Письмо в редакцию

Более занудный и скучный для эссе заголовок было бы трудно придумать, если бы речь не шла о диалогах Платона. Сложнейшие философские вопросы, поставленные – впервые в истории человеческой мысли! – Платоном, исследуются им в завораживающей, художественной, причудливой, иногда просто веселой форме. Успех диалогов обусловлен и (как мы сегодня бы сказали) гениальным продюсерским ходом Платона – выбором на роль ведущего talk-show Сократа. Мыслитель трагической судьбы, многомудрый, противоречиво обаятельный со своим загадочным внутренним даймоном (δαίμων). Мыслитель, сказавший от имени нас всех: «Я знаю, что я ничего не знаю» и тем самым заставивший человечество настойчиво и упорно идти по пути поиска знания (до сих пор в пути).

На протяжении более двух с половиной тысяч лет диалог Платона «Пир» остается в центре внимания читателей. Животрепещущая тема любви, прекрасный философско-мифологемический язык, сменяющие друг друга жанры обусловили великое значение «Пира» как для  истории философии,  так и для западной и мировой  культур. Но обо все по порядку.

*       *       *

Жанр. Как мы уже говорили, «Пир» поражает разнообразием жанров: литературный, риторический, художественный, философский.

Но я остановлюсь на жанре, чрезвычайно интересном, но недостаточно исследованном – балаганном. Балаганный жанр обязан своим возникновением, как нетрудно догадаться, балаганным представлениям. Балаганные представления – это представления-сценки, восходящие к мимезису, т.е. к разыгрыванию мнимого под  настоящее. В состав мима входили пародия, лудификация («разыгрывание», в смысле обмана, отдельных конкретных лиц), глумление, передразнивание, но и показ картин «сияний», «чудес». Блистательный исследователь древнегреческой мифологии и литературы Ольга Михайловна Фрейденберг утверждает, что существует единственное философское произведение, построенное именно по законам балаганного жанра, доказательство чему – композиция, персонажи, образы и т.д. Это – «Пир» Платона. В нем единый комплекс балаганных и философских образов представлен Сократом. «Вот фигура, в которой сливаются связи мистерии, философии и мима!» [Фрейденберг 1978, 240]. Сократ в «Пире», инкарнация «истины» и «обмана», одновременно является и философом, и персонажем философского мифа, и маской балаганного шута, и воплощением мистериальных идей, и героем древней комедии. Фрейденберг пишет: «С точки зрения смысловой конструкции весь этот "Пир" построен на идее раздвоения – того раздвоения, которое по-разному варьируется и философией и балаганом» [Там же, 241]. Это раздвоение опять же олицетворяет Сократ. Он есть и гибрист (коротко – нарушающий правила, не соблюдающий приличия. – Л.Г., Н.М.), и небесная мудрость, созидание. Снаружи Сократ безобразен и «сокрыт», он «прикидывается», соответствуя природе балаганного диссимулятора. В «открытом» же виде у него внутри находится сияющее божество. Философская сторона Сократа, отмечает Фрейденберг, заключена в том, что у Сократа безобразна лишь наружность, внутри же у него находится небесный Эрос, он уже стал двойным философским олицетворением обманчивого «вида» (реальности) и «скрытой» сути (идеального мира). «Оппозиция мнимого и подлинного, призрачного и зримого, внешнего безобразия и внутренней красоты составляла душу и мистерии (философии), и мима» [Там же]. Платон, подчеркивает Фрейденберг, использует былое  единство комического и серьезного, мнимого и подлинного (составляющее необыкновенное своеобразие диалога) для создания объемного портрета Сократа. Такой целостный образ Сократа мог быть выстроен именно средствами балаганного жанра, что и подвигло нас выделить этот жанр среди других.

Ad vocem («к слову сказать» – лат.). Перемежая свой труд чтением «Знаков внимания» Л. Рубинштейна, мы встретились с балаганом уже на современной почве. Многие, отмечает поэт, критик, эссеист, считают митинги с их белыми ленточками, креативными веселыми слоганами да картинками делом не серьезным. У нас тут что – политика или перформанс? «Зачем же серьезное дело превращать в балаган?» Да, соглашается Лев Семенович, балаган: «Что же, по-моему, именно балаган – это то, что нам и нужно. Если перефразировать широко известный тезис о том, что мир спасется красотой, то можно сказать, что мир спасется бахтинским карнавалом, интеллектуальной мистерией, балаганом» [Рубинштейн 2012, 150].

