Статья ставит целью показать особую противоречивость мышления Просвещения. Амбивалентность аргументации свидетельствует об особом «парадоксальном» стиле мышления. Дени Дидро рассматривается в этой связи как «Сократ Просвещения».

The aim of the article is to show a particular inconsistent of thinking at the Enlightenment. Ambivalence of reasoning is evidence of special «paradoxical» style of thinking. In connection with this Denis Diderot is considered as «Socrates of the Enlightenment».

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: парадокс, противоречие, амбивалентность, диалог, превращение.

KEYWORDS: paradox; contradiction, ambivalence, dialogue, transformation.

В этом году славные юбилеи следуют один за другим, как бы намекая на то, что в мире рождается немало талантливых людей. Только что мы отметили 300-летний юбилей Жан-Жака Руссо, и меньше, чем через год нас ждет 300-летний юбилей Дени Дидро. И трудно сказать, кто матери-истории более ценен. По-видимому, ценны все одинаково, хотя и по-разному. Если все другие французские просветители хотели построить систему взглядов на природу, человека, мышление, то у одного из них – у Дидро цель была совершенно другой: он стремился исследовать ход мысли своих современников, выявить его необычайные особенности. Ну, и кроме того Дидро – создатель Энциклопедии. Она – самое значительное детище Дидро и заняла почти всю его жизнь – с 1751 по 1778 г. Он написал туда 1200 статей и отредактировал вместе с д’Аламбером почти все 17 томов. Это была Энциклопедия не только наук, но и искусств, и ремесел. Это Дидро бегал по мастерским, собирал сведения о ремеслах и искусствах и превращал Энциклопедию в свидетельство научного развития и производственных достижений. Но главное – в ней зазвучал голос представителя третьего сословия, и если, например, в ней появилась статья «Тиран», то читатели Энциклопедии легко узнавали черты Короля-солнца – Людовика XIV.

Задуманная вначале как перевод одного из английских словарей, Энциклопедия быстро переросла эти узкие рамки и превратилась в программу социальных преобразований, в орудие формирования нового типа личности и нового способа мышления. Дидро собрал вокруг Энциклопедии самый цвет французского общества – в ней сотрудничали Бюффон, Вольтер, Мармонтель, Рейналь, Гримм и др. Она стала неформальным объединением одинаково мыслящих людей, заинтересованных в свержении старого строя. И еще: Энциклопедия послужила также как бы прообразом современной общеобразовательной школы, предметы в которой располагались не по логической связи, а чисто внешне. Рядом с историей была география, рядом с ней – литература и т.д. После выхода её в свет и американцы, и европейцы – все стали энциклопедистами. Да и имя это стало нарицательным.

Кроме Энциклопедии, Дидро был автором многих философских статей вне Энциклопедии и двух замечательных философских диалогов, при анализе которых проявились особенности мышления Просвещения – «Племянника Рамо» и «Жака-фаталиста». Интересно, что впервые эти сочинения (или отрывки из них) появились на немецком языке, приведя в восхищение Гете и Шиллера. И только в 1821 г. был сделан обратный перевод на французский. В них изображались не столько приключения героев, сколько рассуждения героев по поводу этих приключений. Здесь-то и открылось, что Дидро был не просто писателем, но философом, раскрывшим приключения разума Просвещения, что он был Сократом Просвещения.

Уже Кант доказал, что разум бывает не только теоретический, не только познающий, но и нравственный, но и эстетический. Дидро же открыл, что разум бывает, как он его назвал, «парадоксальным». Это означало, что если мы начинаем доказывать какой-то аргумент, то чем строже и аргументированнее ведется доказательство, тем с большей неизбежностью, как это ни странно, мы приходим к противоположному выводу. И наоборот. Дидро наблюдал такой ход у своих друзей, и хотя он не мог объяснить, почему так происходит, он видел, что от противоречий избавиться нельзя. Диалог служил для него здесь убедительным и выразительным методом. Этот ход вовсе не был гегелевским: если у Гегеля движение мысли идет от тезиса к антитезу и к синтезу, то у Дидро движение идет от тезиса к антитезу и обратно к тезису. Если, например, мы доказываем, что все в мире необходимо, то необходимым оказывается всё, в том числе и случайность. Если же всё в мире случайно, то и сама случайность случайна, то мы опять возвращаемся к необходимости. Но немного о жизни.

