Столетие академика Теодора Ильича Ойзермана – заметная веха для отечественной философии и общая радость для тех, кто её сегодня представляет. Сам факт столетия, о ком бы ни шла речь, – уже событие. Оно вдвойне радостно, когда человек встречает его в ясном уме и удовлетворительном физическом состоянии, позволяющем обходиться без посторонней помощи. И совершенно особый, многократно более редкий и ценный случай, когда речь идет о человеке выдающихся интеллектуальных достижений, который к своему столетию сохраняет также поразительную работоспособность и творческую активность. Последний случай – это и есть случай академика Ойзермана. Достаточно сказать, что он до настоящего времени с превышением выполняет обязанности главного научного сотрудника Института философии РАН, принимает участие в работе Ученого совета, выступает с докладами на научных форумах. Более того, академик Ойзерман с возрастом не только не ослабил интеллектуальную активность, но, несомненно, развил и усилил её. Из основных его монографических сочинений более половины написаны им в последнее десятилетие. Творческое долголетие академика Ойзермана является вдохновляющим примером для нас, его учеников, друзей и коллег; оно ещё льстит нам, позволяя думать, что, возможно, одна из причин такого долголетия заключена именно в философских занятиях, в присущем им особом умственном напряжении. Ещё более, однако, важно, что случай академика Ойзермана приобретает сегодня актуальный общественный смысл в свете споров о том, следует или нет ставить возрастные ограничения для деятельности научных сотрудников.

I

Академик Ойзерман составил себе имя в России и в мире прежде всего как историк философии. Историю же философии он рассматривает как саму философию, развернутую во времени. Она является для него прежде всего дисциплиной теоретической, философской, и лишь во вторую очередь – собственно исторической. Т.И. Ойзерман исходит из идеи единства логического и исторического, которая была высказана Гегелем, воплощена в его подогнанных друг к другу историко-философских и систематических трудах и получила впоследствии развитие в рамках марксистского историзма в качестве важнейшего метода социального познания. Ойзерман конкретизирует и развивает эту идею применительно к философии.

Размышления над природой философского знания, над тем, что можно было бы обозначить как философию философии, свойственны философии всегда, начиная, по крайней мере, с Сократа и Платона. Они становятся особенно интенсивными в XX в. Потребность заново переосмыслить природу философии была вызвана, как это всегда бывает в человеческих делах, многими факторами. Одним из решающих среди них была новая ситуация, когда не только науки о природе, но постепенно и многие науки об обществе и человеке обрели самостоятельность, разорвали пуповинную связь с философией и потеряли нужду в ней. Под сомнением оказался сам познавательный статус философии, возник вопрос о том, остается ли ей вообще место в научной картине мира. Об остроте проблемы свидетельствует тот факт, что в ряде довольно широко и шумно заявивших о себе случаев новое самосознание философии обернулось её самоотрицанием. Речь идет о мыслителях, которые маркируются довольно неопределенным термином постмодернистов, и которых, учитывая провозглашенный ими радикальный разрыв с классической философией прошлого, вполне можно бы назвать постфилософами. Исследуя специфику философского знания, академик Ойзерман оказался в центре теоретических поисков нашего времени, а своим подходом, исходящим из понимания философии как истории философии, обозначил плодотворный путь, исключающий в качестве итогового вывода нигилизм по отношению к философии прошлого, а тем самым и к философии в целом. Ойзерман разработал собственную теорию историко-философского процесса. Этой тематике посвящены его монографические исследования: «Главные философские направления: теоретический анализ истории философии» (1971, 1984); «Основы теории историко-философского процесса» (совместно с А.С. Богомоловым, 1983); «Философия как история философии» (1994); «Метафилософия» (2009). Из полученных им на этом пути результатов наиболее ценны, на мой взгляд, следующие три: проблематизация предмета философии; признание множественности философий как выражения её специфики; обоснование принципиальной амбивалентности философии.

