Толпу ты грозной силой почитаешь,

Дитя мое? Не стану отрицать:

Она сильна. Но сколь сильнее те

Немногие, что ей повелевают,

Ведут ее и властвуют над ней!

Гёте. Внебрачная дочь
(Перевод Н. Вильмонта)

Подобно тому, как над кровным родством и смешением крови (Blutvermischung) стоит родство духовное и смешение духа (Geistvermischung), история коих дотоле не будет написана, доколе люди будут мнить себя видящими суть всемирной истории за грубыми очертаниями внешних явлений и, вместо того чтобы внутренним оком и внутренним чувством следуя формам пробиваться к самому ее средоточию, будут с лупой и циркулем вычислять характер трудов и деяний на основе случайных вещественных деталей и обстоятельств, так и над империями с их расовыми и хозяйственными границами высится в свободном пространстве самосозидаемой атмосферы не ведающая ни гор ни таможен ИМПЕРИЯ ДУХА. Поскольку тело этой Империи нигде не просматривается так отчетливо, как в отражениях естественных вещей и их душевного движения, то мы называем Природу, под каковым словом разумеется воплощение всей чувственно познаваемой вселенной, и Душу, под каковым словом разумеется единство несущей и действующей силы, присущей отдельным существам, Уровнями Империи и на их основании, в их формообразованиях наблюдаем явление величайших образов, истекающих из живого центра к восприемлющей их окружности. Всякое органическое формообразование зиждется на постоянном кругообращении целокупной полноты сил, и чем больше эта полнота, собранная воедино в мельчайшем ростке жизни, тем шире окружающая ее оболочка, тем мощнее питательные соки, идущие от бытийной сердцевины к периферии. Так организм Империи включает в себя все возможности духовного творчества: концентрически и иерархически расходящиеся круги связаны между собой непрерывным чередованием воздействия и восприятия и в то же время различаются за счет смешения свойственных тому или иному кругу веществ. Ведь проистекающее единое просто, но его белый свет преломляется, падая на поверхности Природы и Души, озаряет все покоящееся и движущееся своими цветными лучами и создает в неисчерпаемом многообразии Природы и Души все новые и новые Силы, столь же недоступные для грубого прикосновения рук, сколь бесценные и подлинно действительные для чувствилищ духа. Они суть надежная опора всех форм, молчаливая причина всех преобразований, и поскольку нет у них иных препятствий, кроме тени и пустоты, то воздействие их распространяется до бескрайных далей. И пусть мы не можем проникнуть в них с помощью человеческих чувств и способностей, но благодаря их неразрывной связи с идеальным содержанием мы в состоянии узреть их в облике прекрасных светил или же ощутить внутренним зрением, интуицией как неожиданное чудо. И тогда как пространство Империи всегда пребывает безграничным, его изменения обусловлены временем, потому что в нем меняется сущность его Господства. Господство же есть та власть, которая распространяет свой свет из животворящей середины к окружности, которая, не соизмеряясь в своем приговоре ни с чем другим кроме Бога, устанавливает своим творением закон, и навязывая свой идеальный образ членам круга и правящим силам, запечатлевает Духовную Империю в круговороте времени. Ибо хотя Господство и нерушимо в своей сущности и его особая форма как дремлющее наследие либо образует скрепу времен или, будучи известной немногим, вселяет в них тайную отраду и ждет прихода будущих поколений, круг с самого своего возникновения и до полного воплощения Духовной Империи привязан к земной мере, исполнение коей начинается с распада сил и отмирания членов. Поток жизни возвращается из обоих Уровней Империи к центру и оставляет после себя на потеху другим лишь пустые оболочки. После могут наступить болезненные времена, когда Господство для видимости украшает себя омертвелыми вещами, а народ без вождя на все стороны расхваливает свое затхлое болото. Жизнь превращается в приманку, как если бы она едва хрустела под ногами и была клейкой на ощупь, страдание же становится наживкой для больных и слабых, как если бы в любой катастрофе видели какую-то заслугу, а счастье целого мира заключалось бы в причитании о вечных законах. Однако под сводами пещеры, где люди скованы нуждой, раздается крик с требованием нового Господства, и стоит ему только прозвучать, как впавшие в отчаяние умы узнают о чудесной возможности того, что прежде казалось невозможным. Его луч медленно пробивается внутрь, оживляет и просвещает своей любовью сначала самых взыскующих, придает лицо самым утонченным вещам и таким образом восстанавливает утраченную было связь между вещами и душой. Но как только восприемлющие сосуды наполнены, они скоро переливаются через край, и неиссякаемый поток, пробиваясь сквозь гнетущую роскошь и черствую корку, начинает питать следующие круги, пока все доселе пребывавшие бездуховными Уровни не получают живительную благодать, не утоляют жажду и не делаются готовыми для нового посева. И тогда целые горы и здания приходят в движение согласно внутренней воле, их массивные тела подчиняются новым ритмам, а равнины и площади расстилаются уже в иных пределах, фигуры вступают в новую игру света и тени, линии сотканных прежде паутин рвутся и начинаются изгибаться и закругляться в соответствии с необходимостью единства. Ибо Господство не терпит, чтобы хоть один образ или существо на Уровнях Империи носило бы на себе иную печать кроме его собственного, и пусть даже оно наталкивается на сопротивление наследства и борется за свои сокровища с жаждой того, кто не может успокоиться, пока не превратит в свою кровь все благородство мира, пусть даже оно подавляет отвращение перед руинами не знавшей Господства эпохи и не устает формировать Силы, чтобы создать чистое поле для чистых злаков, оно заставляет воспылать своим жаром горы и здания, вытесанные из камня и отлитые из металла статуи, выгравированные и расписанные листы, звуки и музыку, мечты и деяния, оно наполняет их свои смыслом и воссоздает в своем духе. Так Империя формируется по образу Господства: но источником и носителем его выступает Властитель.

