Р. БРУБЕЙКЕР. Этничность без групп. Пер. с англ. И. Борисовой. М.: Издательский дом Высшая школа экономики, 2012, 408 с.

Прежде чем перейти к обсуждению этой интересной книги, следует обратить внимание на то, что ее название не вполне соответствует содержанию. Последнее явно шире заявленной темы. Верящий тому, что написано на обложке, читатель может подумать, что попавшая ему в руки книга – монографическое исследование известного американского социолога, посвященное «этничности без групп». Между тем эта работа представляет собой сборник статей (1999-2004 гг.), посвященных «группе взаимосвязанных тем: этничности, расе, национализму, этническому насилию, коллективной памяти, миграции, ассимиляции и национальному государству» (с.14). Каждая из этих статей заявлена как отдельная глава книги. При этом только четыре из восьми глав – «Этничность без групп», «Возвращение ассимиляции?», «”Гражданский” и ”этнический” национализм» и «Этничность, миграция и государственность в Европе после холодной войны» – написаны собственно Брубейкером. Остальные – «За пределами идентичности», «Этничность как познание», «Этническое и националистическое насилие», «1848 в 1998: Коммеморативная политика в Венгрии, Румынии и Словакии» – написаны в соавторстве с Фредериком Купером, Марой Лавмэн и Петром Стаматовым, Дэвидом Лэйтоном и Марджит Файшмидт. Так что, строго говоря, рецензируемая книга отчасти являет собой коллективный труд ученых, примыкающих к влиятельному (но крайне неоднородному) «когнитивно-лингвистическому»  направлению инструменталистского крыла социального конструктивизма, изрядно приправленного постмодернистской риторикой и идеологией постколониальных исследований. При этом статьи когнитивно – лингвистической направленности, критикующие «язык» (понятийный аппарат) традиционных исследований этносов, наций и национализма, занимают более половины объема книги.

Это принципиально важно. Не только потому, что в зарубежном научном дискурсе об этносах, расах, нациях и национализме  именно это направление (и умонастроение) «задает тон» в последние годы. Но и в связи с тем, что оно оказало значительное влияние на отечественных исследователей (В.А. Тишкова, В.С. Малахова и др.), из рядов которых раздались призывы «забыть» об «этносах» и «нациях», которые было предложено понимать не иначе как «категории политической практики», используемые националистами для достижения своих целей. Поэтому имеет смысл еще раз вернуться к идеям Р. Брубейкера, К. Вердери и их последователей, сконцентрировав внимание на философских основаниях и методологии их подхода к интерпретации социальной реальности.   

Забегая вперед, отмечу продуктивность многих идей и новизну результатов исследований Брубейкера, посвященных изучению идентичности, этнического насилия, гражданского и этнического национализма, проблем сохранения и трансформации национальных государств в современном мире.

Так, анализируя большой массив литературы о типологиях  национализма, автор справедливо приходит к выводу, что ни одна из них не является удачной. Даже общепринятое разделение национализма на «гражданский» и «этнический» содержит множество аналитических неясностей. Связанных с тем, например, что «этническое», с одной стороны, отсылает нас к чрезвычайно неясному понятию «общее происхождение группы», а с другой, - «может пониматься широко, как этнокультурное». В этом (втором) случае «буквально всякий национализм должен будет кодироваться как этнический» (с.249).

Но неясность, продолжает Брубейкер, «не ограничивается термином «этнический». «Категория “гражданский” столь же неясна» (с.250). С одной стороны, гражданский национализм может пониматься в «строгом смысле» как полностью исключающий культурное разнообразие составляющих нацию индивидов. Нация в таком случае истолковывается как добровольное объединение культурно не дифференцированных граждан. Но таких наций не было нигде – даже в США и Франции, которые традиционно понимаются как парадигматические примеры гражданского национализма. Если же мы будем понимать гражданский национализм не строго, а предельно широко – т.е. как включающий обязательную принадлежность граждан к разделяемым большинством общим ценностям, обычаям, исторической памяти и т.д., -  то различие между гражданским и этническим национализмом утрачивается. «В сущности, - пишет Брубейкер, - все понимания национальности и все формы национализма являются одновременно включающими и исключающими. Различие же заключается не в самом факте инклюзивности и эксклюзивности и даже не в их степени, но в основаниях и критериях включения и исключения» (с.256). С этим выводом автора следует согласиться. 

