Глава I. Находка

1

Удивляюсь, что ученые мужи – вплоть до Гомперца – оставляли это дело в пренебрежении. Речь идет о логическом исследовании эпикурейца Филодема. Вместе с другими обрывками эпикурейского наследия оно было найдено в пепле Геркуланума.

Еще в восьмидесятых годах прошлого века немецкий филолог (Филиппсон) жаловался, что найденный папирус мало исследован[i]. И старался привлечь к нему ученое внимание.

А лет тридцать спустя – в начале нашего века – тот же исследователь вынужден был установить: его призыв оказался тщетным

Несмотря на свою относительно хорошую сохранность… книга привлекла мало внимания.

Еще одна любопытная находка, не признанная школьной наукою! Постараемся узнать подробности.

2

Логическая работа Филодема лежит готовая к печати.

Эти строки были написаны еще 2 октября 1805 года. Немецкий исследователь известил ученый мир о новой геркуланской находке[i]. Она так и осталась «лежать». Несколько лет спустя копия папируса попала в руки английского ученого. Его внимание привлек обещающий заголовок[ii]. Из любопытства он просмотрел рукопись, и так определил ее содержание:

Очень остроумным стилем и языком отрывок рассуждает о нелепости общих заключений от частных данных…

Мы убедимся скоро: это заключение – прямая противоположность истине. Такой вывод можно сделать только при очень поверхностном чтении. Так или иначе, но папирус еще раз напомнил о  себе ученому миру. И после этого – замолк надолго.

Его помянули только через два десятилетия в тридцатых годах. Один ученый с сожалением сообщал о геркуланских папирусах:

Кое-что уже погибло. Об этом надо заключить из того, что о логическом сочинении Филодема… Ничего не слышно.

Книга Филодема уже оплакивалась. Рукопись Филодема почиталась погибшей.

3

Но история оказалась не столь равнодушной, как ученый мир.

Подлинная рукопись сохранилась в Неаполитанском музее. Уцелели две ее копии, сделанные очень опытным переписчиком (Дженнаро Казанова).

И в 1864 году, в очередном томе «второго собрания» геркуланских папирусов, появилась книга: Филодем. О признаках и доказательствах[iii].

Здесь было обнародовано все, что пощадило суровое время: восемь отрывков и тридцать восемь страниц погибшей книги. А в следующем году, молодой немецкий ученый сделал попытку восстановить их сквозной текст. Эту почетную задачу взял на себя Теодор Гомперц.

Он сопоставил обе копии с подлинником. Ему удалось восстановить два из восьми отрывков. И большие куски тридцати восьми страниц, изъеденных геркуланским пеплом.

Полусожженный папирус стал превращаться в связное целое. И оно сразу поразило читателя своей внушительностью. В кратком введении к своей работе Гомперц предупредил читателя: логическое учение, изложенное в новом папирусе, должно занять особое место в истории знания.

Оно совершенно отлично от всего, что нам известно о логике древних… Это первый очерк индуктивной логики, проведенный на основе строго и исключительно опытного мировоззрения, оживленный и проникнутый дуновением истинно бэконовского духа…

Эпикурейская логика восполняет здесь пробел, оставленный школьной логикою

Аристотеля. И новую находку должен приветствовать всякий ученый и философ, почитающий опыт единственной основой мирознания.

Более того. Значение новой находки – подчеркивает Гомперц – не могут оспаривать и философы другого направления.

Даже метафизику и врагу опытной философии – оно открывает обилие новых точек зрения и богатый исторический материал. Мы присутствуем при духовных боях, которые велись за основы человеческого знания между величайшей опытной школой древности и ее противницей…

Воскресшая книга должна вписать новую, немало ценную страницу в историю человеческого духа. И молодой ученый хотел сделать все возможное, чтобы посодействовать такому важному делу. Заканчивая свой восторженный отзыв он обещал читателям:

Я предполагаю впоследствии изложить этот важный предмет по мере своих сил, всеохватывающим и исчерпывающим образом. 

 Увы! Пословица недаром говорит: благими намерениями дорога в ад вымощена. И если не в ад – то в идеалистическую историю философии.

Восторженный начинатель стал трезвым профессором. И предпочел не возвращаться к пламенным грезам своей научной молодости.

