С.Н. Корсаков

  ИЗ СТЕНОГРАММЫ ЗАСЕДАНИЯ ОБЩЕГО СОБРАНИЯ ШТАТНЫХ РАБОТНИКОВ И ДОГОВОРНИКОВ

ИНСТИТУТА ФИЛОСОФИИ АН СССР

17 мая 1937 г.

Вопрос: Итоги последнего Пленума ЦК и работа нашего Института.

Тов. Митин[1]. Товарищи, вы все великолепно знаете, какое крупное историческое событие в жизни нашей партии, в жизни нашей страны представляет собою последний Пленум ЦК ВКП(б). Пленум ЦК обсудил целый ряд крупнейших политических вопросов, таких вопросов, как вопрос о подготовке партийных организаций к выборам по новой Советской Конституции и соответственно с этим вопросы перестройки партийно-политической работы, вопросы ликвидации вредительства со стороны шпионов, диверсантов и японо-немецких троцкистских фашистских агентов, и такие вопросы, как вопрос о недостатках партийной работы, вопрос о Бухарине и Рыкове и т.д.

Одним из величайших событий Пленума ЦК, всей жизни нашей страны и мирового рабочего движения несомненно является доклад товарища Сталина. Товарищ Сталин с присущей ему чёткостью и ясностью проанализировал в своём докладе вопрос относительно фактов деятельности японо-немецких фашистских, бухаринских, троцкистских агентов, фактов их вредительской, диверсионной и террористической работы. Он показал, что все факты, раскрытые за последнее время, могли быть возможными только потому, что со стороны многих партийных организаций, со стороны руководителей и работников советских учреждений, учреждений академического фронта была проявлена в целом ряде случаев идиотская беспечность, политическая близорукость.

В свете этих гигантского значения исторических решений Пленума ЦК нам надо подойти и к вопросу о работе нашего Института. В моей и т. Юдина статье был поднят вопрос о философском образовании в СССР[2]. Эта статья получила огромное количество откликов. Те отклики, которые были напечатаны в «Правде», представляют собой малую часть того, что поступило. Как вы знаете, в этих откликах дана очень меткая характеристика нашему Институту. Вы вероятно помните эту характеристику - «вещь в себе на Волхонке, 14». Это очень меткая характеристика. Когда мы подходим к работе нашего Института как единственного и руководящего научно-исследовательского учреждения по вопросам философии марксизма, мы должны сказать, что все те общего прядка важнейшие факты, которые проанализировал товарищ Сталин, получили своё отражение также и у нас.

Я имею в виду работу троцкистско-фашистских агентов и вредителей на идеологическом фронте и в нашем Институте. Я специально остановлюсь на работе нашего Института. Не буду загромождать вашего внимания общей оценкой положения дел в этом отношении на философском участке. Известно, что философский участок теоретической работы оказался очень заражённым этим троцкистским фашистским вредительством. Известно, что абсолютное, подавляющее большинство кадров меньшевистсвующего идеализма оказалось врагами, предателями - сейчас они разоблачены и арестованы органами НКВД[3]. Вы знаете, что и среди механистов оказались враги и предатели, также разоблачённые органами НКВД[4]. Вы знаете, что даже подавляющее большинство не получившей в своё время такой широкой огласки и известности шабалкинской группировки, невежественной, упрощенческой группировки, выступавшей с ура-демагогическими лозунгами в стенах ИКП и т.д., оказались тоже врагами[5].

О чём говорит это явление, имеющее общее значение по отношению ко всему философскому фронту? Оно говорит о том, насколько верен тезис марксистско-ленинской философии о партийности философии, о том, что на первый взгляд даже маленькие отклонения от правильной марксистской линии в самых абстрактных, казалось бы, вопросах в условиях классовой борьбы, враждебного окружения, действия агентуры этого капиталистического окружения в результате дают такие плоды.

Я хочу проанализировать, что мы имеем в нашем Институте в этом отношении, какую работу у нас здесь проводили вредители, проводили крайне тонко, завуалировано, эти враги народа. Из научных сотрудников Института двое, а именно - Адамян[6], который имел партийный билет в кармане, и Лившиц[7] - беспартийный, оказались врагами, предателями и арестованы НКВД. Я говорю только о Московском отделении. Если же иметь в виду филиал Ленинградский, то там этих вредителей оказалось гораздо больше[8]. Во-первых, руководитель Ленинградского филиала Ральцевич[9], как вы знаете, оказался такой же сволочью. Затем из состава Ленинградского филиала ряд лиц оказались также врагами.

Вы все, вероятно, помните, во всяком случае большинство из вас, помнит этого Лившица, такого христосика, который как будто бы и двух слов не может сказать, человека, который ходил всегда как бы прокрадываясь, соглашаясь со всеми, который производил всегда такое впечатление, что он вообще никакой работы активно не может вести, что это человек как бы сугубо академического склада, что он может сидеть в кабинете над книжками, читать и писать и т.д., вот этот христосик оказался врагом, арестован НКВД. Это очень яркий пример, это показывает лицо врага, как он выступает в наших условиях.

Что представлял собой арестованный Адамян? Это тоже всем известно - раньше один из активных шабалкинцев. Создалось впечатление за последний период времени, после того, как шабалкинцы были разогнаны из ИКП, что этот человек отошёл от шабалкинцев, что он желает работы, активно включился в работу, а в конце-концов оказалось, что он вместе со всей этой шабалкинской группой был участником бандитско-троцкистской террористической организации.

У нас были привлечены по договорам и по другим видам работы ряд лиц в большей или меньшей степени известных, которые оказались самыми заклятыми врагами. По антифашистскому сборнику[10] в своё время, когда он создавался года полтора-два тому назад, привлекались по договору и должны были написать статьи - хоть они и не написали, но во всяком случае, привлекались, об этом надо сказать - Фридлянд[11], Мадьяр[12] и Баммель[13]. По истории философии должны были написать Тымянский[14] и Баммель. Смирнов[15] должен был нам подготовить Чернышевского и Плеханова, с ним был заключён договор. То же самое, было намечено привлечь - с ним Госиздат заключил договор - Преображенского[16] по линии истории религии и атеизма.

Затем, по «Философскому словарю» тоже привлекался ряд авторов. Из 100 с лишним авторов, которые привлекались к «Философскому словарю», 17 человек оказались вредители, три человека исключены из ВКП(б). Ими было написано примерно 70 статей. Мелких, по полстранички - у них 35, остальные, по две-три странички и только несколько статей было крупных, примерно до пятнадцати страниц на машинке.

