В статье рассматривается ряд важных эпизодов жизни Юма. Автор пытается показать необходимость их переоценки. В первой части статьи обсуждается ранний период философского развития Юма и высказывается предположение о том, что недавно найденная рукопись Юма, названная «Ранний фрагмент о зле», является копией одной из глав утраченного трактата о естественной религии, созданного Юмом в 1729-1731 гг. Затем автор обращается к «Трактату о человеческой природе» (1739–1740) и предлагает метод определения порядка написания Юмом его разделов. В третьей части статьи рассматривается другая утраченная работа Юма, посвященная метафизическим основаниям геометрии. Автор, в частности, показывает, что это было совсем небольшое эссе. В конце статьи обсуждается важный, но почти неизвестный эпизод последних дней жизни Юма. Приведенные в статье соображения могут способствовать переосмыслению юмовской биографии в целом. 

In this paper I discuss a few turning points in Hume's life and try to show that their traditional representations must be reconsidered. At first, I discuss the early period of Hume's intellectual development and argue that his recently discovered "An Early Fragment on Evil" is a manuscript copy of a section of a treatise on natural religion, written by Hume in 1729-1731 and destroyed about 1751. Then I turn to his "Treatise of Human Nature" and suggest a method of reconstructing the order of its writing by Hume. After that I discuss another lost work of Hume on metaphysical basis of geometry. Among other things, I show that this treatise was a rather small essay. And, finally, I consider one important but almost unknown episode, that took place in Hume's last days. All these considerations might contribute to reassessment of a trajectory of Hume's life in the whole.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: Юм, «Трактат о человеческой природе», «Ранний фрагмент о зле», «Пролегомены к геометрии и естественной философии».

KEY WORDS: Hume, A Treatise of Human Nature, An Early Fragment on Evil, Some Considerations previous to Geometry & Natural Philosophy

Увлеченные социологией философы нередко просят своих коллег перечислить наиболее значимых мыслителей прошлого. И в ответах на такие вопросы в одном ряду с Платоном, Аристотелем и Кантом мы обязательно встречаем упоминания о Юме[1]. И это, если вдуматься, не должно казаться неожиданным. Он смело разрушал старую метафизику и открывал новые пути мысли, изобретал блестящие аргументы и оставил целые россыпи идей. Его идеи пробудили от «догматического сна» Канта и породили школу философов «здравого смысла», он вдохновлял своими сочинениями таких разных мыслителей, как Шопенгауэр и Бентам, Гуссерль и Айер, Деннет и Делез. Эпистемологические находки Юма заложили фундамент аналитических теорий значения, его учение о причинности стало основой современной онтологии, а его рассуждения на теологические темы предвосхищали новейшую философию религии. Не забывали Юма и за пределами философии. Так, Эйнштейн говорил, что изучение текстов Юма подтолкнуло его к созданию теории относительности, а Дарвин разделял его видение человеческой природы. Значение Юма связано не только с его метафизическими трактатами. Его политические сочинения повлияли на создателей конституции США, его «История Англии» долгое время считалась эталоном в своем жанре, а его вклад в шотландскую культуру настолько велик, что соотечественники назвали Юма «Шотландцем тысячелетия» и установили ему памятник в самом центре Эдинбурга.

Неудивительно, что личность Юма вызывает большой интерес у биографов. Первым биографом, впрочем, был он сам. За несколько месяцев до смерти он написал небольшое эссе, в котором рассказал о главных событиях своей жизни. Эта автобиография стала основой для последующих биографических трудов. Первые из них были неизбежно неполными, но по мере отыскания и обнародования переписки Юма и других материалов работы о нем становились все более удачными. Кульминацией биографических исследований стала публикация в 1954 г. книги Э. Мосснера «Жизнь Дэвида Юма». Эта прекрасная работа так повлияла на последующих биографов, что, читая их тексты, ловишь себя на мысли: очень непросто найти места, где они хоть в чем-то отклоняются от Мосснера.

Между тем, книга Мосснера состоит не из одних достоинств. М. Стюарт и другие авторы критикуют его за неточность датировок рукописей Юма и спорные оценочные суждения[2]. Эта критика симптоматична и намекает на неполноту наших представлений о жизни Юма. В этой статье я попытаюсь подтвердить правильность таких ощущений. Речь пойдет о важных эпизодах, которые, между тем, не только не рассматриваются популярными биографами, но и почти не обсуждаются на страницах специальных статей и монографий, посвященных Юму. И сейчас я хочу в предварительном плане сказать об этих моментах.

Как только что было отмечено, речь идет о лакунах. Но лакуны проще всего увидеть на фоне заметных событий. Событийная канва интеллектуальной биографии Юма может быть суммирована следующим образом. Первая фаза – пробуждение интереса к философии. Примечательно, что этот интерес возник у Юма очень рано – к пятнадцати годам, в университетский период[3]. Она завершается в восемнадцать лет, в 1729 г., когда Юм после первой пробы сил делает какое-то важное открытие для себя. Второй фазой логично было бы счесть последующую интеллектуальную работу, завершившуюся написанием «Трактата о человеческой природе» (опубликован в два приема в Лондоне в 1739 и 1740 гг.). Само написание «Трактата» можно выделить в отдельную, третью фазу. Дальше Юм распределяет неиспользованный в «Трактате» материал по нескольким эссе, которые он тоже публикует. С середины сороковых годов начинается пятая фаза, лейтмотивом которой является переработка «Трактата» и подготовка трех работ, заменяющих три книги последнего. Параллельно Юм занимается и другими проектами, в числе которых особого упоминания заслуживают его исследования по философии и истории религии. C начала 1750-х гг. Юм погружен в масштабные исторические изыскания. Работа над многотомной «Историей Англии» завершается в 1762 г. Последние четырнадцать лет жизни Юма были посвящены дипломатическим, государственным и бытовым делам. Много времени он уделял и редактированию своих текстов, готовя их к новым изданиям. Финальные полтора года жизни Юма были непростыми. Он тяжело заболел, но, как отмечали его друзья, не терял присутствия духа до самых последних дней.

