Для динамики общественного сознания сегодня характерны отказ от стереотипов прошлого и движение в сторону как культурной, так и политической плюральности. Переоценка прошлого, в частности, проектов, нарраций, претендовавших на глобальность и универсальность, ярким примером которых является марксизм, свидетельствует о появлении постмодернистских индикаторов в незападных странах, к которым относят и постсоветские. Статья посвящена пересмотру метанарративов на анализируемом пространстве в контексте современных реалий и тенденций.

        Today the refusal of stereotypes of the past and movement towards both cultural and political plurality are characteristic for dynamics of public consciousness. Revaluation of the past, in particular, projects, narratives, pretending to globality and the universality of which vivid example is the Marxism, testifies to occurrence of postmodernist indicators in non-western countries to which they refer also the post-Soviet. The article is devoted to revision of metanarratives on analyzed space in a context of modern realities and tendencies.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: постмодернизм, поструктурализм, метанарративы, идеологии, знание, поликультурность, политическая плюральность.

KEY WORDS: postmodernism, poststructuralism, metanarratives, ideologies, knowledge, polyculturality, political plurality.

В числе признаков постмодернистского состояния обществ нередко называют переоценку прошлого, в частности, проектов, нарраций, претендовавших на глобальность и универсальность. Расценка постмодерна как эпохи переосмысления обусловливает пересмотр метанарративов на пространстве бывшего СССР в контексте современных реалий и тенденций. Постмодерн имеет дело с культурным контекстом, а он существенно изменился. И одним из его индикаторов, то есть особенностей, которые характеризуют постсовременность, является именно смена грандиозных, крупномасштабных доктрин – «метанарративов» – большим количеством микронарративов.

Движение от модерна к постмодерну ставит под вопрос то, что представляет собой наша культура и ради чего она старается. Кризис метафизической философии связывается с выходом из употребления метанарративного механизма легитимации. Нарративная функция теряет такие свои функторы, как «великий герой» и «великая цель» [Лиотар 1998, 10].

Особое философское и научное мировоззрение – модернизм, характерное для модерна как исторической эры, символизируется такими фигурами, как Бэкон, Декарт, Ньютон, Гегель, Маркс и другие. Среди влиятельных мыслителей прошлого, чьи произведения были либо вновь интерпретированы постмодернизмом, либо существенно оформили дискуссии о нём, можно назвать Маркса. Чтобы осмыслить постмодернистское понимание марксизма, мы попытаемся проследить его перспективы в постмодернисткой проекции на основе ретроспективного анализа.

Представление о наиболее развитом современном обществе, говоря упрощённо, методологически исходило из двух моделей: связанной с именем Т. Парсонса (См.: [Парсонс 1967]) и марксистской модели, построенной на принципе борьбы классов [Лиотар 1998, 35–39]. Сегодня в свете такой мыслительной модели, как постмодернизм, эти два основных вида дискурса об обществе, ассоциирующихся с модерном, уступают место модели, основанной на плюралистическом видении.

Выдвигается идея, что постмодерн появился в результате радикализации и абсолютизации принципов модернизма, осуществленных в теории и социальной практике [Ваторопин 2001]. В отношении марксизма это объясняется тем, что социальная основа принципа классовой борьбы исчерпала себя, что, в конечном счёте, поставило модель под угрозу утраты теоретической основы и сведения её к «утопии» или к «надежде» [Лиотар 1998, 40]. Таким образом, постмодернизм расценивается как принципиальная реакция против того, что считается социально-политической неудачей модернизма и модерна.

Постмодернизм отмечен скептицизмом в равной степени как по отношению к вере в культурный «прогресс» (необходимость продолжения развития национальных экономик, неограниченного улучшения качества жизни и др.), так и к политическим системам, поддерживающим эту убеждённость. Теоретики постмодерна зачастую утверждают, что мы вступили в период нового мирового порядка, который не требует слепого подчинения теоретическому авторитету.

Одним из самых известных комментаторов философии постмодерна считается Ж.-Ф. Лиотар, линия последовательного антиавторитаризма проходит через все его философские тексты, которые многими авторами характеризуются как постмодернистские.