«История философии». Первый том не вышел ещё. Мы имеем полную возможность статью Баммеля снять[17] и поместить вместо неё другую. Но из вышедших изданий у нас оказались заражёнными следующие: антифашистский сборник - была статья Баммеля о фашизации истории философии в Германии. Из опубликованных работ, которые шли как работы Института философии, следует указать на статью «Диалектический материализм» в Большой советской энциклопедии, где одним из главных редакторов был Ральцевич. Затем в БСЭ была статья «Исторический материализм», написанная Адамяном. Учебник под редакцией Ральцевича[18] был издан, кажется, как учебник коллектива ИКП философии, поэтому я на нём останавливаться не буду.

В учебник под моей редакцией в первой части[19] в числе десяти или двенадцати авторов были Базилевский[20] и Тащилин[21]. Вышли у нас работы: Кант «Пролегомены» с предисловием Сараджева[22], «Демокрит» - работа под редакцией Баммеля[23], Спиноза «Богословско-политический трактат» под редакцией Тымянского[24]. В сборнике, посвящённом 25-летию «Материализма и эмпириокритицизма» были статьи Адамяна и Егоршина[25]. Я взял то, что вышло за последние три года под маркой Института. То, что я привёл, показывает, в какой сильной степени и наш Институт оказался заражённым этой вредительской работой.

Но нам важно не просто констатировать эти факты, хотя сами по себе факты, достаточно плачевные, нам надо проанализировать, каким образом оказалось возможным, что мы проглядели довольно развёрнутую работу этих людей, которые распинались, как будто бы выступали за линию партии как самые настоящие ортодоксы на философском фронте и вместе с тем являлись участниками троцкистской террористической организации. Каким образом это оказалось возможным?

Возьмём пример с Адамяном. Адамян написал статью в БСЭ «Исторический материализм». Когда эта статья была прочтена в первый раз, то я помню, на меня она сразу произвела очень странное впечатление. Адамян, как один из активных шабалкинцев, выступал всегда крайним ортодоксом. Он всех и вся обвинял в примиренчестве и в меньшевиствующем идеализме, схоластике и всех прочих грехах. И вот он написал статью об историческом материализме, и оказалось, что в первом варианте этой статьи совершенно не было вопроса о классах, о роли и значении классов и классовой борьбе. Затем у него совершенно игнорировался ленинский этап в развитии исторического материализма. Мы Адамяна, и я в том числе, знали великолепно, знали, что перед нами шабалкинец. Правда, мы тогда шабалкинцев не квалифицировали как врагов, как двурушническую троцкистскую группировку и т.д. - говорили, что эта упрощенческая группировка представляла безобразнейшую групповщину и т.д. Во всяком случае знали, что люди отклоняются от правильной линии. Человек представил статью. Как надо было, собственно, поступить на основе этого материала? Очень просто. На основе материала можно было взять этого молодчика и самым настоящим образом раскрыть, вывести его на свежую воду, проработать его самым решительным образом, взять его за ушко и показать - что он собой представляет. А мы очень много сделали, чтобы у нас вредительская работа Адамяна была издана.

Возьмите Ральцевича, он в этом отношении очень интересен. Это человек, о котором все знали, что он действительно хребта теоретического совершенно не имеет, что это человек, который может каждый раз встать на совершенно другую точку зрения, что это человек исключительно беспринципный, беспросветнейший путаник. Критиковали его, на как критиковали? Критиковали в дружеской форме: «Ах, Ральцевич (или Вася, как я его называл), так и так, у тебя плохо, ты возьми, исправь» и т.д., и т.д. А между тем материал, который он представил для БСЭ, ведь это тоже такой материал, на основании которого можно было (в первом его варианте) этого уже вполне сложившегося «научного работника» вывести на свежую воду и разоблачить.

В Ленинграде вышего сборник к 25-летию «Материализма и эмпириокритицизма»[26]. Мы его не читали и, в частности, я. После того, как Ральцевич был разоблачён, мы просмотрели его статью в этом сборнике. Сейчас у меня нет статьи под рукой, да и не столь важно цитировать этого вредителя, но важно то, что совершенно ясное противопоставление в целом абзаце «Философский тетрадей» и «Материализма и эмпириокритицизма». Противопоставление идёт с такой ясностью, что даже нет никакого прикрытия. Если бы мы, после того, как эта книжка вышла, сейчас же  взяли этот факт - а мог даже любой слушатель ИКП, прочтя эту книжку взяться по-настоящему за критику - этого случая, конечно, не было бы.

Можно взять любого из этих людей - если их можно назвать людьми, тех, о которых я здесь говорил, и на их примере проанализировать, чтобы видно было, как в этом отношении обстояло дело. Следовательно, мы можем сказать, что в нашем Институте, среди наших научных сотрудников были враги, велась вредительская работа. Причиной этого является беспечность, близорукость, недостаточный политический подход к этому делу.

На страницах центральной прессы был подвернут критике учебник по диалектическому и историческому материализму, который был создан в двух частях коллективом нашего Института под моей и Разумовского редакцией[27]. Что представляют собой эти учебники? Эти учебники были написаны в 1931 и 1932 гг., то есть пять-шесть лет тому назад. Они выросли из борьбы с меньшевиствующим идеализмом. Эти книжки были созданы молодыми кадрами. Если проанализировать весь авторский коллектив, то этот авторский коллектив вырос в результате борьбы с меньшевиствующим идеализмом и механицизмом. Но с того времени, когда они были написаны, прошёл довольно большой срок. В частности, за последние годы, начиная с 1934 г., ЦК и лично товарищ Сталин уделяют вопросам учебных пособий по общественным наукам совершенно исключительное внимание. После исторических замечаний по историческим вопросам[28] товарищей Сталина, Кирова и Жданова[29], несомненно надо было со всей остротой поставить вопрос и о нашем учебнике. Анти-историзм в учебниках, абстрактность, отсутствие достаточно конкретной иллюстрации, ряд отдельных ошибок, преобладание борьбы на два фронта[30] настолько, что затемняется положительное содержание существа вопроса - вот коренные недостатки учебников[31].

Какое место занимает борьба на два фронта в учебниках, можно судить и по второй, и по первой части. Если подсчитать по главам, по содержанию, то примерно больше половины этих глав в той или иной степени посвящены специально вопросам борьбы с ревизионизмом, борьбы на два фронта и т.д. Но помимо этого ещё обязательно идёт борьба с механицизмом и меньшевиствующим идеализмом - даже по таким вопросам, по которым представители этих антимарксистских, антиленинских учений ничего и не писали. Тут происходило, я бы сказал даже, своеобразное примысливание им: как они должны были бы писать, если бы писали по этим вопросам - и идёт соответствующая критика[32]. Таким образом, несомненно расширяется значение этих течений. Вовсе уж не такого большого значения эти течения, какое они приобретают благодаря такому положению вещей.

