Н.С. АВТОНОМОВА. Философский язык Жака Деррида. М.: РОССПЭН, 2011, 512 с.

Есть книги, которым суждено оставить заметный след не только в личной творческой биографии читателя, но и в культурной памяти всего профессионального сообщества. К числу таких книг я отношу выдающийся труд Н.С. Автономовой по философскому осмыслению философского языка одной из наиболее значимых и интригующих фигур на европейском философском небосклоне конца ХХ – начала XXI столетия – выдающегося французского мыслителя Жака Деррида . Он « стал философом, который, как никто другой, сумел апробировать новые формы бытия философии, показать на огромном культурном материале значение языковой материи для построения философской мысли» (с. 36). Но вместе с тем он был и продолжает оставаться одним из самых загадочных, пусть и самых «переводимых» европейских философов.

Ж. Деррида пришел в Россию вовремя. Последнее двадцатилетие отмечено заметным ослаблением этического контроля культурного сообщества за речевым поведением в публичной сфере. Это породило масштабный социокультурный эксперимент по упрощению и вульгаризации разговорного русского языка, негативные последствия которого для развития отечественной культуры еще предстоит оценить. И Ж. Деррида с его смелой, рискованной, но всегда тщательно продуманной работой с языком актуален, как никогда.  

Его безвременный уход породил огромную комментаторскую литературу. Общим знаменателем оценки его творчества стало признание его ключевой фигурой европейской философии второй половины ХХ в. Книга Н.С. Автономовой позволяет оценить масштаб влияния, оказанного им на европейскую философию, включая, конечно же, и нашу отечественную. Однако рецензируемую книгу отличает не безусловное любование-приятие текстов маститого мастера, а взыскательность философской критики, должная дистанция отстраненности, «отсрочивания», «последействия» (Ж. Деррида). Н.С. Автономовой удается пройти между Сциллой «зачарованности своим объектом»[1] - некритически-восторженным восхищением его языковыми изысканиями, и Харибдой осознанной необходимости воспарения над ними в пространство отстраненной профессиональной рефлексии.

Предмет исследования Н.С. Автономовой – на пересечении языка и экзистенции. Философская и филологическая аналитика книги сплетена в ней с описанием экзистенциальных переживаний событий-встреч автора с ее героем, воспоминанием о жестах его дружбы, запечатленных в автографах подаренных ей книг. Н.С. Автономовой удалось гармонично сочетать высочайший профессионализм рефлексивного анализа с исповедальной искренностью воспоминаний о личных встречах со своим героем.

Повествование об этих событиях-встречах усиливает исповедальную достоверность психологической реконструкции обстоятельств рождения, обсуждения и перевода текстов Ж. Деррида на русский язык. Повествование о жизни его книг в России будоражит нерв исследовательской чувствительности не только к языковым экспериментам маститого мэтра, но и к философскому смыслу его работы с языком. В итоге значение книги выходит за рамки реконструкции и философского осмысления языковых изобретений отдельного мыслителя и раздвигает горизонты философского понимания смысла «лингвистического поворота» в философии ХХ в.

Монография Н.С. Автономовой – высокопрофессиональный труд филолога по образованию и философа по призванию. Предмет исследования Ж. Деррида - мысль в ее знаковом воплощении и роль языковых экспериментов в ее развертывании. Исследование же концептуально-философских обнаружений языка потребовало от автора книги сверхтонкой вербальной аналитики («нюха» языка), навыков анализа разбросанных по текстам языковых «ловушек» Ж. Деррида, его парадоксальных концептуально-вербальных синтезов, а также скрупулезного анализа метафорических регистров его философского языка.

Изучение дискурсивного слоя дерридеанского письма - предпосылка реконструкции его собственно философских рассуждений о судьбе европейской философии, политики и справедливости. Распашка «территории текстов» французского мыслителя средствами филологической аналитики нацелена на прорыв сквозь мощный слой дерредианских неологизмов, оксюморонов и метаксю в неязыковое пространство парадоксально-постнеклассической философской мысли «по ту сторону языка».

