Вадим РАБИНОВИЧ. Алхимия. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2012, 700 с.

Эта книга впервые появилась в те годы давние, глухие (1979 г.), когда не только алхимия, но и само это слово было запретным. Вернее, оно существовало как ругательство или как обвинение. Поэта, философа и культуролога Вадима Рабиновича в чем только ни обвиняли. Химичили и алхимичили отнюдь не химики и не алхимики, а странные люди, которых я бы обозначил термином номенклатурные идеологи. На самом деле именно они и были алхимиками, твердо верящими или делающими вид, что верят в рецепт всеобщего счастья под названием великое всепобеждающее учение Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина. Сталин со временем или временно выпал, и оставалась только всепобеждающая троица Маркс-Энгельс-Ленин. В.Л. Рабинович и сам был марксистом, учеником В.С. Библера, но этот марксизм не имел ничего общего с номенклатурной догматикой тогдашних начальников философии и культурологии. Будучи по образованию ешё и химиком, автором многих запатентованных изобретений, В. Рабинович увидел в алхимии то, чего до него не видел никто – вечный порыв человеческого ума к познанию главных тайн мироздания. Он рассмотрел алхимический рецепт бессмертия и с точки зрения химии, и с точки зрения философии, и, разумеется, прежде всего, с высоты поэзии. Выпускник семинара Ильи Сельвинского, закончивший ещё и Литинститут, он не мог не заметить, что Брак Луны и Солнца, или соединение ртути с медью – это некое воссоздание в пробирке, в колбе, в сердце и в разуме некоего утраченного единства человека и мироздания.

Кто-то скажет, мол, столько лет прошло с тех 1970-х гг., и все давно устарело, но Луна и Солнце, ртуть, серебро и медь устареть не могут. Золото, которое искали алхимики, в конечном итоге было ими найдено. Они поняли главное  – все можно превратить во все. Задолго до создания таблицы Менделеева они открыли принцип взаимопревращаемости всех химических элементов, или всех четырех стихий: земли, воды, воздуха и огня.

Вадим Рабинович не исключает, что в какой-то момент кому-то, возможно, и удалось превратить ртуть в золото, но стоимость такого процесса намного дороже самого золота. Бог с ним, с золотом. Алхимики искали не сам металл, а некий философский камень, который даст им рецепт бессмертия. Соблазн алхимии вовсе не в этом порыве, ибо это порыв всей науки и всего человечества. Речь идет о выдавании желаемого за действительное. Почему не сработало? А потому, что папоротник в полнолуние не расцвел или расцвел, но не в полнолуние, или был повернут на Запад, а надо на Восток, или следовало выкопать корень в полночь, а выкопали раньше или позднее. Всегда находилась чисто алхимическая причина очередной неудачи. Разумеется, это очень напоминало строительство коммунизма, когда строителям все время мешали те или иные враги. То несознательные крестьяне, то неблагоприятные погодные условия, то козни заокеанских врагов. При этом сама возможность построения коммунизма не дискутировалась. Это была догма и аксиома, не подлежащая обсуждению. Может быть, именно этим алхимия отличалась от химии, которая пришла ей на смену. Каждое положение химии требовалось обсуждать и доказывать. Каждое положение алхимии требовалось принимать на веру.

Вадим Рабинович обогатил новое издание книги множеством лирических поэтических вставок и примечаний. Дело в том, что его поэзия, проникнутая иронией и самоиронией, вносит всегда некую отрезвляющую интонацию и не дает возможности шарлатанам разного рода превратить автора в алхимического гуру. Культуролог, философ и поэт в одном лице, он не скрывает, что верит в чудо, и не исключает возможности  осуществления алхимической мечты о бессмертии. Он считает, что любые рассуждения об ограниченности научного познания лежат за пределами науки как таковой. Ученый не должен себя ограничивать, наоборот, он должен верить в полное всемогущество науки. Только тогда он совершает открытия.

