дисциплинарные практики, посредством которых субъекты управления конституируются правительством с опорой на знание.

«Фауст» Гете как манифест цивилизационного проекта Запада

Своеобразный манифест цивилизационного проекта Запада, в котором власть и могущество человека реализуется посредством науки, представлен в яркой литературной форме в «Фаусте» Гете. Возможно потому, что Гете сам был универсальным человеком, и научные изыскания составляют часть его интеллектуального наследства, ему удалось столь точно воплотить важнейшие черты западной цивилизации. Не случайно человек первого модерна получил нарицательное название «фаустовский тип» человека, страстное желание которого «власть, собственность, преобладанье. Мое стремление – дело, труд» Над ним больше не доминирует Небо, его преобразовательская деятельность направлена на «здешний мир», в котором «что надо знать, то можно взять руками». На окружающий мир Фауст смотрит глазами повелителя, имеющего ясный цивилизационный план, а также волю для его воплощения, поскольку теперь все, что не дело его рук, то несовершенно, по определению, и есть зло. «Царю природы, мне была обидна дерзость произвола: свободный дух не терпит зла». Вода, стихия ветра и спокойствие скал вызывает у него одно желание – исправить случайность природы, внеся в нее разумный порядок. «Разбушевавшуюся бездну я б страстно обуздать хотел. Я трате силы бесполезной хотел бы положить предел». Самое поразительное для нашего современника качество нового человека Запада – это вечное беспокойство, ориентированность на дело, стремление трудиться изо всех сил. Фауст только что открыл для себя новый смысл жизни и горит желанием поделиться своим открытием со всем миром. Возможно, поэтому в советское время известные всем слова Гете, о том, что «лишь только тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой», преподносились чуть ли не как манифест советского человека. Освобождение в труде, в великих делах были идеей не только первого модерна, но и социализма, как впрочем, и фашизма. Фаустовский тип – это тип человека, смысл жизни которого – деятельность ради деятельности. Это конечный человек, поскольку он оттолкнул от себя Небо, а его притязания на власть и могущество бесконечны. Чувство сопричастности великому замыслу, который он считает теперь призванным воплотить, заменяет ему вопрос о конечной цели его существования, о смысле, о свободе универсально бесконечного человека.

Удивителен выбор Фауста для приложения своих сил. Когда весь мир перед ним, и Мефистофель предлагает ему выбрать любое место на Земле, согласно контракту между ними, то Фауст указывает на обширную болотистую равнину, образованную морскими приливами и солончаками, лежащую между морем и высоким скалистым берегом. Изумленный выбором Мефистофель не может осознать грандиозность и размах притязаний Фауста, который мыслит теперь в категориях освоения всего мира, всей природы, а не отдельного уютного места для проживания. «Болото тянется вдоль гор, губя работы наши вчуже, но чтоб очистить весь простор, я воду отведу из лужи». В этот «цивилизационный проект» Фауст намерен стянуть миллионы (и это говорит европейский человек, живущий в Германии XVIII в.), «на девственную землю нашу». «Внутри по-райски заживется… Трудясь, борясь, опасностью шутя, пускай живут муж, старец и дитя. Народ свободный на земле свободной». Но черты новой цивилизации пугающе знакомы уже из нашего прошлого, времен ускоренной модернизации в ее российском варианте. Рай Фауста – это жуткий трудовой лагерь. «Вставайте на работу дружным скопом! Рассыпьтесь цепью, где я укажу. Кирки, лопаты, тачки землекопам! Выравнивайте вал по чертежу! Награда всем, несметною артелью работавшим над стройкою плотин! Труд тысяч рук достигнет высшей цели, которую наметил ум один!»