Лиотар был членом французской политической организации «Социализм или варварство» (Socialisme ou barbarie), подвергшей резкой критике марксистскую теорию изнутри. В 1960-х гг. Лиотар, уйдя из нее, сознательно порвал с марксистским прошлым. Как и многие французские интеллектуалы его поколения, он был разочарован тем, что Французская коммунистическая партия встала на сторону правящих кругов.  В его книге «Либидинальная экономика» («Libidinal Economy», 1974 г.) за решительным наступлением на марксизм стоит убеждённость в том, что человеческая природа или исторический процесс не могут быть предсказаны и по этой причине не могут быть управляемы, как полагает марксистская теория. Книга может расцениваться как начало той критики, что лежит в основе самого влиятельного произведения Лиотара «Состояние постмодерна» [Сим 2006, 8].

Распространено мнение, что книга Лиотара «Состояние постмодерна: доклад о знании» («The Postmodern Condition: A Report on Knowledge», 1979 г.) – самое сильное теоретическое выражение постмодернизма. Его воззвание о необходимости отказа от «Великих рассказов» (универсальных теорий) в силу того, что они потеряли сегодня убедительность, резюмирует установку постмодернизма на ниспровержение авторитета во всех его формах [Там же, 3].

Знание в последние десятилетия модерна расценивалось как главная производительная сила. Об этом писал и Маркс в «Рукописях 1857–1858 гг.». Вхождение общества в эпоху, называемую постиндустриальной, а культуры – в эпоху постмодерна (См.: [Белл 1973] ) знаменуется изменением статуса знания. «Состояние постмодерна» выдвигает идею, что сегодня знания являются лучшим товаром в мире и могут быть предметом международных столкновений (учёные дискутируют по поводу того, что такое влияние будут иметь супер-компьютеры будущих поколений или «искусственные интеллекты»). Лиотар подчёркивает, что в современную эпоху политический контроль находится в руках тех, кто контролирует знания, и категорически требует максимально открытого распределения знаний. Альтернативой централизованного контроля над знаниями является открытие всем всех банков данных. «Нужно, чтобы доступ к носителям памяти и банкам данных стал свободным». «Банки данных являются энциклопедией завтрашнего дня. Они превышают способности каждого пользователя и по своей "природе" принадлежат человеку постмодерна» [Лиотар 1998, 125, 158–159.].

Лиотар критикует теории, утверждающие, что могут всё объяснить и противостоять попыткам преобразования их форм (или «нарративов»). К примеру, марксизм имеет свое особое изложение мировой истории, которое преподносится как верное и в силу этого не подлежащее критике или пересмотру. Это – не меняющаяся со временем непобедимая теория, в авторитете которой никогда нельзя усомниться, а не «нарратив», который будет постоянно интерпретироваться заново в свете культурных изменений. По Лиотару, такого рода позиция авторитарна, и он восхваляет вместо неё «микронарративы» («малые рассказы», petit récit). «Малые рассказы» для осуществления некоторых особых целей тактически собирают малые группы индивидов и не претендуют на разрешение проблем всего общества: в идеале они существуют, только пока нужны для осуществления своих краткосрочных целей. Лиотар  считает, что «малые рассказы» – самый продуктивный путь для производства знаний и их распространения и что они способствуют устранению монополий, используемых традиционно «великими рассказами». В современную эпоху, к примеру, в науке, они должны считаться основным исследовательским инструментом. Лиотар показывает, что «постмодернистская наука» является скорее исследованием парадоксов, непостоянств и неопределенностей.

Согласно Лиотару, необходимо разрушить авторитет, который, как он считает, используют метанарративы, чтобы подавлять индивидуальное творчество. Мы больше не обращаемся к «великим рассказам»; то есть больше не можем полагаться на метанарративы как на ориентиры наших действий как на государственном, так и на и частном уровнях. Надо просто перестать им верить, а не бороться с ними; предполагается, что в этом случае они «испарятся». Хотя это видение политического процесса достаточно идеалистично, такое «испарение» осуществилось спустя несколько лет после публикации «Состояния постмодерна» при крахе коммунизма в Восточной Европе без крупномасштабных политических столкновений. В постмодернистской перспективе народ, перестав верить в распространённую идеологию, положил конец авторитету, который будет навязывать свою волю [Сим 2006, 9]. 