Речь. Речи участников «Пира» (в составе семи человек) чрезвычайно многонасыщенны (неологизм наш. – Л.Г., Н.М.). Сарказм, юмор, ирония, комическое и серьезное сквозят в застольных речах собеседников. В их речах находим лирику,  вакхический пафос, драматизм, интимную исповедь и, наконец, философские рассуждения.

Искуснейшие речи Сократа производили необыкновенное воздействие на слушателей. Вот как описывает это воздействие Алкивиад. После рассказа об  экстатическом действии флейты сатира Марсия на его поклонников Алкивиад продолжает, обращаясь к Сократу: «Ты же ничем не отличаешься от Марсия, только достигаешь того же самого без всяких инструментов, одними речами. Когда мы, например, слушаем речь какого-нибудь другого оратора, даже очень хорошего, это никого из нас, честно говоря, не волнует. А слушая тебя или твои речи в чужой, хотя бы даже и очень плохой передаче, все мы, и женщины, и мужчины, и юноши, бываем потрясены и увлечены. Что касается меня, друзья, то я, если бы не боялся показаться вам совсем пьяным, под клятвой рассказал бы вам, что я испытывал, да и теперь еще испытываю от его речей. Когда я слушаю его, сердце у меня бьется гораздо сильнее, чем у беснующихся корибантов, а из глаз моих от его речей льются слезы; то же самое, как я вижу, происходит и со многими другими» (215 с-216 с).

Ad vocem. Но вот что меня поначалу удивило. Речь Алкивиада, столь восхваляющая превосходное красноречие Сократа, написана Платоном. Речь Сократа, столь восторженно принятая Алкивиадом, написана… Платоном. Сам себя похвалил? Но потом поняла: в уста Алкивиада вложены мысли и чувства Платона к реальному Сократу, а не к действующему участнику «Пира». Речь Алкивиада - дань восхищения и безмерного уважения к Учителю – «величавого и самоотверженного служителя истины» (А. Лосев), ради истины принявшего смерть. Личность Сократа и его смерть оказали глубочайшее влияние на все философское творчество Платона. Зачастую утверждается, что весь платонизм – только дальнейшее развитие идей Сократа.

Между прочим, по легенде и Сократ сразу увидел в Платоне своего лучшего ученика. Легенда такова: Сократ накануне встречи с Платоном видел во сне у себя на груди лебедя, который потом высоко взлетел со звонким пением. На следующий день после встречи с Платоном Сократ воскликнул: «Вот мой лебедь!».

Тема. По популярности среди широких масс читателей «Пир» не имеет себе равных среди других диалогов философа. Объяснение этому простое – темой диалога является любовь – земная и небесная, Эрот – низменный и возвышенный. Сотрапезники обсуждают тему любви во всех ее аспектах. Остановимся на речи Аристофана и, конечно, Сократа.

«Мне кажется, - начинает свою речь Аристофан, - что люди совершенно не сознают истинной мощи любви, ибо, если бы они сознавали ее, они бы воздвигали ей величайшие храмы и алтари и приносили величайшие жертвы, а между тем ничего подобного не делается, хотя все это следует делать в первую очередь» (189 с-d). Как же возникло влечение любящих друг к другу? Чтобы ответить на этот вопрос, Аристофан (читай – Платон; речи участников «Пира» столь индивидуальны по форме и содержанию, что каждый раз напоминаешь себе – автор у них один) сочиняет миф об андрогинах (мужеженщины).

Когда-то наша природа, повел он свой рассказ, была не такой, как теперь, а совсем другой. Прежде всего люди были трех полов, а не двух, как ныне, - мужского и женского, ибо существовал еще третий пол, который соединял в себе признаки этих обоих. Тогда у каждого человека тело было округлое, спина не отличалась от груди, рук было четыре, ног столько же, сколько и рук, и у каждого на круглой шее два лица, совершенно одинаковых; голова же у двух этих лиц, глядевших в противоположные стороны, была общая, ушей имелось две пары, срамных частей две. Андрогины были ужасные на вид, обладали страшной силой и мощью и даже посягали на власть богов. Они замыслили совершить восхождение на небо и напасть на богов. Зевс, конечно, мог убить их, поразив род людской громом, как когда-то гигантов, но тогда боги лишились бы почестей и приношений от людей. (Однако, да простят нас древние греки, тщеславны и корыстолюбивы были у них боги.) «Я, - объявил Зевс богам, - разрежу каждого из них пополам, и тогда они, во-первых, станут слабее, а во-вторых, полезней для нас, потому что число их увеличится. И ходить они будут прямо, на двух ногах» (190 d). А если они и после этого не угомонятся и начнут буйствовать, продолжал громовержец, рассеку их пополам снова, и они запрыгают у меня на одной ножке. Сказал и – сделал. Тела были рассечены пополам, и  каждая половина с вожделением устремлялась к другой своей половине, они обнимались, сплетались и, страстно желая срастись, умирали от голода и вообще от бездействия, потому что ничего не хотели делать порознь. Тогда Зевс еще раз «провел хирургическую операцию», и люди, получив удовлетворения от соития, могли позаботиться и о других своих нуждах. Вот с тех давних пор и свойственно людям любовное влечение друг к другу. «Таким образом, - заключает Аристофан, - любовью называется жажда целостности и стремление к ней» (193 а).