Таково стандартное видение жизненной траектории Юма. Проблема, однако, в том, что оно нуждается в существенной корректировке. Начать с того, что вторая фаза должна быть радикально переосмыслена. Из нарисованной картины следует, что первым крупным реализованным проектом Юма был знаменитый «Трактат о человеческой природе». Однако это не так. До создания «Трактата» Юм написал еще одну книгу – безымянный опус о естественной религии. Рукопись была уничтожена Юмом, но мы попробуем реконструировать ее.

Далее. Мы знаем, что «Трактат о человеческой природе» был создан Юмом во Франции, в 1734–1737 гг. Однако в современной литературе мы не найдем попыток установить, в какой последовательности Юм писал это масштабное сочинение, по праву считающееся его главным трудом. Игнорирование этой темы объясняется скудной фактологической базой. И это убедительное объяснение: лучше молчать, чем фантазировать. Но я попробую показать, что фактологическая база может быть значительно расширена – до такой степени, что мы сможем определить, с чего началась и чем закончилась работа над «Трактатом».

Существенно неточны и стандартные представления о пятой фазе. Суть здесь в том, что три книги «Трактата», по мысли Юма, должны были заменить не три, а четыре работы. Четвертая была написана Юмом и подготовлена к печати, а затем уничтожена. Но хотя она и не дошла до нас, мы можем попробовать обсудить ее содержание.

Последний период жизни Юма тоже не столь однозначен. Чего стоит одна ссора с Руссо, до сих пор порождающая самые разные толкования[4]. Но не менее запутанными выглядят и события, происходившие с Юмом и вокруг него в последние недели его жизни. Достаточно сказать, что большинство биографов игнорировало одно важное свидетельство, которое может существенно изменить представление об этих событиях, а в известной степени и о самой личности Юма.

1.

Начнем с обсуждения того этапа юмовского творчества, который выше был назван второй фазой. Напомню, что стандартное видение этого этапа предполагает, что он начался после достижения Юмом восемнадцатилетнего возраста весной 1729 г. и завершился в 1734 г., когда Юм приступил к написанию «Трактата о человеческой природе». 1729 год служит точкой отсчета потому, что, по словам самого Юма, в это время перед ним «открылась новая арена мысли» [Юм 1932 I, 13]. Это признание Юм делает в так называемом «Письме к врачу» (весна 1734 г.), содержащем ценную информацию о начале его философского пути. После абстрактных рассуждений о «новой арене мысли» Юм отвлекается на возникшие у него проблемы со здоровьем, а затем, как кажется, возвращается к описанию своих открытий и говорит о том, что интересующие его этические проблемы могут быть удовлетворительно решены не с помощью каких-то умозрительных гипотез, а на пути прямого исследования человеческой природы, которую он и сделал главным предметом своих изысканий [Юм 1932 I, 16].

Этот пассаж прямо отсылает к темам и методу будущего «Трактата о человеческой природе», к написанию которого Юм вскоре приступил. Таким образом, возникает ощущение, что работу над «Трактатом» он начал, по сути, в восемнадцать лет. Впрочем, есть основания считать, что Юм задумывался над этим сочинением и в более ранний период. Он сам говорит нам об этом в кратком предисловии к собранию своих работ, написанном в предпоследний год его жизни, т.е. в 1775 г. Здесь он сообщает, что задумал «Трактат» еще до оставления колледжа, Эдинбургского университета [Юм 1996 II, 4]. Точное время окончания Юмом университета неизвестно, но скорее всего это произошло, когда ему было около четырнадцати лет [Стюарт 2005, 26]. То, что Юма не подводит память, подтверждается его письмом М. Рамсею (июль 1727 г.). Из текста письма становится ясно, что в те времена Юм уже делал какие-то фрагментарные наброски; см.: [Юм 1932 I, 9], причем их темы пересекались с вопросами, которые он впоследствии обсуждал в своем «Трактате».

Итак, перед нами, как кажется, складывается ясная картина. Юм увлекается философией в студенческие годы, думает о том, что и он, возможно, когда-то напишет философский трактат о человеке, затем, в возрасте восемнадцати лет, совершает прорыв, осознав, что человека надо изучать не спекулятивно, а напрямую, с помощью опыта, следуя новомодному ньютонианскому экспериментальному методу. Затем он проводит подготовительную работу, и наконец, уединившись во Франции, приступает к написанию своего капитального труда. Добавлю лишь, что поскольку в «Письме к врачу» Юм говорит об изучении человеческой природы в контексте прояснения этических проблем, логично допустить, что его интерес к философии возник именно на этом фоне[5]. Иными словами, Юм вошел в философию «через врата морали», как заключил влиятельный эксперт по философии Юма, Н. Кемп-Смит, ответственный за создание обрисованной выше картины [Кемп-Смит 2005, VI].

Слово «влиятельный», впрочем, кажется умаляющим значение этого историка философии. Здесь нужны более сильные эпитеты. В действительности Кемп-Смит несет ответственность за радикальное обновление всего юмоведения. Его статьи начала XX в. и более поздняя монография о Юме полностью изменили направление исследований этого философа, привели к отказу от восприятия Юма как разрушительного скептика и т.п. Многие гипотезы этого автора, на мой взгляд, весьма правдоподобны. Но тот образ становления юмовской философии, который он нарисовал, похоже, не относится к их числу.