4

Воскресший папирус еще четырнадцать лет ожидал исследователя. Только в 1879 году появилась диссертация, озаглавленная «Книга эпикурейца Филодема. Изложение ее содержания»[iv].

Автор диссертации (Ф.Банш) ставил себе скромную задачу: восстановить общий ход мысли полуизъеденных страниц Он сопоставляет изложенные здесь доводы противников эпикурейской логики и возражения ее сторонников.

В итоге он ставит вопрос: в какой мере прав Гомперц, утверждая, что восстановленная книга проникнута «бэконовским духом»? Наш исследователь вынужден заявить:

Во всяком случае, мы должны в ней признать достойную внимания попытку – освободить так называемую неполную индукцию от предрассудка, тяготеющего на ней со времени Аристотеля, и возвысить ее до действенного орудия исследования.

Главная ценность этой диссертации и заключается в том, что здесь впервые было не только сказано, но  и доказано: воскресшее учение выходит из рамок обычной формальной логики. Оно вплотную подходит к основным вопросам современной индуктивной логики.

Однако эта заслуга нашего автора не освободила его от крупных недочетов. И они совершенно неизбежны.

Мы скоро услышим пренебрежительный отзыв того же ученого о друзьях Эпикура и об их мнимом неподвижном догматизме. Автор целиком разделяет все ходячие предрассудки о школе Эпикура.

И в дальнейшем будет показано: ему не удалось постигнуть действительной природы эпикурейского научного общения. Поэтом и содержание книги Филодема раскрылось ее критику только отчасти.

Не удивительно также: сложное эпикурейское учение было им воспринято очень однобоко, под уменьшительным стеклом школьного предания. Очень поверхностно было использовано и размежевание эпикурейских логиков с их противниками.

И мы читаем, на одной из последних страниц диссертации, такую оговорку:

… действительного продвижения в этих вопросах, то есть серьезной попытки обоснования индуктивной логики – мы не можем признать  в изложенных учениях.

Этими словами наш критик вынес суровый приговор. Но не эпикурейской логике, а своему ее пониманию.

5

Гораздо внушительнее следующая работа, посвященная нашему папирусу. Она вышла два года спустя, в 1881 году.

Ее заголовок гласит: «О книге Филодема и логическом учении эпикурейцев»[v]. Латинская диссертация Роберта Филиппсона.

Имя, нам уже известное. Перед нами докторская диссертация того самого ученого, который стал впоследствии крупнейшим немецким эпикуроведом.

Работа весьма почтенная. Она начинается с вопросов источниковедческих. Автор еще раз пересматривает план книги Филодема. Затем восстанавливаются два новых отрывка и несколько других мест, упущенных Гомперцом.

После этого автор обращается к вопросам теоретическим. Он прослеживает основные предпосылки ранней логики Сада – созданной самими Эпикуром. Затем он пытается установить позднейшие достижения, которые он связывает с другом Филодема Зеноном Сидонским. В отличие от своего предтечи, наш автор очень высоко оценивает эти новые достижения

…метод Зенона, по-видимому, не очень далек от того метода, благодаря которому наши современники так продвинулись в исследовании природы.

Вопреки школьному шаблону, наш автор прочно обосновывает свое высокое мнение. И эта мало читаемая латинская диссертация до сих пор остается самой серьезной из всех, что написано об эпикурейской логике. Однако, нет разы без шипов.  Есть шипы и здесь – и очень острые.

Мы еще услышим отзыв того же Филиппсона – о плане Филодемовой книги. И отзыв этот покажет нам бесспорно: даже этот вдумчивый ученый не постиг научного облика друзей Филодема. И недоуяснил себе его творения.

Далее, наш критик ставит важный вопрос о происхождении позднейшей эпикурейской логики. И вот, в каком духе он решается:

…учение Эпикура всегда вызывает подозрение, что чужое достижение отмечено эпикурейской печатью.

Мы скоро услышим: кому приписывает ее наш исследователь. А пока достаточно отметить: наш филолог решительно отрицает самобытность позднейшей эпикурейской логики…

6

Так или иначе, но забытый папирус начал стучаться в двери науки. И вслед за филологом Филиппсоном, откликнулся один представитель тогдашней философской молодежи. В 1884 году вышли в свет «Исследования к истории проблемы познания древности»[vi]. В число своих тем Наторп включил и эпикурейскую логику.

