Главный раввин Великобритании, профессор, лорд Джонатан Сакс (Jonathan Sacks) - автор более двадцати книг по проблемам религии, моральной философии, социологии и экономики в век глобализации, обладатель многих почетных научных степеней и литературных наград, известный общественный деятель и журналист.  На русский язык переведена книга Дж. Сакса «Достоинство различия. Как избежать столкновения цивилизаций» (The Dignity of Difference: How to Avoid the Clash of Civilizations) - М.: «Мосты культуры/Гешарим», 2008. Лекция Дж. Сакса "The Limits of Secularism", прочитанная в октябре 2011 г., опубликована в журнале «Standpoint», см.: http://www.standpointmag.co.uk/node/4264/full.

Религия выживает, потому что она отвечает на три вопроса: кто  я? Почему я здесь? Как я должен жить? Наука разбирает вещи, чтобы увидеть, как они работают; религия соединяет вещи, чтобы обнаружить в них смысл. Религия остается главным фондом значимых вопросов о нашем существовании. Вера освобождает человека от одиночества. Общество без веры подобно обществу без искусства, музыки, красоты и милосердия, и никакое общество без веры не может выстоять  долгое время.

Religion survives because it answers three questions: Who am I? Why am I here? How then shall I live? Science takes things apart to see how they work; religion puts things together to see what they mean. Religion remains the main repertoire of meaning-based questions. Faith is the redemption of solitude. A society without faith is like one without art, music, beauty or grace, and no society without faith can endure for long.

Ключевые слова: религия, наука, секуляризм, смысл, существование, мышление, синтез, трансцендентное, мораль, общение.

KEY WORDS:　Religion, science, secularism, meaning, existence, thinking, synthesis, transcendental, morals, community.

В 1830 г. молодой французский аристократ посетил Соединенные Штаты с целью познакомиться с новым социальным явлением - американской демократией, основанной на законодательном разделении церкви и государства. Естественно, он ожидал увидеть секулярное общество, в котором религия, лишенная власти, лишилась также и влияния. В действительности он обнаружил нечто противоположное. Он нашел глубоко религиозное общество, в котором, по его словам, «религия является первым из его политических институтов» - или на современном языке, первым из гражданских институтов.

Этим молодым аристократом был Алексис де Токвиль. В книге «Демократия в Америке» он так описал свои впечатления об американской демократии: «Философы XVIII в. очень просто объясняли ослабление религиозных верований. Религиозное рвение, говорили они, неизбежно угасает по мере того, как расцветают свобода и знания». Иными словами, это означало, что каждый уважающий себя интеллектуал XVIII в. был уверен, что религия умирает, находится в реанимационном отделении и нуждается только в небольшом толчке, чтобы совершить самоубийство. Однако, заметил де Токвиль: «Досадно, что факты не подтверждают эту теорию». И он спросил: «Каким же образом религия не умирает, когда все предсказывали ей смерть?».

С тех пор прошло почти двести лет, но и сейчас интеллектуалы совершают ту же самую ошибку. Например, сегодня в Америке процент населения, посещающего храмы еженедельно, более высок, чем в теократическом Иране: 40% в США, 39% в Иране. Спустя полвека после того, как председатель Мао объявил Китай государством без религии, в Китае больше христиан, чем членов коммунистической партии. Так или иначе, религия не умерла.

В 2009 г. Джон Миклтуэйт, редактор газеты «The Economist», и Эдриен Вулдридж, её же вашингтонский корреспондент, издали книгу «Бог вернулся» («God is Back») - неожиданное признание в устах сотрудников этой газеты. В 2000 г. гарвардский социолог Роберт Патнэм опубликовал книгу «Боулинг в одиночку» («Bowling Alone»), чей итог получил известность в афористической форме: «Больше американцев, чем когда-либо, играют в боулинг с десятью кеглями, и меньше, чем когда-либо, присоединяются к клубам боулинга с десятью кеглями». Другими словами, они играют в одиночестве. Для Патнэма это стало символом потери социальных связей в Америке, растратой того, что американские экономисты и социологи называют «социальным капиталом». Он полагал, что уже в 2000 г. в Америке не осталось этого «капитала».