В чем же дефекты рассмотренной выше картины? Они начинают проступать, когда мы обращаем внимание на другие автобиографические свидетельства Юма. Так, в одном из писем Юм четко заявляет, что спланировал «Трактат» в двадцатилетнем возрасте [Юм 1932 I, 158]. Нет оснований игнорировать это свидетельство, и оно не противоречит ранее приведенной фразе о том, что он задумал эту работу много раньше. Чтобы согласовать эти фразы, мы должны понять их следующим образом: с ранней юности Юм мечтал написать большую работу о человеке, но реально он взялся за нее лишь когда ему исполнилось двадцать лет. Этот вывод подтверждается и «Письмом к врачу», которое, напомним, относится к весне 1734 г. Рассуждая здесь о темах будущего «Трактата», он говорит, что за последние три года «исписал немало листов, содержащих одни лишь мои открытия» [Юм 1932 I, 16]. Значит, работа над «Трактатом» началась в середине 1731 г.

Если принять такую трактовку, то сразу возникает два вопроса. Во-первых, чем же в таком случае Юм занимался с восемнадцати до двадцати лет, с момента, когда перед ним открылась «новая арена мысли», и до того времени, когда он начал реальную работу над «Трактатом»? Во-вторых, в чем тогда состояло открытие восемнадцатилетнего Юма? Едва ли можно теперь сразу отождествлять его с осознанием перспективности экспериментального метода при изучении человеческой природы[6].

Ответ на второй вопрос едва ли можно довести до полной достоверности, хотя одна из гипотез кажется мне лучше других. А вот ответ на первый вопрос получить несложно. И его дает нам сам Юм. В письме 1751 г. к своему приятелю Г. Элиоту он сообщает: «Недавно я сжег старую рукописную книгу, написанную мной до двадцатилетнего возраста и содержавшую на своих страницах последовательное и постепенное развитие моих мыслей на сей счет; она начиналась с беспокойного поиска доводов для подтверждения общего мнения; потом закрадывались сомнения, рассеивались, возвращались, опять рассеивались, опять возвращались; то была постоянная борьба неутомимого воображения со склонностью, если не с самим разумом» [Юм 1932 I, 154].

То есть ответ на вопрос, чем занимался Юм в период между восемнадцатью и двадцатью годами, напрашивается. Он работал над книгой, о которой рассказано выше. Основная тема этой книги тоже может быть установлена. Ведь в письме Юм говорит о ней в контексте обсуждения рукописи своей новой работы, «Диалогов о естественной религии», которые вышли в свет только после его смерти. И, как видно из приведенной цитаты, Юм недвусмысленно заявляет, что его ранний труд был посвящен именно этой теме. В знаменитых «Диалогах» Юм обсуждает разнообразные вопросы о сущности и существовании Бога. Исходя из сказанного, нетрудно предположить, что «общее мнение» из процитированного выше фрагмента – это «теистическая доктрина», а сомнения и их разрешение имеют отношение к доводам за и против различных ее аспектов.

Утраченный текст Юма, таким образом, обретает реальные контуры. Это была работа по естественной религии, главной ее темой было рассмотрение аргументов за и против существования традиционного Бога, т.е. единого, всемогущего, всезнающего и совершенно благого Творца, а ее композиция заключала в себе некий драматизм, так как устранение частных сомнений не приводило к триумфу теистической доктрины. Неудивительно, что этот драматизм впоследствии подтолкнул Юма к тому, чтобы уже в зрелые годы обработать свои идей с помощью литературных средств, избрав диалогическую форму изложения.

В общем, можно предположить, что обсуждаемая нами ранняя работа Юма очень напоминала позднейшие «Диалоги», завершающиеся минималистичными деистическими выводами[7], и была уничтожена им главным образом потому, что все лучшее в ней перешло в новый текст. Эти выводы могут, правда, показаться слишком умозрительными, но они могут быть подтверждены с неожиданной стороны.

Однако прежде чем говорить об этом подтверждении, представим, что мы по-прежнему находимся в плену кемп-смитовских схем. Этот эксперимент стоит проделать, поскольку юмоведение действительно находится в их плену. Как в таком случае мы будем реагировать на приведенные фразы Юма о его рукописной книге? У нас не останется выбора и мы должны будем сказать, что книги не было. «Рукописная книга» – это просто блокнот (notebook), куда Юм заносил разрозненные мысли. Такие предположения и в самом деле можно отыскать у современных специалистов по Юму; см., например: [Стюарт 2005, 30; Райт 2009, 3–4][8]. Их неубедительность очевидна не только по содержательным, но и по грамматическим соображениям: если бы речь шла о записной книжке, Юм не мог бы сказать, что «написал» (wrote) ее.

Но вообразим, что мы упорствуем с идеей записной книжки. Представим также, что, хотя Юм уничтожил свою книгу, у него была копия ее фрагмента, которая дошла до нас. В таком случае мы не заметим найденного сокровища, не сможем опознать его как часть той книги. Это кажется фантастикой, но именно так и случилось. В 1993 г. аукционный дом «Сотбис» выставил на торги неизвестный текст Юма, позже названный «Ранний фрагмент о зле». Знаток рукописей Юма М. Стюарт описал этот манускрипт и по особенностям почерка датировал его примерно 1740 г. Он также попытался понять обстоятельства его создания. Поразительно, но среди множества его гипотез [Стюарт 1994, 164–165], порой невероятных, не нашлось мысли о том, что этот текст мог быть копией фрагмента раннего опуса о естественной религии[9].