Дени Дидро родился 21 октября 1713 г. в небольшом городке Лангре, закончил там иезуитский коллеж, затем – коллеж д’Аркур в Париже. В это время он сдружился с Кондильяком и Руссо, а затем все это время – почти 25 лет с 1751–1778 – работал над Энциклопедией вместе с д’Аламбером. Решив выпустить второе издание Энциклопедии в России, он предпринимает туда поездку в 1773 г. Почти полгода он общается с Екатериной II, а затем возвращается в Париж: как раз в это время (в 1773 г.) он пишет «Племянника Рамо» и «Жака-фаталиста», описывает приключения диалогического разума. Мало кто из близких друзей Дидро знал эти сочинения в списках, зато немцы знали их очень хорошо.

Но давайте посмотрим, как анализирует Дидро противоречие, каким путем он движется от одной противоположности к другой. Племянник знаменитого композитора и сам музыкант Рамо спорит на прогулке в Тюильри с философом о том, как надо жить, как надо вести себя. В «Племяннике Рамо» Дидро выводит на сцену лентяя, тунеядца, выводит на сцену антагонизмы буржуазного общества. Но дело не только в этом: Рамо живет на подачки богача, дарит комплименты его фаворитке. Философ (образ собирательный) удивляется, как Рамо, обладающий тонким вкусом и будучи изысканным ценителем музыки, живет на подачки, дарит незаслуженные комплименты. Рамо же отвечает, что он любит вкусно есть, сладко спать, а работать не любит. На замечание же философа, что тогда лучше жить на чердаке и питаться сухой коркой хлеба, Рамо усмехается: где живет это существо, – спрашивает он? Кроме того проповедь аскетизма вовсе не подходит философу-просветителю. Кем бы он был, спрашивает Рамо, если бы он притворялся республиканцем, отказывался от своих прихотей? – Лицемером, а он должен быть самим собой. О пороках же его позаботилась сама природа. В этой фразе заключена суть просвещения. У моего дяди и отца, продолжает Рамо, была грубая молекула, и она переделала на свой лад все остальное. То же: если мы зададим вопрос, будет ли Рамо воспитывать своего сына, которого очень любит. Если ему суждено стать честным человеком, я ему поперек дороги не стану, говорит Рамо. Если же ему суждено стать негодяем, вроде его папаши, то ничего уж не поделаешь. Природа будет его тащить в одну сторону, а воспитание – в другую, и он будет идти по жизни все время криво.

И вдруг неожиданно Рамо переходит на противоположные позиции: если к тридцати годам у ребенка обнаружатся страсти и сила взрослого мужчины, то он может убить своего отца и осквернить ложе своей матери. Рамо говорит, что если его сын будет расти, как растет трава (само это сравнение не случайно), то так и будет. И Рамо приходит к выводу, что сына надо воспитывать. Иными словами диалог переходит с одной стороны на другую.

Гольбах в большей степени, чем Дидро, был подвержен влиянию методов механистического естествознания и стремился построить систему однозначных выводов. Дидро же видит, что противоречия неустранимы, непрерывно возникающие на этой почве и «перебегающие с одной стороны на другую» и система будет, скорее, системой вопросов.