Кажется, ничто не может остановить преобразовательный порыв Фауста. Однако это не так. Для движения вперед новой цивилизации, требовалось избавиться со всей решительностью от всего, что ограничивает разум, сковывает его планы. Когда Мефистофель вновь возвращается на «морской пустырь», выбранный Фаустом, он, конечно же, поражен произошедшими за время его отсутствия переменами, рукотворной гаванью, причалами, видом многочисленных кораблей на рейде. Однако он находит Фауста огорченным тем, что произведенные им преобразования локальны, т.е. они осуществлены «здесь», и это сильно его расстраивает. «Отвратительное “здесь”»! Вот в чем одном и ужас весь!». «Нет впереди границ к успеху», – говорит он. Ему мешает уютный дом двух старых людей, что расположился на высоком берегу, обнесенный липовым садом и небольшая часовня вблизи дома. «Мне говорят колокола, что план моих работ случаен, что церковь с липами цела, что старикам я не хозяин». Последняя просьба Фауста – уничтожить дом и прогнать стариков. «Сопротивляясь, эти люди мрачат постройки торжество. Они упрямы до того, что плюну я на правосудье». Старики сгорели заживо в домике, как и липовый сад, как и церковь. Новая цивилизация, построенная на идеях разума, освобождала человека от всего, на чем держался его маленький и уютный мир, предлагая взамен новую утопию цивилизационного продвижения по всей Земле. Вместе с тем, замысел Гете наполнен высокими гуманистическими идеалами, поскольку в центр мира он поместил человека, вполне осознавшего свою силу. Судьба человечества и весь мир отныне подчинены его творческим возможностям и воле. Фауст – это символ новых возможностей и судеб европейского человека. Наука послужила инструментом реализации этой утопии, как и государство, как и впоследствии рыночная экономика.

Гуманистический ответ И. Канта

Основы, заложенные классической философией, касались не столько понимания модерна, который еще не сложился, сколько новых базовых положений, нового мировидения и новой рациональности, которые способствовали его формированию. Философия выработала новое видение мира, возлагая надежду на рациональность, просвещение и науку, анализ которой стал ее центральной задачей

Не всех очаровывали возможности инженерной науки и фаустовского духа. А показанное Гете торжество практического разума над духовным, мистическим началом в человеке было неприемлемо уже многим его современникам. Критика Фауста переносилась на автора. «Гете – совершенно практический поэт, – писал Новалис. – В своих произведениях он – как англичанин в своих товарах – в высшей степени прост, мил, удобен и прочен» [Новалис 2003, 218].

Другой современник Гете, И. Кант дал иную гуманистическую трактовку науки, отталкиваясь от утилитарного проекта естествознания, набиравшего силу в период приближения к первому модерну, состоявшемуся в XIX в. как либеральная современность. Если Гете делает человека властелином мира физического, то Кант помещает человека в центр нравственной Вселенной.

Кант прекрасно разбирался в проблемах естественных наук. Поэтому его никак нельзя упрекнуть в том, что он знал о состоянии науки своего времени из вторых рук. Кант – первый философ Германии, осознавший громадное мировоззренческое значение трудов Ньютона. По его мнению, «Ньютон впервые увидел порядок и правильность связанными с великой простотой там, где до него находили беспорядок и плохо сочетаемое многообразие, и с тех пор кометы обращаются по геометрически правильным орбитам» [Кант 1994 II, 380–381]. Сам он работал над проблемами космогонии и астрономии, физической географии и физики атмосферы. Изучал происхождение вулканов, землетрясений, процессы старения Земли, выдвинув оригинальные объяснительные гипотезы. Был одним из первых, кто прекрасно понял значение математики для естествознания. В заметках, написанных им на страницах книги «Наблюдения над чувством прекрасного и возвышенного», которые по времени создания относятся к докритическому периоду в его творчестве, Кант о себе говорил так: «Сам я по своей склонности исследователь. Я испытываю огромную жажду познания, неутолимое беспокойное стремление двигаться вперед или удовлетворение от каждого достигнутого успеха» [Кант 1994 II, 372–373]. Так мог сказать только человек, для которого наука – настоящее призвание, служение истине.