Повторяю, эти учебники выросли в такой период, когда борьба с механицизмом и меньшевиствующим идеализмом была программой дня в горячий период. Но с того времени прошёл довольно большой срок. После замечаний товарищей Сталина, Кирова и Жданова в 1934 г. все эти недостатки особенно ясны[33].

Я хочу сейчас рассказать, что мы по линии дирекции нашего Института сделали, какие мероприятия нами проведены после пленума ЦК и собраний, где критиковались наши недостатки. У нас было такое положение, когда одно лицо совмещало такие важные обязанности, как обязанности учёного секретаря и секретаря партийной организации. Мы в этом отношении провели мероприятия. Товарищ Щеглов[34] назначен учёным секретарём, товарищ Белецкий[35] выбран секретарём партийной организации - функции разделены. В секции истории философии, которая несомненно является одной из наших работающих секций, руководителем был тов. Луппол[36], но он благодаря нагруженности и совместительству фактически не мог принимать участия в работе секции. Работу фактически проводил т. Познер[37]. Для того, чтобы ликвидировать такое положение, когда человек фактически проводил работу, но не имел полных прав, мы назначили заведующим секцией истории философии т. Познера. Нам очень сокращена была смета. Мы добились увеличения сметы на научно-исследовательскую работу примерно на 45 тыс. руб.

Указывалось на то, что необходимо ликвидировать эту «вещь в себе на Волхонке, 14» - замкнутость Института. Что мы уже проделали за этот период? У нас уже начался цикл лекций по истории философии народов СССР. Тут чрезвычайно интересный факт. Мы напечатали афиши, просили дать нам заявки, и вот сейчас поступило 1700 заявок о том, что люди желают слушать лекции по истории философии - больше чем из 100 институтов. Вот какой огромный интерес вызывают лекции по истории русской философии. Две лекции уже проведены. На лекции по русской философии XVIII века было около 350 человек.

Мы также вызвали преподавателей, руководителей кафедр по Москве, у нас было уже около пятнадцати человек. Собраны сведения примерно о 40 человеках. Из тех, которых мы вызывали, пять человек мы привлекли к работе в Институте.

Но это, товарищи, ещё не говорит о том, что у нас сейчас уже есть какой-то серьёзный сдвиг в работе. Нет, те недостатки, на которые указывали, и о которых я буду сейчас говорить, продолжают ещё оставаться в организации работы нашего Института. Начну с дирекции. Прежде всего указывалось, и это до сих пор продолжает иметь место - нет конкретной проверки работы наших научных работников по существу, по содержанию их работы. Вот сейчас передо мной сидит т. Лукач[38] - научный сотрудник нашего Института. Я до настоящего времени не удосужился ни разу вызвать тов. Лукача и поговорить по существу содержания его работы, которую он ведёт, а, между тем, как это мы дальше увидим, у т. Лукача имеется такая картина: он обладает огромнейшей эрудицией, огромнейшей работоспособностью - это бесспорно, и даёт огромнейшую продукцию. Но, нужно сказать, что вся эта продукция - это продукция, идущая вне плана нашего Института, а по плану нашего Института тов. Лукач - в числе отстающих, он не выполняет плана. Почему такое положение, тема что ли неинтересная для тов. Лукача, которая за ним записана у нас, или же какое-нибудь другое обстоятельство мешает этому делу? Я взял т. Лукача, потому что он сейчас смотрел на меня, возможно поэтому, но можно взять любого из товарищей, которые здесь сидят.

Другой крупный недостаток, на который указывалось на партийном собрании и на активе - это то, что у нас слишком долго задерживаются работы, безразлично, хорошие они или плохие. Мы знаем по прошлому, как у нас безобразно обстояло дело с работой тов. Досева[39]. За последнее время - у нас месяца три лежала работа тов. Милича[40]. Правда, работа большая, 620 страниц на машинке, но три месяца - это, конечно, срок большой, можно было гораздо быстрее эту работу пропустить - мы её только недавно обсуждали.

Но не только в этом беда. Мы обсуждали здесь эту работу, но эту работу прочёл только один т. Максимов[41], а никто из членов дирекции, и я в частности, не имел возможности прочесть эту работу. И мы обсуждали его работу главным образом на основании того устного доклада, который он сделал, в котором он передал содержание своей работы.

У нас очень давно по вине главной редакции лежит «История философии». Мы на заседании главной редакции устроили поимённое голосование. Я просил, чтобы каждый из членов редакции, и я в том числе, проголосовал, что мы в течение такого-то срока берёмся прочесть работы по первому тому, так как дело встаёт. Но, к сожалению, несмотря на то, что мы дали торжественную присягу, дали обязательство, работа эта продолжает лежать.

У нас не было случая, я не могу указать ни одного примера, когда бы работа выполнялась в срок. Сдача «Философского словаря» (ответственные тт. Константинов и Черемных) сорвана[42]. Издания Декарта к юбилею (виновник т. Якобсон[43]) не выйдет.

За последний период времени у нас ставки сотрудников увеличились. Сейчас научные сотрудники получают приличные оклады. Это было сделано для того, чтобы они свою работу в Институте рассматривали как основную работу. А, между тем, что мы имеем в этом отношении? Мы подсчитали количество часов работы каждого научного сотрудника в кабинете Института философии за период с 3 по 16 мая в среднем ежедневно. Многие товарищи работают на дому. Я учитываю и это, но в какой-то степени эта таблица является показателем работы. И этот показатель говорит, что мы имеем диапазон колебаний от 12 часов до 12 минут. Это связано с тем, что для многих товарищей у которых такое малое количество часов, присутствие в Институте, по плану Института и для Института не является их основной работой. У меня собраны сведения обо всех наших научных сотрудниках - что сделали научные сотрудники Института за время их пребывания в Институте в смысле печатной продукции. Тут у нас дело обстоит, я бы сказал, очень скверно.

Я думаю, что после того, как мы все активно проанализируем все наши недостатки, ошибки, которые имеются в работе, всесторонне пропустим через критику и самокритику работу нашего Института и всех его членов, мы тогда сможем мобилизоваться для преодоления всех недостатков.

Тов. Лукач. Я хочу говорить о себе. Товарищ Митин дал такую картину  моей работе в Институте, что я четыре года ничего не делал.

Тов. Митин. Я потом исправил.