Как и обычно, он начинает с Эпикура. Особое внимание уделяется его учению о качествах. Отмечается самобытность этого учения.

Не удовольствуясь Эпикуром, философ пишет особую главу: «Учение об опыте у эпикурейцев». Еще раз излагается основное содержание Филодемова папируса.

Наторп особенно подчеркивает обстоятельства, упущенные его предшественниками: какую роль играет в эпикурейском учении строгое понятие общей закономерности. И дает учению такую оценку:

…система Эпикура была способна, в области опыта, оказать такие услуги, как едва ли другая античная система. Она содержит все основы для теории опытного доказательства, которая столь же пригодна, хотя и менее развита, а в своем обосновании даже почти более тонка, чем то, что в новое время выдвинул хотя бы Джон Стюарт Милль…

Другими словами: вопреки своему предшественнику, наш автор отмечает не только научную ценность эпикурейской логики. Он вынужден признать и ее самостоятельность, ее историческую самобытность. Именно эти самобытные стороны были так ярко развернуты позднейшими эпикурейцами.

Однако, и здесь мы должны сейчас же сделать оговорку. Оговорку, при которой все эти похвалы сразу приобретают совершенно другую окраску.

Подводя итоги, наш исследователь внушительно подчеркивает: воздвигая свое стройное здание, эпикурейский философ должен был дат ему основы, которые он сам был совершенно бессилен закрепить в рамках своего учения.

…он внес в теорию часть, которую теория не была в состоянии обновить из себя. И должен был покориться.

Конечно, покориться победоносным противникам. Мы скоро услышим: каким именно.

            Великолепное здание, осыпанное столькими похвалами, оказывается построенным на песке. И рушится от первого прикосновения.

7

Таков был последний вывод школьной критики. Суровый голос историка – обвинителя!

Но скоро и он замолк. Воскресший папирус начал опять уходить в забвение.

Только четверть века спустя, к нему вернулся один из его прежних ценителей – тот же Филиппсон. В специальном филологическом журнале появилась статья «К восстановлению так называемой книги Филодема «О признаках и доказательствах»[vii]. Автор поставил себе чисто источниковедческую задачу: дополнить  и улучшить старое издание Гомперца. И выполнил ее очень добросовестно.

Прежде всего, он восстановил четыре отрывка из погибшего начала книги. Затем внимательно пересмотрел копии папируса, он попытался прочесть те места, которые его предшественники оставили не восстановленными.

Их оказалось немало: почти на каждой странице уцелевшей части папируса. Работа трудная, но благодарная: папирус окончательно превратился в связное целое.

Однако это не привлекло к древней находке новых исследователей. О них уже более четверти века ничего не может сказать ученая библиография.

Древняя опытная логика вернула себе свое бытие только для того, чтоб над нею сейчас же сомкнулись мертвые волны ученого равнодушия.

8

Старая история повторяется. Та самая история, с которой уже познакомил нас папирус Эпикура[viii].

Правда, папирусу Филодема, более повезло. Уже в восьмидесятых годах, он вызвал настоящую вспышку исследовательского внимания.

Ученый мир услышал о позорно забытой эпикурейской логике. Он узнал о большом вкладе, который внесли в историю знания презираемые поздние эпикурейцы.
Но это была только короткая вспышка. Ей не суждено было превратиться в яркий огонь.

Об этом отчасти позаботились и сами ее творцы. Мы видели: один из них громко провозгласил ценность эпикурейской логики, и, смутившись своей смелости, больше не подавал голоса. Другой пытался всячески урезать его отклики. Третий осмелился  развернуть забытые достижения, но поспешил отвергнуть их самобытность. Наконец, последний признал эту самобытность, но объявил их преходящими, давно преодоленными.

А потом даже эти немногие голоса замолкли. Вероятно, молодые ученые были умудрены жизненным опытом. Он показал им непреложно: в благонамеренном буржуазном обществе, знамя Эпикура – неподходящее знамя.

Школьная наука поторопилась забыть неожиданный голос древнего материализма, потревожившего ее мертвое озеро. И она была совершенно права: если бы он заговорил во весь голос – были бы поколеблены вековые устои идеалистической истории философии.