ВЛАСТИТЕЛЬ

Творение мира есть формирование крови (die bildwerdung des blutes) посредством духа. Отказываясь от более глубокого толкования, заглядывая в темные колодцы слов Кровь и Дух, где под легкой обманчивой рябью скрывается одна и та же бездонная толща воды, мы попытаемся остаться среди зримых образов, нащупать и с жаждой приникнуть к зеркальной глади, расцвеченной трепетным светом спрятанной в глубине тайны. Подобно тому, как материал служит средством для творчества, творчество же средством для образа, так и средством для формирования крови духом является Духовное Деяние. Духовное Деяние есть содержание Господства, через которое Властитель с неотвратимой неизбежностью запечатлевает свои формы на Уровнях Империи, и неважно, распоряжается ли он унаследованными благами или учреждает нечто неслыханное, неважно, какое вещество, испытанное ли или неиспытанное, воспламеняет он своим огнем, будь то вера или звуки, государство или камень, язык или число. Властитель есть стало быть та сила, каковая исполняет Духовное Деяние. И чем глубже его единство, тем возвышеннее его воздействие, и хотя единство человеческих вещей не обязательно отражается в телесном единстве, поскольку множество может быть связано через нечто божественное, однако высшая возможность такова: Властитель должен родиться в Одном человеке.

В этом месте может показаться, будто лицо Властителя в единственном ли или множественном числе находится во внутреннем отношении к средствам, через которые он открывает себя империи, будто особые материалы и особые жанры творчества предполагают скорее единственное число, а другие множественное, например, если ограничиваться примером искусств, изобразительные в силу более тяжелого движения, большей ограниченности изображаемых лиц скорее вынуждают к объединению нескольких мастеров, тогда как риторические в силу высочайшей подвижности и вместе с тем широте средств языка предоставляют выразительные возможности скорее для одного господствующего надо всем мастера. И все же мы не пытаемся решать этот вопрос ни применительно к искусствам, ни применительно к другим областям духа, мы хотим рассмотреть Властителя в высшей форме одной и единственной личности, чей материал язык, а чье творчество поэзия, и через это рассмотрение научиться глубоко чтить его.

Мы не живописуем в словах, когда говорим о его становлении, его бытии в Империи, но мы нуждаемся в картинах, чтобы представить хотя бы слабые очертания того явления, изобразить полноту которого на красочной плоскости нам не под силу, внутреннее богатство которого столь же мало поддается чувственному оформлению, сколь охваченное способно к постижению охватывающего, мы не живописуем в словах, когда говорим о Властителе, но прибегаем к образам говоря о человеке: и пусть даже в телесном смысле человека и Властителя объединяет один и тот же час рождения, однако в Духовной Империи возраст Властителя увеличивается в обратном направлении вместе с наследием эпох, его силы питаются тем, что вневременно покоится в пространстве, и смерть человека влияет на судьбу Властителя столь незначительно, что с нею или после нее только и может наступить его господство.