В фокусе внимания автора – не только философский язык своего героя, но и способы бытийной укорененности его философской мысли в языковой фактуре текстов, в языке как субстанции философской мысли. Схватывание эпистемологического смысла языковых экспериментов требует не узко-филологического понимания языка как системы правил со своей лексикой, грамматикой, синтаксисом и т.п., но предельной широты его философского видения: как способ организации мысли в знаковой форме.

Сверхзадача, поставленная Н.С. Автономовой, - перевод Деррида на русскую культуру. Автор усматривает философский смысл этого перевода в «попытке сдвинуть культурные миры», создать интерсубъективную онтологию культуры. Это проект огромного масштаба. Дабы войти в другую культуру, инородные смыслы должны «сгореть», стать чем-то иным, преобразиться в матрице базовых смыслов чужой культуры[2]. И Н.С. Автономова усматривает магистральную методологическую операцию книги в переводе-интерпретации текстов Ж. Деррида с языка французской философской культуры на язык отечественного философского сообщества.

Ж. Деррида обустроил свой «дом бытия» (М. Хайдеггер) - язык, так, что его фундаментом стало письмо. Истоки парадоксальной первичности письма в отношении речи, вероятно, следует искать в обстоятельствах культурной биографии философа. Алжирско-магрибский иудей с испанскими корнями, Ж. Деррида признавался, что «культурно родился во французском языке», но за всю жизнь так и не научился ощущать себя полноценным французом. Письмо скрывало его алжирский акцент и превращало родительский «дом бытия» в комфортное языковое «убежище» (с. 453). Движимый неистовым стремлением вновь и вновь доказать (себе и другим) свою французскую идентичность, Ж. Деррида стремится стать хозяином «дома-убежища», подчинить его себе, изменить. С этой целью он проделывает головокружительные языковые эксперименты - «не для того, чтобы сделать языку больно», но для того, «чтобы с этим языком что-то случилось» (с. 450).

Но истоки парадоксальной первичности письма не только в биографических обстоятельствах культурной социализации Ж. Деррида. Они в стремлении французского философа к деконструкции логоцентризма европейской метафизики. Обычно письмо рассматривают как производное от устной речи. Ж. Деррида «подвешивает», проблематизирует метафизическую субординацию фоно-логоцентризма. Деконструкция метафизических структур - это процесс переворачивания традиционной иерархии, приводящая к более высокой оценке того, что ранее полагалось заниженным, подчиненным. Провозглашая первичность письма по отношению к устной речи, Ж. Деррида акцентирует объективную составляющую деконструкции – имманентный принцип разрушения базовых оппозиций, встроенных в любую запись.

Распутывая клубок лингвистических изобретений Ж. Деррида, Н.С. Автономова осуществляет труднейшую «работу перевода» с культуры на культуру. Ей удается блестяще решить двуединую задачу: схватить потаенный смысл неологизмов Ж. Деррида и иных слов со «смещенным смыслом» в его письме на родном французском (что свидетельствует о ее виртуозном владении литературным языком своего героя) и высветить, раскопать близкие по смыслу эквиваленты в этимологических запасниках русского литературного и философского языка. Но стихия французского языка, которую Ж. Деррида так хотел покорить, - его первородная культурная субстанция, родительский «дом бытия» (М. Хайдеггер). Исследование же Н.С. Автономовой - на перекрестье языков и культур. А это задача иного уровня сложности. Ибо «язык не бывает нейтральным техническим орудием, - справедливо утверждает она, - он содержит в себе предпосылки и аксиомы целой мыслительной и культурной традиции» (с. 99). Без сомнения, работа Н.С. Автономовой по исследованию философского языка Ж. Деррида и его перевода на русскую культуру не меньшего уровня сложности¸ чем проделанная самим Ж. Деррида.