Так же как и с его анализом динамики политического пространства в современной Европе после холодной войны. «В то время, - читаем в книге, - как реорганизация политического пространства в Западной Европе устремлена – по крайней мере, насколько можно судить сегодня, - к выходу за рамки государства-нации, впечатляющая реконфигурация Центральной и Восточной Европы после окончания холодной войны включает движение назад к государству – нации… Если Западная Европа вступает в постнациональную эпоху, то политический контекст для большой части Восточной Европы можно было бы назвать постмногонациональным» (с.281). Это наблюдение Брубейкера следует решительно поддержать и усилить.

Вопреки мнению гиперглобалистов, утверждающих, что под влиянием современной глобализации век наций и национальных государств укатился за исторический горизонт, уступив место наднациональным формам политического и экономического управления, наблюдается обратный процесс: национальные государства не только не утратили свой исторический ресурс, но и обрели новые, ранее не свойственные им функции, продолжая оставаться главными геополитическими и геоэкономическими игроками, основными источниками легитимного насилия.[1] Но вернемся к книге Брубейкера: его когнитивно-лингвистической версии социального конструктивизма и тем методологических выводам для социального анализа, которые из нее следуют.

Важную роль для понимания позиции автора играет «Введение», где он объясняет, что поводом к написанию его «очерков» послужила «неудовлетворенность преобладающими (в социологии. – Ю.Г.) аналитическими идиомами» и что все они «нацелены на две главные мишени». Первая из них, продолжает Брубейкер, «то, что я называю «группизмом», тенденция рассматривать ограниченные группы как основные единицы анализа (и как базовые элементы социального мира)» (с.16). Второй мишенью служит «самоуспокоенный конструктивизм». По мнению автора, за два последних десятилетия «конструктивистская идиома», некогда обогатившая социальный анализ, «сделалась скучной, тривиальной, плоской и невыигрышной». И задачи Брубейкера сводятся к попыткам «выработать способы анализа этничности, не требующие обращения к ограниченным группам, и вместе с тем придать конструктивистскому проекту новую аналитическую ценность» (с.17).

В совокупности эти задачи решаются автором в  первой и третьей главах книги, тогда как вторая глава («За пределами идентичности»), по сути, являет собой пример реализации его методологии «разукрупнения» применительно к понятию «идентичность».

Если попытаться эксплицировать философские основания авторского подхода к пониманию социальной реальности, то они сводятся к интерпретации социального мира как процесса и результата предметной и языковой деятельности индивидов, в котором нет ничего «ставшего» - все находится в изменении. В том числе и «этнические группы», которые современные школы социального анализа, тем не менее, продолжают трактовать как сущности и оценивать как деятелей. Не только, замечает автор, в обычном разговоре, политическом анализе, медийных новостях, но «даже во многих якобы конструктивистских академических работах повествования об этническом, расовом и национальном конфликте обычно фреймируются в группистских терминах  как битвы “между этническими группами, расами и нациями”» (с. 25). Между тем, продолжает Брубейкер, употребление категорий «раса», «нация», «этнос» есть результат некритического использования в науке «категорий здравого смысла», которые в действительности являются инструментами «примордиализма участников» или «психологического эссенциализма» действующих лиц этнических конфликтов. «Они часто воспринимают этнические группы, расы и нации как действующих лиц (героев и мучеников) соответствующих столкновений… Но мы не должны некритически принимать категории этнополитической практики в качестве собственных категорий социального анализа» (с.27).

Разумеется, не должны. Но как отличить «категории практики» от  «категорий социального анализа» и – шире, «категорий науки»? Надежного критерия Брубейкер не дает. Но обращает внимание на то, что категории этнополитической практики (этничность, раса, нация и др.) осознанно используются «дельцами от этнополитики» и, соответственно, имеют перформативный характер. «Говоря о группах, - пишет автор, - они хотят вызвать их к жизни, мобилизовать их. …Овеществляя группы, трактуя их субстанциальные вещи-в-мире, деятели в сфере этнополитики (представители государства, неправительственных организаций и движений – Ю.Г.) могут, как замечает Бурдьё, “внести лепту в производство того, что они описывают или провозглашают”» (с. 27-28). Именно в овеществлении групп, продолжает Брубейкер, «и заключается бизнес деятелей на ниве этнополитики. Когда им сопутствует успех, политическая фикция единой группы может получить недолговременную, но мощную практическую реализацию» (с.28). Ученые-аналитики должны объяснить, как, какими способами формируется это недолговременное «кристаллизованное чувство группы», но сами овеществлять группы не должны. «Этничность, раса и нация должны быть осмыслены не как субстанции, вещи, сущности, организмы или коллективные личности…но в реляционных, процессивных, динамических, событийных и разукрупненных терминах» (с.29). 