Когда-то Сальвадор Дали сказал о себе: единственное, что отличает меня от сумасшедшего, – то, что я не сумасшедший. Единственное, что отличает Рабиновича от алхимика, – он ещё и химик. Это обстоятельство позволило взглянуть на средневековую дисциплину с двух противоположных полюсов, используя на полную мощь принцип дополнительности Нильса Бора. Ученик Библера Рабинович остается верен всю жизнь диалектике. Истина для него не конечный вывод, а процесс, как говаривал Гегель. Но процесс Гегеля и процесс Рабиновича схожи только формально. Для Гегеля процесс – это природа, история, становление духа. Для Рабиновича процесс – это прежде всего сам человек. Здесь своеобразный алхимический гуманизм. Реторта – это, если хотите, душа и тело. А таинственные реакции в ней, протекающие скрытно или на глазах, – это человеческие чувства и мысли. В отличие от алхимиков Рабинович уже обладает философским камнем. Он сам и есть искомый алхимическими магистрами эликсир бессмертия и источник мудрости. Поэтому для понимания химии и алхимии нужно ещё и чувствовать поэзию Вадима Рабиновича. Что для этого нужно? Три бесконечности. Бесконечную иронию и самоиронию. Бесконечный ум, жаждущий познания. Бесконечное мужество не бояться никаких парадоксов.

Железо, которое умирает в пробирке, чтобы воскреснуть чистым золотом, –  разве это не поэзия? Человек как железо и золото, как Христос, – так ли это далеко от истины. Разве кровь наша красного цвета не от железа? А жизненно важные органы разве случайно зовутся железы?

По сути дела таблица Менделеева заложена в скрижали Гермеса Трисмегиста. То, что внизу, подобно тому, что вверху, и все едино. Газы и металлы охвачены неким общим единством. Пройдет две тысячи лет, и это единство будет выверено и взвешено, вплоть до пустующих клеток, которые еще не заполнены, но заполняются по мере расширения сферы познания.

Алхимия неотделима от заблуждений! А что, разве химия состоит из одних открытий и верных решений? Принципиальная разница химии и алхимии совсем в другом. Алхимия верит в единство знаний. Здесь нет разделения на дух и материю. Материя духовна, а дух материален. Философский камень – это и вещество, и обретенная истина. Ангелический доктор Фома Аквинский спорит с универсальным доктором алхимиком Альбертом Великим – есть ли у крота глаза. Садовник предлагает им просто посмотреть на крота, извлеченного из земли. «Ни в коем случае! Мы спорим, есть ли у крота зрение в принципе». Вот в чем дело. Алхимия – это будущая химия – в принципе. Это знание вроде бы и сиюминутное, но нацелено оно в вечность. Алхимия учит разум вечности и бессмертию. В. Рабинович как культуролог и поэт очень хорошо понимает своих коллег из Средневековья. Но он же еще и химик, и, прежде всего, философ XXI века. Он философ поэзии и поэт философии. Поэзии в самом широком смысле этого слова. Потому стихи его порой напоминают алхимические рецепты.

Если честно:

Зачем экономить на гуслях..

Экуменика быть не должна экономной,

потому что избытка –

всегда недостаток...

Экуменика – наука об Эйкумене, всеобщем вселенском единстве – это и есть то, чем занимается Вадим Рабинович. «Небесный закройщик» – вот его поэтический манифест: «Беру всё небо на хитон, / Всё целиком беру...» Кусками и лоскутками ничего не получится, только всё целиком. Чисто алхимический подход.

Может ли быть человек без Вселенной? – спрашивает алхимия. И, конечно же, дает на это ответ отрицательный. А может Вселенная без человека? Во времена господства догматического материализма такой вопрос звучал еретически, но Рабинович его всегда задавал. Если не прямо, то косвенно, обходным путем. Я же еще четче задам вопрос. Можно ли духовную жизнь России второй половины ХХ в. представить без Вадима Рабиновича? И твердо отвечаю: «Нельзя!». Уйдет парадоксальность, уйдет интеллектуальная теплота. Исчезнет только ему свойственная ирония и самоирония в изложении собственных, глубоко выстраданных идей.