Зная науку и научное сообщество своего времени «изнутри», он, хотя это может показаться на первый взгляд странным, относился к достижениям науки весьма прохладно, а к ученым – вовсе с предубеждением. Уже тогда им завладела идея равенства и свободы, которую каждый ученый по призванию знает по особому состоянию творческой свободы внутри собственной «лаборатории мысли». Наука же как социальный институт отталкивала Канта неправомерностью притязаний на исключительное положение в обществе: «Ученые думают, что все существуют ради них, дворяне думают так же» [Кант 1994 II, 369]. Изначальное, данное по природе равенство людей, искажалось институтом науки. «Оттого, что искусствам и наукам мы приписываем такое важное значение, мы относимся с презрением к тем, кто далек от них, и это приводит к несправедливости…» [Кант 1994 II, 369]. Он осознал, что для многих его коллег «по цеху» занятия наукой были таким же ремеслом, как и для башмачников или кузнецов. Но престиж профессии, поддержанный государством, поставил ученых-профессионалов в неравное положение с другими профессиями. Научное сообществе далеко от идеального, осознал он. Отсюда резкость суждений: «Вред, приносимый наукой людям, состоит главным образом в том, что огромное большинство тех, кто хочет себя в ней проявить, достигает не усовершенствования рассудка, а только его извращения, не говоря уже о том, что для большинства наука служит лишь орудием для удовлетворения тщеславия» [Кант 1994 II, 370]. Возможно, занятия наукой и неудовлетворенность ее инженерной направленностью, отодвигавшей в сторону вопрос о смысле существования человека в мире, уводившей от проблемы самого человека, реально познавшего свободу в творческом разуме, и привело Канта к необходимости заняться философией. Отныне, материал его исследований – человечность, основанная на разуме. Науки могут внести порядок и ясность в природный мир, в котором присутствует человек, но не в человечность. «Если существует наука, действительно нужная человеку, то это та, которой я учу – а именно подобающим образом занять указанное человеку место в мире – и из которой можно научиться тому, каким надо быть, чтобы быть человеком» [Кант 1994 II, 373]. Поэтому он был намерен создать науку о человечности, чем могла быть только философия, которая поможет человеку определить свое истинное состояние, свое предназначение, позволит ему понять, что значит быть человеком: «… Кант своим учением о человеке оказал громадное влияние на развитие доктрины либерализма, доказав, что главным в ней должно быть не отстаивание права частной собственности, а всемерное содействие развитию свободной, свободно мыслящей, свободно действующей независимой личности» [Ойзерман 2008, 393].

Проблема, которую пытался решить Кант, как никогда, актуальна для наших дней, особенно для нашего общества. Как можно человеку прийти к состоянию свободы, находясь внутри государства, устроенного далеко не по совершенному образцу, при этом воздействуя на само государство так, чтобы в нем сформировалось гражданское общество, со всеми вытекающими институциональными последствиями? Кант опирался на собственный опыт ученого, человека знающего освобождающую силу разума с тем, чтобы решить проблему формирования гражданского общества. Набросок решения, которое опирается на гуманистическую трактовку науки, дан в небольшой работе «Ответ на вопрос: Что такое просвещение?». Здесь Кант подходит к научной деятельности не с точки зрения ее результативности и, соответственно, ее плодов, не с точки зрения рациональности ее мыслительных практик, но с точки зрения свободы ученого, выносящего добытую им истину на суд компетентной публики. Научное сообщество приобретает у него смысл территории свободы мысли, раскрепощенного разума, высокой культуры общения. Именно модель обсуждения новых идей, выдвигаемых человеком культуры, ученым, рассматривается Кантом в качестве модели выдвижения политических максим, которые только и могут быть основой коллективных действий. Ниже мы покажем, каким образом Канту удается через модель движения новых идей в научном сообществе решить проблему перехода к просвещенному обществу, в нашем сегодняшнем понимании близком к гражданскому обществу.

Отвечая на вопрос «Что такое просвещенное состояние?», он говорит, что это выход из состояния несовершеннолетия, определяемого им как «неспособность пользоваться своим рассудком без руководства со стороны другого» [Кант 1994 VIII, 29]. Леность и трусость, присущие человеку – вот главные причины, заставляющие большую часть людей предпочитать быть в зависимости от «разума» своих наставников, а не полагаться на результаты собственной мыслительной работы. Лишь немногие преуспели в последнем. Они силою собственного духа буквально «выбрались из состояния несовершеннолетия». К этим немногим он относит ученых, к которым он как философ причисляет и себя. Интересно, что понятие «ученый» в его тексте ассоциируется с такими понятиями, как «свобода», «читающая публика», «публика», «публичное пользование своим разумом», «публично, т.е. в своих сочинениях».