Таким ключевым и разукрупненным термином, фиксирующем внимание на событийном характере социальной реальности, Брубейкер предлагает считать «групповость» - понятие, которое должно заменить исследователю эссенциалисткий термин «группа». Точно также вместо понятий «этничность», «нация» и «раса» следует использовать термины «этнизация», «национализация» и «расизация», подчеркивающие процессивный характер этих социальных явлений.

Развернуто и подробно «разукрупняющий подход» Брубейкера представлен в его совместной с Ф. Купером работе «За пределами идентичности» (с. 61-126). В ней, обращая внимание на то, что 1) семантически «идентичность» связана с идеей постоянства и потому не подходит для анализа процессов, что 2) она основывается на мысли о тождественности (самотождественности) во времени индивидов и «групп», которые не имеют четкой границы, авторы предлагают заменить это понятие «тремя группами терминов». Это необходимо для того, чтобы «распутать плотный узел смыслов, который завязался вокруг термина «идентичность», и распределить работу среди некоторого количества менее загруженных терминов» (с.89). В качестве таких терминов предлагаются понятия «идентификация», «категоризация» (человека другими людьми и государственными институтами), «самопонимание», «общность», «связанность» и уже упомянутое «групповость» (см. с. 89-101). По мнению авторов, они более приспособлены для анализа сложной и текучей социальной реальности, нежели многозначное, размытое понятие идентичности.

Разумеется, деконструкция и сопутствующее ей уточнение языка дисциплин, изучающих становление и эволюцию больших и малых социальных групп, само по себе не может вызвать возражений. Тем более что Брубейкер и его последователи на конкретных примерах демонстрируют эвристическую ценность новых терминов. Но аргументация необходимости отказа от традиционных, широко используемых понятий уязвима с точки зрения истории и философии науки.

Во-первых, Брубейкер неявно исходит из односторонней детерминации социальных наук социальной (прежде всего – политической) практикой, формирующей «народную социологию», откуда, будто бы, научная (аналитическая) социология некритически заимствовала понятия «расы», «нации», «класса» и другие «группистcкие термины». Но относительная самостоятельность и обратное влияние науки на социальную практику автором не учитывается.

Например, термин «раса» возник еще в ХVIII столетии отнюдь не в рамках народной социологии и не является только продуктом европейских колониальных практик, а появился в границах физической антропологии, которая, испытав на себе влияние культурных смыслов, тем не менее зафиксировала объективные антропологические различия между людьми. Цвет кожи, особенности строения тела, обменных процессов, наследственности – эти и другие физиологические различия имеют объективный характер, и ученые-антропологи, признающие, в отличие от Брубейкера, биосоциальный характер природы человека, эти различия учитывают. Так что «раса» была и остается компонентом «научной (антропологической) реальности» и отказываться от него только потому, что его используют дельцы от политики, наука не спешит.

Примерно так же обстоят дела с терминами «класс» и «нация». Если термин «класс» был введен в научный оборот в ХIХ в. историками эпохи Реставрации и затем активно использовался классическим марксизмом (откуда и проник в политический язык и социальные практики), то понятие «нация» имело более извилистую судьбу. Как и многие понятия самых разных наук, оно действительно было заимствовано из обыденного и, в частности, политического языка, со временем обретя в новых теоретических контекстах новое содержание и новые смыслы[2]. И в этом нет ничего удивительного. Многие понятия, повторю, наука заимствует из обыденного языка и из социальной практики, наделяя их, разумеется, новым содержанием, которое, понятно, со временем уточняется. Так что аргумент  о том, что надо избавляться от «категорий практики» в социальном анализе, не является вполне убедительным, так как, попав в тело науки, эти категории переосмысляются.

Так, в частности, произошло и с понятием «нация». Если раньше оно действительно интерпретировалось в группистских терминах, то в современных исследованиях (обращающих внимание на то, что принадлежность к нации определяется человеком в процедурах самоидентификации) нация понимается как «социальная общность» - связанная посредством воображения и сплоченная общими чувствами идентичности и солидарности, общими ценностями прошлого и настоящего социокультурная общность людей, политически объединенных в одном государстве. Последнее совместно с институтами гражданского общества посредством систем массовой коммуникации и государственной системы образования формирует у людей воображаемый ими образ «нации» («России», «Франции» и т.д.) и «гражданское сознание», которые доминируют над более древними расовыми и этническими идентичностями. 