Глава II. Друзья

1

Раскроем одну из только что упомянутых работ, посвященных книге Филодема.

Эпикурейцы всегда оставались простыми излагателями и защитниками своего учения. Они не занимались непредвзятым исканием истины, а просто сражались за ту истину, которая, по их мнению, содержалась уже готовою в учении Эпикура (Bahnsch).

Мы уже слышали однажды такой неблагосклонный отзыв. Он принадлежал древним врагам Эпикура. И он перешел к историкам философии.

Именно в этом духе изображали нам философы-идеалисты ранний Сад. И, конечно, это изображение целиком переносится на позднейших эпикурейцев: на полузабытый «средний Сад».

Нас пытаются уверить Филодем и его друзья не занимались самостоятельной исследовательской работой. Они были только робкими учениками, сражавшимися за старые школьные догмы.

Неосведомленность и упорная страсть к авторитету…

Таков отзыв дают о друзьях Филодема новейшие исследователи. Даже те немногие историки философии, которые ищут новых путей.

И здесь торжествует старая легенда. Попытаемся еще раз восстановить подлинную действительность.

2

На девятнадцатой странице нашего нового папируса бросаются в глаза такие строки:

Так… Зенон изложил доводы противников

О каком Зеноне говорит папирус? Конечно, об учителе Филодема, Зеноне Сидонском. В другом геркуланском папирусе того же Филодема читаем:

Они намекают на философа, живущего в Афинах. Это – наш Зенон.

Около половины первого века до нашей эры Зенон Сидонский был общепризнанным вождем Сада. Выходец из далекого эллинистического Востока, он возглавил эпикурейскую школу в столице философии – в Афинах.

И мы имеем   полную возможность восстановить его научный облик. В одном из папирусов сохранился перечень научных работ Зенон. Да и наш папирус достаточно красноречив.

Он сообщил уже нам: друг Филодема принимал самое живое участие в борьбе за эпикурейскую логику. Мы узнаем скоро: он усиленно разрабатывал ее важнейший отдел – эпикурейское «заключение по соответствию».

Далее: немало занимался Зенон и другою основною областью эпикурейской философии. И о ней не однажды вспоминает наш папирус[ix]:

[18, 34]…От определенного тела переходить к другому определенному, от родового к родовому.

Зенон уделял немало внимания эпикурейской физике. Другой папирус сохранил нам и два заголовка погибших работ: «О несходстве атомов», «Об отклонении атомом». Обе работы посвящены изначалам мироздания – атомам. Друг Филодема пересмотрел и переработал коренные вопросы: о первичных телах, об их «родовых» и своеобразных свойствах.

Особенно тщательно исследовал Зенон жгучий вопрос: о строении атома, об его «частях», о «наименьших» величинах. Здесь ему пришлось еще раз исследовать труднейшую область: атомистическую философию математики.

Есть ценные сведения и о работе Зенона в третьей основной области эпикуреизма: в этической философии. Наш эпикуреец написал особые книги «О целях», «О совершенстве жизни». В двух отдельных книгах был рассмотрен коренной вопрос: об отношении человека к богам.

Точно так же Зенону принадлежат обширные курсы «О нравах и образах жизни». Здесь были тщательно переработаны основные области эпикурейской практической философии.

Не будем перечислять погибших работ Зенона из области частных наук: искусствоведения, грамматики. Отметим только, то наш философ усиленно занимался историей Сада.

По свидетельству Филодема, его друг подробно разбирал все обвинения против  жизни и учения основателя Сада. Зенон всюду привлек подлинные первоисточники, собрал бесчисленные новые данные.

Общая картина ясна. И сам Филодем так отзывался о своем друге:

Я был верным поклонником Зенона при жизни, а после смерти его неустанным восхвалителем: в особенности всех достоинств его вдохновенных наитий – из Эпикура.

Зенон Сидонский был вполне достоин этого восторженного отзыва. Он не ограничился просто защитой старого наследия: он обновил и приумножил его своими «вдохновенными наитиями».

3

На странице двадцать восьмой нашего папируса есть строчка:

…Это очень сжато изложено – но есть в Димитриевом докладе.

Кто был этот Димитрий[x]?

Он сам свидетельствует о себе в другом папирусе:

Великая признательность Иринею, который вместе со мною, усиленно отдавался философии и не покидал прекрасного Милета.