Тов. Лукач. Я не буду давать список вещей, которые я написал. Приблизительно будет 30 или 32 печатных листа, над которыми я работал почти четыре года. Сегодня, когда я делаю эти замечания, я хочу сказать, что я недоволен ни качеством, ни количеством той работы, которую я сделал в Институте. Надо посмотреть причины этого. Мы в литературной секции Института работаем сейчас вместе с другими товарищами. Семь или восемь лет я работаю специально в литературном фонде, но многие товарищи знают, что я пишу статьи в философском духе. Я пишу текст исторический и просто текущие критические статьи. Я хочу разработать общий вопрос марксистской эстетики. Так получается, что моя деятельность и деятельность Института идут друг около друга и никакой определённой связи между ними нет. Институт не занимается общими вопросами эстетики[44].

Товарищи высказывались, что журнал «Под знаменем марксизма» скучен, что каждая статья написана как другая. Почему это так. В Германии и Австрии, если критикуют плохой ресторан, говорят, что питание сделано под одним общим соусом. Печёнка или курица - вкус тот же самый. Если говорить о Декарте или говорить о второй пятилетке - литературный вкус тот же самый. Это общий соус во всей нашей литературе. Я думаю, что наш формальный подход, наш плохой метод коллективной работы - это одна из важнейших причин такого положения.

Я не буду говорить о том, сколько времени лежит статья, я буду говорить о её разработке. Читает один товарищ мою работу, говорит, нужно дополнить то-то и то-то. Читает другой товарищ, говорит, что надо исправить то-то и то-то. В конце концов получается статья общего характера, общего соуса. Это уничтожение лица у писателя - вот наш метод редактирования, нашего плохого формального метода коллективности.

Без личных разговоров с товарищами, которые работают, никогда по существу коллективности не будет. У меня есть научный стаж, приблизительно тридцатилетний. Я хорошо знаю, какую роль играли во всю мою жизнь эти личные разговоры. Но я должен сказать, что я уже четыре года работаю здесь, и с тех пор ни с кем научного разговора у меня не было. Что я называю научным разговором - когда два товарища дискутируют вопрос. Этого у нас не существует. Я боюсь, что это не только у меня, но и у всех товарищей.

Последний вопрос. Формальный подход - один из зажимов бдительности. Я буду говорить об одном случае, который у нас был относительно Ральцевича. Ральцевич написал статью в «Литературном Ленинграде» против книги Лифшица[45] о Марксе и против моей статьи о дискуссии Маркса и Энгельса с Лассалем. Наш секретарь Маегов[46] сказал, что Ральцевич - не член нашего Института. Это - формальный подход со стороны Маегова.

Тов. Белецкий. Мы можем на этом собрании совершенно определённо сказать, что у нас - и у дирекции, и у партийного руководства был отрыв от масс. Целый ряд сигналов, указаний, которые поступают, были нам неизвестны. Некоторые факты я, например, услышал здесь впервые, хотя факты необычайно важные, в частности о Ральцевиче. Если бы всё было сделано, то само собой понятно, что те враги, шпионы, диверсанты и террористы, которые были и в нашем Институте, и которые очень часто и близко вертелись вокруг нас, с которыми мы встречались неоднократно и давали целый ряд поручений и по договорным и по эпизодическим темам - были бы нами разоблачены, если не все, то во всяком случае большое количество их. А если бы даже они и были разоблачены, то во всяком случае совершенно почувствовали бы, что у людей не всё в порядке и тем самым удалили бы их с нашего фронта работы. А у нас этого не было. Тут целый ряд товарищей упоминали о статьях в БСЭ о диалектическом материализме и историческом материализме. К первой приложил руку Ральцевич, ко второй - Адамян. Кроме того, мы знаем, что у Адамяна вышла брошюра о Каутском и имеется целый ряд других статей. Мы вскрыли целый ряд извращений, идущих по линии социал-демократии, по линии каутскианства, по линии меньшевиствующего оппортунизма. Мы об этом говорили, но говорили задним числом, когда Адамян для нас предстал во всём своём предательском, отвратительном виде. Могли ли мы сделать раньше что-нибудь по этой линии? Думаю, что не только могли, но и должны были. Мы должны были вскрыть все недостатки, показать всю политическую недостаточность, и, с другой стороны, и порочность всей этой работы. При каких условиях это можно было бы сделать? Если бы принципиально, политически подходили бы и спрашивали бы, например, откуда у Адамяна были такие тенденции, такие настроения, откуда выпирал такой оппортунизм типа Каутского. Адамян ходил в шабалкинцах.

Тов. Митин. Активнейший шабалкинец.

Тов. Белецкий. Во многом физиономия этого человека и политически была предопределена. При всей этой совокупности можно было, по крайней мере, поставить вопрос о том, чтобы несколько подсечь крылья этому человеку, максимально его удалить с этого участка работы, а быть может даже поставить вопрос о его партийности. Мы здесь не сделали всего, и в этом смысле мы не имели возможности разоблачить его. Мы прошляпили, мы оказались больными той болезнью, которая называется самоуспокоенностью, идиотской болезнью.

Конечно, история с Ральцевичем - это для нас двойной урок. После всего этого, после всех провалов его, которые имели место в Ленинграде, он был с нашего согласия назначен заместителем директора по Ленинградскому филиалу. Это было, конечно, нашим крупнейшим провалом и по этой линии. И мы сейчас, на этом собрании, должны прямо сказать, что по отношению к Ральцевичу мы ещё в большей мере виноваты, чем по отношению к Адамяну.

Что касается Лившица, который у нас работал, то и здесь руководство подошло с крайне примитивными мотивами, что человек работал, писал, выполнял задания - не входя в оценку его политической физиономии. Одна из работ, которую он писал, была работа для антифашистского сборника, очень большая работа, которая не была опубликована.

Тов. Щеглов. Он писал для «ПЗМ», для журнала «Фронт науки и техники».

Тов. Белецкий. Затем у него была работа о культуре. Он был писучим человеком и выполнял целый ряд заданий. Но больше этого мы ничего о нём не могли сказать. Мы никак им не занимались, не проверяли его, никто не обсуждал политической физиономии этого человека, чем он интересуется, как он воспринимает и нашу философию, и политическую работу нашей партии, страны и т.д.

Можем ли мы только по этим принципам, что люди работают и пишут, подходить к нашим кадрам, не интересоваться их политическими настроениями, и с другой стороны не заниматься ими, не воспитывать их. Мы должны оценивать наши кадры в первую очередь с точки зрения политической, особенно мы, работники идеологического фронта. Насколько человек предан, насколько он усваивает наши принципы и философские и политические в целом, насколько человек целиком пришёл к марксизму, насколько целиком стоит на наших позициях и как он воспринимает сейчас всю нашу и идеологическую и политическую работу. Наш участок является очень острым участком классовой борьбы, и на этом участке враги пытаются укрепиться, что это может быть для них плацдармом выступлений против партии и идеологических и не только идеологических, но и политических и по другим линиям. Мы не придавали всестороннего характера и значения этому участку. Отсюда мы и работу плохо организовывали и отсюда стало возможным то, что мы прозевали таких врагов на нашем участке. Я ведь нескольких только назвал, а надо сказать, что на философском участке врагов значительно больше. Они подвизались и в «Философском словаре».