Через десять лет он издал другую книгу, «Американское милосердие» («American Grace»), в которой документально доказывал, что «социальный капитал» жив и здоров в Америке, причем в религиозных общинах - больше, чем где-либо ещё. За четыре года исследований Патнэм убедился, что те, кто регулярно посещает церкви или синагоги, с большей вероятностью жертвуют деньги на благотворительность, чем те, кто сторонится храмов, независимо от того, является ли эта благотворительность религиозной или светским. Те, кто посещает церкви и синагоги регулярно, также с большей вероятностью оказывает добровольную помощь другим: подают милостыню бездомным, отдают лишнюю сдачу продавцу, сдают кровь, помогают соседу по хозяйству, проводят время с теми, кто впал в депрессию, уступают дорогу другому водителю, предлагают подвезти незнакомца, помогают найти работу и т.д. и т.п. Как показал опрос, нерелигиозные американцы ни в одном из добрых дел не обгоняют своих религиозных сограждан.

Но результаты работы Патнэма этим не ограничиваются. Те, кто активно учувствует в богослужениях, более активны и в гражданском отношении. Они чаще присоединяются к общественным организациям, особенно к тем, которые работают с молодежью, больницами, музеями и местами отдыха. Они чаще примыкают к группам взаимопомощи своего района и к другим гражданским, профессиональным и прочим ассоциациям. Внутри этих групп они готовы стать руководителями или членами комитетов. Они занимают более активную позицию во всём: от местных выборов до обсуждения социальных и политических реформ. Они не проходят мимо проблем, они вовлекаются в них и способствуют их решению. И различие во всех этих областях между ними и нерелигиозными американцами значительно.

Религиозность в конечном счете является лучшим индикатором гражданской ответственности, более точным, чем образование, возраст, доход, пол или раса. И при этом постоянные прихожане синагог и церквей чувствуют себя более счастливыми и живут дольше. Исследование Патнэма демонстрирует, что религия не только не умирает, но остается фундаментальным и первичным источником альтруизма. Больше того, Патнэм говорит, что исследование в Великобритании, еще не изданное, подтверждает эти выводы.

После Патнэма шотландский историк Нил Фергюсон упомянул нечто интересное в заключительной части своей книги «Цивилизация. Запад и остальной мир» («Civilisation: The West and the Rest», 2011 г.). Он рассказывает, как в китайской Академии общественных наук была создана исследовательская группа с целью ответить на вопрос: «Почему Запад перегнал Китай». Приблизительно до 1500 г. Китай опережал Запад почти во всех видах технологий: в книгопечатании, керамике, текстиле, в использовании водной энергии и т.д.. Но затем Запад перегнал Китай и оставался впереди него до недавнего времени. И китайским ученым было дано задание узнать секрет успеха Запада. Они обобщили результаты своего исследования следующим образом: «Сначала мы думали, что причиной было ваше оружие. Оно было лучше, и у вас его было больше. Затем мы углубили свое исследование и обнаружили, что это ваша политическая система, демократия дала вам преимущество. Затем мы продолжили наше исследование и решили, что это ваша экономическая система, рынок позволили вам создать демократию, а та в свою очередь помогла вам создать лучшее оружие. Но - за исключением последних двадцати лет. Мы поняли, что это была ваша религия». Я опубликовал в «The Times» довольно ехидную статью об этом, заметив, что сегодня вы можете увидеть себя поклонником западного христианства, прочитав на выбранном вами товаре: «Сделано в Китае», и будучи атеистом, все-таки купить этот товар.

Итак, у нас есть свидетельства того, что интеллектуалы систематически неправильно понимали природу религии и религиозных обрядов, постоянно в течение большей части последних трех столетий предсказывая смерть религии. Она не умерла. Во многих частях мира она оживает. Двадцать первое столетие, вероятно, будет более религиозным столетием, чем двадцатое. Интересно, что рост религиозности следует росту экономики в таких странах, как Китай.