Это недоверие к метанарративу и его авторитарной тенденции может считаться отличительной особенностью философии постмодерна. В англо-американском философском мире мы сталкиваемся с такого рода взглядами у известного апологета новой континентальной философской традиции, американского прагматиста Р. Рорти. Рорти тоже критически относится к большим теориям; как и его предшественики-прагматисты, он интересуется в большей степени полезностью или интересностью теорий, нежели их верностью или ошибочностью. Так постмодернистская философия служит для для разрушения авторитарных повествований, как в теоретической, так и в политической проекции [Там же, 14–15].

В этом смысле особое значение приобретает вопрос: что такое «великий рассказ» или метанарратив? В лиотаровской интерпретации «рассказы <…> определяют критерии компетенции и/или иллюстрируют ее применение. Они, таким образом, определяют, что допустимо говорить и делать в культуре, и поскольку они сами составляют ее часть, то тем самым оказываются легитимными». Причина утраты Великим рассказом своего правдоподобия или в целом краха рассказов истолковывается как «результат быстрого технического и технологического подъема после Второй мировой войны, перенесшего акцент с цели действия на средства ее достижения, а может быть – результат активизации внешнеэкономических связей либерального капитализма, развившегося после периода его отступления перед моделью Кейнса в 1930-е – 1960-е гг., – обновления, устранившего коммунистическую альтернативу и придавшего ценность индивидуальному обладанию благами и услугами». Такое объяснение требует анализа связей рассматриваемых тенденций с упадком объединяющей и легитимирующей силы великих рассказов, что предполагает обращение к великим рассказам XIX в. – в них могут быть обнаружены ростки «делегитимации», нигилизма, и отсюда станет понятно, каким образом современная наука оказалась восприимчивой к указанным воздействиям еще до того, как они проявились в действительности [Лиотар 1998, 61, 92–93].  

Постмодернисты, подразумевая либеральную гуманистическую идеологию, которая, начиная с XVIII в. господствовала в западной культуре и пыталась освободить человечество от экономической бедности и политического давления, часто обращаются к проекту Просвещения. Согласно постмодернистам, этот проект, несмотря на то, что когда-то заслуживал похвалы, с некоторых пор стал давить на человечество, не всегда принимая во внимание человеческие интересы и обрекая людей на определённые идеи и стиль поведения. По этой причине он вызывает противодействие.

«Состояние постмодерна» объявляет, что, вероятно, самые эффективные среди «чрезмерных упрощений» связаны со статусом «метанарративов». Такие большие повествования, как Просвещение, связанное с безграничным развитием знаний и с безграничной свободой, или рассказ марксизма о прогрессирующем освобождении трудящихся от «оков» индустриального капитализма, сыграли важную роль в отождествлении знаний и политики с модерном, тогда как постмодерн обусловливает кризис доверия в отношении их. Одна из причин этого кризиса – подъём критической философии, по иронии истории – всё в том же Просвещении. Кант, который положил начало критической философии, рассуждая об обеспечении человеческоого разума средствами самоуправления, при которых отпала бы нужда в какой-либо священной инстанции, утверждал, что разум, чтобы познать себя и свои границы, должен подвергнуть себя критике. Наряду с этим, в конце XIX в. у Ницше, считавшего, что Бог умер и что истина, мораль и знания – только иллюзия, критика стала направляться на трудные достижения самого Просвещения. И Маркс, выдвигая ту мысль, что политика Просвещения сконцентрировалась на идеалах прогресса ценой отказа от реального развития в вопросе человеческой свободы, и что просвещенческий идеализм – завуалированная рефлексия идеалов правящего класса, разрушал блестящее здание Просвещения, тогда как сам марксизм ещё не осуществил обещанной свободы.

По этой причине противоречия между нарративами ослабили их все, так что в начале ХXI в. не наблюдается ни одной кандидатуры, которая сменила бы эти рассказы в объединении наших знаний и поступков в последовательном историческом плане. Оставалось только поле, где мерились силами оставшиеся части этих метанарративов друг с другом и с новыми конкурентами. Вместе с тем, это поле регулируется новым союзом между технологией и капитализмом, – союзом, создавшим структуру, называемую некоторыми теоретиками «постиндустриальным обществом» [Грант 2006, 18–19].