Очень мало и ничего почти не сделано по рассмотрению и оценке работ врагов. Надо будет их как-то нам и в печати раскритиковать, вскрыть. Я сейчас затрудняюсь сказать в какой форме, но это надо безусловно сделать.

Думаю, что надо также раскритиковать учебники. Институт считает это одной из своих ближайших задач. Об учебнике мы много говорили, но в учебнике у нас с одной стороны подвизались враги, а с другой учебник у нас страдает целым рядом крупных недостатков. Я думаю, что было бы неплохо, если бы мы устроили специальное заседание, посвящённое критике, рассмотрению учебнике.

Пленум ЦК выбросил лозунг, в частности в выступлении товарища Сталина было совершенно ясно сказано, что сейчас лозунг овладения техникой надо дополнить лозунгом овладения большевизмом. Я думаю, что этот лозунг имеет к нам непосредственное отношение. В каком смысле? Мы сейчас работаем каждый на своём участке, многие из нас углубились в свой участок, пока мы не формулируем этого положения, но многие из нас чувствуют, что отстаём от общего политического роста в освоении и изучении основ марксизма и ленинизма. Мы некоторые основы усвоили и затем их не развиваем или слабо развиваем. Мы должны будем прямо поставить задачи по нашему идейно-политическому росту, по линии изучения марксизма-ленинизма, по линии изучения революционной диалектики.

Тов. Гольденберг[47]. Я вообще не хотела говорить, потому что я на таких собраниях не умею выступать, особенно на таком сугубо научном. Но после того, как тов. Митин сделал доклад, который продолжался почти два часа, и ни слова не сказал о нашей работе, мне как-то захотелось выступить и всё-таки сказать несколько слов о кабинете. Я не знаю - почему тов. Митин ничего не сказал...

Тов. Митин. Упущение.

Тов. Гольденберг. ... или потому, что мы очень хороши, или потому, что мы очень плохи, или потому, что мы ничего не делали. Вы не хотите быть «вещью в себе» и мы тоже не хотим. И мы бы хотели, чтобы здесь научные сотрудники сказали, что они думают о нашей работе, помогаем мы или не помогаем, может быть мы вообще не нужны.

Дирекция, по-моему, никак к нам не относится. Если нужно получить книжку, тогда она вспоминает о нас. Она не интересуется ни нашими планами, ни выполнением этих планов. Я уверен, что ни дирекция, ни местком наших планов не читали, несмотря на то, что мы их обсуждаем, отдаём весь материал в канцелярию и т.д.

В этом году, с тех пор как мы перешли в Академию наук[48], у нас значительно урезаны средства. В прошлом году на литературу было истрачено свыше 15 тыс. руб., а нам дали всего 7 тыс. руб. Мы ничего сделать не можем. Книжки уплывают с рынка, и мы их достать не можем. Мы сейчас очень много потеряли литературы, не говоря уже о том, что наша букинистическая философская литература обходится нашей библиотеке очень дорого - каждая книжка стоит 15-20 руб. и на такую сумму мы ничего сделать не можем.

Затем возьмите такие мелочи: у нас страшная грязь в кабинете и пыль. Я не представляю, чтоб нельзя было найти 15 руб. в месяц, чтобы книги у нас протирались. У нас обстановка 1920-го года, у нас заплатанные дорожки, у нас неудобные столы. Когда бы я ни говорила, всегда отвечают, что денег нет.

Тов. Митин. Мне не разу не говорили.

Тов. Гольденберг. Я думаю, что мне не надо было Вам об этом говорить, я говорила об этом с тов. Зарайским[49], который непосредственно занимается у нас денежными и хозяйственными делами. Это официально, а неофициально я говорила и учёному секретарю.

Дальше вопрос относительно библиографии. Для нас, работников кабинета, это очень большой вопрос. Нам обещан был ещё шестой работник. Этого работника мы не получили, и в соответствии с этим работа по библиографии так как надо нами развёрнута быть не может. Мы можем давать только эпизодические справки. То, что связано с иностранными языками - даёт тов. Брушлинский[50]. У нас диапазон колоссальный. Товарищи просят библиографию по колхозным частушкам и кончая колонизацией Севера, петровской реформой и т.д. Это мы делаем, но недостаточно. Нужно, чтобы кто-то показал, помог, посоветовал как нам библиографию поставить и глубже и шире.

Не знаю, нужно ли говорить о том, как у нас происходило изъятие литературы? У нас два раза производил проверку представитель Главлита, изымал литературу. Затем был список из райсовета, по которому мы изъяли очень много литературы. У нас сейчас имеется очень большое количество книг и журналов, запертых в шкафах. Нужно было бы выделить научного сотрудника, может быть двух или трёх с тем, чтобы литература была просмотрена книжка за книжкой. Сплошь и рядом, когда я беру или выдаю книжки, особенно в хрестоматиях сплошь и рядом я нахожу цитату из Троцкого, Бухарина, Зиновьева. Я не специалист, и очень может быть, что я такую литературу пропускаю. Я должна ещё сказать, что когда у нас было дело с Адамяном и Лившицем, мне никто не сказал о том, что надо убрать их книги, разобрать то, что у них в столах. Я это сделала. Ко мне пришли и забрали. Почему не сказали - мне не понятно.

И последнее - об отношении научных сотрудников к нашему научному кабинету. Об отношении к нам, живым людям, уже говорилось в стенгазете. А теперь я хочу сказать об отношении научных сотрудников к книге. Небрежно относятся научные сотрудники к нашим правилам. Их не я выдумывала. И всё-таки товарищи не хотят считаться с этим. Сплошь и рядом книжки уносятся домой, ищем - не можем найти. Потом оказывается, что у товарищей на дому 15-20 книг. Надо сказать, что мы совершенно не ограничиваем, несмотря на правило о том, что мы выдаём 30 книг. У нас тов. Каплан[51] побил рекорд - у него было 138 книг на столе, у Милича - 61, у Светлова - 80[52]. (Смех). Мы с этим не боремся уже, товарищи, хотя и неудобно, но куда деваться? Мы боремся с тем, что книги берут на дом. Вот, тов. Мелитта Якобсон, например, сколько раз я просила, чтобы Вы разрешили прийти к вам домой и не на чашку чая, а за книгами. Вы оказались негостеприимной - не разрешили. А у Вас 23 книги и 8 журналов. Сколько раз мы давали списки! С тов. Якобсон совершенно невозможная вещь. Ну что я могу сделать, когда у неё 23 книжки на дому и 48 здесь. Причём из них 8 ИМЭЛовских и одна из МГУ. Убедите её, что этими книжками нужно пользоваться и соблюдать сроки! Затем, ей доставлена с большими трудностями книжка из Ленинграда, и она простояла у нас целый месяц, а Мелитта на неё даже не взглянула. Надо ценить и наше время. Мы не творческие работники, но мы работаем и наше время нам ценно. Научные сотрудники должны пойти нам навстречу.