Перевод с культуры на культуру – работа в открытой структуре, раскоп «археологом гуманитарного знания» невостребованных залежей смысла, осажденного в языке. «Работа перевода» языковых игр Ж. Деррида на язык концептуального опыта отечественного философского сообщества осуществима при условии, что она «дважды возможна»: исследователь дерредианского «новояза» должен совмещать в себе как достоинства блистательного философа-аналитика, способного уловить в родном для Ж. Деррида французском языке тончайшие коннотации философского смысла, так и виртуозного лингвиста, чье языковое чутье («нюх» языка) способно решить задачу наведения культурных мостов «поверх барьеров». Столь эксклюзивное сочетание профессиональных достоинств Н.С. Автономовой делает ее книгу уникальной.

Ж. Деррида озабочен не только созданием философских текстов, но и стремлением донести философскую мысль до широких слоев культурного сообщества. Он самозабвенно отстаивает «право на философию», не забывая добавить, что философия пишется языком естественным. Он призывает не к очистке философского языка от семантической размытости обыденного, но демонстрирует невозможность и ненужность языковой демаркации, возводя слова обыденной речи в ранг философских понятий. Созвучные убеждениям самой Н.С. Автономовой представления Ж. Деррида о языке как открытой структуре позволяют ему мобилизовать «несистемные» ресурсы философского языка, обогащающие словарь современной философии вербально-смысловыми ассоциациями естественного языка (след, присутствие, письмо, рассеяние, прививка, гибрид, отсрочивание, восполнение, расщелина и т.п.).

Анализ языка в парадигме «жизненного мира» (Lebenswelt - Э. Гуссерль) высвечивает пластичность языковых практик, семантическую «размытость» естественного языка, контекстуальные сдвиги значений, обремененность этимологией и идиоматикой. Жизнемировые ресурсы естественного языка воплощают «дологические возможности логики», «мягкую» рациональность коммуникативных практик. Анализ Н.С. Автономовой дерридеанских языковых изысков, парадокальных скрещений слов и смыслов позволяет запечатлеть и преподнести русскоязычному читателю незабываемые «пейзажи мысли» французского философа, «апробировать новые формы бытия философии во всей многомерности ее языковых обнаружений» (с. 436).

Рассмотрение культурных истоков философской одержимости языком одной из наиболее заметных фигур на европейском философском небосклоне ХХ в. вскрывает новые тенденции самой культурной реальности – отмеченную Э. Гуссерлем колонизацию науки и философии жизненным миром человека. В феноменологическом понимании жизненный мир человека философски первичен. Все научные и философские понятия, по Э. Гуссерлю, - идеализированные абстракции жизненного мира, варианты интеллектуальной стенографии, если не выявлены их жизнемировые истоки в донаучной деятельности мысли и чувства. Семена, посеянные Э. Гуссерлем, принесли плоды и на французской почве, благодаря диссеминации смыслов его анализа причин кризиса европейских наук и культурных истоков европейского нигилизма. Мысль Ж. Деррида об автоиммунном характере кризиса разума, дополненная исследованием Н.С. Автономовой специфики французского и российского культурных контекстов анализа этого кризиса в работах П.П. Гайденко и самого Ж. Деррида, развивает и дополняет идею Э. Гуссерля о том, что в основе кризиса европейских наук – отрыв базовых значений научных и философских понятий от их когнитивных истоков в жизненном мире человека.

Н.С. Автономова справедливо усматривает когнитивные корни онтологизации (реификации) научных конструктов, объективную сложность философского снятия когнитивных установок «наивного объективизма», против которого энергично выступал Э. Гуссерль, в их глубокой укорененности в познавательных процедурах современной науки. Добавим, что обращение к языку, знаковой основе человеческого мышления способно существенно углубить анализ когнитивных истоков наивного объективизма. Седиментация значений научных понятий мобилизует не только «рассеянный смысл» внутринаучных практик, но и широкие ресурсы жизненного мира – «плавильного тигля рациональности» (Б. Вальденфельс). Но когда процесс формирования научных понятий завершен, в самих знаках нет следов этой работы. Поэтому для изучения процессов формирования научных и философских понятий – как профилактики автоиммунного кризиса разума - необходимо специальное исследование не только процедур научных конвенций, но и процессов седиментации научных значений из жизнемировых констант «естественной установки сознания» (Э. Гуссерль). Так исследование вопросов функционирования языка смыкается с анализом фундаментальных проблем теории познания.