Между тем, это самое естественное предположение. Чтобы оценить его естественность, достаточно обратить внимание на пометку на первом листе сохранившегося манускрипта, обозначающую этот текст как «седьмую главу», «четвертое возражение». Очевидно, таким образом, что это часть какого-то трактата. Ясно также, что этот трактат наверняка был написан и просто не дошел до нас. Более того, мы можем реконструировать его композицию. Если седьмая глава – это четвертое возражение, то первая глава была первым возражением, вторая – ответом на него, третья – вторым возражением, четвертая – ответом, пятая – третьим возражением и шестая – ответом на него. Вполне вероятно, что первой главе предшествовало небольшое введение. И если мы теперь обратим внимание на то, что в этой седьмой главе обсуждаются возражения против существования совершенно благого Бога, то нам будет несложно экстраполировать эту структуру, с одной стороны, на «Диалоги о естественной религии», где затрагивается данная тема (причем тоже не в начале, а после обсуждения других вопросов), с другой – на прототип «Диалогов», ранний утраченный опус Юма.

Напомним, что этот труд начинался с констатации «общего мнения», состоящего, вероятно, в признании бытия Бога, и с рассуждений о том, как можно подкрепить его. Не исключено, что в вводной части Юм привел какой-то обычный довод в пользу бытия Бога. Затем он нашел возражение и написал первую главу. Во второй главе он ответил на него, приводя новые позитивные доводы, затем придумал новое возражение[10] и т.д. При этом небольшой перевес оказывался на стороне теологии. Все эти детали соответствуют указаниям «Раннего фрагмента о зле». Приведенные там рассуждения намекают, что в предыдущих главах автору удалось показать существование высшего разума [Юм 1994, 166], и теперь он пытается понять, является ли этот разум благим[11].

Так что, похоже, данный фрагмент и есть чудом дошедшая до нас глава того раннего трактата[12], до сих пор не признанная таковой. Вчитавшись в «Письмо к врачу», мы можем даже понять, как именно шла работа над ним. Она началась весной 1729 г. и была приостановлена из-за недомогания Юма в сентябре того же года, когда он «отложил свою книгу» [Юм 1932 I, 13]. Лишь зимой 1730 - 31 гг., вернувшись к работе, он «существенно продвинулся» в ней [Юм 1932 I, 15]. Ну а завершил написание этой книги Юм, как мы знаем, к весне 1731 г.

Заключая первую часть статьи, можно, таким образом, констатировать, что до «Трактата о человеческой природе» Юм написал трактат о естественной религии. Судя по сохранившемуся фрагменту, это было небольшое сочинение, намного меньшее, чем выросшие из него «Диалоги о естественной религии». Тем не менее самого факта его написания достаточно, чтобы сказать, что в философию Юм вошел не через врата морали, а через врата естественной религии. Именно эта «арена мысли» имеется в виду в письме 1734 г. Остается, правда, вопрос, что именно так вдохновило его в 1729 г. Известно, что Юм был религиозным ребенком. Переворот в его мировосприятии был связан с изучением работ Кларка и Локка; см.: [Физер (ред.) 2005 I, 288]. Их труды, вероятно, подтолкнули его к мысли, что теологические вопросы должны решаться рациональным путем; ср.: [Юм 1996 II, 391–392]. Осознав это, Юм, возможно, почувствовал вкус к философской аргументации, увидел, что он может придумывать глубокие возражения и находить ответы на них. Это редкое умение, и оно и правда могло воодушевить его.

2.

Разобравшись с первым трактатом Юма, обратимся ко второй его книге, в отличие от первой дошедшей до публикации, о чем Юм, впрочем, впоследствии не раз сожалел, считая ее слишком несовершенной по форме. Речь идет, разумеется, о «Трактате о человеческой природе». Мы уже знаем, что Юм подумывал о нем в университетские годы; что он начал реальную работу над ним с середины 1731 г., осознав неудовлетворительность древних этических систем, следование которым в предыдущие годы довело его до истощения [Юм 1932 I, 14]; что он написал «Трактат» во Франции, где жил с 1734 по 1737 гг. [Юм 1932 I, 2] Другие свидетельства позволяют добавить к этому еще несколько деталей. Так, Юм дважды отмечает, что завершил «Трактат», до того как ему исполнилось двадцать пять лет [Юм 1932 I, 158, 187]. Я не вижу, почему мы должны не доверять этому свидетельству. Стало быть, черновик всего текста (в который позже Юм вносил немало изменений) был готов уже к маю 1736 г. Юм также говорит, что основная часть работы была создана в Ла Флеш, где он жил с середины 1735 г.

На этом, однако, прямые свидетельства, имеющие отношение к истории написания «Трактата», заканчиваются. А они очень не помешали бы, учитывая, что перед нами огромный и сложно структурированный труд. «Трактат» состоит из трех книг, «О познании», «Об аффектах» и «О морали». Каждая из них относительно независима, каждая содержит немало оригинальных и влиятельных идей. Проблема, однако, в том, что если вторая и третья книги выдержаны в позитивном ключе, первая завершается глубокой скептической меланхолией. Если допустить, что Юм создавал книги «Трактата» в том порядке, в каком они расположены, то психологически довольно трудно понять, как ему удалось совершенно забыть о скептических настроениях, тем более что он не забывает о них в своих более поздних сочинениях. Неудивительно поэтому, что давно было выдвинуто предположение, что порядок написания книг «Трактата» отличается от их расположения.

Предположение, о котором идет речь, высказал уже Н. Кемп-Смит [Кемп-Смит 2005, VI, 74–75]. Любопытно, правда, что судьба этой его гипотезы отлична от судеб многих других его идей, которые продолжают формировать атмосферу юмоведческих дискуссий. Данная же идея, то есть тезис, что вторая и третья книги «Трактата» были написаны раньше, чем самая известная первая книга, практически не обсуждается в современной литературе. Не обсуждается она потому, что многие считают ее крайне спекулятивной.