Теперь дальше. Есть ещё такая категория товарищей, которые не имеют никакого отношения к Институту и получают книжки на дом. Взять хотя бы М.А. Лифшица. М.А. Лифшиц у нас не работает, но у него на дому не то пять, не то шесть книг. Он имеет разрешение дирекции. Теперь он переехал на новую квартиру, и мы не знаем его адреса. Стороной мы узнали, что он уехал в санаторий, и эти книги у него нельзя получить. Эти книжки нужны для перерегистрации. У него не все книжки, за которые несёт ответственность дирекция, а есть несколько книг из центральной библиотеки. Почему бы ему не пойти туда, и там брать книги? Он не пойдёт туда потому, что он потеря несколько книжек и ему не дадут. Он приходит в Институт философии и берёт. Недавно была комиссия, которая проверяла данные за 1936 год. У нас есть 14 человек совершенно посторонних, не имеющих никакого отношения к Институту - у них есть книги. Это кроме договорников. Вот, например, П.Ф. Юдин взял у нас «Эстетику», два года он держал эту «Эстетику». Я могу рассказать все подробности - как он переезжал на новую квартиру, как мы узнавали по телефону, что он спит, что он уехал в Ленинград, как его жена поехала встречать. Какое было торжество в кабинете, когда Юдин принёс нам две книжки. Он потерял две каких-то брошюры, но кто об этом говорит. Он принёс чужую «Эстетику», которую он держал два года. С такими большими людьми нам совсем трудно. Мы люди небольшие, и с ними нам очень трудно работать.

Тов. Белецкий. Но это уже ясно.

Тов. Гольденберг. Откуда я знаю, что я опять не получу от дирекции разрешения - давать. Почему не рассказать, чтобы этого не было?!

Есть у нас такие товарищи, которые любят излагать свои мысли на полях книг. И тут опять мне приходится быть оппортунистом. Если это делают на наших книгах, так я об этом рассказываю. По-моему, недопустимо, когда делают пометки на сугубо ценных книжках.

Источник: Архив РАН. Фонд 1922. Опись 1. Дело 40.

Примечания:

[1] Митин Марк Борисович (1901 - 1987). В 1931 - 1939 гг. первый заместитель директора Института философии. Фактически возглавлял работу Института.

[2] См.: Митин М.Б., Юдин П.Ф. О философском образовании в СССР // Правда. 1937. 25 февраля.

Юдин Павел Фёдорович (1899 - 1968). В 1939 - 1944 гг. директор Института философии АН СССР.

[3] Имеются в виду диалектики, приверженцы деборинской школы, составлявшие костяк первого состава Института философии. Все они погибли. Среди них: И.И. Агол, И.М. Альтер, Г.К. Баммель, И.Я. Вайнштейн, А.Ф. Вишневский, Р.М. Выдра, Х.И. Гарбер, Б.М. Гессен, С.Л. Гоникман, П.И. Демчук, Н.А. Кареев, М.Л. Левин, С.Г. Левит, И.К. Луппол, М.А. Нырчук, И.П. Подволоцкий, Я.С. Розанов, П.Ф. Сапожников, В.Н. Слепков, Л.Ф. Спокойный, А.К. Столяров, Я.Э. Стэн, Ф.Е. Тележников, Г.С. Тымянский, М.Л. Ширвиндт, В.А. Юринец.

[4] Среди представителей оппонировавшей диалектикам школы механистов были расстреляны С.Ф. Васильев, И.М. Великанов, Л.М. Рубановский, С.Ю. Семковский.

[5] Имеются в виду преподаватели и слушатели Института красной профессуры философии, коллективно выступившие в 1931 - 1932 гг. против монополии группы Митина - Юдина в философии. К ним относились: Г.П. Адамян, К.И. Амелин, Б.И. Базилевский, Н.М. Волошин, Г.Ф. Дмитриев, А.Е. Евстафьев, В.Е. Колоколкин, И.Д. Леонов, П.М. Лепешов, П.Ф. Липендин, Н.И. Львов, П.И. Новик, А.И. Сухно, И.Г. Тащилин, А.И. Токарев, М.М. Фурщик, П.И. Шабалкин, В.С. Шевкин. Большинство из них было отправлено на работу в провинцию. В 1936 - 1937 гг. по инициативе Митина и Юдина П.И. Шабалкин и его бывшие сторонники были по всей стране разысканы и репрессированы. Об этом см.: Срок давности тридцать лет // Философские науки. 1992. № 1. С. 135-143.

[6] Адамян Гайк Погосович (1899 - 1936). Старший научный сотрудник Института философии АН СССР. Профессор Института красной профессуры философии. Автор книги о Каутском. Арестован 21 марта 1936 г. Расстрелян 4 ноября 1936 г.

[7] Лившиц Семён Фёдорович (1904 - 1936). Старший научный сотрудник Института философии АН СССР. Автор ряда статей, в том числе: Проблема случайности и необходимости // Антирелигиозник. 1930. № 7. С. 26-41. Арестован 25 апреля 1936 г. Расстрелян 4 ноября 1936 г.

[8] Ленинградское отделение Института философии было организовано на основе философской секции Ленинградского НИИ марксизма в 1929 г. В 1936 - 1937 гг. были репрессированы почти все сотрудники отделения: И.М. Альтер, Г.С. Белицкий, П.А. Буханов, И.А. Вайсберг, С.Ф. Васильев, Х.И. Гарбер, Е.Ф. Гирчак, С.Л. Гоникман, Т.Н. Горнштейн, Ф.А. Горохов, М.З. Жив, И.Ф. Куразов, П.Л. Кучеров, М.П. Лебедев, Л.О. Леонидов, Э.Ф. Лепинь, А.Р. Медведев, М.И. Мишин, Л.О. Пипер, В.Н. Ральцевич, Л.Ф. Спокойный, А.К. Столяров, О.М. Танхилевич, Г.С. Тымянский, В.Р. Ульрих, Я.М. Урановский, Ю.П. Шейн-Липман, М.Л. Ширвиндт, Р.А. Янковский. В результате в сентябре 1937 г. Ленинградское отделение Института философии АН СССР пришлось закрыть.

