В статье анализируется изменение системы социальной стратификации в постиндустриальном обществе, которые ведут к снижению статуса традиционных профессий на примере профессии инженера. Авторы обосновывают точку зрения, что потребности развития экономики знаний выводят на первый план креативный класс, который благодаря своему этосу размывает легитимность существующей элиты. В статье также содержатся практические рекомендации по повышению социального статуса инженерных профессий в современном российском обществе.

This paper analyzes the changes in the system of social stratification in post-industrial society that result in decrease the status of traditional trades as an example the engineering profession. The authors justify the view that the needs of the economy of knowledge put a premium on creative class, who through his ethos, undermines the legitimacy of the current elite. The article also provides practical recommendations to improve the social status of the engineering profession in modern Russian society.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: постиндустриальное общество, инженер, статус, элита, креативный класс, этос.

KEYWORDS: post-industrial society, engineer, status, elite, the creative class, ethos.

Согласно испанской поговорке, часто приписываемой Наполеону или Талейрану, штыки на многое способны, только сидеть на них долго неудобно. Поэтому легитимность и легальность государственного управления в современном мире зависит от двух вещей. Первое – от способности властвующей элиты создать пространство для частной и публичной автономии для всех граждан. И второе, что обязано систематически делать современное государство – это обеспечивать материальные условия для имплементации принципов свободы и справедливости в ткань общественного бытия. А это, естественно, требует высокого уровня развития экономики. Такой интегрированный подход к организации институтов публичной власти известен в науке как концепция социального государства.

Однако в последнее время на фоне мирового кризиса некоторые «либеральные» ученые и публицисты в нашей стране и за рубежом стараются доказать, что данная концепция всего лишь конкретизация прекрасной мечты человечества, что она суть Утопия нашего времени [Сидорина 2012, 19-30]. В данной статье на примере судьбы инженерной профессии в постиндустриальном мире мы постараемся показать, что (1) преждевременные похороны социального государства связаны с кризисом легитимности современной властвующей элиты (также мы объясним причины этого), и (2) что экономика знаний требует развития институтов социального государства, а не их демонтажа, который на самом деле имеет цель снизить ответственность властвующей элиты за состояние дел в современном мире.

Современная экономика знаний демонстрирует удивительный парадокс. С одной стороны, казалось бы, мы живем в век высоких технологий и бесконечных инноваций, которые стремительно меняют окружающий нас мир. Постоянно растет востребованность инженерных кадров, все крупнейшие корпорации мира ведут настоящую охоту за носителями технических знаний и компетенций. А с другой стороны, в развитых странах, и особенно, в российском обществе, значение инженеров часто недооценивают, престиж данной профессии низок, и продолжает снижаться. Получается, что развитие науки и техники находятся на подъеме, а престиж инженерной профессии при этом падает. Так, по результатам проведенных социологических исследований только 1/3 студентов, обучающихся по инженерным специальностям, в дальнейшем планирует работать по выбранной профессии [Кочеткова 2011, 143]. Более того, значительное число абитуриентов рассматривают технические вузы исключительно как возможность получения диплома о высшем образовании, не связывая с ним дальнейших жизненных перспектив. А ведь еще 20 -30 лет назад все было наоборот.

Сегодня в России на первый план вышла проблема развития инновационной экономики. И хотя мы долго «держались» на советских технических достижениях, а также на экспорте нефти и газа (российская элита одно время считала, что мы являемся «Великой энергетической державой»), теперь стало ясно, что устойчивое развитие экономики (в том числе и стабилизацию добычи природных ресурсов) можно осуществить только путем стимуляции постоянных инноваций, носителями которых и являются современные инженерные кадры. Для того чтобы понять причины сложившейся парадоксальной ситуации, необходимо прежде всего эксплицировать особенности постиндустриального общества, которые, на наш взгляд, необоснованно игнорируются в процессе познания современных социальных трансформаций и противоречий.