Книга удивительно многопланова. Филолог найдет в ней анализ философских проблем перевода, классификацию регистров языковой структуры Ж. Деррида – языковых страт его философского словаря (классические философские понятия, претерпевшие сдвиг значений в дерридеанском контексте, неклассические философские понятия, неологизмы самого Деррида, слова общенационального французского языка с дерридеанскими коннотациями, явные и скрытые омонимы, составные понятия-неологизмы («архе-письмо»), наконец, синкатегорематические элементы языка в их дерредианском употреблении) (см. с. 383-433). Специалист в области социальной философии, этики и политологии найдет в книге беспрецедентную попытку применения концепта деконструкции к исследованию проблем демократии, ответственности, справедливости, покаяния, прощения и гостеприимства (см. с. 174-314). Меня же в книге Н.С. Автономовой более всего интересуют вопросы философско-эпистемологического характера: эвристический потенциал деконструкции как специфически-дерридеанского метода философского анализа и его философские истоки в трансцендентальной феноменологии Э. Гуссерля.

Фундаментальный методологический прием Ж. Деррида, деконструкция – философско-аналитический прием обнаружения «узелков», неувязок, апорий в языковой текстуре философских рассуждений, расширение «расщелин» (brisure) текста для того, чтобы дать прорасти новым возможностям его интерпретации. Н.С. Автономова определяет деконструкцию как «эксперимент по выходу из традиции без отказа от традиции, прощупывание новых возможностей мысли без нигилистического отказа от старого, но лишь с его «подвешиванием», приостановкой его рецептов, которые ошибочно кажутся самоподразумеваемыми. В целом этот ход мысли призван дать обновленный взгляд на то, что мы привыкли считать своим, собственным, присущим (propre)… В результате получается так, что простое заражается сложным, начальное производным, чистое нечистым, эйдетическое эмпирическим. Любое основание тем самым оказывается «безосновным»: оно смещено, отставлено, непосредственно не схватывается и требует более сложных операций опосредованного постижения» (с. 52). Деконструктивная стратегия направлена против иллюзии обретения абсолютного знания и полного овладения смыслом (см. с. 54).

Деконструкция не иррациональна и не алогична. Напротив, для Деррида деконструкция – это «современный наследник рациональной мысли, способный выполнить те задачи, на которые традиционные формы рационализма по тем или иным причинам оказались неспособны» (с. 310). Как особый тип философской работы в языке, акцентирующий логические неувязки и углубляющий смысловые изъяны текста, деконструкция «взрывает» контексты традиционных словоупотреблений и сама становится источником новых значений. Н.С. Автономова задается не трансценденталистским вопрошанием, как возможна деконструкция, но практически решает задачу реконструкции деконструкции на материале дерридеанских текстов. Я же постараюсь показать, что как метод философского анализа Ж. Деррида деконструкция является своеобразным восполнением феноменологического конституирования Э. Гуссерля.

В период обучения в Высшей нормальной школе Ж. Деррида активно изучает историю европейской философии. Глубокие познания в этой области, вопреки невысоким оценкам учителей, требовавших безусловного следования «букве» классических текстов, в дальнейшем позволили ему совместить кропотливую работу со словами и свободный полет интерпретаций. По-видимому, первой работой Э. Гуссерля, с которой познакомился Ж. Деррида, были « Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии» («Идеи I»), которую Деррида-студент прочитал на летних каникулах в родном городе Эль-Биаре. «Идеи I», содержащие критику психологизма в логике и первые подходы к проблеме интерсубъективности, несомненно, оказали заметное влияние на становление философских интересов молодого Ж. Деррида. Тема его дипломной работы в Сорбонне недвусмысленно свидетельствует о направленности его интересов: «Генезис и структура в феноменологии Гуссерля» (1959). С энтузиазмом работая с архивами Э. Гуссерля в католическом университете бельгийского города Лувен, и, в частности, над переводом его «Начал геометрии», Деррида пишет Введение к собственному переводу этого текста на французский язык (1962). Диалог Ж. Деррида с феноменологией отражен в его работе «Голос и феномен» (1967), а отголоски его полемики с Э. Гуссерлем (в частности, в интерпретации культурных истоков кризиса европейских наук), нашли свое отражение и в работах 80-х гг.