[9] Ральцевич Василий Никифорович. Родился в 1893 г. В 1930 - 1931 гг. вместе с М.Б. Митиным и П.Ф. Юдиным был одним из организаторов разгрома деборинского состава Института философии, после чего стал заместителем директора Института по научно-исследовательской части. В 1931 - 1935 гг. директор Ленинградского отделения Института философии. В марте 1935 г. получил выговор без занесения в личное дело, в апреле 1935 г. - строгий выговор с предупреждением, в сентябре 1935 г. освобождён от должности и оставлен старшим научным сотрудником, в октябре 1935 г. ему был вынесен выговор с занесением в личное дело. 29 апреля 1936 г. арестован. 31 июля 1936 г. приговорён к пяти годам ИТЛ и отправлен в Ухтпечлаг. 1 сентября 1936 г. переведён в Воркутинский ИТЛ. 14 сентября 1938 г. этапирован в пос. Чибью Коми АССР. Из лагеря не вернулся.

[10] См.: Против фашистского мракобесия и демагогии. М., 1936. 336 с.

[11] Фридлянд Григорий Самойлович (1897 - 1937). Историк, специалист по Великой французской революции. Декан исторического факультета МИФЛИ. Арестован 31 мая 1936 г. Расстрелян 8 марта 1937 г.

[12] Мадьяр Людвиг Игнатьевич (1891 - 1937). Историк. Зам. зав. Восточным секретариатом Исполкома Коминтерна. Сторонник зиновьевской оппозиции. Арестован 30 декабря 1934 г. Расстрелян 2 ноября 1937 г.

[13] Баммель Григорий Константинович (Меликов Бажбеук) (1900 - 1939). Видный представитель деборинской школы. В 1928 - 1931 гг. действительный член Института философии. Арестован 23 февраля 1937 г. Осуждён 9 апреля 1938 г. на 8 лет ИТЛ. Содержался в Севвостлаге НКВД СССР (бухта Нагаево, Дальневосточный край). Умер 10 октября 1939 г.

[14] Тымянский Григорий Самуилович (1893 - 1936). В 1928 - 1931 гг. зам. директора Ленинградского отделения Института философии, специалист по философии Нового времени. Арестован 1 мая 1936 г. Расстрелян 11 октября 1936 г.

[15] Выпускник Института красной профессуры философии, издательский работник. Расстрелян.

[16] Преображенский Пётр Фёдорович (1894 - 1941). Историк, этнолог. Профессор МГУ. Репрессирован, расстрелян.

[17] Очевидно, Г.К. Баммелем была написана для «Истории философии» статья о Демокрите.

[18] См.: Исторический материализм. М., 1931.

[19] См.: Диалектический и исторический материализм. Часть 1: Диалектический материализм. М., 1933.

[20] Базилевский Борис Иванович (1902 - 1981). В 1932 - 1936 гг. помощник заведующего отделом школ ЦК ВКП(б). В январе 1937 г. арестован, находился в заключении. В марте 1938 г. освобождён. Участник Великой Отечественной войны. В послевоенный годы преподавал философию в московских вузах.

[21] Тащилин Иван Григорьевич (1901 - 1941). В 1931 г. ответственный секретарь Всесоюзного общества воинствующих материалистов-диалектиков, старший научный сотрудник Института философии. Арестован 14 февраля 1937 г. Осуждён 10 января 1938 г. к 10 годам ИТЛ. Умер 20 марта 1941 г.

[22] Сараджев Арташес Хоренович (1898 - 1937). В 1931 г. учёный секретарь Института философии. Арестован 27 декабря 1936 г. Расстрелян 10 марта 1937 г. Автор вступительной статьи: О «критическом» методе Канта // Кант И. Пролегомены. М. - Л., 1934. С. 7-101.

[23] См.: Демокрит в его фрагментах и свидетельствах древности. Под ред. и с комм. Г.К. Баммеля. М., 1935.

[24] См.: Спиноза Б. Богословско-политический трактат. М., 1935.

[25] См.: Адамян Г.П. Материалистическое понимание истории в «Материализме и эмпириокритицизме» // 25 лет «Материализма и эмпириокритицизма». М., 1934. С. 121-141; Егоршин В.П. Ленин и современное естествознание // Там же. С. 142-167.

Егоршин Василий Петрович (1898 - 1985). В 1930 - 1932 гг. профессор МГУ. 31 августа 1936 г. исключён из ВКП(б). Профессор московских вузов. 18 октября 1957 г. восстановлен в КПСС.

[26] См.: «Материализм и эмпириокритицизм» В.И. Ленина. М. - Л., 1935.

[27] См.: Диалектический и исторический материализм. Часть 1: Диалектический материализм. М., 1933; Часть 2: Исторический материализм. М., 1934.

[28] Игра слов, невольно вырвавшаяся у Митина в припадке сервилизма.

[29] См.: Сталин И.В., Киров С.М., Жданов А.А. Замечания о конспекте учебника «Истории СССР». Замечания о конспекте учебника «Новой истории» // Правда. 1936. 27 января. Замечания сделаны в 1934 г., опубликованы в 1936 г.

[30] Как с диалектиками, так и с механистами.

[31] Выполнением партийного задания новым сталинистским руководством Института философии стало создание в 1933-1934 гг. учебника «Диалектический и исторический материализм». В учебнике давался предельно догматизированный вариант марксизма, а Сталин возводился в ранг величайшего философа.  Теоретический уровень учебника не мог не быть низким. Достаточно сказать, что формальная логика рассматривалась в учебнике как результат малоподвижных форм общественной жизни, таких, как феодальный строй. Ровно треть учебника была отведена не вопросам философской теории, а «борьбе на два фронта в философии». Стилистика здесь отличалась совершенной разнузданностью. Типичным является передёргивание высказываний оппонентов. Авторы учебника последовательно выискивают совершенно искусственную связь между «механистами» и бухаринской оппозицией, между «диалектиками» и троцкистской оппозицией.

[32] Красноречивое признание лживости собственных писаний.