И в самом деле, если мы посмотрим на аргументы Кемпа-Смита, то увидим, что они сводятся в основном к эмоциям. Фактологическая база его гипотезы скудна, а поскольку, как может показаться, она не может быть расширена, лучше вообще не заниматься этим. В данной части статьи я покажу, что эту старую гипотезу все же можно подкрепить новыми фактами. Замечу, правда, что этот проект требует весьма детального обсуждения. Однако дело облегчается тем, что я уже проделал эту работу в другой статье[13]. Так что здесь я ограничусь общими описаниями и выводами, а за деталями я отсылаю к указанному тексту.

Прежде чем говорить о новой фактологии, скажу еще несколько слов о старой. Ощущение того, что первая книга «Трактата» была написана позже двух других, связано не только с упомянутым выше резким контрастом позитивного духа второй и третьей книг и скептицизма первой. Это общее ощущение подкрепляется рядом конкретных примеров. Скажем, создается впечатление, что во второй книге Юм будто бы считает, что необходимость причины для каждого события может быть удостоверена разумом, а в первой книге он отвергает эту идею. Другой пример: во второй книге, рассуждая о природе человеческого Я, Юм замечает, что это Я постоянно присутствует в нашем опыте. А в первой книге он отбрасывает идею неизменного Я. Поскольку его позиция в более поздних текстах аналогична взглядам, высказанным в первой книге, возникает ощущение, что она имеет более позднее происхождение. 

Эти аргументы могли бы показаться убедительными, но проблема в том, что приведенные примеры не носят массового характера. Речь идет буквально о паре пассажей. И отмеченные нестыковки можно объяснить и не прибегая к гипотезе более позднего написания первой книги. Более того, объяснения можно найти у самого Юма. Конечно, их наличие не исключает того, что гипотеза о первой книге верна – ведь Юм сам мог заметить нестыковки и попытаться устранить их редактурой и сменой контекстов. Ясно, однако, что все это снижает вероятность гипотезы Кемпа-Смита и заставляет либо отказаться от ее обсуждения, либо заняться поисками нового фактического материала. 

Как я уже отметил, этот материал, судя по всему, может быть найден. И отправной точкой здесь могут быть те самые нестыковки, точнее одна из них, касающаяся природы Я. Совершенно очевидно, что в первой книге «Трактата» Юм трактует ментальную жизнь в качестве потока разнообразных перцепций, лишенных носителя, неизменного субстанциального начала. Ментальную субстанцию в те времена именовали «душой» (soul)[14]. То есть в первой книге «Трактата» Юм отрицает существование души. Если же мы посмотрим на текст второй книги, то мы увидим, что по крайней мере в некоторых местах он высказывается так, будто признает ее существование[15]. А теперь представим, что эта нестыковка не кажущаяся, а реальная, что Юм действительно признавал существование души, работая над второй книгой, а потом постепенно отошел от этой концепции. И если бы он вначале признавал существование души, а потом пришел к ее отрицанию, то могло ли это сказаться на его словоупотреблении? Проанализировав те места, где Юм рассуждает о ментальной сущности человека, мы увидим, что чаще всего он пользуется для ее обозначения терминами «mind» и «soul». Логично предположить, что, идя к отрицанию души, он должен был бы сокращать употребление слова «soul» в сравнении с нейтральным «mind». Проверка этой гипотезы действительно подтверждает меньшую частоту использования слова «soul» в сравнении с «mind» в первой книге. Более того, она позволяет выстроить вероятную последовательность написания Юмом главных разделов «Трактата».

Об этой последовательности я сейчас скажу. Но сначала отмечу наличие своего рода рамочных текстов, в которые она вписывается. С одной стороны это уже знакомое нам «Письмо к врачу» 1734 г., где пропорция употребления слов «mind» и «soul» равна 2,5. С другой – «Приложение» к «Трактату», которое, как нам в точности известно, написано в 1740 г.: здесь на 34 употребления слова «mind» не находится ни одного случая употребления слова «soul». Если выстроить блоки «Трактата» между этими полюсами, ориентируясь на постепенное возрастание упомянутой пропорции, то мы увидим, что Юм начал работу над ним с «Введения» и других вводных фрагментов, затем переключился на разделы об аффектах, входящие в состав второй книги и составляющие теоретический фундамент учения о морали, потом взялся за написание третьей книги «О морали» и лишь затем проработал темы, обсуждающиеся в первой книге, в частности, проблему причинности и теорию Я, которые и привели его к скептическим выводам.

Помимо подтверждения гипотезы об историческом примате второй и третьей книг, данный метод позволяет получить ряд неожиданных бонусов. В частности, действуя описанным образом, мы можем выявить фрагменты, созданные Юмом, по всей видимости, на самых первых этапах работы над «Трактатом», в районе 1732 г.[16]. Другим сюрпризом оказывается вывод, что одним из самых поздних блоков «Трактата» является второй раздел первой книги (всего в ней четыре раздела), посвященный анализу идей пространства и времени. Соответствующий коэффициент здесь примерно в два раза выше, чем в третьем и четвертом разделах первой книги. Это может означать, что данная проблема захватила Юма на последних этапах работы над «Трактатом». И естественно было бы ожидать, что этот интерес должен был так или иначе отразиться в последующих работах Юма. Сейчас мы увидим, что этот вывод важен для реконструкции пятой фазы творчества шотландского мыслителя, в ходе которой он пытался переработать и по-новому изложить идеи «Трактата».

3.