Одна из проблем, с которыми мы сталкиваемся, когда отказываемся от метанарративов или от каких-либо центральных авторитетов, – выработка ценностных норм, которые остальные люди сочтут справедливыми и вразумительными. Лиотар обсуждает эту проблему в работе «Лишь игры» («Just Gaming», 1979 г.) и утверждает, что даже при отсутствии какого-либо «великого повествования», которое бы нас поддерживало, ещё возможно делать умозаключения на основе «состояния» (лиотаровский вид прагматизма, адаптированный из политических и этических текстов Аристотеля).

Ни в коем случае не должно быть абсолютных критериев или принципов веры, направляющих нас. Но Лиотар подчёркивает, что это не приведёт к упадку в деле исправления социального беспорядка, хотя традиционно именно такое возражение выдвигают сторонники метанарративов. Он отстаивает антифундаментализм (anti-foundationalism): отвержение идеи о существовании необходимых оснований для выработки ценностных высказываний в системе мысли или веры за пределами анализа [Сим 2006, 10].

Хотя в определённой степени философия постмодерна является полностью эксцентричной, мы можем говорить об этой её скептической позиции как о достаточно чёткой стилистической особенности. Сюда же относятся и антифундаменталистская тенденция, и почти рефлексивное недовольство авторитетами. Отрицание в постструктурализме интеллектуальной традиции структурализма составляет другую скептическую позицию по отношению к действующим авторитетам и может быть рассмотрено как часть интеллектуальной картины постмодерна.

Почему постструктурализм? Постструктурализм – широкое культурное течение, включающее различные интеллектуальные предметы, требующее отвержения не только структурализма и его методов, но и идеологических гипотез, стоящих за этими методами. По этой причине постструктурализм в общем смысле, как и постмодернизм, может считаться как философским, так и политическим течением [Там же].

Жан Бодрийяр, другой выразитель основ философии постмодерна, резко критиковал марксизм и структурализм. Он считал постмодернистский мир миром симулякров, где мы не можем отличить реальное от фиктивного. Симулякры ничего, кроме самих себя, не представляют: нет никакой другой реальности, на которую бы они ссылались [Бодрийяр 2010, 14].

Реакция на доктринёрский марксизм в произведениях таких мыслителей, как Лиотар и Бодрийяр, считается частью другого культурного течения, которое сегодня известно как постмарксизм. Оно включает в себя не только тех, кто желал отказаться от своих марксистких убеждений (как Лиотар и Бодрийяр), но и тех, кто хотел пересмотреть марксизм с точки зрения новых теоретических и культурных сдвигов. Эрнесто Лаклау и Шанталь Муфф, опубликовавшие работу «Гегемония и социалистическая стратегия: к радикальной демократической политике» («Hegemony and Socialist Strategy: Towards a Radical Democratic Politics»), стали представителями второй группы. Они выдвинули мысль, что марксизм должен поставить себя в один ряд с различными новыми общественными течениями, другими словами, марксизм должен принять политический плюрализм и отказаться от притязаний на то, что он – институт истины, обладающий критериями истины. Марксизм должен принять во внимание разнообразные новые теории, которые становятся популярными, – деконструктивизм или постмодернизм. Ошибкой марксизма считается то, что он не смог идти в ногу со временем и заметить, как изменилось общество (каким оно стало «плюральным»). Вместо этого марксизм, исходя из того, что истиной владеет он сам, остался на уровне попыток навязать другим свои теории. В этой перспективе марксизм является авторитарной теорией. Со своей стороны, Лаклау и Муфф предлагают более «открытый» марксизм, который может быть адаптирован к другим культурным условиям и соберёт новых преследователей. Как предполагается, сам марксистский «институт» отверг притязания Лаклау и Муфф относительно необходимости основательно пересмотреть марксизм и сделать его плюралистичным, не отказался от своей «истинности» и «всеобщности» [Сим 2006, 13]. Неудачи неокоммунистической критики постмодернизма у Ф. Гваттари, как и смешанного постмарксистско-постмодернистского анализа Ш. Муфф и Э. Лаклау связываются с отказом от метанарратива – от рассуждений об эмансипации человеческого труда – и постмодернистского безучастия в отношении таких крупномасштабных политических феноменов, как экономика или революция.

Если «Гегемония и социалистическая стратегия» Лаклау и Муфф (1985 г.) – один из марксистских источников, на который чаще ссылаются в вопросе постмодернизма, то «Постмодернизм, или Культурная логика позднего капитализма» (1991 г.) марксистского критика и теоретика Ф. Джеймисона – самая обстоятельная книга, которая была написана о постмодернизме до сих пор.