Центральной категорией, значимой как для просвещения, так и для гражданского общества, является категория свободы. Кант уточняет, что он понимает под свободой: «Для просвещения требуется только свобода, и притом самая безобидная, а именно свобода во всех случаях публично пользоваться своим разумом» [Кант 1994 VIII, 31]. Кто же и как может воспользоваться этой свободой? В государстве, трактуемом им в виде единого механизма, где каждый из его членов выполняет определенную функцию, направленную «на осуществление общественных целей» [Кант 1994 VIII, 31], любой гражданин предстает в двух ипостасях: в одной он является профессионалом, состоящим на службе и находящимся на гражданском посту; в другой каждый гражданин, подобно ученому, имеет полную свободу публично высказывать свои мысли и долг – «сообщать публике все свои тщательно продуманные и благонамеренные мысли» [Кант 1994 VIII, 32]. Соответственно, при профессиональном исполнении своих обязанностей, свобода гражданина ограничена, поскольку он вынужден подчиняться правилам и уставам, которые на него накладывает профессиональная деятельность. Поэтому для должного выполнения профессиональной деятельности, которая в свою очередь приравнена Кантом к исполнению гражданского долга, приходится довольствоваться лишь частным применением разума.

Но вне работы по профессии, человек потенциально может и должен стремиться к состоянию полной свободы. Аргументация здесь такая: «Человек может откладывать для себя лично просвещение… Но отказаться от просвещения для себя лично и тем более для будущих поколений означает нарушить и попрать священные права человечества» [Кант 1994 VIII, 31]. С реализацией «священных прав» лучше поторопиться, к чему собственно и призывает Кант.

Итак, государство объединяет людей труда, работающих по профессии, каждый из которых относится к своей работе со всей серьезностью как к исполнению гражданского долга. Работа граждан слажена настолько, что общество подобно механизму, каждая частичка-профессионал которого осознанно стремится выполнить принимаемые им за благо «общественные цели». Критические рассуждения на уровне работников, чья деятельность ограничена профессиональными поведенческими матрицами, не приветствуется. Для этого у государства есть сильный аргумент: оно «содержит хорошо дисциплинированную и многочисленную армию для охраны общественного спокойствия» [Кант 1994 VIII, 31]. Кант – реалист и понимает, что начнется, если профессиональный долг подменить правом сомневаться во всем и обсуждать корпоративные уставы. Поэтому ограниченная свобода, частичное использование разума и подчинение, по Канту, вполне естественные состояния, и они представляют достаточное условие для существования государства. Правда, при этом государство и общество могут идти и в направлении от просвещения, от современности, от состояния гражданского общества. Это путь неестественный, ведь человечество уже живет в век, когда началось просвещение, а значит, есть все основания утверждать, что перед ним открыта дорога «в просвещенный век», для попадания в который надо только пробудить свой разум, избавиться от лености мыслить. Слаженно работающая машина «государство–общество» может быть лишь временной остановкой, служащей лишь оболочкой для раскрывающегося в своем развитии человеческого бытия, поскольку человеческая тотальность божественна и универсальна, а потому не ограничена. Человек «есть нечто большее, чем машина, сообразно его достоинству» [Кант 1994 VIII, 37].

Для реализации собственной свободы гражданин может обратиться к своей второй гражданско-общественной «ипостаси», вспомнить, что он обладает способностью мыслить свободно и независимо от любых профессиональных правил. Здесь я хотел бы подчеркнуть, что свобода от поведенческой матрицы профессионала, согласно Канту, является необходимым условием свободы для публичного пользования своим разумом. Этот момент важен для понимания того, как возможны изменения в обществе, как возможно социальное развитие и движение. Человек рассматривается, как мы бы сейчас сказали, в двух измерениях. Одно – это социально-экономическое измерение, где он участвует в общественном воспроизводстве себя и тех общественных институтов, которые задают и формируют его поведение. В этом состоянии человек – это индивид. Другое измерение – гражданско-политическое. Для Канта равенство и свобода неразлучны. Нет таких причин, которые заставили бы гражданина перестать быть свободным. «Это единство равенства и свободы есть основанное на законе право каждого члена общества не повиноваться иному закону, кроме того, на который он сам мог бы дать свое согласие» [Ойзерман 2008, 128]. Но установить тот порядок, который бы он одобрил, каждый гражданин может, полагаясь только на собственный разум. Другими словами, согласно Канту, гражданско-политическая активная позиция каждого гражданина есть основа политического строительства. Ни государство «сверху», ни представительная демократия через свои парламенты не могут создать подлинную современность, если они исключают из этого процесса гражданина, узурпируя, присваивая в той или иной форме его политическое право на публичное высказывание собственных соображений об общественном устройстве.