Итак, через несколько лет после выхода «Трактата о человеческой природе» Юм взялся за его переработку. Еще раньше он надеялся на второе издание, но вскоре понял, что ему придется пойти другим путем[17], а именно написать новые книги взамен старых. В 1748 г. он опубликовал «Философские опыты о человеческом познании» (новая версия первой книги «Трактата», впоследствии переименованная в «Исследование о человеческом познании»), в 1751 г. – «Исследование о принципах морали» (новая версия третьей книги), а в 1757 г. появился небольшой текст «Об аффектах», позже переименованный в «Диссертацию об аффектах» и соответствующий второй книге «Трактата». Интерес к природе аффектов, как мы видели, характерен для ранней стадии философского развития Юма. Неудивительно поэтому, что к 1750-м гг. этот интерес в значительной степени угас. По общему мнению, «Диссертация об аффектах» – самый бесцветный опус Юма, и объясняется это тем, что он компилятивен. Юм просто выдергивает из второй книги «Трактата» ее фрагменты и составляет из них новый текст. Фрагменты «Трактата» используются и в двух других работах, но объем заимствований очень невелик[18]. «Исследование о принципах морали» Юм считал своей лучшей работой, а «Исследование о человеческом познании» вообще является безусловным шедевром и одним из самых важных произведений в истории западноевропейской философии. 

Сравнивая «Исследование о человеческом познании» с первой книгой «Трактата», нельзя не отметить одно любопытное обстоятельство: один из разделов этой первой книги практически не нашел отражения в новом сочинении. Речь идет о том самом втором разделе, посвященном анализу идей пространства и времени. Этот факт становится еще более странным, если согласиться с высказанной выше гипотезой о том, что этот раздел был создан Юмом под занавес его работы над «Трактатом», и поэтому данная тема едва ли могла так быстро перестать интересовать его. Разгадка проста: конечно, эта тема продолжала интересовать Юма – до такой степени, что он решил выделить для ее обсуждения отдельное эссе[19]. Это эссе было написано Юмом и должно было выйти в свет в одном сборнике с диссертацией об аффектах. Однако в последний момент Юм отказался от его публикации.

Но хотя это эссе и не дошло до нас, мы можем попробовать реконструировать его. В этом нам помогут некоторые замечания Юма. Начать с того, что мы знаем, как оно называлось. В письме издателю Э. Миллару от 12 июня 1755 г. Юм сообщает о желании опубликовать сборник текстов, в который он хочет поместить четыре работы, написанные им «несколько лет назад». В числе этих работ («Естественная история религии», «Об аффектах» и «О трагедии») он упоминает и эссе «Пролегомены к геометрии и естественной философии» («Some Considerations previous to Geometry & Natural Philosophy») [Юм 1932 I, 223]. Заметим, правда, что в другом письме он именует его иначе – «О метафизических принципах геометрии» [Юм 1932 II, 253]. Но второе письмо написано гораздо позже, в январе 1772 г., и это название передает скорее суть той работы[20]. Из письма 1772 г. мы также узнаем, что Юм отказался от публикации из-за какого-то дефекта (он уже не помнит детали), который обнаружил в тексте один его знакомый [Там же]. 

Мы видим, таким образом, что утраченное эссе начинает обретать конкретные очертания. Чтобы продолжить реконструкцию, неплохо, конечно, было бы знать, о сочинении какого объема идет речь. Было ли это масштабное исследование – или же небольшая статья? К счастью, на этот вопрос можно получить ясный ответ. Дело в том, что в упомянутом письме Миллару Юм замечает, что весь сборник по своему объему будет на четверть уступать «Исследованию о принципах морали». Это указание позволяет определить длину утраченного эссе. В письме Миллару Юм дает понять, что тщательно подошел к задаче вычисления объема. Мы, правда, не знаем, каким методом он пользовался. Но это не важно. Мы можем просто допустить, что он подсчитал точно и что из его расчетов следует, что если бы все эти работы были набраны одним шрифтом (и при прочих равных условиях), то при их публикации в одной книге они заняли бы три четверти от объема опубликованного в этой же книге «Исследования». Затем мы констатируем то обстоятельство, что в 1758 г. данные работы (за исключением интересующего нас эссе) действительно были опубликованы в одном томе. «Исследование» занимает здесь 92 страницы, «О трагедии» – 5, «История естественной религии» – 38, «Диссертация об аффектах» – 18[21]. И теперь остается лишь вычислить три четверти от объема «Исследования», вычесть из получившегося результата длины двух других работ, и мы получим искомый объем[22]. И равен этот объем 8 страницам[23]. Разумеется, это приблизительный результат, но он вполне достаточен для того, чтобы сделать уверенный вывод, что речь шла о небольшом эссе. Как и в других случаях, перерабатывая «Трактат», Юм пошел по пути сокращения. Раздел о пространстве и времени в «Трактате» в любом случае превышал по размаху позднейшие «Пролегомены». 

Но тут самое время задать вопрос: а на каком, собственно, основании можно утверждать, что утраченное эссе Юма было переработкой упомянутого раздела первой книги «Трактата»? Выше я говорил об этом как о чем-то очевидном. Очевидности здесь, конечно, нет, тезис нуждается в обосновании. Однако такое обоснование можно найти. 