По-видимому, в те же годы – около середины I века нашей эры – Димитрий был вождем эпикурейской школы в Милете. Что может сказать геркуланский пепел о научном облике этого философа?

Новейшие исследователи прочли на полуистлевших листах два заголовка:

Димитрий – о геометрии. Димитрий – о в<опросах> Полиэна и о ложных возражениях,<выдвинутых>стоиками  <против Зен>она

Последний заголовок особенно внушителен. Димитрий продолжил дело великого эпикурейского математика Полиэна. Он подверг новому пересмотру основы тогдашней геометрии. Здесь он работал рука об руку со своим другом Зеноном Сидонским. Он тщательно разобрал основные определения, аксиомы и теоремы Евклида. И, вопреки философам Стои стремился доказать: основы геометрии могут быть утверждены только на твердой почве математического атомизма.

Работал Димитрий и в других областях тогдашней науки. Он издал особую книгу «О словозначениях Гиппократа». Эпикурейский ученый стремился установить точные значения основных понятий древней медицины. Привлекала Димитрия еще одна область: искусствоведение. Словно в насмешку над ходячей легендою о «невежестве» эпикурейцев, друг Зенона написал большое исследование «О поэзии».

Строгий философ, Димитрий требовал от искусства – содержательности. И в то же время, вопреки идеалистам-стоикам, он отстаивал самостоятельное значение искусства: он подчеркивал художественную ценность стиля и композиции.

Наконец, нам известно: Димитрий посвятил ряд работ восстановлению подлинных текстов Эпикура. Очищая древние рукописи от позднейших искажений, он выступает перед нами вдумчивым критиком, образцовым древним философом.

И все эти многочисленные работы проникнуты единым духом. Предоставим слово самому Димитрию.

Мы поставили целью сжатое и легкое разрешение вопросов. И поэтому построим прямые доказательства: чтобы получить решения легкие, с наименьшими трудностями.

Отрывок из только что упомянутых математических папирусов! Такие цели ставит себе Димитрий в своей критике Евклида. И не только в критике Евклида. И во всех других областях – в медицине, в искусствоведении, в филологии, Димитрий ставит себе те же цели: точность, «сжатость». Недаром современники прозвали его Лаконским.

4

Перед нами образец эпикурейского учения времен расцвета эллинизма. Полноценное доказательство: какое глубокое и плодотворное влиянием оказывал эпикурейский материализм на многообразные области эллинистической науки…

На девятнадцатой странице нашего папируса попадается еще одно имя:

[19,9] А Бромий сказал: он излагает следующие их доводы…

Об этом Бромии мы знаем очень мало. Но, все-таки, кое-что знаем. По-видимому забытый философ подвизался в эпикурейской школе на Родосе. Каковы были его главные научные тяготения?

В одном из филодемовых папирусов «О риторике» читаем:

После только что рассмотренного надо сказать несколько слов о дражайшем Бромии. Он вознамерился писать об искусствах и поставил вопрос – является ли искусством медицина и грамматика…

Подобно Димитрию Лаконскому,  Бромий уделял большое внимание «искусствам». Но мы узнаем сейчас: его привлекали здесь другие области. Не те, которыми занимался лаконский философ. И об это кое-что может сказать Филодем:

Каким образом, согласно вождям, политика не есть искусство… он объявил ее искусством, и пытался это доказать…

Не будем возвращаться к старому спору. Для нас достаточно одного: Бромий был большим поклонником «политики». Вероятно, он совмещал философию с политической деятельностью. Перед нами еще один тип философа-эпикурейца. Он не довольствуется теоретическими науками и искусством: он хочет озарить светом философии – искусства практические, непосредственно связанные с живой жизнью.

5

Обращаемся теперь к автору нашего папируса – к самому Филодему. Вернемся к той девятнадцатой странице:

Так, беседуя с нами, Зенон изложил…

Обратим внимание на слова: «беседуя с нами». Они немало говорят внимательному исследователю. Филодем беседовал с Зеноном Сидонским, афинским вождем. Наш философ принадлежал к числу тех эпикурейцев, перед которыми подробно отчитывался глава школы. Очевидно сам Филодем занимал в эпикурейском союзе не последнее место. И действительно, в другом папирусе читаем:

… мы, не откладывая, разберем по существу и выдвинем общие точки моих друзей и друзей Зенона.