Напомним, что идея постиндустриального общества первоначально была сформулирована в начале 60-х годов прошлого века в американской академической среде. Зрелость эта теория обрела в середине 70-х годов после выхода в свет фундаментальных работ Д. Белла и Э. Тоффлера, а с начала 80-х годов полностью определяла взгляд мирового научного сообщества на современный социум. Это стало возможным потому, что теория постиндустриального общества не только объясняла историю человечества, структуру современного западного общества и движущие силы его развития, но и позволяла прогнозировать и конструировать будущее, что делало эту теорию подлинно научной по всем эпистемологическим стандартам. В этой связи показательно то, что и Д. Белл, и Э. Тоффлер начинали свою профессиональную карьеру как футурологи-эксперты в различных правительственных и частных организациях. Представляется, что возможные перспективы развития современной России должны строиться с учетом достижений и скрытых резервов теории постиндустриального общества, так как отклонение от вектора постиндустриальной траектории определенно обрекает на догоняющую модель развития.

Прежде всего, необходимо отметить, что методологически теория постиндустриального общества вслед за понимающей социологией М. Вебера отвергает онтологическую причинность в истории, акцентируя внимание на значении общественных институтов и социальных действий. С этой точки зрения, описывая основные принципы постиндустриализма, мы выявляем не совокупность условий, сочетание которых с необходимостью влечет появление «новой волны» в истории, а пытаемся понять, что именно позволяет некой возможности развиться в действительности. Как отмечал сам Д. Белл: «Концепция постиндустриального общества имеет дело, прежде всего с изменениями в общественной структуре... Однако я не утверждаю, что изменения в социальной структуре определяют соответствующие перемены в политике или культуре» [Белл 1999, 16].

Общественная структура с этой точки зрения есть не что иное, как система ролей, предназначенных для координации человеческих поступков, направленных на достижение определенных целей. Роли разделяют людей, задавая особые способы поведения в обществе, но человек не всегда с готовностью воспринимает условия той или иной роли. Изменения в общественной структуре порождают проблемы в сфере управления, с которыми сталкивается политическая система, а также способствуют появлению элементов нового образа жизни, который бросает вызов культурной традиции. Этот случайный симбиоз традиций и инноваций и определяет путь, по которому пойдет дальнейшее развитие общества.

Что же понимается под «постиндустриальным обществом»? «Постиндустриальное общество определяется как общество, в экономике которого приоритет перешел от преимущественного производства товаров к производству услуг, проведению исследований, организации системы образования и повышения качества жизни; в котором класс технических специалистов стал основной профессиональной группой и, что самое важное, в котором внедрение нововведений во все большей степени стало зависеть от достижений теоретического знания. Постиндустриальное общество предполагает возникновение нового класса, представители которого на политическом уровне выступают в качестве консультантов, экспертов или технократов» [Белл 1967, 102] Э. Тоффлер и Х. Тоффлер относят возникновение постиндустриального общества к 1958 г., когда впервые число «белых воротничков» и обслуживающего персонала превзошло число «синих воротничков» сначала в США, а затем и в других развитых странах Запада [Тоффлер, Тоффлер 2008, 18].

Вот здесь и возникает первый интересный момент. Бурное развитие индустрии в первой половине XX в. привело к тому, что не промышленность, а сектор услуг стал доминировать в общественном производстве, как с точки зрения количества занятых в нем работников (правда, не сразу и не везде), так и по доле в ВНП. Под сферой услуг в теории постиндустриального общества понимают непосредственно связанные с производством транспорт, строительство и торговлю, финансовые (страховые) услуги, а также услуги по социально-культурному обслуживанию населения (туризм, шоу-бизнес, СМИ) и, наконец, услуги здравоохранения, образования и административных служб. Большинство людей, занятых в этих сферах, сильно отличается от представителей рабочего класса. Работники этих сфер значительную часть времени живут в мире информации и управленческой иерархии, то есть бюрократии. Кроме того, они не могут обходиться без технических компетенций и знаний.

Таким образом, в качестве движущей силы нового социума выступает знание, и это является существенной чертой постиндустриального общества. Д. Белл в этой связи определяет знание «как совокупность субординированных факторов или суждений, представляющих собой аргументированное утверждение или экспериментальный результат, способный быть переданным другим людям с использованием средств связи в определенной систематической форме». И добавляет: «Я отличаю знания от новостей и сообщений развлекательного характера. Знание состоит как из новых суждений (исследований), так и новых изложений уже известных суждений (учебников)» [Белл 1999, 235].