Уже в статье «О смысле вопроса “Что такое философия?”» (Вопросы философии. 1968. № 11) Т.И. Ойзерман сформулировал основные трудности, загадки, противоречия и парадоксы философии как особой области познания и формы общественного сознания. Своеобразие его подхода состояло в том, что он включил понимание философии в содержание самой философии, связав его тем самым с ее развитием. Это означало, что предмет изучения не предзадан философии, он в известном смысле создается ею самой и принадлежит к тем философским проблемам, которые никогда не «закрываются». Ойзерман определил историю философии как становление-развитие, подчеркнув, что свойственное философии продвижение вперед включает в себя также возвращение к исходным теоретическим позициям. Философия «вращается» вокруг основополагающих проблем, и это, наряду с приращением знаний, означает уточнение, обогащение самого её предмета. Философия – не просто первая форма теоретического знания, своего рода наука до самой науки; склонность к чистому, незаинтересованному созерцанию, исследование теории как таковой, самих возможностей человеческого ума остается её постоянной задачей, требующей каждый раз новых решений. Проблематизировав предмет философии, показав его принципиально открытый и неизбежно дискуссионный характер, академик Ойзерман открыл новую перспективу философских исследований. Речь шла не просто об одной из философских проблем, а о понимании философии в целом. Следует иметь в виду, что официально санкционированный школьный взгляд на предмет философии сводился в те советские годы к двум-трём догматическим формулам, и позиция Т.И. Ойзермана фактически была критикой и преодолением такого примитивного подхода.

Очевидный факт состоит в том, что в философии её собственная история занимает совершенно особое, единственное в своём роде место; в этом отношении она кардинально отличается от конкретных наук, в рамках которых их собственная история остается именно историей, преодоленным этапом, их прошлым. Если даже не соглашаться с положением о единстве теории философии и её истории, тем не менее следует признать, что учения прошлого сохраняют в философии живую актуальность, их постоянное переосмысление было и остается одним из основных фактических источников новых теоретических поисков и решений. Спор может идти только о том, с какой полнотой история философии входит в её теорию. Но что она входит в неё – более или менее бесспорно, хотя этот факт трудно согласуется с противоречивым, часто взаимоотрицающим многообразием систем и учений в истории философии.

Существуют разные попытки раскрыть за видимым многообразием единство и выстроить историю философии как внутренне цельный процесс. Самые известные из них связаны с именем Гегеля и марксизмом. Гегель рассмотрел историю философии как поступательное движение духа к его собственной философии: всё, что было важного и ценного в философии прошлого, нашло своё место в созданной им грандиозной системе науки логики. В рамках марксистской философии предшествующая ей философия рассматривается как незрелый подготовительный этап по отношению к диалектическому материализму. И в том, и в другом случаях история философии завершалась и получала окончательный вид. При этом оставалось непонятным, почему ещё могли представлять самостоятельный научный интерес философские учения прошлого, после того как они сняты, преодолены в теориях – в одном случае гегелевской, в другом марксистской, – которые провозглашали себя в качестве единственно истинных и принципиально завершенных. Такой подход, исходящий из идеала единой научной философии, фактически смазывал специфику историко-философского процесса и контрастировал с тем бесспорным фактом, что философские учения прошлого, которые должны были быть преодоленными и сданными в архив, тем не менее сохраняли свою самостоятельную теоретическую значимость.

 Академик Ойзерман предложил иное решение – не сводить многообразие философий к единому основанию, как если бы само это многообразие было видимостью или свидетельством незрелого состояния, а признать его как существенно значимый факт. Его подход заключается в констатации и обосновании того, что философия плюралистична. Существует не одна философия. Философий много. Последующий философ начинает не там, где остановился предшествующий. Он начинает заново, как если бы был первым. Предшественник его интересует с точки зрения того, чтобы не повторять его теоретический опыт. Философия представляет собой прерывную линию развития. Каждая великая философская система равна самой себе и сохраняет своё значение на все последующие времена. И все они, словно звёзды в небе, сосуществуют в едином пространстве теоретической мысли. Они соразмерны друг другу по критерию истины.

Плюрализм философии вытекает из существа самой философии, заключающегося в том, что она каждый раз, в каждом своем опыте предлагает цельный и целостный взгляд на человека и мир. Взгляд этот может быть развернут с разной степенью полноты и системности, но в любом случае он характеризуется принципиальной завершенностью.