Мы должны спросить себя, почему так случилось, ибо это действительно очень странно. Подумайте: каждая из тех функций, которые раньше исполняла религия, теперь может быть исполнена иными средствами. Если вы хотите объяснить мир, вам не нужна книга Бытия - у вас есть наука. Если Вы хотите управлять миром, вы не нуждаетесь в молитве - у вас есть технология. Если Вы хотите процветать, вам не обязательно искать благословение Бога - у вас есть мировая экономика. Если вы хотите воздействовать на власть, вы больше не нуждаетесь в пророках - у вас есть либеральная демократия и выборы.

Если вы больны, вы не нуждаетесь в священнике - вы можете пойти к доктору. Если вы чувствуете себя виновными, вы не должны каяться - вы можете пойти к психотерапевту. Если вы впали в депрессию, вам не нужна вера - вы можете принять пилюлю. Если вы все еще озабочены спасением, вы можете пойти в «соборы» сегодняшнего дня - в торговые центры, названные одним американским автором «оружием массового потребления». Религия выглядит лишней, избыточной, бесполезной. Почему же она выживает?

Мой ответ прост. Религия выживает, потому что она отвечает на три вопроса, которые каждый думающий человек задаёт себе: кто я? Почему я здесь? Как я должен жить? Мы будем всегда задавать эти три вопроса, потому что homo sapiens, человек разумный, есть животное, ищущее смысл, и религия всегда была самым большим наследием смыслов нашего существования и жизни. Вы можете увидеть в науке, технологии, либеральном демократическом государстве и рыночной экономике высшие достижения нашего времени, но ни одно из них не даст вам ответов на эти три вопроса, которые люди неизбежно задают себе и о себе.

Наука объясняет, но не отвечает на вопрос «зачем». Она говорит о том, что есть, а не о том, что должно быть. Наука является описательным, но не предписывающим знанием; она может сказать нам о причинах, но не может сказать о целях нашей жизни. Наука игнорирует цели. Технология дает нам энергию, но она не может сказать нам, как использовать ее. Благодаря технологии мы можем мгновенно передать информацию на громадное расстояние, но она не говорит нам, что сказать. Либеральное демократическое государство дает максимальную свободу жить по собственному выбору, но минимальное указание на то, как следует выбирать. Рынок также дает нам свободу выбора, но не говорит нам, что является мудрым, добрым, прекрасным. Поэтому пока мы задаем себе эти вопросы, мы будем обращаться к религии.

Религия - не единственный источник ответов; есть и другие сферы, в которых они звучат: например, литература. Но религия остается главным фондом значимых вопросов о нашем существовании. Основным аргументом моей книги «Великое содружество. Бог, наука и поиск смысла» («The Great Partnership. God, Science and the Search for Meaning») является утверждение, что наука и религия представляют собой крайние случаи двух различных форм мышления о мире. Я воспользовался всего лишь метафорой, потому что мы здесь не имеем точной нейрофизиологической теории. Мозг - очень сложный и гибкий организм. Я говорю, что наука - это парадигма мышления, связанного с левым полушарием. Здесь оно атомистическое, аналитическое, тогда как религия является синтетическим и интегральным мышлением, связанным с правым полушарием. Суммируя тысячи слов в одном предложении, можно сказать: «Наука разбирает вещи, чтобы увидеть, как они работают; религия соединяет вещи, чтобы обнаружить в них смысл».

Это две несводимых друг к другу формы мышления, и в своей книге я даю много примеров других ситуаций, где мы встречаем два полностью различных пути мышления. Я ссылаюсь на специалиста по психологии образования Джерома Брунера, который писал о различиях между системами и историями, и на гарвардского психолога Кэрол Джиллиган, которая описала различия между размышлениями об этике у мужчин и женщин. Мужчины имеют тенденцию думать в атомистических терминах: «Каковы мои обязанности?», тогда как женщины имеют тенденцию думать в релятивистских терминах: «Как различные характеры, вовлеченные в ситуацию, относятся друг к другу?».