Важность правильного понимания места знания в новом обществе подчеркивали и Э. Тоффлер и Х. Тоффлер: «Повседневное употребление слова «знание» – это краткое обозначение всего, что мы считаем истинным... Но только наука представляет собой самокорректирующее знание» [Тоффлер, Тоффлер 2008, 182]. Иначе говоря, именно научное знание в новых постиндустриальных условиях становится основным ресурсом для развития производства, управления и культуры.

Необходимо отметить, что, по сравнению с другими традиционными общественными ресурсами, знание обладает некоторыми специфическими характеристиками, которые редко анализируются современными теоретиками – это его уникальность в отличие от товаров, на которые существует рыночная цена, а также его избирательность. Под последней особенностью имеется в виду доступность знания только тем, кто может по своим способностям или своему образованию его усвоить, а значит, обладать знанием и его использовать.

Данное положение теории постиндустриального развития, к сожалению, было из-за соображений политкорректности проигнорировано как у нас, так и на Западе. А ведь именно оно вскрывает внутреннюю противоречивость современного общества. Получается, что все развитие человечества шло от борьбы за конкурентные ресурсы (капитал, земли, недра) к ситуации, когда основной ресурс – знание общедоступен, но далеко не все могут его использовать. Из этого следует важный вывод: массовое создание новых знаний (как и распространение знаний посредством образования) автоматически не обеспечивает развития общества, а залогом движения вперед является использование и применение знаний.

Очевидно, что в этом плане можно и нужно говорить о возрастающей роли инженерной профессии. Ведь речь идет о людях, призванных реализовывать на практике теоретические проекты и превращать их в конкретные товары и услуги. Но как тогда объяснить парадокс падения престижа инженерных профессий? На наш взгляд, это происходит потому, что в результате становления постиндустриального общества была сформирована принципиально новая социальная структура, в которой стратификация проходит не только горизонтально, но и вертикально. Именно такая социальная структура, как мы покажем ниже, неминуемо приводит к снижению статуса и престижа профессии инженера.

Д. Белл считает, что социальная структура постиндустриального общества выглядит следующим образом: [Белл 1999, 500-501].

I. Статусные группы: ось стратификации основывается на знании (горизонтальные структуры):

 - класс профессионалов, включающий четыре слоя: 1) научный; 2) технологический (прикладные типы знания: инженерные, экономические, медицинские); 3) административный; 4) культурологический (художественная и религиозная деятельность).

 - техники и полупрофессионалы.

 - служащие и торговые работники.

 - рабочие.

II. Ситусные группы (в теории постиндустриального общества ситус – это элемент социальной структуры, обозначающий объединение людей по их профессиональной деятельности и общности интересов независимо от их сословной принадлежности, т.е. статусов) (вертикальные структуры):

 - экономические предприятия и коммерческие фирмы;

 - правительство (юридическая и административная бюрократия);

 - университеты и НИИ; социальная сфера (больницы и прочие службы);

 - военные и спецслужбы.

III. Контролирующая система: политическая организация общества:

 - высший эшелон власти: 1) аппарат президента; 2) лидеры законодательной власти; 3) руководители бюрократии; 4) высшее руководство военных и спецслужб.

 - политические группы: 1) партии; 2) элиты (научная, академическая, деловая, военная); 3) мобилизационные группы давления: а) функциональные группы (деловые, профессиональные группы); б) этнические группы; в) узконаправленные группы специфических интересов.

Сразу бросается в глаза, что если в индустриальном обществе собственники или наемные рабочие сосредоточены исключительно в корпорациях и, следовательно, статусные и ситусные группы совпадают, то в постиндустриальном обществе члены вышеуказанных четырех профессиональных сословий входят в состав различных ситусов. Другое, на наш взгляд, важное отличие состоит в том, что если в индустриальном обществе интересы классов были сосредоточены на вопросах потребления (распределения создаваемого богатства), то в постиндустриальной системе главный приоритет получает вопрос привилегий и преимуществ, которые можно получить, используя свой статус, государственный аппарат и экономический потенциал государства.