Словом, в противовес господствовавшему и широко распространенному вплоть до настоящего времени мнению, согласно которому существование философии в форме многообразных противоречащих друг другу систем является признаком её незрелости, подлежащим преодолению недостатком, академик Ойзерман считает это её особенностью, достоинством. Философия существует как исторически развернутое и умножающееся богатство философий. Как пишет академик Ойзерман в статье «Критические историко-философские заметки» (Вопросы философии. 2012. № 1. С. 137), «создание единого, общепринятого философского учения в принципе невозможно». Такой взгляд на философию можно вычитать уже в упоминавшейся выше статье академика Ойзермана 1968 г., однако окончательно он был сформулирован в монографии «Философия как история философии» (СПб., 1999. С. 5.): «Философия существует как философии, то есть как неопределенное множество различных противостоящих друг другу учений. Таков modus essendi философии. Такой она была уже в первое столетие своего исторического бытия; такой она осталась и в наше время, и нет оснований полагать, что когда-нибудь в будущем философия утратит свою многоликость, которая, как я убежден, является её специфической сущностной определенностью». Этот вывод, который как будто бы лишь констатирует очевидность и который в этом отношении сродни простодушному суждению андерсеновского мальчика о голом короле, на самом деле кажется таковым только после того, как он сделан. Он в действительности задает новую основу для понимания философии, в том числе для понимания её единства, и новую перспективу для её бытия, которую можно обозначить как перспективу диалога и идейной переклички на всем пространстве истории философии.

Другой важной идеей академика Ойзермана о природе философского знания является идея амбивалентности философии. Речь идет не о том, что разные философии дают разные (часто диаметрально противоположные) ответы на одни и те же вопросы, как это, например, имеет место между материализмом и идеализмом, по-разному решающих вопрос о соотношении бытия и сознания. Под амбивалентностью имеется в виду противоречивость внутри самих философских систем. Речь, разумеется, не о случайных, субъективных противоречиях, которые можно было бы истолковать как ошибки, непоследовательность, логические упущения и т.д., а о противоречиях объективных и неизбежных, свойственных философии как таковой и вытекающих из противоречивости самого бытия.

Философия имеет дело с предельными понятиями, которые в силу своей предельности не могут быть выражены непротиворечивым образом. Типичный пример – кантовская «вещь в себе», которая постулируется разумом в качестве непознаваемой и которую, следовательно, мы знаем как то, что нельзя знать. Познание чего-то в качестве непознаваемого – это больше, чем противоречие. Ещё более очевидным случаем обреченности на амбивалентность можно считать стремление философов доказать существование свободы воли, хотя именно доказательство того, что свободная воля существует, было бы равносильно её отрицанию.

Далее, философия стремится к познанию и осмыслению мира в его целостности и склонна создавать его эпистемологически законченные образы, что невозможно сделать в принципе из-за бесконечности как мышления, так и мира. Поэтому подлинно философское учение заключает в себе такие ходы мысли, которые противоречат самому этому учению, выводят за его догматические обозначенные границы. Так, грандиозная философская система Гегеля, исчерпывающе реконструировавшая мир, находилась в противоречии с его же собственным диалектическим методом.

Есть ещё один род амбивалентности, заключающийся в том, что глубина философского постижения мира часто приходит в противоречие с очевидностью здравого смысла. Так, Гераклит говорил, что день и ночь одно, хотя все нормальные люди знают, что это разные вещи. Пожалуй, самый дерзкий пример амбивалентности такого рода – это вывод субъективного идеализма, истолковывающий внешний мир вещей в качестве наших ощущений.

Мера амбивалентности философии является разной в разных философских учениях: наиболее полно она выражена в диалектически ориентированных философиях, широко и намеренно пользующихся многозначными понятиями, метафорами, парадоксами. Менее всего она свойственна аналитическим учениям, ориентирующимся на строгие, однозначные, верифицируемые утверждения. Как бы то ни было, однако, вряд ли хоть одна философия смогла полностью избежать амбивалентности. В монографии, посвященной этой теме (Амбивалентность философии. М.: Канон+, 2011), академик Ойзерман анализирует этот феномен на примерах учений Руссо, Канта и Гегеля, Фихте и Шопенгауэра, Маркса, Ницше, Гольбаха, Ламетри.