Ad vocem. На «символический» характер мифа об андрогинах обращает наше внимание Татьяна Вадимовна Васильева исследователь античной философии, прежде всего Платона, переводчик ряда диалогов философа, в частности одного из труднейших - «Теэтет»).

Мы привыкли к значению символа как знака какого-то явления, действия, чувства: «Сколково - символ модернизации», «желтая роза – символ измены, красная роза – символ любви». Однако первоначально символом являлась дощечка или что-то вроде этого. Этимология слова «символ» указывает на связь с греческим глаголом συμβλλω – соединяю, сталкиваю, сравниваю. В переводе С.К. Апта Аристофан говорит: «Итак, каждый из нас половинка человека, рассеченного на две камбалоподобные части, и поэтому каждый ищет всегда соответствующую ему половину». Васильева дает иной перевод, который уточняет смысл платоновского высказывания: «Так вот, каждый из нас есть символ человека, обтесанный наподобие камбалы, из одного – два. И потому-то ищет каждый без конца свой, из своего человека вырубленный символ» («Пир», 191 d. Курсив наш. – Л.Г., Н.М.). «Символ», поясняет Васильева, отчасти сродни «симптому», оба слова означают нечто сопутствующее, совпадающее с чем-то, причём настолько постоянно, что оно может даже считаться признаком этого чего-то, а то и предзнаменованием. «Символ» обозначает ещё и очень конкретное совпадение, когда две части одного некогда разделённого целого совпадают впритык, без зазоров, малейшими неровностями очертаний со стороны разреза. По обычаям греческого гостеприимства совпадение двух таких «символов», половинок переломленного при заключении союза дружбы её залога, служило удостоверением прав предъявителя на дружеский приём и юридическое покровительство. Васильева приходит к неопровержимому заключению: «Любовь – это стремление двух символов-половинок прежде единого человека к воссоединению и обретению цельности, - такой контекст "Пира" придаёт слову "символ", можно сказать, символическое значение половины, вечно тяготеющей к восполнению своей недостаточности, к исцелению в полноте целого» [Васильева 2002, 83][i].

Обратимся теперь к речи Сократа, в которой он объясняет, почему цель Эрота – овладение благом. Но прежде обратим внимание на новый художественный прием Платона – диалог в диалоге. Сократ пересказывает сотрапезникам свой диалог с мудрой женщиной мантинеянкой Диотимой[ii]. Причем Сократ, доводивший своих собеседников до исступления (Платон), заставляя их правильно и точно определять то или иное понятие, здесь выглядит робким учеником мудрой мантинеянки: «Но ведь я же, как я только что сказал, потому и хожу к тебе, Диотима, что мне нужен учитель» (207 с). Вновь и вновь Сократ задает Диотиме вопросы, чтобы уточнить сказанное ею. Что называется, «прикидывается дурачком» (не забываем о балаганном жанре «Пира»). Сократ:

- Кто же это такие?

- Как можешь ты так говорить?

- Так что же такое Эрот?

- А что же?

- Кто же он, Диотима?

- Каково же их назначение? (202 c-d-e).

- Кто же его отец и мать? (203 а).

И так далее, и так далее. Сократ старательно изображает из себя послушного, прилежного ученика, поддакивая мантинеянке: «Совершенно верно, - согласился я» и опять: «Совершенно верно, - согласился я» (205 с).

Однако пора подводить итоги. Просто любовь – «это для всякого великая и коварная любовь» (205 d). Но, к счастью для человечества, любовь многолика и многоступенчата.  Вот каким путем, поучает Диотима Сократа, нужно идти в любви: «надо  все время, словно по ступенькам, подниматься ради самого прекрасного вверх – от одного прекрасного тела к двум, от двух – ко всем, а затем от прекрасных тел к прекрасным нравам, а от прекрасных нравов к прекрасным учениям, пока не поднимешься от этих учений к тому, которое и есть учение о самом прекрасном, и не познаешь наконец, что же это прекрасное. И в созерцании прекрасного самого по себе, дорогой Сократ, - продолжала мантинеянка, - только и может жить человек, его увидевший» (211 с-d. Курсив наш. – Л.Г., Н.М.)[iii].