Д. Белл в этой связи делает интересный вывод, что «в постиндустриальном обществе ситусы в большей мере, чем статусы, будут представлять собой зоны сосредоточения основных политических интересов» [Белл 1999, 503]. Очевидно, что именно ситусы (корпорации, университеты, школы, больницы и т.п.) окажутся основными претендентами на государственную поддержку, они будут пытаться влиять, а может быть, даже и определять государственную политику. А в ситусах ведущую роль играют администраторы (верхушка управленческой бюрократии), которая и ведет борьбу за влияние на государственную политику и перераспределение общественных денежных фондов. Инженеры же в структуре постиндустриального общества выполняют, к сожалению, только обеспечивающую (вспомогательную, техническую) функцию, что неминуемо ведет к падению социального престижа данной профессии, чему мы и являемся свидетелями.

Если быть логически последовательным, то в таком обществе, где господствуют администраторы и бюрократия должно остановиться всяческое экономическое и социальное развитие. Должен был начаться застой, классический пример которого являл собой, согласно теории конвергенции, поздний СССР. Что же позволило США и другим передовым странам избежать этой ловушки администрирования и бюрократизации? Попытки объяснить этот парадокс мы можем найти в теории общества знаний (П. Друкер) и его движущей силы - креативного класса.

Популярностью термин «креативный класс» обязан работам американского социолога Р. Флориды, который исследовал причины расцвета и упадка различных городов и регионов в современных США. Он считает, что этот класс выходит на первый план благодаря развитию новой современной экономики. «Если для феодальной аристократии источником власти и классовой идентичности служил наследственный контроль над землей и населением, а для буржуазии – присущие её представителям «роли» коммерсантов и фабрикантов, то особенности креативного класса определены творческой функцией его членов. Поскольку креативность - это движущая сила экономического развития, креативный класс к настоящему времени занял в обществе доминирующее положение» [Флорида 2011, 12]. Ведь креативность, понимаемая как способность создавать новые значимые формы, превратилась в основной источник конкурентного преимущества. А поскольку источником креативности являются люди, постольку именно творческие люди и представляют важнейший ресурс новой эпохи.

По мнению Р. Флориды, формирование новой экономики началось в США с 50-х годов прошлого века. В настоящее время к этому классу по его оценкам, принадлежит около 30 миллионов человек, или 30% всех работающих американцев. Ядро креативного класса составляют люди, занятые в научной и технической сфере, архитектуре, дизайне, образовании, искусстве, музыке и индустрии развлечений, чья экономическая функция заключается в создании новых идей и технологий. Помимо ядра, этот класс также включает обширную группу креативных специалистов, работающих в бизнесе и финансах, праве, здравоохранении и в смежных областях деятельности.

Этот американский социолог полагает, что радикальное отличие между креативным и другими классами заключается в том, за что они получают свои деньги. «Представителям рабочего и обслуживающего класса платят, главным образом, за выполнение работы, согласно плану, тогда как креативный класс зарабатывает деньги, проектируя и создавая что-то новое, и делает он это с большей степенью автономии и гибкости, чем два другие класса» [Флорида 2011, 22-23]. Иначе говоря, представителям креативного класса платят за результат, а рабочим и людям сервиса - за рабочее время.

В современном мире никто не будет спорить с тем, что креативность является источником новых технологий, новых типов производств и многих других экономических благ, собственно говоря, поэтому её ценят все выше и стараются поощрять. В результате постиндустриальное общество пронизывается креативным этосом. Р. Флорида выделяет следующие характеристики креативного этоса:

(1) Креативность – это прежде всего способность к синтезу, а не простое развитие интеллекта или накопление знаний. При этом, однако, чтобы создать новые и пригодные для использования комбинации, надо уметь анализировать факты и теории.

(2) Креативность требует уверенности в себе и способности идти на риск. Р. Флорида замечает по этому поводу: «Неудивительно, что креативный этос знаменует радикальный поворот от конформистского прошлого. По сути, творческая деятельность часто носит откровенно подрывной характер. Поскольку она разбивает существующие стереотипы мышления и поведения» [Флорида 2011, 46].

(3) Различные формы креативности, обычно воспринимаемые как самостоятельные, например, техническое творчество (или изобретательство), экономическая креативность (предпринимательство) или художественное творчество, на самом деле тесно взаимосвязаны. «Они не только относятся к общему мыслительному процессу, но и усиливают друг друга через «перекрестное опыление» и взаимную стимуляцию» [Флорида 2011, 48].

(4) Побудительным мотивом креативности является потребность в самореализации.