Возможно, терминологическая изощренность феноменологии сыграла не последнюю роль в формировании интереса Деррида к ней как к объекту деконструкции. Ведь язык феноменологии – один из сложнейших в мировой философии. Но дело не только в языке. Пафос феноменологии – в обращении к истокам. Феноменология вопрошает условия возможности, ее исследование разворачивается от результата к обоснованию его предпосылок. Равно как и феноменологическая редукция, деконструкция «приостанавливает», «заключает в скобки» первичные смыслы. Для Ж. Деррида деконструкция – инструмент возвращения к корням философского вопрошания, но не во имя искомой Э. Гуссерлем очевидности, а для того, чтобы проблематизировать очевидное, «подвесить все ответы на фундаментальные вопросы» (с. 65).

Для Деррида Э. Гуссерль – завершитель идей европейской метафизики, воплощение логоцентризма. Идейный исток такой аттестации - в магистральной деконструктивистской установке Ж. Деррида - полемической проблематизации идей предшествующей европейской философии. «Пафос концепции Деррида, - отмечает Н.С. Автономова, - критическое вопрошание традиции западной метафизики, известное как критика «логоцентризма»... Он стремился лишить западное интеллектуальное наследие (квази)устойчивой идентичности, «рассеять» его – не для того, чтобы его уничтожить, но для того, чтобы дать шанс образоваться другим связям и другим возможностям» (с. 21). Ж. Деррида, показывает автор, стремится разобрать и заново собрать философскую аксиоматику западного мышления, которую он суммирует в понятии «логоцентризм». Но трудно не согласиться с мнением Н.В. Мотрошиловой, что подобное «отождествление гуссерлианства с предшествующей метафизикой спорно (как спорно и отождествление метафизики со всей предшествующей философией). Однако для Деррида оно принципиально важно, ибо именно гуссерлевская идея данности, самоданность сущностей через их «чистое» созерцание выдается за главное в метафизике»[3].

Альтернативой логоцентристской установке Ж. Деррида считает неметафизическое понятие «письма» как первичной ипостаси языка, основанного не на тождестве и присутствии, но на различении и отсутствии. Различия в письме фиксируются другим знаменитым неологизмом Деррида – различАнием, т.е. отсрочиванием во времени и отстоянием в пространстве. Н.С. Автономова показывает, что понятие «различАние» как не-данность полемически обращено прежде всего, к феноменологии с присущей ей идеей непосредственной данности предмета сознанию (см. с. 50).

В попытках «приблизить феноменологию к наукам» Ж. Деррида переосмысливает понятия бытия и феномена, сознания и времени, а также феноменологической редукции. Трансцендентально-феноменологическая редукция – это метод интуитивного усмотрения «чистых сущностей» как центров мировых отношений, открывающихся путем приостанавливания («заключения в скобки», «выведения из игры») индивидуально-психологических характеристик и предикатов существования, свойственных «естественной установке сознания». В сфере идеальных сущностей, чистого сознания трансцендентального Эго, где ни одна вещь не указывает на существование, нам открывается интенциональный предмет (ноэма) в неразрывном единстве со способами его данности трансцендентальному сознанию (ноэза). Иными словами, идеальная предметность Гуссерля предстает как ноэтико-ноэматическое единство, конституируемое совокупностью интенциональных актов.