Коснемся здесь коротко той загадки, что пространство и время в единстве творящего духа больше не являются предельными условиями человечества, почувствуем, что этой тайной дышит каждое творение, извлекаемое для нас Властителем на свой страх и риск из творческого лона Матерей. Ибо так начинается его становление: он разбивает мертвую скорлупу чуждого мышления, чуждого художничества и сквозь все препятствия наследия, эпохи и той минутной нерешительности, в которой перед началом великих дел испуганному ростку открывается предчувствие будущего страдания, движется вперед к рождению собственного средоточия и, ведомый неописуемым и неизреченным духом, испытав опьянение одинокого посвящения, обновленными и ожившими чувствами взирает на бытие того, кто созидает бытие…

После того как прежняя борьба за свободу личности, то есть право политического самоопределения и участия, и за равенство личностей перед общепризнанным насилием со стороны государства, то есть перед законом, утратила свое значение, одна часть общества распространила понятие равенства на все жизненные права, вплоть до шутовского равенства всех умов, другая же часть безмерно превозносила понятие свободы вплоть до отрицания всякой душевной преданности, до отречения от всякого права на духовное господство, и вот обе они из чувства ли мнимой любви или из чувства ложной гордости разорвали кровеносные сосуды человеческого тела, по которым, соединяя деятельность и становление, творчество и наслаждение, повелевание и подчинение, вверх и вниз текут живые соки, обе они уничтожили все великие противоположности мира и души, так что небо и земля превратились в круглую, обозримую во всех деталях, удобную плоскую тарелку, на которой они наконец добились равенства унизительного паясничества и свободы бесцельного отрицания. Когда они именовали себя «объективными», они соизмеряли свои ценности с вещью, что была тверже их студенистого тела и пронизывала его насквозь, когда они именовали себя «единственными», они соизмеряли свои ценности лишь с уровнем воды в своих затхлых сосудах, они покинули солнце, заползли в свою уютную скорлупу и не заметили, что медленно высохли и скукожились.

И тогда один мастер почувствовал, как поток жизни утекает в пустыню и каплями уходят в песок: его охватило сразу сострадание и отвращение, он узрел жалкое состояние холопского равенства и выхолощенной свободы, но именно потому что он был исполнением не знавшей Господства эпохи, а не носителем нового Господства, он попытался освободить новую жизнь от гнойных ран эпохи: поскольку он увидел скудость и убожество толпы, он полностью вырвал единичного человека из его материнской почвы, указал ему путь в будущее, которое уже не ведало любящего посредничества между «давать» и «брать», стерев между ними всякое различие, и после того как он лишил его всякой связи между творцом и творением, между творящим и сотворенным, он пригвоздил отдельную душу на вечные времена ко кресту одиночества, обрек ее на вечное возвращение одних и тех же причин и следствий, и наконец сам рухнул на землю в неслыханных муках, разорвав прежде все оковы, уничтожив все святое, расточив все силы в попытках призвать сверхчеловека, так и оставшегося безвидным и пустым в своих ледяных небесах, погубив себя сам, но и утянув за собой все омертвелые и заскорузлые формы.

Его падение потрясло землю, усилило нужду благородных и умножило число внутренне расколотых и расточивших свои силы, разобщенных и отданных на поругание. Однако залежное поле многих сердец было вспахано и ждет теперь, когда на него упадут семена Господства и Служения. Ибо человек не мост к сверхчеловеку, но сам сосуд всего сверхчеловеческого: ему нужно лишь открыть себя, чтобы дать войти в себя всему высокому и высочайшему, а ежели его поры засорены, силы ослаблены или пребывают в небрежении, то пусть он готовит себя на уровнях Служения и тогда он верно почувствует одушевляющую силу объединенных в союз Духовной Империи.

Но первая ступень Благоговение! Чем была гора из оникса для храма святого Грааля, тем является и Благоговение для каждого человека, исполненного воли привести душу и тело к благороднейшему воспитанию, и бедное юношество, даже не ведающее о возвышенном, потому что обычное высокомерие заставляло его принимать бросовые товары равенства и свободы за высшие блага, пока оно не сделало пошлость мерой всех вещей, должно сначала расплавить и удалить свои шлаки в огне Духовного Деяния, дабы спасти таящиеся внутри него чистые силы, зачерствелое же поколение, для которого мир превратился в тупое вращение шестереночных механизмов, а жизнь стала унизительное борьбой за хлеб и выгодную партию, так что даже слова «возвышенный и священный», «праздник и торжество», «тайна и опьянение» заставляют его изливать желчь, должно сначала уйти, прежде чем Благоговение вновь сделается основой и началом всякого воспитания, естественным состоянием учащегося, первым требованием учащего раньше других его ценностей, покойным состоянием мастеров перед лицом Божественного.

Перевод с немецкого А.В. Михайловского