(5) Хотя креативность принято считать индивидуальным феноменом, она неизбежно приобретает черты командной работы. Даже ученый-одиночка во многом полагается на своих (иногда виртуальных) коллег, чьё мнение для него имеет значение, а также часто не может обойтись без помощников.

(6) Кроме того, креативность достигает расцвета в специфической социальной среде (локусе), достаточно стабильной для того, чтобы обеспечить непрерывность деятельности, при этом стимулирующая творчество даже во всех его провокационных формах.

(7) И последнее, но не по значению. Поток креативности не возобновляется автоматически, а значит, требует постоянного внимания и инвестиций в экономические и социальные формы, поддерживающие творческий импульс.

Таковы общие характеристики этоса креативности. Но, по мнению Р. Флориды, также необходимо иметь в виду условия, при которых этот этос может реализовываться и воспроизводиться. Он пишет: «Общей для всех этих [креативных – В.В.К.].людей является настоятельная потребность в структурах и внешних условиях, которые благоприятствовали бы креативности – давали достойную оценку их деятельности, побуждали к творчеству, имели механизмы для мобилизации ресурсов вокруг идей и были равно восприимчивы к незначительным переменам и новым идеям большого масштаба. Компании и географические пункты, удовлетворяющие этим требованиям, независимо от своего размера, имеют приоритет во всем, что касается обращения с креативными талантами, их привлечения и мотивировки» [Флорида 2011, 55].

Р. Флорида на основе своего анализа этоса креативности считает возможным внести уточнения в теорию общества знаний и постиндустриального общества. Как известно, в свое время один из творцов этой концепции П. Друкер (как и Д. Белл, и Э. Тоффлер) заявлял: «Основным экономическим ресурсом – «средствами производства» - является уже не капитал, не естественные ресурсы и не труд. Им стало – и останется - знание» [Друкер 1993, 8]. Но на самом деле теперь основной ресурс экономической и общественной жизни – креативность, то есть создание на базе знания практических новых форм. «Знание» или «информация» - это только рабочий материал креативности. А продуктом этого процесса является инновация.

Важно то, по мнению Р. Флориды, что креативный класс вырастает из потребностей экономики. Он пишет: «Я выделяю его как экономический класс и утверждаю, что его экономическая функция поддерживает и определяет социальные и культурные решения креативных профессионалов, равно как и их образ жизни. Креативный класс состоит из людей, производящих экономические ценности в процессе творческой деятельности» [Флорида 2011, 85].Члены креативного класса в отличие от буржуазии не владеют какой-либо существенной собственностью в качестве средств производства в терминах индустриальной эпохи. Их собственность, проистекающая из творческих способностей, не имеет физической формы. И с этой точки зрения, социальная стратификация теперь выглядит так: элита (правящий класс), креативный класс, обслуживающий (сервисный) класс и рабочий класс.

Получается, что общая историческая тенденция на самом деле такова: начиная с середины 50-х годов прошлого века численность рабочего класса сокращается, а доля креативного и сервисного классов растет. Незначительно растет численность элиты и правящего класса в целом. «Эти изменения в американской классовой структуре отражают более глубокие, более общие процессы экономических и социальных перемен. Упадок традиционного рабочего класса является неотъемлемой частью сокращения роли промышленной экономики, которая служит ему основанием, а также общественных и демографических закономерностей, определявших индустриальное общество. Рабочий класс утратил свое прежнее значение, перестав задавать тон и устанавливать типичные американские ценности – это, кстати, касается и управленческого класса 1950-х годов» [Флорида 2011, 93]. Обслуживающий класс также не имеет существенного влияния, а его количественный рост можно даже объяснить подъёмом креативного класса. Дело в том, что креативный класс нуждается в превосходящем по численности обслуживающем классе для аутсорсинга функций, выполнение которых ранее обеспечивала семья.

Иначе говоря, экономическая мощь креативного класса существенно возросла за последнее время. Он занял центральное место в классовой структуре современного общества. Но, тем не менее, не он определяет политику. Р. Флорида считает, что эта ситуация связана с отсутствием классового самосознания у креативных профессионалов. Представляется, что в этом пункте своей концепции американский социолог противоречит сам себе. Если этос креативности доминирует в современном обществе, то, следовательно, самосознание наличествует, тем более что представители креативного класса тяготеют географически к тем местам, где есть пространство креативности. На наш взгляд, суть дела состоит в другом.