[33] Эскалация общественной истерии в стране развивалась в такой степени, что спустя три года после публикации, в 1936 г., даже такой учебник был объявлен антипартийным, а больше половины его авторов было репрессировано: Г.П. Адамян, Б.И. Базилевский, В.Г. Вандек (Тер-Григорьян), П.Ф. Липендин, А.А. Маегов, С.С. Пичугин, Е.П. Ситковский, И.Г. Тащилин. Авторы сами навредили себе излишне подробной критикой «разоблачённых» философов. Цензор Главлита в Соцэкгизе А.И. Сухно писал в феврале 1936 г. Сталину о непригодности учебника под редакцией Митина, в котором чрезмерно большое внимание уделено изложению взглядов оппозиционеров. В журнале «Книга и пролетарская революция» (1936. № 3. С. 28-33) в обзоре учебников по философии этот учебник был подвергнут критике Е.П. Ситковским. Митин не был бы собой, если бы не почувствовал, что учебник перестал быть пригодным для идеологического обслуживания власти. Выступая в феврале 1936 г. на заседании, посвящённом пятилетию Постановления ЦК ВКП(б) о журнале «Под знаменем марксизма», Митин заявил о недостатках учебника и о том, что нужно новое издание учебника.

[34] Щеглов Алексей Васильевич (1905 - 1996). С 1934 г. в Институте философии: старший научный сотрудник, в 1937 - 1938 гг. учёный секретарь, в 1938 - 1939 гг. зам. директора. По воспоминаниям А.Д. Косичева консультировал Сталина по философским вопросам. В 1941 г. репрессирован и отправлен в лагерь. После реабилитации работал заведующим философскими кафедрами.

[35] Белецкий Зиновий Яковлевич (1901 - 1970). С 1934 г. учёный секретарь, с 1936 г. секретарь парторганизации Института философии АН СССР. В 1943 - 1955 гг. зав. кафедрой диалектического и исторического материализма МГУ. Письма Белецкого Сталину см.: Косичев А.Д. Философия, время, люди. М., 2003.

[36] Луппол Иван Капитонович (1896 - 1943). Академик АН СССР (1939). Арестован в конце февраля 1941 г. Приговорён к расстрелу. С 29 октября 1941 г. содержался в камере смертников Саратовской тюрьмы. В июле 1942 г. ВМН была заменена заключением в ИТЛ НКВД СССР сроком на 20 лет. Переведён в общую камеру, а затем отправлен в Мордовские лагеря. Умер 26 мая 1943 г.

[37] Познер Виктор Маркович (1877 - 1957). Доктор философских наук, профессор. В 1928 - 1939 гг. работал в Институте философии.

[38] Лукач Георгий (Дьёрдь) Осипович (1885 - 1971). В 1934 - 1938 гг. старший научный сотрудник Института философии. В 1938 г. уволен вследствие изменения тематики исследований. В июне - августе 1941 г. содержался во внутренней тюрьме НКВД СССР. В 1942 - 1945 гг. вновь старший научный сотрудник Института философии АН СССР.

[39] Имеется в виду Павлов Тодор Димитров (1890 - 1977). В 1932 - 1936 гг. старший научный сотрудник Института философии. Иностранный член АН СССР (1947).

[40] Имеется в виду Маркович Сима Милашевич (1888 - 1939). Старший научный сотрудник Института философии АН СССР, специалист по философским проблемам физики. Арестован 20 июля 1938 г. Расстрелян 19 апреля 1939 г.

[41] Максимов Александр Александрович (1891 - 1976). Член-корреспондент АН СССР (1943).

[42] Работа по подготовке к печати словаря была передана П.Ф. Юдину и М.М. Розенталю. Первое издание «Краткого философского словаря» под их редакцией вышло в 1939 г.

[43] Якобсон Мелитта Фёдоровна (1904 - 1989). В 1933 - 1938 гг. старший научный сотрудник Института философии АН СССР. В последующем заведовала философскими кафедрами в Москве и Риге. За всю жизнь в науке не опубликовала ни одной работы.

[44] Впервые группа эстетики была создана в Институте философии 25 июля 1945 г. См.: Архив РАН. Ф. 1922. Оп. 1. Д. 160. Л. 14.

[45] Лифшиц Михаил Александрович (1905 - 1983). С 1929 г. старший научный сотрудник Института Маркса и Энгельса. Принадлежал здесь к небольшой группе людей, которые изнутри боролись против Д.Б. Рязанова и его сторонников, среди которых были работавшие заместителями Рязанова А.М. Деборин и Я.Э. Стэн. В качестве редактора стенгазеты Института Лифшиц активно выступал против Я.Э. Стэна, В.А. Тер-Ваганяна, Г.С. Фридлянда, Г.Е. Рохкина. Все люди, против которых Лифшиц выступал были впоследствии расстреляны. Был Рязановым отстранён от работы. Однако через несколько дней, в феврале 1931 г. Рязанов был арестован, а его сторонники-диалектики изгнаны со всех постов. Институт Маркса и Энгельса был объединён с Институтом Ленина в единый ИМЭЛ. Комиссия ЦК ВКП(б) по проверке Института, в которой тон задавал ставший секретарём парткома и заведующим отделом философии ИМЭЛ П.Ф. Юдин, восстановила Лифшица на работе. Как борец с «меньшевистсвующим идеализмом» Лифшиц оказался одним из немногих, кто не только сохранил, но и упрочил своё положение в ходе повальной чистки ИМЭЛ. В 1934 г. перешёл в Институт философии, где до 1935 г. заведовал секцией литературы и языка. По работе в Институте философии и в журнале «Литературный критик» пользовался покровительством П.Ф. Юдина.

[46] Маегов Афанасий Андреевич (1893 - 1942). В 1933 - 1935 гг. секретарь партийной организации Института философии. В октябре 1937 г. исключён из партии и арестован. Умер 30 января 1942 г. в лагпункте Ветлосян Коми АССР.

[47] Гольденберг Полина Натановна. Зав. кабинетом Института философии.

[48] В 1936 г. Коммунистическая академия была ликвидирована, а её институты, в том числе и Институт философии, были переданы в систему АН СССР.

[49] Зарайский-Тутаев Пётр Павлович. Помощник директора Института философии по административно-хозяйственной и финансовой работе.

[50] Брушлинский Владимир Константинович (1900 - 1992). В 1928 - 1939 гг. научный сотрудник Института философии.

[51] Каплан Иосиф Григорьевич (1900 - 1964). В 1934 - 1940 гг. старший научный сотрудник Института философии. В 1941 - 1943 гг. декан философского факультета МГУ в эвакуации Ашхабаде. В 1946 - 1955 гг. репрессирован, находился в карагандинских лагерях. С 1956 г. преподавал философию в московских вузах.

[52] Светлов Василий Иосифович (1899 - 1955). В 1935 - 1939 гг. научный сотрудник, в 1944 - 1946 гг. директор Института философии АН СССР.