В «Племяннике Рамо» внимание Дидро уделено проблеме взаимоотношения природы и воспитания; из него вытекают все удивительные и противоречивые выводы. На первый взгляд кажется, что если человека и нужно воспитывать, то только в соответствии с природой. Воспитание следует за природой потому, что природа – основание человеческой жизни. Но далее выясняется, что сама природа амбивалентна: у нее есть столько же благих черт, сколько и дурных. Ведь если человеку позволить расти так, как растет трава, из этого ничего хорошего не выйдет; если дурная (от природы) молекула производит дурные человеческие качества, то в природе заложено не только хорошее, но и дурное; она амбивалентна. Тогда воспитание требуется не только приводить в соответствие с природой, но и исправлять её в установке на высшие идеалы. Не получается ли тогда, что природа перестает быть единственным основанием человеческой жизни, а воспитание становится сильнее природы? Противоречие, или парадокс, выражается тогда в том, что мы отправляемся от природы к воспитанию, исправляем с его помощью природу и возвращаемся к природе, но уже исправленной и не нуждающейся в улучшении. Парадокс здесь в том, что, отправляясь от природы, мы спускаемся к воспитанию, иначе говоря, движемся от тезиса к антитезису. Или же: если всё в человеке от природы, то воспитание также следует за природой. Ну, а если природа дурна, то воспитание должно переделать её. Это Дидро и называет «парадоксом»: мы движемся от тезиса (природы) и неожиданно переходим к антитезису (воспитанию), которое должно исправить природу. Другой парадокс выявляется, когда Рамо выгоняют их хлебосольного дома за то, что он осмеливается сказать неприглядную правду о его жильцах. И в ответ на вопрос: зачем же он сам погубил свое благополучие, Рамо отвечает: «Ведь есть же человеческое достоинство, которое ничто не может пересилить». А достоинство как будто не вытекает из природы…

Если Гольбах, Гельвеций, Ламетри строят непротиворечивую систему, то Дидро видит, что на пути к однозначному выводу мысль прерывается, сбивается с пути, впадает в противоречие, причем так, что каждая сторона заряжена противоречием. И этим-то философ отличается от естественника: если естествоиспытатель требует однозначного вывода, то философ понимает, что в нем скрыто противоречие как некий неустранимый «парадоксальный» остаток, над которым стоит задуматься.

Дидро часто употребляет слово «парадокс», не давая ему строгого логического определения. «Парадокс» – это для Дидро несоответствие между процессом и результатом мышления (его «что» и «как»), внутренняя противоречивость всякого рассуждения вообще, причем такая, когда развитие аргументации в пользу одной стороны, как это ни удивительно, становится её же компрометацией, обусловливая необходимость другой.

На первый взгляд эта странная любовь создателя Энциклопедии к парадоксам кажется просто некоторой оригинальностью вкуса Дидро; и только при более внимательном рассмотрении открывается, что в парадоксах Дидро выражается самая суть мышления его эпохи.

На первый взгляд кажется, что правота в этом споре на стороне философа отстаивающего идеалы Просвещения; однако затем выясняется, что и Рамо отстаивает их. Тогда спор между философом и Рамо оказывается спором внутри одной концепции, которую вследствие этого надо признать глубинно противоречивой. В связи с чем обнаруживается смысл диалогического способа изложения материала. Диалог помогает Дидро размежевать противоположные стороны, наделить ими различных персонажей и довести аргументацию каждого до такого логического предела, когда она превращается в свою противоположность, вследствие чего противники меняются местами. Это свидетельствует не только о споре героев друг с другом, но и о споре их с самими собой, что входит в замысел Дидро.

Первоначальное тождество природности и разумности ставится под вопрос. Не все естественное – разумно; здесь и выясняется, что поступать «по природе» – нравственно и разумно, сомнительно; нравственность не вытекает из природы человека. И именно это приводит Рамо к признанию того, что он прежде так горячо отрицал – не вытекает чувство собственного достоинства из человеческой природы. Ведь если природа – единственное основание человеческой жизни, то о пороках позаботилась сама же природа. Но если природа амбивалентна, если ей принадлежит как хорошее, так и дурное, то противоречие не устраняется. В то время как другие просветители убеждены в том, что противоречие между индивидуальной и социальной природой человека устраняется воспитанием, Дидро удается понять неустранимость противоречия и воспроизвести его в виде противоречия разума – соответствующего индивидуальной природе человека и соответствующего его общественной природе, т.е. открыть противоречивость разума в целом.