Этих идей очень и очень много. Он сам не всегда их помнит, и я рад напомнить при случае.  Вот, например: авангард – всегда первое слово на первой странице. В этом трагедия. Второе слово и вторая страница уже или повтор или плагиат или пост-что-нибудь. Что угодно, только не авангард. Авангард – черновик культуры. Ну издали Хлебникова начисто, да еще и со знаками препинания, которых поэт не признавал. Кому нужны такие чистовики?

Палиндром в химии – это порой смертельно опасно. Молекула безопасного вещества, будучи повернутой в другую сторону, может превратиться в смертельный яд. Потому так интересен палиндром в поэзии. «Словарь палиндромов Елены Кацюбы – это золотой фонд языка», – восклицает автор. И не удивляйтесь, что это в книге об алхимии. Палиндром и анаграмма – типичная алхимия слова.

Или вот еще: повтор нигде не возможен. Всегда будет хоть маленькая, да неточность. А уж слово, повторенное дважды, и вовсе не повтор, а другое слово, даже если звучание тождественно.

И еще одно очень важное и сокровенное. Нет истории философии  – есть история философий, житейского и интеллектуального опыта многих личностей, которые никак не слиянны.

Вот, например, сам Рабинович. Его не спутаешь с другими мыслителями, хотя бы уже потому, что это его, а не кого-то другого, изгоняли из Института истории естествознания и техники в середине 80-х за идеалистическую крамолу. И ведь это он, а не кто-то другой, найдя приют под крылышком Института человека, собрал и подготовил к изданию «Красную книгу культуры», где смогли высказаться о главном и сокровенном все видные деятели культуры. И он же выпускает солидный труд о русском романсе. И он же вступает вместе с Вознесенским и Сапгиром в поэтическое общество ДООС («Добровольное общество охраны стрекоз» под девизом: «Ты всё пел? Это – дело!».)

Ну и кто же другой, будучи в гостях у Михаила Бахтина в 1974 г., вынесет в вечность такую деталь:

У Бахтина кот рыжий. Зовут его Киссинджер.

– Ну и откликается?

– На первый слог «Кис»

Не правда ли, приятнейшая философская беседа двух мыслителей. Потому что оба любят и ценят то, что Бахтин обозначил как «карнавальное начало». Европейская философия начиналась с иронии Сократа. Потом все ушло на долгие века в дебри Логики от Аристотеля до Гегеля. А вот вторая половина прошлого века снова полюбила смех и иронию именно в философии.

Читать сегодня труд Рабиновича без улыбки не рекомендую. Тут всё с улыбкой написано: и алхимические рецепты, и химические формулы, и стихи, и вполне выдержанные или замаскированные под выдержанность философско-культурологические эссе.

Не удивительно, что поиски философского камня приводят автора к творческой автобиографии.

Сегодняшнему читателю, уже привыкшему к философскому свободомыслию, кое-что может показаться непонятным и странным в партийно-номенклатурной казуистике 60-80-х гг., где говорится одно, думается другое, а делается третье. Но это так похоже на Средневековье с инквизицией Святой комиссии, с запретом на всё и вся, и с таким же поголовным нарушением всех запретов. Сколько алхимиков взошло на костер или погибло в темницах! Эту трагическую сторону средневековой мысли Рабинович вынес за скобки. И правильно сделал. Иначе рассказ об Алхимии превратился бы в обвинительный акт, а перед автором стояли совсем другие задачи. По сути, он в унисон с Бахтиным, Лихачевым,  Гуревичем, Панченко реабилитировал исторический период, который в советских учебниках именовался не иначе как мрачное средневековье. Было ли оно мрачным? Конечно, было. Хотя бы потому, что множество светлых умов алхимиков было оболгано и дискредитировано еще при жизни догматиками и фанатиками. Рабинович вступился за честь отважных исследователей и вернул их в культуру. Одно это придает его труду особую ценность. Как это ни покажется странным, но в алхимии устарела лишь химия. Что же касается поисков философского камня и тайн вечной жизни, то они устареть не могут. Потому что без них нет не только средневекового человека, но и человека как такового. Рабинович нашел свой философский камень – общечеловеческий смысл алхимии.

Константин Кедров