Саймон Барон-Коэн, кембриджский психолог, написал очень интересную книгу: «Существенная разница» («The Essential Difference») об аутизме и различиях между мужчинами и женскими формами общения друг с другом. Я также даю примеры из исследований Ричарда Нисбетта о различиях между западным и восточным описанием одних и тех же сцен (у китайцев и вообще восточных народов - и у американцев). Американцы очень атомистичны, они очень «лево-полушарны». Китайцы - большие «релятивисты». Вот один простой пример из учебника для начальных классов школы. Американский учебник говорит: «Смотри, Дик бежит», «Смотри, Дик играет», «Смотри, Дик бежит и играет». Китайский говорит: «Старший брат заботится о маленьком брате», «Старший брат любит маленького брата», «Маленький брат любит старшего брата» - здесь всюду речь идёт об отношениях.

Существуют фундаментально различные пути мышления, и религия и наука различны подобным образом. В итоге уравновешенная личность должна иметь смысловое отношение к миру и вместе с тем аналитическое, объяснительное, и эти аспекты личности различны. Неприятности возникают, когда мы не осознаем необходимость видеть двумя глазами, думать двумя полушариями, слышать стереофонически.

Отрицание этого приводит к двум возможным ошибкам. Или религия объявляется единственным источником абсолютной истины, и потому религия, якобы, может сказать, что наука неистинна. Или наука объявляется единственным источником абсолютной истины, и потому наука, якобы, может сказать, что религия неистинна. Обе эти точки зрения возникают в результате ложного подхода.

Религия - не единственный источник, но она - основной источник смысла. Многие ученые совершают ошибку, утверждая, что наука есть единственный способ понять Вселенную, а так как наука не открывает смысла, то отсюда следует как научный факт, что жизнь не имеет смысла. И тогда мы обязаны сказать вместе с Жаком Моно[1]: «Человек должен в конце концов проснуться от тысячелетнего сна и принять свое тотальное одиночество, свою фундаментальную изоляцию. Он должен понять, подобно цыгану, что он живет на границе чуждого ему мира, глухого к его музыке, безразличного к его надеждам, к его страданиям и преступлениям». Или вместе со Стивеном Вайнбергом, нобелевским лауреатом по физике, признать, что чем больше Вселенная кажется постижимой, тем больше она кажется бессмысленной.

Но это не научные суждения. Они - результат глухоты к смыслу. В иудаизме мы можем жить с этим, но в иудаизме это - настроение, не истина. Есть нечто в иудаизме, что перекликается со словами Стивена Вайнберга или Жака Моно. «Суета сует», -говорит Экклезиаст, - «Всё суета». Судьба человека та же, что у животного, одна судьба ждет обоих: как один умирает, так и другой, оба имеют одно дыхание, и человек не имеет преимущества перед животным. Все бессмысленно.

Но в иудаизме достаточно чувства юмора, чтобы сказать: мы не останемся в этом мрачном настроении. Мы можем впасть в него, но не принять его за истину. И, конечно, иногда атеисты, - я говорю о великих, действительно великих атеистах, - могут быть чрезвычайно красноречивыми. Самое красноречивое слово атеизма, которое я когда-либо прочитал, было сказано Бертраном Расселом, очень элегантным, серьезным атеистом, мыслителем, которого я очень ценю. Вот мрачные слова Бертрана Рассела: «Что человек есть продукт действия причин, не подозревающих о цели, к которой направлены; что его рождение, рост, его надежды и страхи, его любовь и вера суть лишь результат случайного сцепления атомов; что никакой героизм, никакое воодушевление и напряжение мысли и чувств не могут сохранить человеческой жизни за порогом смерти; что вся многовековая работа, все служение, все вдохновение, весь блеск человеческого гения обречены на то, чтобы исчезнуть вместе с гибелью Солнечной системы; что храм человеческих достижений будет погребен под останками Вселенной - все эти вещи, хотя их и можно обсуждать, столь очевидны, что никакая философия, их отвергающая, невозможна. Только в опоре на эти истины, только на твердом фундаменте полного отчаяния можно теперь строить надежное убежище для души» («Поклонение свободного человека»).