Итак, Дидро открыл, во-первых, противоречивость природного-нравственного, природного-разумного; он открыл, далее, антиномичность мышления, заключающуюся в том, что чем строже и логичнее доказывается тезис, тем с большей необходимостью вырисовывается антитезис. Здесь нет движения, как у Гегеля, когда мысль движется от Тезиса – к Антитезису – и к Синтезу, а движение идет от Т к А, вновь к Т, затем опять к А и т.д., причем каждый раз и тезис, и антитезис доказываются глубже и острее. Для Гольбаха, Гельвеция, Ламетри нет никакого противоречия в том, что хотя человек всегда действует по необходимости, он в то же время свободен и отвечает за все. Дидро видит противоречие; он видит, кроме того, что противоположные стороны превращаются друг в друга.

Противоречию необходимости и случайности (свободы) посвящен другой философский диалог в «Жаке-фаталисте и его хозяине». Здесь также речь идет не столько о приключениях героев, сколько об их рассуждениях по этому поводу. Дидро не случайно называет слугу Жака сторонником Спинозы; тогда он должен не смеяться, не плакать, а понимать. А происходит так потому, что из одной причины вытекает только одно следствие и т.д. И нельзя не признать, что все события нашей жизни цепляются друг за друга не хуже звеньев «мундштучной цепочки», из которой ничего нельзя выкинуть без того, чтобы не изменить все целое. «Как! В свитке (свитке судьбы. – Т.Д.) было бы написано: «Жак в такой-то день сломит себе шею, и Жак шеи не сломит? Неужели вы предполагаете, что это возможно, кто бы ни был автором великого свитка?» [Дидро 1936–1947 IV, 212]. Будучи фаталистом, Жак не должен был бы ни смеяться, ни плакать, а просто понимать. Но, замечает Дидро, он вел себя примерно, как мы с вами: благодарил своего благодетеля, чтобы тот продолжал делать ему добро; сердился на несправедливого человека. Если ему в таких случаях говорили, что он похож на собаку, кусающую камень, которым в нее бросили, то он отвечал, что собака не исправится, а человек исправится. Но тут заметить надо и то, что понимание несоответствия своего поведения своим же взглядам, как ни странно, приводит Жака к выводу: не стоит принуждать себя ни к чему. Если судьба предусмотрела все, то она предусмотрела и это несоответствие; в таком случае следует оставаться самим собой, и это тоже оказывается покорностью судьбе, только более удобной и легкой. «Не ведая, что предначертано свыше, – говорит Жак, – не знаешь, ни чего хочешь, ни как поступаешь, и поэтому следуешь своей фантазии, именуемой разумом, или разуму, еще более опасному, ведущему то к добру, то к злу» [Дидро 1936–1947 IV, 399]. Но тогда, может быть, разум и разумные действия включены в великий свиток, и судьба ткет свои узоры лишь на разумной основе. Знает ли в таком случае само небо, чего оно хочет? «Руководим ли мы судьбой или она руководит нами?» [Дидро 1936–1947 IV, 213]. Или то и другое предначертано рядом, как полагает Жак? Здесь и вырисовывается свобода, во-первых, в виде негативного дополнения (судьбы как будто нет, все равно, что нет – ведь не зная, что ему на роду написано, человек поступает так, как ему заблагорассудится – и это оказывается свободным решением); а во-вторых, как некая неисчерпаемость – может быть все, что угодно. Свобода в таком понимании не может быть ограничена каким-то одним вариантом, а тождественна многосторонности, неопределенности, и это тоже оборотная сторона самого фатализма.

Таким образом, парадокс фатализма, как его выявляет Дидро, состоит в том, что признание предопределенности всего случающегося заставляет человека вести себя так, как будто никакого рока вовсе нет. Это заставляет человека принимать собственные решения и отвечать за свое поведение, т.е. быть свободным. «Ты – фаталист, а между тем каждую минуту ты думаешь, говоришь, пишешь, точно ты придерживаешься учения о свободе воле», – заключает Жак [Дидро 1936–1947 IV, 235].

И в спорах Жака и хозяина всегда присутствует оценка тех или иных действий как благородных или низких, добрых или злых. Моральная же ответственность предполагает свободу как нечто, выходящее за рамки фатализма, и тот факт, что не только Жак, но и его хозяин, называемый им автоматом, не могут отрицать свободу в качестве неустранимой характеристики действий человека, косвенным образом свидетельствует о свободе с точки зрения самого фатализма. Дидро не доходит, разумеется, до определения свободы как самодеятельности человека, но важный шаг в этом направлении он делает.