Идеи плюрализма и амбивалентности философии, интересные и глубокие сами по себе, существенно обогащающие наши представления о специфике философии, ценны ещё тем, что они обозначают новую диспозицию исследования историко-философского процесса. Они предостерегают от псевдоученой спеси, от внешней поучающей критики, от того, чтобы изучение философий прошлого превращалось в суд над ними, в каталогизацию их достижений и ошибок. Эти идеи нацеливают на необходимость включения истории философии в саму философию – и в рамках образования, и в рамках исследовательской работы. Взгляд на философию прошлого не может быть взглядом с высоты. И отношение к ней не может быть факультативным. Взгляд на неё и отношение к ней могут быть продуктивными только в том случае, если они ориентированы на имманентный анализ и систематическое изучение философских учений.

Академик Ойзерман, как уже подчеркивалось, известен прежде всего трудами по истории философии. Своё понимание философии и разработанную им теорию историко-философского процесса он доказывает на основе анализа обширного историко-философского материала. Он внёс большой вклад в изучение философии Нового времени, в частности французского Просвещения, в изучение философий Канта и Гегеля, в целом немецкого классического идеализма. В последние годы он расширил свое исследовательское поле, включив в него философские учения Шопенгауэра и Ницше.

II

Совершенно особое место в творчестве академика Ойзермана занимает исследование марксистской философии; он является всемирно признанным специалистом в этой области.

Взгляды его в конце 1990-х гг. претерпели эволюцию, что коснулось прежде всего его отношения к марксистской философии в том виде, в каком оно получило отражение в его основном, посвященном этому предмету, труде «Формирование философии марксизма». Этот труд, явившийся результатом многолетних исследований и ставший по этой теме классическим, был опубликован в 1962 г., затем дважды в 1970 и 1986 гг. переиздавался; он получил широкое научное и общественное признание, был переведен на многие языки мира и издан во многих странах, отмечен Государственной премией СССР. В 2010 г. он был издан уже под новым названием «Возникновение марксизма» в значительно переработанном и дополненном варианте. Характер произведенных изменений был направлен на то, чтобы освободить книгу, как довольно точно обозначил сам автор в предисловии к ней, «от догматических утверждений и догматического стиля изложения».

Следует заметить, что продемонстрированный академиком Ойзерманом опыт нового, авторского, свободного, исследовательского подхода к марксизму, не только допускающего, но и предполагающего в качестве обязательного компонента критическое отношение к нему и к своему ранее высказанному его пониманию, – этот опыт, воспринятый в профессиональной среде как академически вполне корректный, подвергся критике изнутри самой марксистской школы. Критика осуществлялась в публицистической форме, носила внешне-обвинительный характер (мол, академик отступил от марксизма из-за конъюнктурных соображений), не «опускалась» до анализа конкретных утверждений и аргументов. Она велась с позиций того самого догматизированного марксизма, против которого выступал Т.И. Ойзерман, и самим своим фактом лишь подтверждала его правоту. Что касается обвинений в отступлении – оставим в стороне вопрос о том, насколько они вообще допустимы. Ибо, если признать их правомерность, то пришлось бы обвинять многих великих мыслителей, включая самого Маркса, который, как известно, также проделал значительную эволюцию и на протяжении всей творческой жизни уточнял, менял свои позиции. Однако следует отметить два важных момента. Во-первых, академик Ойзерман как был, так и остался приверженцем диалектического материализма; такова его публично заявленная философская самоидентификация. А философия марксизма, как известно, в силу устоявшей традиции именуется именно философией диалектического материализма. Во-вторых, в его случае критика марксизма является самокритикой. Он не просто исследует философию марксизма со стороны; он, в силу своей принадлежности к ней, развивает её.

Не имея возможности вникать во всю конкретику того, как рассматривается генезис марксистской философии и какие новые решения в понимании этого процесса привносятся автором в последнем издании, которое, несмотря на относительно новое название, следует всё-таки считать другим изданием той же книги, отмечу общее направление внесенных изменений. Последнее заключается в том, что диалектический материализм уже не рассматривается как единственно возможная научная философия, которая низводит на донаучную стадию всё, что было до неё, и на лженаучную позицию всё, что возникает после неё и существует наряду с ней. Становление марксистской философии рассматривается как живой, исторически конкретный процесс, результаты которого, хотя сам автор находит их в целом истинными – до такой степени, чтобы быть самому приверженным им, – не могут претендовать на статус неизменных догм и в ряде пунктов могут быть аргументированно оспорены. Т.И. Ойзерман, в сущности, расколдовывает марксистскую философию, открывает её для исследовательской работы, предлагая рассматривать именно как философию, а не как идеологию, что, разумеется, не отменяет того факта, что она может, как и любая другая философия, приобретать для кого-то помимо интеллектуального также и жизненно-значимый смысл. Какие-то конкретные выводы автора могут быть, конечно, оспорены. Например, вполне можно поставить под сомнение его точку зрения, согласно которой является ошибочным радикально негативное отношение к частной собственности в трудах основоположников марксизма. Если даже признать такой взгляд ошибочным в экономическом и социально-политическом аспектах, то вряд ли его следует считать таковым в философском плане и в коммунистической перспективе, вне которой вообще невозможно понять Маркса и марксизм. Здесь, быть может, допустимо говорить об амбивалентности в одном из приведенных выше смыслов, но не об ошибке.