Возможно, понятие «нация» в качестве базовой категории «нациолизмоведения» или  понятие «этнос» - этнологии, не имеют высокой инструментально-аналитической ценности. Но это не повод от них отказываться. Они могут быть продуктивно использованы в междисциплинарных концепциях большой степени общности. Тем более не следует квалифицировать их как «фиктивные понятия», созданные исключительно в процедурах культурной репрезентации социального мира.

Этот вывод следует из главы «Этничность как познание» (с.127-167), которая имеет важное значение для понимания собственно философских и методологических оснований позиции Брубейкера. Они позволяют автору не только «объяснить упорное отстаивание группизма на практике», но и «закладывают серьезные основы  для трактовки расы, этничности и национализма как совместных, а не отдельно взятых субобластей» (с.128).

Общим для этих совместных субобластей исследования оказывается взгляд, согласно которому «расовые, этнические и национальные группы следует трактовать не как субстанциальные сущности, а как коллективные культурные репрезентации, как широко распространенные способы рассмотрения, понимания, анализа социального опыта и интерпретации социального мира» (с.152). Эпистемологическая подоплека этого взгляда состоит в «переносе внимания аналитиков на «создание групп» и «группирующие» деятельности, такие как классификация, категоризация и идентификация» (с.153). Именно эти когнитивные процедуры -  и прежде всего «категоризация» населения, осуществляемая спонтанно индивидами, государствами и организациями, - создают «группы» и «приписывают» к ним членов. И вне этих многочисленных и повсеместных актов категоризации группы не существуют. «Раса, этничность и национальность, - утверждает Брубейкер, - существуют только в наших восприятиях, интерпретациях, представлениях, классификациях, категоризациях и идентификациях – и только через них. Они – не вещи-в мире, а точки зрения на мир, не онтологические, а эпистемологические реальности» (с.153).

Это очевидный субъективизм и психологизм, хотя Брубейкер это отрицает (см. с.153-154), ссылаясь на связь того, что происходит в головах людей, с тем, что происходит публично. Его подход, как пишет он сам, есть «попытка мыслить реляционно, а не субстанционально» (с.155). Но главное – он не видит связи между «онтологией» и «эпистемологией» в научном познании, противопоставляя онтологическую и эпистемологическую реальности. Между тем связь онтологии и эпистемологии в науке осуществляется через субъект-объектную оппозицию, в пределах которой утверждения о независимом существовании внешнего исследователю объекта имплицитно подразумевают постулаты о способах этого существования и познаваемости мира.

Точка зрения науки: Бытие (природа и социальный мир) объективно и непреложно. Но оно не дано человеку помимо его собственных, в том числе интеллектуальных усилий. По мнению некоторых исследователей, впервые этот парадокс сформулировал Рене Декарт в своем знаменитом высказывании «cogito ergo sum», смысл которого не в том, что мышление продуцирует Бытие из самого себя, а в том, что оно каким-то глубинным образом сопричаствует Бытию и в той или иной мере удостоверяет Бытие для нас. Впоследствии эта интуиция получила определение диалектического единства «онтологии» и «гносеологии». Но вот вопрос о познаваемости мира, центральным моментом которого является вопрос об истинности знания, Брубейкер не обсуждает, предлагая лишь мыслить реляционно и воевать с ветряными мельницами наивного реализма.

Разумеется, протест Бребейкера против наивного реализма и отмечаемая им зависимость содержания знания от языка исследования, испытывающего влияние культурно-исторического и социального контекста, не могут вызвать возражений. Социальная реальность действительно конструируется не только посредством образующих теории и парадигмы категориальных сетей и методов исследования, но и в процессе нагруженных культурными смыслами восприятия и вербальной активности субъекта. Но констатация этого обстоятельства не снимает, а лишь актуализирует вопрос о наличии некоторого независимого (объективного) от субъекта содержания научного и вненаучного знания. Именно эта проблема, по моему мнению, осознанно выносится «за скобки» рассуждений сторонниками когнитивно-лингвистической версии социального конструктивизма, придерживающихся, в зависимости от предпочтений, релятивистской, конвенционалистской или прагматической концепции истинности социального знания.

Ю.Д. Гранин