Рассуждая о странном игнорировании Юмом темы пространства и времени в «Исследовании о человеческом познании», я уже давал понять, что оно все же не было полным. И действительно, в одном из примечаний к двенадцатой главе «Исследования» Юм касается этой темы. Речь идет здесь о скептических сомнениях, которые могут подорвать самые основания математики. Обсуждаемая проблема беспокоила в то время многих философов. Это проблема бесконечной делимости. Юм считал, что признание бесконечной делимости, к примеру, пространства приводит к следующему парадоксу: если какой-то конечный отрезок делим до бесконечности и, стало быть, состоит из бесконечного множества протяженных фрагментов, то он должен быть не конечным, а бесконечным по своему протяжению: какими бы маленькими ни были эти фрагменты, при бесконечном умножении они дадут бесконечную длину. Единственным выходом из ситуации ему казалось отрицание бесконечной делимости пространства (и времени). Но как обосновать правомерность такого решения, учитывая, что математики пытаются доказать бесконечную делимость? В «Исследовании» Юм дает понять, что это можно сделать, уяснив природу абстракции. И тут же он добавляет, что в данном случае он ограничится этим «намеком» [Юм 1996 II, 137]. Логично предположить, что он собирался развить и развил эту линию рассуждений в интересующем нас эссе.

Детали его стратегии можно извлечь из параллельных мест «Трактата», в частности, из того самого второго раздела первой книги, который не получил развития в «Исследовании о человеческом познании». Следуя Беркли, Юм отрицал существование абстрактных общих идей. Все наши представления – это в конечном счете представления единичных объектов. И здесь мы, конечно, вправе говорить о границах делимости. Уменьшение представимых вещей не может идти до бесконечности. За каким-то порогом мы перестаем представлять их, они исчезают. Этот вывод надо истолковать в онтологическом плане, отрицая существование бесконечно малых величин, а значит и бесконечную делимость пространства и времени. Так можно избавить математику от парадоксов и защитить ее от скепсиса. В таком ключе, вероятно, и было выстроено утраченное эссе Юма. Акцент на абстрагировании, скорее всего, отличал этот текст от соответствующего раздела «Трактата», где для демонстрации отсутствия бесконечной делимости Юм отсылал в основном к ограниченности познавательной способности человека, не могущей вбирать бесконечность частей пространства и времени, и отводил контраргументы геометров рассуждениями о несовершенстве основоположений этой науки. Тем не менее мы можем предположить, что и в это эссе были внедрены фрагменты «Трактата». 

Рассмотрение «Пролегомен» полезно не только для уяснения эволюции взглядов Юма, но и для понимания его характера. Юм был любим друзьями за доброту, но не надо забывать, что это был весьма решительный человек. Его решительность проявилась в эпизоде с этим уничтоженным эссе, но она проявлялась и по другим поводам. Юм придерживался нетрадиционных взглядов на религию, и в общем существовал во враждебном окружении. Тем не менее он чувствовал себя достаточно комфортно. Это выдает в нем смелого человека. Решительность и интеллектуальная смелость Юма подверглись серьезной проверке в последний период его жизни, который мы сейчас и обсудим.

4.

Последний период жизни Юма можно отсчитывать от 1762 г., когда он завершил публикацию «Истории Англии». Заметим, кстати, что, говоря об «Истории», Юм подчеркивал, что она написана с философских позиций [Юм 1932 I, 193][24]. Позже Юм, по его собственным словам, «дегенерировал из философа<...> в государственного служащего» [Юм 1932 II, 128]. Яркая, но недолгая административная карьера Юма, кульминацией которой стал его триумфальный приезд во Францию, откуда он вернулся в 1766 г. в Лондон в сопровождении Руссо, завершилась в конце 1760-х. Он переехал из Лондона в Эдинбург, где у него была уютная, но тесноватая квартира в многоэтажке[25]. В то время старые кварталы Эдинбурга уже задыхались от перенаселения и началось освоение новых территорий. Юм одним из первых построил просторный дом в Новом городе. Там, в компании с родной сестрой, а также с другими родственниками и приятелями, он и провёл свои последние годы. «Город гениев», как иногда называют Эдинбург, переживал тогда, пожалуй, наивысший расцвет, и Юм был центром его культурной жизни. Он умел заинтриговать собой, в том числе благодаря своей внешности. Издалека Юм напоминал огромный, ярко раскрашенный шар. Недоброжелатели называли его самым толстым человеком в Шотландии. Добавим к этому нередко застывший и ничего не выражающий взгляд, так напугавший Руссо (Юм объяснял его тем, что в такие минуты он просто думал о чем-то), жаргонные словечки, сильный шотландский акцент, тихий, вкрадчивый, почти женский голос[26], наивность, политическое критиканство, любопытство и самоиронию – и мы получим представление о том, каково было общаться с ним. 

Безмятежный эдинбургский период, однако, оказался недолгим. Уже в 1775 г. Юм серьезно занемог. К весне следующего года он понял, что речь идет о смертельном заболевании. Он пишет автобиографию и прощается с друзьями. Интересно, однако, что при этом Юм не только не впал в уныние, но зачастую находился в шутливом настроении. Многие психологически просто не готовы были принять это, особенно когда Юм продолжал шутить на религиозные темы.

Такой образ уходящего Юма – веселого и позитивного – стал биографическим каноном[27]. Однако в последнее время были предприняты попытки пересмотреть эту картину. При этом делалась отсылка к свидетельству, по-видимому восходящему к экономке Юма, М. Ирвин, которая славилась своим кулинарным мастерством и суровым нравом. Вскоре после смерти Юма она вроде бы рассказала случайным попутчикам о том, что в последние дни Юм бодрился только в присутствии друзей. В другое время он мучился и страдал [Физер (ред.) 2005 I, 324]. 

Хочу заметить, что эти данные не кажутся мне особенно ценными. И дело не в том, что они неверны. Наоборот, сказанное выше может быть извлечено из писем Юма – так что здесь нет нужды ссылаться на вторичные источники. В письмах Юм не раз говорит, что спокойные дни сменяются у него периодами сильных болей[28]. Понятно также, что во времена обострений он не пребывал в оптимистичном настроении. И он особенно не скрывал этого от близких ему людей.