Обновленный взгляд академика Ойзермана на марксизм получил развитие в двух других его фундаментальных трудах «Марксизм и утопизм» (2003) и «Оправдание ревизионизма» (2005).

В первом из них он признает основательность осуществленной с позиций диалектического метода критики классической философии за её стремление придавать своим учениям форму законченных и закрытых систем. Однако, по его мнению, сам марксизм не смог удержаться на высоте такой критики и создал свою законченную систему в форме коммунистической утопии. При этом академик Ойзерман, что является одним из важных его открытий, выделяет утопизм в качестве особой формы общественного сознания, возникающей в Новое время и связанной с его акцентированно культивируемой устремленностью в будущее. Утопизм марксизма в этом смысле вписан в утопизм самой эпохи и в известном смысле является его кульминацией.

В книге «Оправдание ревизионизма» академик Ойзерман исследует, как марксизм из живого учения стал превращаться в догму, из философии – в идеологию и знамя партийной борьбы. В центре этих превращений, связанных с ленинским этапом марксизма, находилась борьба с учениями, клишированными в качестве ревизионистских. Автор разбирает конкретные учения и идеи, которые были дискредитированы под флагом борьбы с ревизионизмом, находя то, что обозначается этим термином, вполне нормальной формой существования любой научной теории, которая должна быть открыта для критики, уточнения, развития.

Выше выделены лишь некоторые, на мой взгляд, наиболее важные научные достижения академика Ойзермана. В его сочинениях читатели найдут много иных интересных, тонких, часто неожиданных, глубоких и мудрых суждений. Они могут быть хорошими спутниками на пути в интересный, часто парадоксальный, головокружительный мир философии. Труды – это, конечно, основное, что академик Ойзерман мог бы предъявить в качестве итога своей научной деятельности. Они, однако, существуют не сами по себе, имеют свою историю, вписаны в определенный общественный и человеческий контекст. Поэтому мало сказать, что представляют философские труды как таковые: надо ещё отметить, какова была их роль в той реальной духовной и интеллектуальной атмосфере, в которой они возникали и начинали жить своей самостоятельной жизнью. Их надо ещё осмыслить как документы времени и факты биографии мыслителя.

 III

Академик Ойзерман занимает совершенно особое, я бы даже сказал, единственное в своем роде место в философской жизни страны второй половины XX в. – начала XXI в. Он своим творчеством олицетворяет преемственность и единство отечественной философии за этот период. Первая научная его статья «О тезисе Гегеля: всё действенное – разумно, всё разумное – действенно» появилась в 1940 г. Последняя его книга «Размышления и изречения» датирована 2013 г. Дело не просто в творческом долголетии, охватывающем почти три четверти века. Много важнее, что все эти годы Т.И. Ойзерман находился в центре философской жизни – работал в самых авторитетных философских центрах: на философском факультете МГУ им. М.В. Ломоносова (1947–1968), в Институте философии РАН (1968 по настоящее время) и сам был одним из признанных философских авторитетов. Если вообразить себе некий небесный суд, на который должны были бы призвать кого-то одного в качестве ответчика за судьбу философии в целом в России этого периода, то этим человеком, несомненно, будет Ойзерман. Если бы речь зашла о тех, кто в эти годы написал лучшие философские страницы, то могли бы появиться другие претенденты (я не говорю о том, кто на самом деле написал лучшие страницы, я говорю лишь, что есть много таких, кто хотел бы заявить себя в таком качестве – философская среда в данном отношении очень похожа на литературно-поэтическую: здесь много первых и мало вторых). Если бы надо было найти тех, кто вошел в философию как её погромщик, то это, несомненно, были бы другие лица. Но когда речь идет о философии в целом, о том, как она явила себя в это сложное, многократно изломанное время, о том, кто взял на себя не только радость внутреннего общения с ней, но и неимоверную тяжесть её общественного бремени, то у Ойзермана нет конкурентов. Точно так же как у него нет конкурентов и в качестве человека, пропустившего через себя всё это философское 75-летие. Выражаясь образно, он выиграл всю эстафету, хотя на отдельных этапах победителями могли бы быть и были другие.