Верно определяя точку взрывного роста численности креативного класса, Р. Флорида делает акцент на роли креативности в качестве основного ресурса нового типа общественного развития. Но при этом совершенно игнорирует институциональный аспект в становлении нового общества, которое для удобства вслед за Д. Беллом, будем называть постиндустриальным. А суть дела состоит в том, что линия стратификации в новом социуме теперь проходит не только горизонтально (по классам, стратам, слоям), но и по вертикально организованным институтам (университеты, корпорации, государственные органы управления и т.п.), которые будем называть ситусами [Белл 1999, 503].

Как мы указывали выше, данный термин был предложен этим ученым для обозначения первичного элемента стратификации в постиндустриальном обществе. Люди, в том числе и представители креативного класса, существуют, работают и самореализовываются, если только не отдыхают, как члены определенного ситуса. Конечно, они при этом могут заниматься творчеством и вне работы, и даже находить в этом больше удовольствия, но в обществе наемного труда [Кочетков, Кочеткова 2010 (1), 23 - 33] иного способа, как работать по контракту с ситусом не существует. Даже самый абстрактный научный интерес может быть удовлетворен только в рамках сообщества ученых, в рамках исследовательской организации. Свободных агентов (фри-лансеров) в современной экономике не так много, да и сама форма дистанционного рабочего места мало что меняет в матрице наемного труда.

Именно вертикальная стратификация постиндустриального общества не дает креативному классу стать доминирующей силой и навязать элите свою повестку дня, как это в свое время удалось рабочему классу, что воплотилось в теории и практике социального государства. Кроме того, дисперсность ситусов мешает развитию классового самосознания. Креативные профессионалы понимают, что они очень ценный ресурс новой экономики, но и не более того. Элите пока удается вполне удовлетворять амбиции креативного класса без роста его политического влияния.

Однако доминирование этоса креативности все же бросает определенный вызов современной элите. И это связано с внутренне противоречивым статусом правящего класса. Так, согласно определению Г.К. Ашина, «элита – высшая страта в системе стратификации (независимо от основания этой стратификации), управляющая подсистема в иерархизированной системе. В нормативном плане – это доминантное меньшинство общества, являющееся референтной группой для большинства общества; модель поведения; формальный и неформальный авторитет» [Ашин 2010, 254]. По нашему мнению, доминирование в обществе креативного этоса подрывает значение элиты в качестве референтной группы, а значит, размывает основы легитимности её правления.

Современная элита (правящий класс) на Западе, используя возможности экономической науки и социального государства, научилась управлять постиндустриальным обществом. Кейнсианство через макроэкономическое регулирование позволило избежать масштабных экономических потрясений подобных Великой депрессии. А институты социального государства позволили поднять материальное благосостояние рабочего класса на недосягаемую прежде высоту. Исходный смысл этого великого классового компромисса был в том, чтобы через гарантирование определенного уровня материального достатка дать возможность лишенному собственности (и в этом смысле несвободному) индивиду стать гражданином, активно реализующим свое право на частную и публичную автономию [Кочетков, Кочеткова 2010^б, 106 - 115]. Конечно, в таком полном идеально-типическом варианте программа социального государства не была реализована. И, тем не менее, она породила некоторые непредвиденные последствия, как негативные, так и позитивные.

Первые заключались в том, что в развитых странах появились так называемые «новые бедные», то есть устойчивые слои людей, которые существуют за счет социальных трансфертов. Эти люди полностью выключены из активной гражданской жизни и поэтому, естественно, склонны к девиантному и асоциальному поведению. В одних странах (например, во Франции или Германии) в этой группе оказываются иммигранты из стран Африки и Азии, в других (например, в США или Великобритании) – расовые меньшинства. Именно в этих хронически несоциализируемых слоях сосредоточены точки напряженности развитых стран. А элита считает в этих условиях возможным снять с себя ответственность и призывает к демонтажу институтов социального государства.