Как мы уже говорили выше, научная деятельность послужила Канту моделью реализации «свободы мысли» гражданином. Конечно, Кант понимал, что ученый, когда он работает «по профессии», как и любой другой «работник», также связан правилами и стандартами, принятыми в научном сообществе, диктуемыми ему научным этосом. Применение разума ученым, поэтому, носит частный характер в том случае, если его интерес направлен на решение частной академической задачи. Если же речь идет «относительно недостатков в существующем устройстве» общества [Кант 1994 VIII, 34], то каждый гражданин может выступить в качестве ученого и политика, чтобы предложить «читающей публике» свои обоснованные соображения по поводу их устранения. Выдвижение новых идей у Канта регламентировано принятыми в научном сообществе стандартами. Они соответствуют требованиям, предъявляемым к публикациям этих идей в научных журналах, и процедурам обсуждения опубликованных идей в кругу сообщества экспертов. Тем самым Кант неявным образом выступает против анархического порядка, против стихийного выдвижения политических требований, против не регламентированного обсуждения насущных проблем, затрагивающих граждан.

Отметим, что рассмотренная нами небольшая статья, впервые опубликованная в 1794 г. в журнале «Berlinische Monatsschrift», пронизана идеей толерантности к существующему государственному строю, и Кант писал ее в эпоху просвещенной монархии, хотя и не был монархистом. Но анализирует он при этом достаточно сложный вопрос: каким образом в рамках существующего монархического порядка возможно рождение республиканской демократии – свободной публичной дискуссии, в основе которой, как известно, лежит участие каждого в решении общих проблем, как местного, так и государственного уровня. Кант считал, что идея равенства и свободы для каждого гражданина может осуществиться только при республиканской форме правления, когда правительства принимают законы, получившие одобрение всех своих граждан.

Модель будущей республиканской демократии у него неразрывно связана с аргументированной речью в кругу читателей-экспертов, ознакомившихся с предметом обсуждения по публикациям. Этот круг расширяется до размеров всего пространства, на котором распространяются публикации, т.е. он совпадает с границами государства и даже может преодолевать их, потенциально он охватывает всех тех, кто ознакомился с опубликованными текстами, всех тех, кого Кант называет «настоящей публикой, а именно миром» [Кант 1994 VIII, 33].

Публичное применение разума, таким образом, имеет вполне определенный смысл и четкие границы. Публичное пространство совпадет с пространством свободного распространения публикаций, в свободных от издательского произвола и цензуры печатных изданиях. В действительности этого состояния свободы в публичном пространстве общества трудно достичь. Однако Кант был отважным ученым и собственными печатными трудами способствовал расширению границ свободы творческого человека в Германии. Опубликованное им замечание по поводу того, что существование в Германии сословных привилегий есть анахронизм, подвигло через пятнадцать лет после смерти Канта известного либерального деятеля В. Гумбольдта выступить с предложением о внесении изменения в законодательство. Он писал в докладной записке государственному министру фон Штейну о необходимости законодательной поддержки в Германии личной безопасности, защиты собственности, свободы совести и печати.

Кант дает лишь общее решение довольно деликатной проблемы формирования гражданского общества в условиях недемократического государственного устройства. Мы не вправе требовать от него деталей, но можем восхититься изяществом предлагаемой конструкции.

Сквозная идея современности и наука на этапе второго организованного модерна XX в. и его кризиса: К. Поппер и М. Фуко

По сути, идея просвещенного общества у Канта предвосхищает идею открытого общества К. Поппера. Они похожи тем, что индивидуальный свободный разум, служит в них основанием принятия решений. «В дальнейшем магическое, племенное или коллективистское общество мы будем именовать закрытым обществом, а общество, в котором индивидуумы вынуждены принимать личные решения, – открытым обществом» [Поппер 1992, 218]. Поппер признавал, что переход от закрытого общества к открытому есть величайшая революция, которая все еще продолжается в истории человечества. Кант как бы предвосхищает идею К. Поппера о необходимости постепенных, пошаговых социальных преобразований при сохранении существующего государственно-политического порядка.

Различие между двумя мыслителями и притом принципиальное состоит в трактовке науки. Объяснение этому можно найти в том, что Поппер жил во втором – организованном – модерне, а Кант на пути к первому – либеральному – модерну. Во времена Поппера, в организованном модерне вернулся идеал технократии, бюрократии и инженерной науки, заглушив роль науки как творческого символа западной цивилизации. Сегодня гуманистические представления о значении науки для свободы и человечности ослабли в еще большей степени. Поэтому возвращение к Канту сегодня нам кажется более значимым?