Философский подтекст. О диалогах Платона (за исключением «Тимея» и «Законов») можно сказать, пишет Васильева, что «построение их прихотливо, логика изложения определяется скорее художественными или пропедевтическими задачами, нежели логикой философского предмета» [Васильева 1999, 189]. Однако, утверждает она, об отсутствии системы в философском наследии Платона не может быть и речи: «Внимательное изучение Платоновского корпуса показывает, что в нем всесторонне и полно выражена тщательно проработанная философская концепция, диалектически изощренная и, что самое замечательное, свободная от догматической косности и окостенелости» [Там же]. Так и в «Пире» - застольные беседы о природе Эрота имеют цель - обосновать идею любви как предел ее становления. Приведем прекрасные слова Васильевой: «В союзе с беспредельным предел порождает космос, но вне этого союза он остается чистой идеей, идеей идей, числом числа, бытием бытия. Беспредельного вне союза с пределом нет, оно – небытие. Предел же есть бытие. Дальше и больше бытия уже ничего нет. Здесь Платон ставит точку. Здесь его Бог» [Там же, 194].

Пафос. В наш постмодернистский век пафос считается чем-то даже неприличным. Как часто встречаем фразу «извините за идиотский пафос»! Не извиняем, потому что пафос не может быть идиотским. Ежели он идиотский,  это уже не  пафос – пишите как-то по-другому. Абсурд, гротеск, ирония и самоирония – вещи высшей пробы, высшего качества. Однако они не исключают серьезности, переходящей в нечто патетическое. «Как важно быть серьезным» - остроумнейшая комедия Оскара Уайльда, полная каламбуров, забавных диалогов, острот. Но в жизни бывают моменты (и не редко!), когда действительно важно быть серьезным. Ведь на нашем жизненном пути случаются и очень серьезные вещи, о которых и говорят серьезно, а иногда и с пафосом. Все вышесказанное – как бы микровведение к теме пафоса в «Пире».

Философский пафос диалога «Пир» осознается нами после внимательного прочтения его. Как уже говорилось, на слуху от «Пира» остались андрогины. Но тот, кто увидел в легенде трогательную романтическую историю, не дочитал диалог до конца. Платон сочинил ее, чтобы показать, как ущербна любовь, если она только телесная. Сочинил легенду и тут же опроверг ее. Некоторые утверждают, говорит Диотима, «что любить – значит искать свою половину. А я утверждаю, что ни половина, ни целое не вызовет любви, если не представляет собой, друг мой, какого-то блага» (205 е). Сквозь, через балаганные приемчики диалог ведет нас к пониманию любви небесной, о которой нельзя говорить без пафоса. И Платон говорит: в созерцании прекрасного самого по себе, прозрачного, чистого, беспримесного, не обремененного человеческой плотью, красками и всяким другим бренным вздором, в созерцании божественно прекрасного «только и может жить человек его увидевший» (211 d, 212 а).  Прекрасное само по себе, Благо и любовь к ним - вот  высшие цели человечества. По Лосеву, и бог любви Эрот выбран в качестве предмета обсуждения именно потому, что  он - «внутренняя сторона сияния и солнца».

Выходя за пределы «Пира» и оценивая философию Платона per se, приведем прекрасные и возвышенные слова Васильевой: «В человеке весь мир познает себя, в человеке человек познает себя, в человеке познает себя само познание, - такова человеческая работа в мироздании, такова выпавшая ему в космо-полисе человеческая справедливость, такова космополитическая софия» [Васильева 1999, 194].

*       *       *

P.S. На какой ступени иерархической лестницы прекрасного окажется человек – на низшей, телесной или же взойдет на высшую, небесную, - зависит от выбора (судьбы?) каждого отдельного человека.

Литература

Васильева 1999 – Васильева Т.В. Путь к Платону. Любовь к мудрости или мудрость любви. М., 1999.

Васильева 2002 – Васильева Т.В. Комментарии к курсу истории античной философии. М., 2002.

Платон 1993 – Платон. Собр. соч. в 4 т. Т. 2. М., 1993.

Рубинштейн 2012 – Рубинштейн Л. Мир спасет балаган // Рубинштейн Л. Знаки внимания. М., 2012.

Фрейденберг 1978 – Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М., 1978.