Название книги Джеймисона, характеризующее постмодернизм как культурную логику позднего капитализма, повторяет ортодоксальное марксистское разделение между экономическим базисом общества и культурной надстройкой, отражающей условия этого базиса. Искусство и философия – среди надстроечных феноменов общества; таким образом, по Марксу, в обществе господствующие идеи – это всего лишь идеи господствующего класса. Книга Джеймисона, подчёркивая, что корни постмодернизма находятся в культурных феноменах, в этом надстроечном пространстве, вносит вклад в долгосрочную дискуссию с точки зрения отнесения искусства и философии к простым выражениям основных экономических изменений в общественном базисе. По этой причине «постмодернистская политика» – неправильное наименование; но постмодернистская культурная политика может быть раскрыта посредством анализа теоретических, философских и культурных конструкций.

Джеймисон, в противовес Лиотару, утверждает, что недоверие к метанарративам не является последним пунктом в постмодернизме; его корни, скорее всего, находятся в экономических феноменах. Таким образом, в основе недоверия к широкомасштабным политическим метанарративам лежит и то, что в 1960 г. Д. Белл назвал «концом идеологий», – во многих современных философских теориях отразилось разрушение  экономической утопии позднего капитализма, так что постмодернистские теории распада превращаются в выражения этого состояния или в анализ его выражений.

При этом Джеймисон не считает, что марксизм сможет существовать без адаптации  к новым конструкциям экономического базиса, к тому, что А. Турен и другие социологи называют «постиндустриальным обществом». Поэтому постмодернистский культурный анализ, как и постмодернистская политическая теория, поучительны и для марксизма; прежде всего, в том смысле, что необходимо отказаться от жёсткого противопоставления «базиса» и «надстройки».

Между двумя мировыми войнами среди имён, мелькающих на первых страницах философских сочинений, преобладали три имени на «H»: Hegel, Husserl, Heidegger. После войны Сартр, который довёл до кульминационной точки французское экзистенциалистское осмысление учений этой священной троицы, в итоге начал двигаться в сторону компромисса с марксизмом [Грант 2006, 24–26]. В «Критике диалектического разума» он объявил марксизм «единственно возможной антропологией, которая должна быть одновременно исторической и структурной», однако отметил, что марксисты «полностью утратили смысл того, что есть Человек»; истинное предназначение экзистенциализма, согласно Сартру, – «вернуть  человека в марксизм» [Сартр 1960, 59].

Эти слова знаменовали возвышение интеллектуальной славы Маркса, Ницше и Фрейда, которых называют «мастерами сомнения» («философы подозрения», «мастера подозрительности»). Марксизм превратился в нарратив, по которому должна измеряться легитимность всех других нарраций. Поэтому необходимо объяснить крах этого нарратива, чтобы понять, как из угасания парижской моды на марксизм следовало крушение марксизма в постмодернизме [Грант 2006, 26].

Широкомасштабную переоценку марксизма такими группами, как «Социализм или варварство», связывают с постепенной бюрократизацией международного марксизма. Основной тезис таких организаций гласил: бюрократизация международного коммунизма выявляет то, что он превратился в орган бюрократического капитализма.

Несмотря на то что революция в мае 1968 года обнаружила непригодность марксизма как политической программы, крах марксистского метанарратива, чей высший синтез предполагался в Великой Пролетарской революции, порождённой самим капитализмом, обусловил не отвержение марксистского анализа, а лишь новое определение проблем и переоценку задач. Так, в «Состоянии постмодерна» ставятся  вопросы: «Какую форму приобретает капитал в обществе постмодерна?», «Чем отличаются средства производства в постмодернизме от предыдущих общественных формаций?», «Какую форму должна приобрести политика, которая может среагировать на эту ситуацию?». Следовательно, возникает следующий вопрос: «Какую форму приобретает капитализм постмодерна?».

Как и было отмечено, одним из важных элементов постмодернистских обществ является союз между капитализмом и технологией. Средства производства, которые обеспечивают власть в обществе постмодерна, – скорее информационные, нежели индустриальные. История становления постмодерна заключается в следующем: с одной стороны, история эволюции капитала в техно-капитал, с другой стороны, история упадка марксистского метанарратива и реакции на вакуум, оставшийся после него [Грант 2006, 28-30].