Странности фатализма еще ярче расцвечиваются Дидро при переходе к случайности. Тонкая ирония позволяет ему «изобрести» такие ситуации, в которых легко увидеть бессмысленность фатализма. Описывая, например, ссору Жака с трактирщицей, он шутливо (и вместе с тем серьезно) замечает, что Жак не смог её продолжать, ибо трактирщица «предстала с двумя бутылками шампанского по одной в каждой руке, а свыше было предначертано, что всякий оратор, который обратится к Жаку с подобным вступлением, непременно заставит себя слушать» [Дидро 1936–1947 IV, 332].

Прямо против односторонних выводов в пользу фатализма направлены его насмешливые обращения к читателю выбрать из многих возможных ситуаций именно ту, которая нужна и которую нельзя заменить никакой другой. По мнению Дидро, Жак и хозяин могли скверно поужинать или, предавшись чревоугодию, провести ночь у старого друга, прервать историю или продолжать её – все это представляется Дидро одинаково возможным. Не случайно Дидро все время прерывает единую цепь повествования, вводя в него такие происшествия, которые не имеют никакого отношения к героям (не иллюстрируй они особенности стиля мышления). В сцены включаются персонажи, нигде далее не фигурирующие, например, пондишерийский поэт, появляются погребальные дроги, лошадь несет Жака к виселицам… Везде читатель как будто вправе снабдить эти виселицы жертвами и уготовить Жаку печальную сцену узнавания. Поступи я так, пишет Дидро, вы, может статься, мне и поверили, ибо бывают и более удивительные случайности; но это не приблизило бы нас к истине: виселицы были пусты.

Вводя в повествование случайные элементы и используя их для характеристики личности, Дидро ставит под сомнение господствующее в то время представление, что любого человека можно «рассчитать», т.е. представить, чтó тот будет делать в следующий момент; приводимые в романе примеры говорят как раз об обратном: один и тот же человек может совершить и нравственный, и безнравственный поступок, вследствие чего его поведение вообще нельзя предсказать. И обусловлено это тем, что человек непрерывно формируется в споре, в диалоге с самим собой и с другими.

Итак, мы видим, что мышление Дидро отличается от мышления его современников. Он видит противоречие, но оно развертывается не по гегелевскому типу, а, скорее, по кантовскому. Движение осуществляется здесь, скорее, «челночным способом»: от Т – к А и от А – к Т. Синтез здесь, скорее, как область разграничения тезиса и антитезиса. Что позволило Дидро обнаружить – антиномии? Это особый склад его ума который можно назвать «сократическим». Дидро вводит противоречия в ткань живого человеческого бытия, изначально парадоксального. Он не понимает, почему противоречия нельзя устранить, но видит, что это так. И этой своей «сократичностью» он необычайно импонирует и Гёте, и Шиллеру – ведь известно, что первым переводчиком диалогов Дидро был Гёте.

Да и все другие, собственно материалистические сочинения Дидро, написаны в диалогическом ключе. Они заканчиваются или вопросами, или написаны в форме гипотез, снов, догадок. Так, развивая концепцию материалистического сенсуализма, Дидро вслед за Ламетри, сравнивает человека с фортепиано, по клавишам которого ударяет сама природа, и уподобляет берклианского субъекта сумасшедшему фортепиано, вообразившему себя в припадке бреда единственным инструментом в мире, в котором осуществляется мировая гармония. Как все французские просветители, Дидро исходит из ощущений, и все же он полагает, что разум способен указать ощущениям правильный путь, т.е. «обогнать» их. «Разве опыты делают наугад?» – возражает он Гельвецию. Разве опыту не предшествует часто какая-нибудь аналогия. Высказывая задолго до Ламарка и Дарвина эволюционные идеи, Дидро решал загадку образования видов. Из сказанного становится понятным, почему Дидро не создал законченной философской системы; его система, скорее, система вопросов, чем ответов. Так, «в геометрии реальная величина, прибавленная к мнимой, дает мнимое целое, а в природе будет ли целое живым или мертвым, если молекула живой материи соединится с молекулой мертвой материи? <…> Если агрегат может быть или живым, или мертвым, то когда и почему он будет живым, когда и почему мертвым?» [Дидро 1936–1947 IV, 353]. «Комбинируется ли живая материя с живой материей? Как происходит эта комбинация? Каков результат её? То же относится к мертвой материи» [Дидро 1936–1947 IV, 354].