Академик Ойзерман был не просто в гуще философской жизни, представляя страну на самых авторитетных международных философских форумах. Он, что в конкретных советских условиях партийного контроля над общественными науками было само по себе знаменательным явлением, всю жизнь сохранял верность философскому призванию. Он достиг высших знаков научного признания в рамках своих профессиональных занятий с перерывом на годы Великой Отечественной войны с 1941 по 1946 г. (на фронте он вступил в коммунистическую партию, был контужен во время боев на Курской дуге, воевал в Польше, Германии, награжден боевыми орденами). В советские годы высшие ступени академической карьеры были, как правило, опосредованы партийными или иными начальственными позициями. Академик Ойзерман стал исключением. Он достиг академических высот, не выходя за рамки профессорской и научной деятельности. Заведование кафедрой в университете и руководство отделом в исследовательском институте – потолок его служебной карьеры. Он своим трудом, всей своей биографией уже в новых советских условиях вернул профессиональную философскую работу в ряд общественно-значимых, достойных уважения занятий. Нельзя забывать: это было тяжело и опасно, ибо философию приходилось вырывать из цепких лап политической идеологии. Академик Ойзерман добился несомненных успехов и положения в обществе исключительно через академическую деятельность, не выходя за рамки профессии. Он опытом своей, в общественном смысле вполне состоявшейся жизни показал и доказал: философ не должен искать иного оправдания своей деятельности, кроме того, что он действительно занимается философией, и общество должно уважать и ценить его именно в этом качестве. В наши дни и в нашей стране он вернул философии достоинство академически-респектабельного профессорского занятия.

Чтобы понять роль академика Ойзермана в развитии отечественной философии, надо иметь в виду ещё одно важное обстоятельство. Философия в советские годы прошла ряд этапов: 1920-е гг., когда приобретающая систематичность и становящаяся господствующей марксистско-ленинская философия сосуществовала с сохраняющейся инерцией и остатками дореволюционной философии; 1930–1940-е гг., характеризующиеся трансформацией философии в идеологический инструмент партии и прямым её подчинением целям текущей политики; середина 1950-х – 1970-е гг. – возвращение философии в русло профессионального и общемирового развития. Решающим в контексте духовной эволюции страны был третий период, отмеченный выдающимися философскими достижениями. Этот феномен философии России второй половины XX в. ещё нуждается в своем более глубоком, впрочем, уже начавшимся осмыслении; наиболее полно на сегодняшний день это сделано в серии монографий «Философия России второй половины XX века» (21 том, М.: РОССПЭН, 2008–2010). Среди факторов, подготовивших это философское возрождение в нашей стране, особая роль принадлежит ряду профессоров философского факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, и среди них в первую очередь – Т.И. Ойзерману.