Не правда ли, великолепно сказано? Но мы можем переписать эти слова с противоположным смыслом, в ясной теистической перспективе, и ответить Расселу в его же духе. Человек, будучи, как кажется, продуктом слепых причин, не является слепым. Неся в себе образ Бога, он является чем-то большим, чем случайным сцеплением атомов. Будучи свободным, он может подняться выше своих страхов и с помощью Бога создать оазис правосудия и сострадания в бездушном пространстве и времени. Его жизнь коротка, но он может достичь бессмертия благодаря своему вдохновению и героизму, напряжению мысли и чувств. Человечество, хотя и может однажды исчезнуть, способно до наступления ночи осветить мир ярким огнем человеческого духа, веря при этом, что если никого из нас и не будет тогда, чтобы помнить, ни одно из наших достижений не будет забыто Богом. Все это, пусть и не несомненно, но открывалось человеку снова и снова в истории. Мы были великими благодаря нашей вере, маленькими без нее. Только в свете этих истин, только на твердой почве неумирающей надежды наша душа может быть спасена.

Я никогда не понимал, как можно видеть в отчаянии больше мужества, чем в надежде. Надежда предполагает мужество, отчаяние - нет. Фрейд сказал, что религиозная вера есть утешительная иллюзия, связанная с образом отца. Но верующий в Бога может ответить Фрейду, что скорее именно атеизм есть утешительная иллюзия, не знающая образа отца и потому позволяющая не думать о неприятностях, давая волю любой своей прихоти. Остается непонятным, почему атеизм, а не теизм, так или иначе выдается за героизм. Я называю это детской грезой.

Однако в моей книге я цитирую в свою защиту только атеистов и агностиков. Мои аргументы основаны на мыслях таких атеистов, как Ницше, агностиков, как Витгенштейн, и так далее. И в самом начале книги я цитирую трех мыслителей, о которых мы обычно не думаем как о религиозных людях: Эйнштейна, Фрейда и Витгенштейна. Они говорят, что смысл жизни идентичен вопросу о религии. Вот прямые цитаты. Эйнштейн: «В чем смысл человеческой жизни? <...> Знать ответ на этот вопрос, значит, быть религиозным» («Мой взгляд на мир», 1934 г.). Фрейд: «Идея жизни, имеющей цель, возникает и уходит вместе с религиозной системой» («Цивилизация и ее тяготы») . Витгенштейн: «Верить в Бога значит видеть, что жизнь имеет значение» (из «Тетрадей» 1914-1916 гг.).

Затем я цитирую Тома Стоппарда: «Когда будут раскрыты все тайны и утрачен последний смысл, мы останемся одни» («Аркадия»). Но я не думаю, что мы одни, ибо наша жизнь еще не потеряла смысл.

Это работает и в другом направлении: если вера может уважать науку, наука может уважать веру. Ричард Докинз говорит следующее: «Я думаю, можно утверждать, что вера - принципиальное зло любой религии, есть величайшее зло в мире, сравнимое с вирусом оспы, но не столь легко поддающееся уничтожению. Вера есть великая увертка» («Является ли наука некой религией?»). Однако Макс Планк, нобелевский лауреат, основатель квантовой теории, говорит: «Каждый, кто серьезно занимался научной деятельностью, понимает, что над входом в храм науки написаны слова: "Вы должны верить"!»[2]. От этого не может освободиться ученый.

Эйнштейн говорит нечто подобное: «Науку могут развивать только те, кто полностью впитал в себя стремление к истине и пониманию. Это стремление, однако, проистекает из сферы религии. К ней же принадлежит вера в возможность, что правила, пригодные для мира сущего, рациональны, то есть доступны разуму. Я не могу представить себе подлинного учёного без этой глубокой веры». И далее следуют знаменитые слова: «Эту ситуацию можно выразить афоризмом: наука без религии хрома, религия без науки слепа» (симпозиум «Наука, философия и религия», 1941 г.).