Ж. Деррида направляет острие своей критики против тезиса о непосредственной данности интенционального предмета трансцендентально-чистому сознанию. Он противопоставляет исследование языковых обнаружений письма феноменологической устремленности к первичным доязыковым интуициям сознания. Ибо, по Деррида, искомые Э. Гуссерлем изначальные интуиции (в терминологии Деррида - «архе-письмо») ускользают от анализа, теряясь в бесконечности следов-опосредований. Гуссерлево ноэтико-ноэматическое единство «деконструируется», дерридеанским коррелятом «ноэзы» становится присутствие (presence) - понятие, схватывающее различные способы данности предмета сознанию, монтаж репрезентаций. Подобное замещение отвечает базовым принципам стратегий деконструкции Ж. Деррида, стремящегося «рассеять» когнитивное основание феноменологии, «подвесить» фундамент обоснованности любых научных и философских суждений и тем самым продемонстрировать невозможность безусловного и безосновного, теряющегося в бесконечности опосредований. И хотя «деконструкция в ее развернутом виде решительно ставит под вопрос всю аксиоматику феноменологических редукций» (с. 66), в представлении о том, что деконструкция является обобщенным вариантом «достраивания» отдельных механизмов трансцендентально-феноменологической редукции, безусловно, есть доля истины.

Конституирование (у позднего Э. Гуссерля) и деконструкция (у раннего Ж. Деррида) – две разнонаправленные операции со смыслами. Конституирование идеальных предметностей у Э. Гуссерля – операция, в определенном смысле обратная редукции: развертывание всеобщих способов построения предметного смысла, выход в сферу трансцендентальной онтологии. Деконструкция Ж. Деррида заряжена сходной интенцией: формированием новых значений из обломков расчлененных смысловых целостностей. В этом смысле Ж. Деррида на новой вербально-когитальной основе «играет» грандиозным замыслом Э. Гуссерля: создать феноменологическую теорию значений важнейших универсалий культуры.  

В заключение замечу, что чтение книг, подобных рецензируемой, прочерчивает новые (возможные) траектории личностного и профессионального взросления. «Присвоить» смыслы этой книги, превратить их в достояние «личностного знания» (М. Полани) стоит заметных усилий. Но этот труд оправдан. Он «взрывает» (деконструирует) привычный способ обращения с языком, мыслимым (чаще – интуитивно, реже - сознательно: по умолчанию) как неискажающий медиум-переносчик смыслов, подобный светоносному эфиру классического естествознания. Урок этой книги - не смена интерьера в «доме бытия» (М. Хайдеггер), но усложнение его, дома, пространственной архитектуры, акцентуация его топологической сложности. Но это и сдвиг оптики его видения – ноэтическое «наведение на резкость» восприятия этой сложности. Результатом такой работы становится обретение философски-обостренной чувствительности к языковой доминанте культуры.

Книга Н.С. Автономовой изменила и мое собственное восприятие творчества Ж. Деррида, к поклонникам которого я себя не причисляю. Она поколебала уверенность в том, что игра философа с языком – замаскированная попытка уклониться от онтологических обязательств философии, уход от рискованных утверждений о самой социальной реальности. Rem tene – verba sequentur[4] - фундаментальный принцип работы в рамках философского реализма и профилактика бессмысленных словесных аллитераций-хитросплетений, выдаваемых за философскую работу. Но ведь и сам язык как неотъемлемая часть культурной реальности онтологически «нагружен». А потому говорить о «самой реальности», абстрагируясь от средств ее презентации в языке и культуре – значит ограничивать себя рамками классической философской установки, нечувствительной к «ноэтической» деятельности сознания, анализу способов когнитивного «схватывания» и презентации объекта в языке и культуре. Таков важнейший философско-эпистемологический урок феноменологии. И Ж. Деррида продолжает развивать неклассические подходы Э. Гуссерля в теории познания.

Погружение в смысловые глубины книги способствует осознанию того, что кристаллизация неологизмов (седиментация значений новых понятий), смещение смыслов привычных слов, возникновение слов-кентавров выражает критическое беспокойство выдающегося французского философа идентичностью философского языка, его адекватностью современным реалиям жизни в культуре. И если читатель разделяет это философское беспокойство, я настоятельно советую ему прочесть эту книгу.   

Н.М. Смирнова