Надо сказать, что не перед одним Дидро встают подобные вопросы, но только один он дает двойственные ответы, и причина этого коренится в особом сократическом строе мышления Дидро.

Противоречие, скрытое в глубинах механистического, в том числе и французского материализма, было обусловлено двойственным подходом к любому предмету исследования. С одной стороны, надо было абстрагировать предмет от всех остальных и рассмотреть его независимо от всех внешних воздействий. Результатом этого становится признание самостоятельности каждого предмета и наделение его собственным движением. С другой стороны, требуется связать его со всеми другими предметами и включить его в контекст всеобщего взаимодействия. В этом случае он объясняется через внешнее воздействие. Налицо противоречие, и нельзя сказать, что просветители не замечают его, но они решают устранить его в результате соединения, в том числе и посредством воспитания.

На самом деле, противоречие, конечно, так не снимается, а воспроизводится вновь. Здесь и становится видно, чем мышление Дидро отличается от мышления других. Гольбах, Гельвеций и другие в большей степени были подвержены механистическому подходу. Дидро же видит, что противоречие никоим образом не устраняется и что непрерывно возникающие на этой почве вопросы очерчивают границу между естественным и философским подходами. Можно сказать, что Дидро не систематизатор, а скорее методолог; его интересуют вопросы не системы, но метода. Рефлектировать над своим мышлением – вот задача философа, как её понимает Дидро. Отсутствие у него стройной системы оборачивалось достоинством – сосредоточенностью на проблемах метода.

При этом неожиданно для самого себя он открывает, что достигнутые естествознанием и философией результаты не соответствуют процессу их нахождения: если вывод вполне однозначен, то «на пути к нему» мысль никак нельзя назвать однолинейной, она все время как бы сбивается с верной дороги и даже впадает в противоречие с самой собой. Здесь мы и сталкиваемся с парадоксами.

Известный американский философ Г. Дикман раскрывает функцию диалога в работах Дидро: он помогает размежевать противоположные точки зрения и наделить ими разных героев. Он помогает довести аргументацию каждого до такого логического предела, когда она превращается в свою противоположность. Он помогает, наконец, показать превращение одной концепции в другую.

И «Племянник Рамо», и «Жак-фаталист» демонстрируют нам это, что мы и попытались показать выше. Если природа – единственное основание, то пересилить её нельзя; выгони её в дверь, – она влетит в окно. И так рассуждал Рамо – о моих пороках позаботилась сама природа, – говорит он. Но если нельзя бороться с природой, то можно ли говорить, что всё природное – нравственно? И поступать вопреки своей природе нельзя. Но не оказывается ли тогда нравственность пустым звуком, как об этом писал Ламетри? Но раз от человека ничего не зависит, о каком нравственном мужестве может идти речь? Тождество природы и нравственности разрывается. Странность заключается и в том, что, исчерпав все аргументы в пользу эгоизма, Рамо всей логикой доказательства влечется к противному. Эту дихотомическую расщепленность природы мы и попытались проиллюстрировать выше. Но если следовать нравственной стороне природы, то Рамо должен следовать аскетизму. Однако соответствует ли аскетизм статусу философа-просветителя? В этих непрерывных круговертях крутятся оба знаменитых диалога. Но показывают они одно: сократический ум Дидро гораздо глубже и ироничнее умов его друзей.

Ирония, сократизм, насмешливость – характеристики ума Дидро. Дидро не был сознательным диалектиком; он был, скорее, диалогиком, показав тем самым еще одну ипостась разума и родство Просвещения с немецкой философией.

Литература

Дидро 1936–1947 – Дидро Д. Собрание сочинений в 10 тт. М.-Л., 1936–1947.