Позитивные же следствия заключались в том, что, по словам современного американского социолога Р. Инглегарта, произошли кардинальные изменения в системе ценностных ориентаций. Как он пишет: «Причиной межгенерационного перехода от материалистических ценностей к постматериалистическим послужила беспрецедентная экономическая и физическая безопасность, характеризовавшая послевоенный период» [Инглегарт 1999, 252]. Это значит, что у граждан западных стан стали меняться ценностные ориентации – преобладающее внимание к материальному благосостоянию и физической безопасности, характерное для рабочего класса в индустриальную эпоху, уступило место заботе о качестве жизни, то есть о состоянии экологии, уровне медицинского обслуживания и образования подрастающего поколения.

На этой почве социальной безопасности и свободы с середины 50-х годов прошлого века и начала развиваться новая креативная экономика. Но для представителей креативного класса со временем становится недостаточно просто зарабатывать хорошие деньги и прожигать жизнь в гламурном угаре. Этос креативности вступает в противоречие со статусом его носителей в ситусах и локусах постиндустриального мира. Как справедливо отметил П. Друкер: «Попытка подкупить работников интеллектуального труда, на которых держится эта индустрия, просто-напросто не сработает…. Успех подобных отраслей, основанных на знаниях, зависит все чаще от умения таким образом организовать работу компании, чтобы привлечь, удержать и мотивировать интеллектуальные кадры. Когда этого уже нельзя будет добиться, апеллируя к их алчности, как мы пытаемся делать сейчас, придется удовлетворять их ценностные запросы, а также обеспечить им общественное признание и определенную долю власти» [Друкер 1999, 57].

Таким образом, без приведения статуса креативного класса в соответствие со значением этоса креативности в новой экономике, современное постиндустриальное общество рискует так и остаться в зоне турбулентности мирового кризиса. Парадигма конституционализма, которая в развитых странах не только воплощена в государственных институтах, но и является неотъемлемой частью публично-правовой этики западного мира, позволяет совершить эту трансформацию в легальных формах. Под конституционализмом мы понимаем философско-юридическую доктрину, а также реальную практику государственного строительства, которая считает возможным и необходимым строить на рациональной (договорной) основе систему государственного управления, взаимоотношений между гражданином и властью, а также между гражданами. Эта доктрина исходит из признания равного достоинства за каждым свободно определяющимся (суверенным) субъектом социума (индивид, группа граждан, нация).

Данное признание достоинства реализуется через предикацию естественных и неотчуждаемых (гарантия свободы разума и воли в рамках правил поведения данного общества) прав (свободы делать/не делать что-либо) гражданина (объединений граждан), при условии признания последним (последними) и честного следования всей совокупности рациональных правил общественной жизни. С самого своего начала конституционализм был теоретической парадигмой, решающей задачу по разработке таких принципов справедливого устройства общественной и государственной жизни, которые бы позволяли обеспечить реализацию частной и публичной автономии для всех достойных социальных субъектов. Именно эта имманентная интенция данной парадигмы цементирует западные государственные институты на фундаменте публично-правовой этики.

Как же преодолеть это имманентное противоречие постиндустриального общества между ведущей ролью инженерной деятельности в процессе материализации знаний, что и делает его общественным благом, и зависимым статусом человека инженерной профессии? Очевидно, что только через повышение материального благосостояния этой категории работников данное противоречие не решить, поскольку для людей постиндустриального общества характерна система постматериалистических ценностей. Популяризация инженерного образования лишь отчасти позволяет решить эту проблему, поскольку, во-первых, технические дисциплины предъявляют повышенные требования к обучающимся, и, во-вторых, низкий престиж профессии приводит к тому, что идут учиться по данной специальности в основном дети представителей низкостатусных групп.

В развитых странах Запада эта проблема частично смягчается системой вертикальной социальной мобильности, которая пронизывает все ситусы постиндустриального общества. Также нельзя недооценивать, как мы показали, значение демократической политической системы и публично-правовой этики конституционализма, которая обеспечивает защиту человеческого достоинства каждого члена социума, а также существенно снижает издержки при смене социального статуса (например, облегчает переход индивида от работы по найму инженером к деятельности свободного предпринимателя в области технических инноваций). Открытость демократического общества и привлекательность западного образа жизни также позволяют привлекать лучшие инженерные кадры из стран, находящихся на индустриальной стадии развития. Кроме того, глобализация современной экономики позволяет использовать ситусам (транснациональным корпорациям) развитых стран кадровый потенциал других государств, компенсируя недостаток собственных инженеров.