Философское пробуждение тех лет началось как духовный бунт философской молодежи, заново открывавшей для себя и страны Маркса в его подлинных философских истоках и научных достижениях, как движение от Ленина (отчасти и Энгельса) к Марксу. Оно было стимулировано курсом по формированию марксистской философии, который начал читать с 1947 по 1955 г. тогда ещё доцент Т.И. Ойзерман. «Несмотря на ортодоксальность, – вспоминает в прошлом аспирант Ойзермана член-корр. РАН Н.И. Лапин, – этот курс выделялся нацеленностью на поиск истины – истины фактов жизни Маркса и Энгельса, насыщенной противоречиями логики их движения от идеализма к материализму <…> Будучи студентом философского факультета, я слушал этот курс в 1952/1953 учебном году. Как многие его слушатели, я был впечатлен той картиной становления марксизма, в особенности его философского учения, наполненной острой, подчас драматической борьбой против иных теоретико-идеологических течений, постоянными размежеваниями с попутчиками – доказательной и яркой картиной, которую рисовал молодой профессор» (Лапин Н.И. Самокритика возникновения марксизма // Вопросы философии. 2011. № 12). Дополняя эти впечатления, могу сказать, что, когда я поступил на философский факультет того же университета в 1956 г., профессор Ойзерман читал нам курс философии Нового времени и немецкой классической философии (кроме Канта, которого читал профессор В.Ф. Асмус) и вел семинарские занятия в нашей группе. Он привлекал тем, что говорил на философском языке и акцентированно подчеркивал, что философию нельзя разменивать на популярные речи, сводить к здравому смыслу, – даже тогда нельзя, когда она возводит здравый смысл в ранг философской категории и выступает как философия здравого смысла. От него мы впервые услышали о суждении Гегеля, что его философию нельзя изложить популярно. И он же, знакомя нас с блестящей гегелевской миниатюрой «Кто мыслит абстрактно?», прокомментировал, что Гегель мог писать популярно и остроумно. Если Гегель, тем не менее, писал тяжело, малопонятно, то это вызвано самим существом дела, а не отсутствием у него литературного дара. Особенность лекций Ойзермана заключалась в том, что в них содержательная глубина сочеталась с выдающимися ораторскими способностями: он выстраивал основной ход мысли таким образом, что лекция захватывала, решая интеллектуальные задачи, оказывала одновременно эмоциональное воздействие. Особая привлекательность заключалась не только в литературной красоте, приятном музыкальном тембре и плавности течения речи, но и в том, что всё это было оформлением философской лексики и философского хода мыслей. Его терминологически насыщенная речь заключала в себе особую эстетику, завлекавшую в волшебный мир философии и призывавшую постигнуть этот мир в волшебстве. Опыт общения с профессором Ойзерманом сыграл большую роль в осознании мною той истины, что философия – особый самостоятельный мир со своим собственным языком, собственными порядками и законами.

Не будет преувеличением сказать, что лекционный курс профессора Ойзермана и формируемая им интеллектуальная атмосфера были одним из источников нашего философского шестидесятничества. Два наиболее дерзких и талантливых его представителя, которые своим творчеством задали основные направления исследованиям блестящей плеяды советских философов-шестидесятников и сами стали самыми яркими их представителями, – А.А. Зиновьев и Э.В. Ильенков – были лично связаны с Ойзерманом; оба писали кандидатские диссертации о логических проблемах в экономических трудах Маркса, и у первого Ойзерман оппонировал кандидатскую диссертацию, у второго был научным руководителем. Через творчество и педагогическую деятельность Ойзермана (не только его, разумеется, но его в первую очередь) проходила линия преемственной связи отечественной философии в 1950–1960-е гг. с её предшествующим этапом. И он был одним из немногих представителей предшествующего поколения (наряду с такими фигурами, как В.Ф. Асмус, Б.М. Кедров и некоторые другие), кто формировал этот замечательный этап философского развития в нашей стране.

Академик Ойзерман стал активным участником ещё одного качественного сдвига в интеллектуальной жизни страны, связанного с отказом государства от монополии на идеологию. Это случилось в 1990-е гг. в контексте смены общественной системы, государственного устройства, политического режима, переориентации всего строя жизни на буржуазно-демократические ценности. В этих условиях философия как общественный институт освободилась от внешнего диктата и получила возможность существовать и развиваться в режиме свободного академического занятия. Академик Ойзерман сполна воспользовался открывшимися перед ним, как и перед всеми отечественными философами, возможностями. Хотя вступил он в эту новую эпоху уже почти в восьмидесятилетнем возрасте, тем не менее последующие подаренные ему судьбой десятилетия стали для него годами подлинного творческого расцвета. Продемонстрировав невероятную работоспособность и сосредоточенность ума, он не только заново переосмыслил, уточнил, освободил от навязанного социальными условиями догматического стиля всё наработанное им ранее, он также развил ряд в высшей степени интересных и плодотворных новых идей, о которых уже говорилось выше.

Жизненный путь и достижения академика Ойзермана, конечно, уникальны. Но в то же время они показательны – они, в частности, показывают потенциал, возможности нашей отечественной философии, свидетельствуют о единой линии её преемственного развития и о том, насколько плодотворна такая преемственность.