Филодем выступает рядом с афинским вождем как равный. Он сопоставляет своих друзей и друзей Зенона. Это значит: наш философ уже тогда был вождем самостоятельной эпикурейской школы. Именно школы римских эпикурейцев. Она процветала у ног Везувия, в Неаполе. Именно поэтому беспощадный Везувий оказался так благосклонен к Филодему Геркуланский пепел сохранил остатки его библиотеки. И мы можем составить себе достаточное представление о его философской деятельности:

… здесь для нас достаточен, рядом с Эпикуром, Метродор. А людей другого уклада пусть обслужат более вельможные философы, которые мы рассмотрели…

Строки из Филодемова папируса «О хозяйстве». И они очень показательны для нашего философа.

Филодем пишет обширное исследование «О пороках и противоположных им добродетелях». Многочисленные свитки, десятки книг. О добродетелях: о хозяйственности, об откровенности, о благодарности. О пороках: гневе, гордости, лести.

Здесь всюду связно излагаются эпикурейские учения о жизни – этика Эпикура и Метродора. А затем, столь же подробно разбираются и опровергаются их противники: «всевозможные философы», наследники Сократа. Тем же духом проникнуты и работы Филодема в другой области: в искусствоведении. Он пишет многотомные работы о музыке, о поэзии. Особенно обширны его папирусы «О риторике» – не менее, чем семь книг.

Жгучие вопросы о ценности искусства рассматриваются здесь в связи с самыми различными областями культуры: наукою, философией, политикой. И всюду подробно разбираются взгляды противников: сократиков и софистов.

Почетное место занимает у Филодема критика религии. В замечательной книге «О богах» тщательно исследуется два мощных двигателя религии: страх смерти и боязнь богов. В обширной работе «О благочестии» подвергается строгой переоценке ходячая теология:

…учения богословов и поэтов. Ведь их особенно восхваляют наши недоброжелатели. А они учат людей нечестивому и вредному.

Эпикурейские учения сопоставляют старую мифологию поэтов и новое богословие философов-идеалистов. И разоблачает их «вредность» при свете материалистической философии природы.

Перед нами еще раз чеканится знакомый образ: философ-боец, беспощадный критик религии и метафизики. Достойный наследник Эпикурова друга, Метродора.

6

Мы познакомились с Филодемом и его друзьями. И теперь нам легко понять, что такое наш папирус. Для этого достаточно прибавить разве лишь короткий отрывок из рукописи Филодемова друга, того же Димитрия Лаконского:

Таково было то, что я изложил. Мне было поручено дать сжатый ответ на возражения против <тех же исслед>ований  И ты, дорогой Нерон, хотел принять участие в привычном тебе деле…

Я восстановил слова: «против тех же исследований» В папирусе они испорчены. Но общий смысл ясен.

В условленное время, вероятно, раз в году, устраивались общешкольные эпикурейские собрания. В избранный город – большею частью, в Афины – съезжались представители всех эпикурейских школ. Они давали друг другу сжатые отчеты о философской жизни своих общин. В этих всесоюзных съездах принимали участие и римские эпикурейцы.

Об этом говорит и разбираемый папирус Филодема. Мы только что привели его беглые, но четкие указания о выступлениях Зенона Сидонского, Димитрия Лаконского, Бромия. Но в папирусе есть и еще один ценный намек:

[28, 5] а теперь мы последовали самому порядку докладов, чтобы изложить общие, всюду проходящие ошибки доводах противников…

Порядок докладов. Картина становится совершенно прозрачной. Перед нами именно очередной эпикурейский съезд.  Гвоздь съезда – новый философский спор. Собравшиеся руководители школ докладывают о положении дел на местах.

Первое слово берет, по обычаю, общесоюзный вождь, глава Афинской школы: Зенон Сидонский. Вслед за ним выступает руководитель родосских эпикурейцев, Бромий.

Собрание завершается кратким итоговым сообщением. Оно поручается непревзойденному мастеру сжатого доклада, вождю Милетской школы, Димитрию Лаконскому.

7

Какую же роль играет в нашей книге сам ее автор, Филодем?