Между тем, многие биографы Юма пропустили другое свидетельство, которое, в отличие от только что приведенных, действительно может изменить представление о его последних днях. Это свидетельство встречается в старой книге Р. Чамберса об Эдинбурге. Чамберс – надежный автор, и к приводимой им информации стоит относиться серьезно. Рассказывая о доме, в котором жил Юм, он упоминает о своем разговоре с какой-то родственницей философа, которая еще девочкой была у постели Юма в его последние дни. И она сообщила, что «каждое утро и каждый вечер» Юм просил ее вставать на колени и читать ему молитвы [Чамберс 1825, 182–183][29]. Этот эпизод не вяжется с вольнодумными шутками Юма, зафиксированными в тот период Дж. Босуэллом и Адамом Смитом. Перед нами, несомненно, загадка и даже несколько загадок. Кто эта женщина? Можно ли доверять ее словам? Если да, то зачем Юм просил ее о таких вещах? Эти вопросы заслуживают тщательного изучения, хотя идентифицировать эту женщину в любом случае было бы очень непросто. Что же касается самого рассказа, то, на мой взгляд, он может быть достоверным. Для понимания этого эпизода надо помнить, что в последние недели Юм редко оставался один в комнате, и там, сменяя друг друга, дежурили разные люди. Впервые обнаружив возле себя испуганную маленькую девочку, Юм мог попросить ее сделать то, с чем она наверняка бы справилась и что могло успокоить ее. Впрочем, это лишь одна из версий, и я совсем не уверен, что именно она является наилучшей. А вообще, загадка, загаданная этой историей, в каком-то смысле символична. Она напоминает нам о том, как много тайн может до сих пор скрываться в биографиях даже таких известных людей, как Дэвид Юм. В этой статье я попытался показать, каким образом можно разгадывать некоторые из них.

Литература

Бичем 2007 – Beauchamp T.L. Introduction: A History of Two Dissertation // Hume D. A Dissertation on the Passions; The Natural History of Religion. Ed. by T.L. Beauchamp. Oxford, 2007. P. XI–CXXXII.

Васильев 2013 – Васильев В.В. Методология Юма и его наука о человеческой природе // Историко-философский ежегодник 2012. М. 2013. С. 62–115.

Грэхэм 2004 – Graham R. The Great Infidel: A Life of David Hume. Edinburgh, 2004.

Зарецки, Скотт 2009 – Zaretsky R., Scott J. T. The Philosophers’ Quarrel: Rousseau, Hume, and the Limits of Human Understanding. Ann Arbor, 2009.

Кемп-Смит 2005 – Kemp Smith N. The Philosophy of David Hume: With a New Introduction by Don Garrett. New York, 2005.

Милликэн 2002 – Millican P. The Context, Aims, and Structure of Hume’s First Enquiry // Reading Hume on Human Understanding: Essays on the First Enquiry. Ed. P. Millican. Oxford, 2002. P. 27–65.

Мосснер 1980 – Mossner E. C. The Life of David Hume, 2nd ed. Oxford, 1980.

Нортон 2007 – Norton D. F. Historical Account of A Treatise of Human Nature from Its Beginnings to the Time of Hume’s Death // David Hume. Treatise of Human Nature: Critical Edition. Vol. 2. Editorial Material. Oxford, 2007. P. 433–588.

Пружинин, Щедрина 2012 – Пружинин Б.И., Щедрина Т.Г. Скептицизм Д. Юма в контексте его исторических исследований и современные проблемы культурно-исторической эпистемологии // Дэвид Юм и современная философия. Под ред. И.Т. Касавина. М., 2012. С. 110–119.

Райт 2009 – Wright J. Hume’s Treatise of Human Nature: An Introduction. Cambridge, 2009.

Стюарт 1994 – Stewart M.A. An Early Fragment on Evil // Hume and Hume’s Connexions. Ed. M. A. Stewart and J. P. Wright, University Park, PA, 1994. P. 160–170.

Стюарт 2000 – Stewart M.A. The Dating of Hume’s Manuscripts // The Scottish Enlightenment: Essays in Reinterpretation. Ed. P. Wood. Rochester, NY, 2000. P. 267–314.

Стюарт 2005 – Stewart M.A. Hume’s Intellectual Development, 1711–1752 // Impressions on Hume. Ed. M. Fraska-Spada and P. J. E. Kail. Oxford, 2005. P. 11–58.

Физер (ред.) 2005 – Fieser J. Early Responses to Hume’s Life and Reputation. V. 1–2. 2^nd ed. Bristol, 2005.

Чамберс 1728 – Chambers E. Cyclopaedia: or, An Universal Dictionary of Arts and Sciences. Vol. 2. London, 1728.

Чамберс 1825 – Chambers R. Walks in Edinburgh. Edinburgh, 1825.

Шмидт 2003 – Schmidt C. M. David Hume: Reason in History. University Park, 2003.

Штремингер 2011 – Streminger G. David Hume: Der Philosoph und sein Zeitalter. Eine Biographie. München, 2011.

Эдмондс, Айдиноу 2006 – Edmonds D., Eidinow J. Rousseau’s Dog: Two Great Thinkers at War in the Age of Enlightenment. New York, 2006.

Юм 1758 – Hume D. Essays and Treatises on Several Subjects. London, 1758.

Юм 1932 – Hume D. The Letters of David Hume. 2 vols. Ed. by J. Y. T. Greig. Oxford, 1932.

Юм 1994 – Hume D. An Early Fragment on Evil // Hume and Hume’s Connexions. Ed. M. A. Stewart and J. P. Wright. University Park, 1994. P. 165–168.

Юм 1996 – Юм Д. Сочинения в 2-х тт. М., 1996.