Согласно Лиотару, событие – феномен, драматически меняющий наше мировоззрение и вызывающий скепсис в отношении всех идеологических гипотез. Знать, что существуют не предусмотренные и не охваченные в любой упорядоченной универсальной теории явления, значит знать не только границы метанарративов, но и в то же время знать отчётливо будущее. Эта ясность превращается в принцип, убеждение постмодернистов. Будущее не должно рассматриваться как заранее определённое, ведь тогда все человеческие усилия бессмысленны [Сим 2006, 10]. Так как постсоветские общества находятся перед вызовами современности, то, выражаясь словами Фуко,  обещание дать целостную программу касательно другого общества (в данном случае для отличного от советского, т.е. постсоветского – Р.Р.) ни к чему не приводит [Фуко 1993].

Идея, что постмодерн – это состояние, которое может возникнуть и реально возникало в самые различные эпохи на их завершающей стадии (У. Эко), может обусловливать положение, что и у марксизма может быть свой постмодернизм [Ильгаз 2005, 60]. В то же время, постмодернизм, критикуя идеологии, религии и т.д., которые называет «великими рассказами», отмечая предпочтительность «малых рассказов», показывает, что придаёт значение относительности, различиям [Эрдем 2005, 108].

Такие идеологии, как марксизм, фашизм и либерализм ставятся в постмодернизме  в один ряд с религиями, такими как христианство и ислам. По сути дела, постмодернистская философская мысль не исходит из категорического предварительного принятия или отвержения их как верных или ошибочных. Она признаёт ценность отдельных суждений людей, придерживающихся этих идей. Однако она выступает против того, когда их приверженцы выдвигают свои взгляды и убеждения как безальтернативные модели [Бериш 2003, 500], коль скоро никакая идея не может быть поставлена в центр [Тюзюн 1994, 72]. В этом смысле наблюдаемые в постсоветских обществах тенденции поликультурности, политической полифонии, выражают переосмысление их установок и поиски новых мыслительных моделей.

Литература

Белл 1973 –  Bell D. The Coming of Post-Industrial Society. New York, 1973.

Бериш 2003 – Beriş H.E. Moderniteden Postmoderniteye // Siyaset. Ankara, 2003.

Бодрийяр 2010 – Baudrillard J. Simülakrlar ve Simülasyon. Ankara, 2010.

Ваторопин 2001 – Ваторопин А.С. Религиозный модернизм и постмодернизм // Социологические исследования. 2001. № 11. С. 84–92.

Грант 2006 – Grant I.H.  Postmodernizm ve Politika // Postmodern Düşüncenin Eleştirel Sözlüğü. Stuart Sim (Çev.: M.Erkan, A.Utku). 1. Baskı. Ankara, 2006. С. 17–30.

Ильгаз 2005 – Ilgaz T.. Eskiler ve Modernler Bitmeyen (Siyasi) Tartışma // Düşünen Siyaset, Sayı 21, Aralık 2005. Ankara, 2005. C. 53–62.

Лиотар 1998 – Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. Пер. с фр. Н.А. Шматко. М., СПб., 1998.

Парсонс 1967 – Parsons Т. The Social System. Glencoe, 1967; Sociological Theory and Modern Society. N.Y., 1967

Сартр 1960 – Sartre J.-P.  Critique de la raison dialectique. P., 1960.

Сим 2006 – Sim S. Postmodernizm ve Felsefe / Postmodern Düşüncenin Eleştirel Sözlüğü. Stuart Sim (Çev.: M.Erkan, A.Utku). 1. Baskı. Ankara, 2006. С. 3–15.

Тюзюн 1994 – Tüzün H.  Postmodernizm // Siyasal Araştırmalar. Ankara, 1994. 1, yaz.

Фуко 1993 – Foucault M. “Qu`est-ce que Les Lumières?” Textes et entretiens 1954–1984. Gallimard/Magazine littèraire, no.309. Nisan, 1993.

Эрдем 2005 – Erdem T.  Postmodernizmin “Öteki”si Hangi “Öteki” ? // Düşünen Siyaset, Düşünce Dergisi, Sayı 21, Aralık 2005. Ankara, 2005. С. 101–112.