Подход Поппера был инженерным по своей сути. Он одним из первых философов обосновал инженерно-технологический подход к изменениям в обществе. Он опирался на установку, суть которой в том, что теоретическое знание не позволяет нам делать предсказания относительно будущего положения вещей. Поскольку потенциально каждая теория имеет бесконечное количество следствий, нельзя сказать, какое из них реализуется в действительности. Согласно Попперу «методологически оправдана» может быть лишь критика выдвигаемых предположений или гипотез, а затем их последующее исключение и выдвижение новых гипотез и т.д.

Задача его «пошаговой инженерии» направлена на то, чтобы приблизить людей к состоянию более полной свободы и счастья. Но счастье и свободу, по его мнению, нельзя обрести в далеком будущем, в специально созданном «современном обществе». Это нечто такое, что можно только накопить и приумножить в постоянном процессе «ликвидации поправимых зол». Социальный прогресс, поэтому в представлении Поппера есть лишь косметическое улучшение существующей ситуации, а потому можно сделать вывод, что существовавший прядок для Поппера был совершенным. Прогресс должен затронуть лишь незначительные проекты, как правило, это – усовершенствование каких-либо социальных учреждений, например, здравоохранения, обеспечения занятости или улучшение системы образования. В концепции Поппера не совсем ясно, кто является субъектом усовершенствования, кто инициирует социальные изменения.

Напротив, в понимании Канта, наука – модель выдвижения новых идей, выносимых на общее обсуждение, она задает процедуру их обсуждения и принятия решения по результатам этого обсуждения. Кант – ученый, человек культуры не мог не знать, что научная деятельность по призванию реально является территорией свободы творческой личности. Эта свобода, эта заинтересованность в том, что происходит здесь и сейчас, знакомые ему в полной мере, привели его к пониманию гражданского участия каждого в становлении гражданского общества. Цель общественного развития – прийти к просвещенному состоянию общества, к республике, в основание которой положена «идея конституции, отвечающей естественному человеческому праву, а именно, чтобы те, кто подчиняется закону, вместе участвовали в законодательстве…» [Кант 1994 VII, 108].

Однако Кант не знал никакого другого разума, кроме европейского. Мессианское начало западной цивилизации в инструментальной своей части опиралось, как было показано выше, на культуру инженерной науки Нового времени. Несомненно, имелось множество истоков этого сложного явления. Пожалуй, одним из самых важных среди них было высвобождение субъективности человека, осознание могущества разума, которые придавали человеку универсалистские характеристики, тем более возможные, что Запад не знал чужих культур и не предполагал, что может с ними столкнуться «на равных». На исторической сцене появилось новое действующее лицо – западный человек, который осознал свою силу и власть над природой и своей судьбой. Природа и человеческая история предстали ареной приложения его замыслов. Нового человека отличал пристальный интерес к истории, он погружал себя в исторический процесс, с любопытством изучал прошлое человечества, с тем чтобы понять свое настоящее. Современность, или просвещенное состояние – по Канту – это новое состояние, куда можно прийти, совершив определенные усилия над собой и над окружающим человека миром, – вот основной смысл новой философии, которая берет начало в размышлениях Канта. Наука во многом создала западную цивилизацию, но она имела две принципиально различные трактовки. Одна из них – цивилизационно-гуманистическая, определяющая специфику Запада, устремленного к модерну или вступившего уже в первый, либеральный модерн, а также реализовывающая идею продвижения западной цивилизации в пространство «варварских народов» и улучшения последних. Осознание могущества Запада, всевластия человека над природой и над своей историей, опирались на инструментальную сторону науки. Это привлекало внимание Гете, импонировало Попперу. Другая трактовка реализовывала идею свободы человека в гражданском обществе, черпая вдохновение в научном творчестве.

М. Фуко открыл в философии Канта то, что интересует нас сегодня. Он начал свой новый курс для студентов Коллеж де Франс в 1982–1983 гг., который назвал «Управление собой и другими» [Фуко 2011], с обширного комментария к его работе «Ответ на вопрос: Что такое просвещение?» [Кант 1994 VIII, 29–37]. К этому времени Фуко уже был известен не только своими философскими сочинениями, но и активной политической деятельностью. Однако для Фуко участие в политике было, прежде всего, участием в создании второй современности (модерна), которая уже испытывала кризис. Время второго модерна, период организованной современности фактически воспроизвело веру в инструментальную науку.