Наконец, вот что говорит самый глубокий атеист Ницше: «Наша вера в науку покоится все еще на метафизической вере <...> Даже мы, познающие нынче, мы, безбожники и антиметафизики, берем наш огонь все еще из того пожара, который разожгла тысячелетняя вера» («Веселая наука»). Тем самым Ницше говорит: если бы у нас не было веры, у нас не было бы восприятия истины как ценности. Если Вы, например, политический деятель, вы не всегда стремитесь к истине, вы стремитесь к власти. Почему же истина должна иметь ценность для нас, если не вследствие нашей религиозной веры? Таков смысл слов Ницше.

Я думаю, что мы нуждаемся и в религии, и в науке. Мы нуждаемся в науке, чтобы объяснить Вселенную, и мы нуждаемся в религии, чтобы объяснить смысл человеческого существования. Мы потеряем многое, если потеряем религиозную веру. Мы потеряем наш западный смысл человеческого достоинства. Я думаю, мы потеряем наше западное признание ценности свободного общества. Я думаю, мы потеряем наше понимание моральной ответственности. Я думаю, мы потеряем представление о священных отношениях, особенно семейных, и мы потеряем нашу идею осмысленной жизни. Я думаю, религиозная вера фундаментальна для западной цивилизации, и мы потеряем само ее сердце, если потеряем нашу веру.

Я не утверждаю, что невозможно быть убежденным и последовательным атеистом. Наоборот, руководитель моей докторский диссертации, покойный сэр Бернад Уильямс, один из самых замечательных философов своего поколения, был очень последовательным, категорическим атеистом, и я относился к нему с огромным уважением. Однако его видение было фундаментально трагическим. Он действительно полагал, что жизнь не имеет никакого смысла. Я думаю, он помог нам понять, что случится с Европой, если она потеряет свою религиозную веру. В своей лучшей книге «Позор и необходимость» («Shame and Necessity») он указывал, что ситуация в европейской цивилизации сегодня подобна ситуации в до-сократовской Греции. Возможно, он вполне прав.

В 2010 г. была опубликована интересная книга Фердинанда Маунта «Полный круг: как классический мир вернулся к нам» («Full Circle: How the Classical World Came Back to Us»), в которой автор утверждает, что мы вернулись в ситуацию Греции III в. до н.э.. Это утверждение имеет глубокий смысл для меня, ибо очень многое из того, что мы слышим от современных философов и ученых, очень похоже на мнения стоиков, скептиков, циников и эпикурейцев. Но это вряд ли хорошее время для нас, потому что хотя сами греки того времени еще не знали, что их ждет, мы знаем, что их ожидало. Во II в. до н.э. Греция начала приходить в упадок и вскоре перестала быть живым динамичным обществом. Столетием позже она оказалось в почти полном политическом забвении.

Если сегодня можно заметить сходство между нашим современным обществом и Грецией III в. н.э., значит, в нем начался упадок, и я боюсь, что он совершится, если мы потеряем нашу веру. Однако в книге «Великое содружество» я попробовал найти точки соприкосновения с атеистами - с серьезными с атеистами, такими как Ницше и другие.

Я приведу слова, которые кажутся мне соответствующими нашему положению сегодня. Уильям Дюрант, американский историк, писавший между 1930-ми и 1960-ми годами, издал одиннадцать томов «Истории цивилизации». В молодые годы Дюрант хотел быть священником, но потерял веру и посвятил свою жизнь изучению истории цивилизаций, став авторитетом в этой области. В пятом томе своего труда, посвященном Возрождению, он замечает нечто, очень созвучное нашему времени.