Еще несколько строк из другого его папируса, «О риторике»:

Так как вокруг этих положений поднимается куча вопросов и прений – уместно перейти к тем, кто предлагает эти вопросы на двадцатниках или в обычных лекциях.

Слово «двадцатники» ясно сохранилось в папирусе. Его смысл нам уже известнее: речь идет о тех же ежемесячных школьных собраниях, установленных во времена Эпикура и Метродора[xi].

И Филодем свидетельствует: в его времена «двадцатники» продолжали жить полной жизнью. Здесь часто поднимались «куча вопросов и прений».

Особенно после очередных съездов. Ведь само собою разумеется, возвратившиеся участники подробно докладывали другим обо всем, что они слышали и узнали.

И действительно, прочитаем конец нашего папируса:

[38,22] Все сказанное оценивается так, как оно было рассмотрено…А то, что говорят и пишут некоторые врачи, мы рассмотрим в последних частях нашего изложения6 конечно, если у нас будет хороший желудок, и нас не задержат более важные дела….

Шутливый конец… И он завершает картину.

Возвратившись со съезда, Филодем дает о нем отчет своим римским друзьям. Он отчитывается в непринужденной дружеской обстановке, на очередном двадцатнике. Его обычное орудие – эпикурейская откровенность  (parrhesia).

8

Остается только один вопрос: когда происходит забытый двадцатник? Можно ли это установить?

Оказывается можно и даже довольно точно. Благодаря одной случайной подробности:

[2,15] … пигмеи, которых показывают в Агоре – они же, без сомнения, схожи с теми, которых Антоний вывез сейчас из Сирии…

Забавная подробность! И современный историк может указать нам дату. Спутник проконсула Габиния, Антоний привез карликов из Сирии в 54 году. Значит именно к этому году относится эпикурейский съезд, только что упомянутый. И тот оживленный двадцатник, на котором Филодем докалдывал друзьям свои впечатления. 54 год! В это время Зенон Сидонский и Димитрий Лаконский были уже глубокими стариками. Целое поколение отделяло их от Филодема и его друзей, римских эпикурейцев.

Но их соединяла прочная, тесная связь. Та самая, о которой мимоходом говорил другой папирус Филодема:

– причастность благу соисследования.

Научное соисследование (syzêtêsis)[xii]: вот то великое благо Эпикура, за которое продолжали вести борьбу его позднейшие друзья, забытые философы среднего Сада.

Литература

Банш  1879 -  Bahnsch  F. Des Epikureers Philodemus Schrift Περὶ σημεὶων καὶ σημειώσεων. Eine Darlegung ihres Gedankengehalts. Lyck (F. Wiebe), 1879.

Боричевский 1930 - Боричевский И. А. Краткий очерк истории древнего материализма. Л., 1930;

Геркуланский сборник 1862-1865 - Herculanensium Voluminum (Collectio altera). T. II-IV. Naples, 1862-1865.

Карателли 1982 - SUZHTHSIS. Studi sull’epicureismo Greco e Romano. Offerti a Marcello Gigante. Ed. G.P.Carratelli. V. I- II. Napoli, 1982.

Мур  1806 - Murr C. G.  Philodem von der Musik. Ein Auszug aus dessen vierten Buche. Aus dem griechischen einer herkulanischen Papyrusrolle, Berlin 1806.

Наторп  1884 - Natorp P. Forschungen zur Geschichte des Erkenntnisproblems im Altertum: Protagoras, Demokrit, Epikur und die Skepsis. Berlin, 1884.

Филиппсон 1881 - Philippson R. De Philodemi libro qui est Περὶ σημεὶων καὶ σημειώσεων et Epicureorum doctrina logica. Diss. Berolini, 1881.

Филиппсон 1909 - Philippson R. Zur Wiederherstellung von Philodems sog. Schrift Περὶ σημεὶων καὶ σημειώσεων//Reinisches Museum, 1909, (64). S.1-38.

Янг  1810- Young T.  Herculanensia; or Archaeological and Philological Dissertations: containing a Manuscript found among the Ruins of Herculaneum; and dedicated, by Permission, to His Royal Highness the Prince of Wales //Quarterly Review, vol. 3, V, February 1810, p. 1-20.

Примечания

[i] Имеется в виду Кристоф Готлиб фон Мур, который написал о логическом трактате Филодема в своей публикации о музыке [Мур  1806, 4-5].