Кант творил в самом конце XVIII в. и умер в 1804 г. – в самом начале первой либеральной современности. Под современностью он понимал просвещенное состояние человека и общества, о котором речь шла выше. Для Фуко Кант актуален тем, что современность не может быть создана без участия философии и философов. Наука сама по себе не может придать осмысленности никакому общественному устройству. Поэтому Фуко надеялся изменить общество воздействием собственного философского дискурса. В задуманном им курсе он попытался дать ответ на вопрос: что значит для философа практическое занятие политикой?

Французский политический философ М. Гро в послесловии к курсу Фуко характеризует особенности его политической деятельности как «… новый способ делать политику, занимаясь проблематизацией, а не догмами, делая ставку на этические поступки людей, а не на их слепую приверженность доктринам…» [Гро 2011, 399]. Он отмечал, что, по его мнению, курс вносит значительный вклад в «великие теоретические споры о демократии и о самой сущности политики» [Гро 2011, 399]. Поскольку Фуко-теоретик не был ни критиком, ни приверженцем демократических институтов Запада, проблематизация возникала не как утверждение-опровержение, а заключалась в постановке вопросов. Среди них: что такое современность? что такое философия? что такое свобода? Фуко обнаруживает у Канта новый тип философского вопрошания, который его собственно и привлек в большой степени; это вопрошание о современности и даже более точно, это постановка вопроса о настоящем, о том, что происходит сегодня. Он пишет: «… в тексте Канта появляется вопрос о настоящем как о философском событии, к которому принадлежит говорящий о нем философ» [Фуко 2011, 25], и поскольку этим событием является современность, философия, таким образом, становится пространством возникновения современности. Кант как основатель критической традиции в целом мало интересовал Фуко. Однако, конкретная критическая традиция, также идущая от Канта – критическое вопрошание о современности, послужила для Фуко не только отправной точкой его собственных рассуждений, но и способствовала обоснованию необходимости участия Фуко-философа в создании той современности, к которой он сам принадлежит, о которой он высказывается в выступлениях, лекциях, работах и публичной полемике: «Мне представляется, – писал он, – что философский выбор, перед которым мы оказываемся сегодня, состоит именно в этом. Приходится выбирать между критической философией, предстающей в виде аналитической философии истины в целом, и критической мыслью, принимающей форму онтологии нас самих, онтологии современности. И именно эта форма философии, от Гегеля до Франкфуртской школы, через Ницше, Макса Вебера (прежде всего, от Канта. – В.К.) и т.п. обосновывает форму рефлексии, к которой я по мере сил присоединяюсь» [Фуко 2011, 33–34].

Философ не может быть безучастным к происходящему, поскольку работа его мысли под воздействием той современности и тех ситуаций, в которые он включен, постоянно изменяет его самого и, соответственно, окружающий его мир. Но верно и обратное: современность обедняется, лишается так необходимой ей осмысленности, если в ней не присутствует философский дискурс, если философия перестает быть пространством рождения современного общества. Этот постулат, идущий от Канта через всю классическую философию и актуализированный Фуко, как никогда актуален для нас, живущих в третьем модерне.

Литература

Вебер 2002 – Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма. Ивано-Франковск, 2002.

Гро 2011 – Гро Ф. Обстановка курса / Фуко М. Управление собой и другими. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1982–1983 учебном году. СПб., 2011.

Кант 1994 – Кант И. Сочинения в 8-ми томах. М., 1994.

Косарева 1997 – Косарева Л.М. Рождение науки Нового времени из духа культуры. М., 1997.

Кэррол 2006 – Carroll P. Science, Culture and Modern State Formation. Berkley: University of California Press, 2006.

Новалис 2003 – Новалис Генрих фон Офтердинген. М., 2003.

Ойзерман 2008 – Ойзерман Т.И. Кант и Гегель (Опыт сравнительного исследования). М., 2008.

Поппер 1992 – Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 1: Чары Платона. М., 1992.

Фуко 2010 – Фуко М. Рождение биополитики. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1978–1979 учебном году. СПб., 2010.

Фуко 2011 – Фуко М. Управление собой и другими. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1982–1983 учебном году. СПб., 2011.