Определенная напряженность между религией и обществом характеризует выход цивилизации на последние стадии своего развития. Высокая цивилизация поддерживает у людей единство морали и веры, столь благоприятное для государственной деятельности и искусства. Но религия начинает самоубийственную борьбу за свое потерянное положение в прошлом. В ходе своего роста и постоянного преобразования знание сталкивается с мифологией и теологией, которые изменяются с геологической медлительностью. Другими словами, ученые движутся быстрее, чем раввины и священники. В этом проблема. Первые движутся быстрее, и вторые не могут угнаться за ними. Контроль церкви над искусством и образованием начинает ощущаться как тяжелые кандалы или ненавистная клетка, интеллектуальная история приобретает характер конфликта между наукой и религией. Функции, исполнявшиеся ранее духовенством, такие как закон и наказание, образование и воспитание, брак и развод, начинают выходить из-под церковного контроля и становятся светскими, возможно, даже анти-церковными. Интеллектуальные группы отходят от традиционной теологии и после некоторого колебания также и от морального кодекса, связанного с ней. Литература и философия становятся антиклерикальными. Освободительное движение возносится до исступленного поклонения разуму и падает вместе с парализующим разочарованием в каждой догме и в каждой идее. Поведение, лишенное поддержки религии, вырождается в эпикурейский хаос. И сама жизнь, лишенная религиозной надежды, становится тяжелым грузом. подобно унизительной нищете или пресыщенному богатству. В конце концов, общество и его религия имеют тенденцию падать вместе подобно телу и душе в единой общей смерти.

Это было написано в начале 1950-ых, но любой, кто изучал историю цивилизаций, будь то Ибн Хальдун, исламский историк XIV в., или Джамбаттиста Вико, философ XVIII в., или такие атеисты, как Джон Стюарт Милль или Бертран Рассел, приходит к заключению: индивиды могут иметь хорошую жизнь без религии. Моральное сознание является частью того, что делает нас людьми. Но общество никогда не могло жить без религии, и потому мораль, как существенно социальное явление, связано с религией. Именно совокупность принципов, традиций и идеалов объединяет нас в коллективную жизнь. Рынок и государство могут направляться личными интересами, но общества созданы на основе чего-то большего и всеохватывающего, на основе общего видения социальной пользы. При отсутствии этого общество начинает фрагментироваться. Люди начинают думать о морали как о личном выборе. Смысл взаимной связи, - основа того, что есть «религия», - начинает атрофироваться в больших организациях, и социальная сплочённость исчезает. Запад вырос на почве того, что теперь принято называть иудео-христианским наследием, которое создало уникальную конфигурацию ценностей и достоинств. Потеряв их, мы потеряем западную цивилизацию, которая просуществовала большую часть двух тысячелетий.

Может ли иудаизм добавить что-либо определенное к решению этой проблемы? Одно из важных его прозрений заключалось в том, что хотя наука есть одна вещь, а религия - другая, они не отрицают друг друга. Они - различные вещи. Раввины осознали это еще в древности и замечательно выразили в благословении, принятом еще две тысячи лет назад. При встрече с большим ученым-неевреем следует произнести: «Благословлен Бог, <...> Кто вложил Свою мудрость в плоть и кровь».

Каких ученых имели в виду раввины? Греческих и римских. С точки зрения раввинов, те были язычниками, выступавшими против всего, за что стоял иудаизм. И всё же раввины установили это благословение, благодарящее Бога за этих ученых, говоря, по существу: «Мы думаем по-другому, чем вы, мы сталкивались с вами на полях сражений, но тем не менее мы уважаем ваши научные знания, и потому произносим благословление, благодарящее Бога за вас». Для религии важно признать независимую целостность науки и ее достоинство в глазах самой религии.

Евреи привыкли аргументировать. Все канонические тексты иудаизма являются антологиями аргументов. Поэтому если мы уверены в нашей вере, нам нечего бояться результатов науки и вызовов атеизма. В 2010 г. я организовал телевизионную программу, в которой встретился с четырьмя неверующими оппонентами, три из которых были евреями: Говард Джейкобсон, английский писатель и журналист, Ален де Боттон, швейцарский писатель и продюсер, и Лиза Жардин, английский историк. Четвертым был оксфордский профессор нейрофизиолог Колин Блейкмор. Было нечто возвышающее в этих встречах: честных, открытых, серьезных и просвещённых.