В нашей стране ситуация принципиально иная, как с точки зрения социальной мобильности и возможности изменить свой статус, так и с точки зрения вовлеченности отечественных корпораций в процессы глобализации. Поэтому, исходя из анализа причин падения престижа инженерного труда в условиях постиндустриального общества, в качестве первоочередных мер по разрешению сформулированного социального противоречия нам видятся следующие шаги.

Во-первых, необходимо развивать, а не демонтировать институты социального государства, которые могут выступать гарантирующей основой достойной жизни человека в постиндустриальном обществе [Кочетков, Кочеткова 2010^а, 23 - 34].

Во-вторых, повышение статуса инженера требует развития демократии на производстве. Это подразумевает законодательное закрепление роли профсоюзов (при гарантированном участии всех работников) в управлении ситусами постиндустриального общества. Только в этом случае ведущая роль инженеров в процессе производства необходимо будет конвертироваться в повышение их социального статуса. К сожалению, в настоящее время институты социального партнерства, закрепленные в Трудовом кодексе РФ, в виде коллективных договоров или трехсторонних (между представителями работодателей, государства и профсоюзов) соглашений, не гарантируют участия работников в процессе управления ситусами в нашем обществе, а определяют лишь общие условия труда.

В-третьих, существенно изменить отношение к инженерному труду могло бы появление в российском обществе профессиональной саморегулируемой организации. Её задачей могла бы стать разработка этического кодекса данной профессии, активная пропаганда этоса инженера среди молодежи, а также осуществление лицензирования соответствующей профессиональной деятельности. В нашей стране уже имеется положительный опыт функционирования саморегулируемых профессиональных организаций в сфере оценочной деятельности, а также в аудиторской и адвокатской профессиях. В этих областях удалось не только сформировать определенные профессиональные этосы, но и существенно повысить их социальный статус.

В-четвертых, престиж профессии инженера тесно взаимосвязан с наличием возможностей изменения социального статуса человека от наемного работника к инновационному предпринимателю. Поэтому необходимо массовое развитие государственных и частных инвестиционных институтов, которые бы осуществляли венчурное финансирование инженеров, имеющих потенциал предпринимателей-инноваторов. Очевидно, что требуется создать целую сеть таких институтов по всей стране, а не локализовывать всю инновационную деятельность в элитарном Сколково.

Принятие этих и других мер по изменению социального статуса инженера и созданию политических и экономических условий для доминирования этоса креативности в российском обществе существенно при переводе нашей страны на рельсы инновационного развития.

Литература

Ашин 2010 – Ашин Г.К. Элитология: История, теория, современность. М.: Издательство «МГИМО-Университет», 2010.

Белл 1999 – Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования. М.: Academia, 1999.

Белл 1967 – Bell D. Notes on the Post-Industrial Society // The Public Interest. 1967. № 7.

Друкер 1993 – Drucker P. Post-Capitalist Society. N.Y.: Harper Business, 1993.

Друкер 1999 – Drucker P. Beyond the Information revolution.// The Atlantic Monthly, October 4, 1999

Инглегарт 1999 – Инглегарт Р. Культурный сдвиг в зрелом индустриальном обществе / Новая постиндустриальная волна на Западе. Антология. М.: Academia, 1999.

Кочетков, Кочеткова 2010^а– Кочетков В.В., Кочеткова Л.Н. К вопросу о генезисе постиндустриального общества // Вопросы философии. 2010. № 2.

Кочетков, Кочеткова 2010^б – Кочетков В.В., Кочеткова Л.Н. Социальное государство как идеальный тип.// Труд и социальные отношения, 2010, №6.

Кочеткова 2011 – Кочеткова Л.Н. Проблемы преподавания гуманитарных наук в техническом вузе: ценностное измерение инженерного образования  // Ценности и смыслы. 2011. №4 (13),

Сидорина 2012 – Сидорина Т.Ю. Welfare State как точка отсчета: место государства всеобщего благосостояния в социальной истории.// Вопросы философии. 2012, № 11.

Тоффлер, Тоффлер 2008 – Тоффлер Э., Тоффлер Х. Революционное богатство. М.: АСТ Москва; Профиздат, 2008.

Флорида 2011 – Флорида Р. Креативный класс: Люди, которые меняют будущее. М.: Издательский дом «Классика-XXI», 2011.