Эти встречи напомнили мое общение с сэром Исайей Берлином, нерелигиозным евреем, чьей дружбой я очень дорожил. В первый раз, когда он пришел в наш дом, он сказал: «Рабби! Делайте, что хотите, но не говорите со мной о религии: когда дело касается Бога, я - глух». Затем он заметил: «Вот чего я не понимаю. Как Вы, изучив философию в Кембридже и Оксфорде, можете верить?». И я ответил: «Исайя, если это может помочь, думайте обо мне как о заблудшем еретике». На что он сказал: «Вполне понимаю, дорогой мой, вполне!».

В 1997 г. я издал книгу «Политика надежды» («The Politics of Hope»), в которой утверждал, что мир изменился со дня публикации лекции сэра Исайи в 1957 г. «Две концепции свободы». Опасность для свободы сегодня иная: не тоталитаризм, а скорее, внутреннее моральное разложение свободных обществ. Я спросил его, не согласится ли он просмотреть книгу, потому что очень хотел узнать его мнение. Он попросил прислать ее и обещал высказать о ней свое мнение. Прошли месяцы, я не слышал ничего от него. Тогда я позвонил ему домой. Его супруга подошла к телефону и сказала: «Главный раввин! Только что Исайя говорил о Вас». Раввины не были обычным предметом бесед Берлина, и я спросил, в каком контексте он упомянул меня. Она ответила: «Исайя попросил, чтобы Вы совершили богослужение на его похоронах». Исайя знал! Четыре дня спустя он умер, и я исполнил просьбу. Его биограф Майкл Игнатьев спросил меня, почему Исайя, светский еврей, попросил о религиозных похоронах. Я сказал - надеюсь, не ошибочно, - что Исайя, возможно, и был светским евреем, но он был лояльным евреем. И я чувствовал сильное родство с ним даже при том, что его религиозные взгляды отличались от моих.

Это чувство родства, простирающееся через интеллектуальные разрывы, есть еврейский эквивалент прекрасной английской идеи «обедать с оппозицией», то есть сохранить личную дружбу при различии во взглядах. Человеческая связь разрывается, когда ученые и религиозные лидеры осыпают друг друга оскорблениями, отбрасывая и искажая взгляды друг друга. Это вредно и для религии, и для науки, и для будущего человечества, которое мы разделяем.

И теперь я возвращаюсь туда, откуда я начал, к Роберту Патнэму. Он продемонстрировал в «Американском милосердии», что то, что имеет значение для людей, что обращает их в хороших граждан и хороших соседей, есть скорее принадлежность к общине, а не то, во что они верят. Он написал, что атеист, который ходит регулярно в синагогу или в церковь, вероятно, будет лучшим человеком, чем верующий, никогда не присоединяющийся к общине.

Удивительным образом раввины говорят о том же самом. Знаменитый раввинический текст приводит слова Бога: «Пусть они не верят в Меня, но следуют Моей Торе. Если они изучают Мою Тору, ее свет вернет их ко Мне». (Песикта де-рав Кахана). Это очень радикальное утверждение, и это есть основание, на котором верующий и неверующий могут соединить руки в дружбе. Социолог религии Грейс Деви говорит об английском христианстве, что оно состоит из веры без сопричастности. Еврейское сообщество имеет тенденцию к противоположному: сопричастность без необходимости веры. Мы теперь знаем благодаря Роберту Патнэму, что именно эта сопричастность обуславливает различие.

Однажды я определил веру как освобождение от одиночества. Она освящает отношения, строит сообщества и поворачивает наше внимание от себя на других, порождая эмоциональный резонанс альтруизма и пробуждая лучшие силы нашего существа. Это дары нашей встречи с трансцендентным. Любовь ли к человеку рождает любовь к Богу или наоборот, религия остается необходимой гравитационной силой, которая удерживает каждого из нас от вращения по независимой орбите, и вместо этого связывает нас множеством форм коллективного благословения. В обществе без веры исчезает искусство, музыка, красота и милосердие, и никакое общество без веры не может выстоять долгое время.

Перевод с английского Б. Дынина

[1] Французский биохимик и микробиолог, лауреат Нобелевской премии - Пер.

[2] Эта мысль выражена в лекции М.Планка «Религия и естествознание» - Пер.