От редакции. После продолжительной тяжелой болезни ушел из жизни главный научный сотрудник Института философии РАН, доктор философских наук, профессор Вадим Васильевич Казютинский. Он был известным специалистом в области философии естествознания, прежде всего философских проблем астрономии и космологии, а также философии космонавтики. Им разработан ряд новых оригинальных философских идей, в их числе - «космологический» вариант концепции научных революций, взаимосвязи традиций и революций в астрономии и космологии, а также выполнены теоретические реконструкции основных этапов развития этих наук.

В трудах В.В. Казютинского дана классификация основных направлений русского космизма, проанализирован смысл космической философии К.Э. Циолковского, проведён философский анализ концепции влияния космических факторов на биологические и социальные процессы (А.Л.Чижевский и др.). Особое место в работах Вадима Васильевича уделено новой философской дисциплине – философии космонавтики. Обоснована  специфичность принципов философии космонавтики (антропокосмизма, коэволюции и др.) в контексте идеалов и норм техногенной цивилизации.

В.В. Казютинский принимал участие в организации  таких крупных форумов, как Всесоюзные совещания по философии естествознания, сыгравших большую роль в укреплении союза между естествоиспытателями и философами. Он часто выступал со своими идеями на различных научных мероприятиях.

Вадим Васильевич был давним автором нашего журнала, его публикации неизменно вызывали большой интерес. Добрый, отзывчивый человек, настоящий ученый, он пользовался уважением и любовью коллег.

Публикуем одну из последних статей В.В. Казютинского.

В статье содержится обсуждение проблем, поднятых в книге: J. Horgan. The End of Science. Facing the Limits of Knowledge in the Twilight of the Scientific Age. Reading: Addison Wesley, 1966. Автор рассматривает в современном контексте такие вопросы, как идея «конца науки», наука и ее динамика, философия науки, будущее науки, проблемы космологии.

The article contains a discussion of the issues raised in the book: J. Horgan. The End of Science. Facing the Limits of Knowledge in the Twilight of the Scientific Age. Reading: Addison Wesley, 1966. The author examines in current context such issues as the ideas of “the end of science”, the science and its development, philosophy of science, the future of science, problems of cosmology.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: наука, «конец науки», научные революции, будущее науки.

KEY WORDS: science, “the end of science”, scientific revolutions, the future of science.

В последние годы большое оживление среди интеллектуалов вызвала книга одного из редакторов журнала «Scientific American»  Дж.Хоргана "Конец науки" (Horgan J. The End of Science. Facing the Limits of Knowledge in the Twilight of the Scientific Age. Reading: Addison-Wesley. 1966; издание на русском языке: Хорган Дж. Конец науки. Взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки. СПб., 2001. Далее цитируется русское издание) быстро ставшая международным бестселлером. Причем в юбилейном для книги 2006 г. Хорган вновь вернулся к своему «приговору» науке и дал развернутое интервью журналу “Discover”[i], в котором подтвердил свою прежнюю позицию и выразил отношение к спровоцированным им горячим выступлениям оппонентов. Жаль, в этом отклике еще не могли быть учтены комментарии и российских исследователей[ii]. В любом случае появление столь радикальной и весьма шумно обсуждаемой точки зрения – это весьма полезный повод для разговора о перспективах науки, ее статуса и дальнейшего развития.

Проблема "конца науки", как отмечает и сам Хорган, далеко не нова. Она ставилась на разных этапах ее истории. Давно набивший оскомину разговор Ф. Жолли с молодым М.Планком - отнюдь не единственный. Вот еще вполне показательный пример. Нобелевский лауреат, профессор Корнуэльского университета (а в свое время руководитель теоретического отдела Манхэттенского проекта) Ханс Бете, по свидетельству Хоргана, утверждал, что физика будущего не узнает ничего по-настоящему нового и удивительного. Новое революционное научное событие, сопоставимое, скажем, с возникновением квантовой механики, по его мнению, "очень маловероятно" [Хорган, 2001, 128]. Кроме того, Бете не верил, что будущая окончательная фундаментальная физическая теория "в каком-либо виде вытеснит квантовую механику" [там же, 129].

Важно иметь в виду, что финалистский настрой книги Хоргана – это отнюдь  не уникальное явление развивающейся науки последних десятилетий. Немецкий оппонент концепции Дж. Хоргана Герхард Фоллмер приводит в своем комментарии [Фоллмер 2004, 140] впечатляющий список работ, посвященных теме «конца» и «границ» научного познания. Одни принимают идею "конца науки", другие решительно ее критикуют, - что Хорган чувствительно испытал на себе. Его книга - вовсе не самая серьезная, а лишь одна из наиболее типичных и, в силу разного рода пиаровских причин, вызвавшая наибольшую сенсацию. Возникшему ажиотажу в полной мере способствовал и общий духовный настрой времени. В условиях кризиса современной культуры[iii] и нарастающего вала глобальных проблем, которые грозят вполне зримыми катастрофами, мы являемся свидетелями всевозможных "прогнозов конца". Как известно, подобного рода прогнозы многими воспринимаются всерьез, привлекают внимание общества, инспирируя всевозможные комментарии, дискуссии и фобии.

По словам Хоргана, сначала он принимал за нечто само собой разумеющееся, что наука бесконечна, т.е. всегда будет развиваться [там же, 10]. Но беседы с выдающимися естествоиспытателями и философами изменили его точку зрения. Книга посвящена изложению причин этого поворота, которые можно условно развести по трем уровням.

            Мы коснемся всех этих уровней, обратив внимание на то, как затрагиваются на каждом из них проблемы космологии и ее будущего.

1.      Интеллектуальные игры Дж. Хоргана

Каковы же, все-таки, причины, по которым, согласно Хоргану, мы приблизились к закату "Века Науки"? Они - двоякого типа. С одной стороны - это аргументы, которые могут быть подвергнуты рациональному обсуждению. С другой, - Хорган явно осознает недостаточность приводимых им рациональных суждений в пользу своей позиции, поскольку большинство из них эффективно оспариваются. Соответственно, он широко прибегает к аргументации (если ее можно так назвать) совсем иного типа. Многие страницы книги изобилуют попытками воздействовать на психологию читателя (особенно Хорган злоупотребляет эпитетом "мрачный"). Переход от рациональной аргументации к психологической, которая и оказывается чем-то вроде "последнего слова", - характерная черта книги Хоргана.

Рациональные доводы автора обсуждаемой книги и интервью удобно сгруппировать следующим образом.

Во-первых, как считает Хорган, некоторые науки подошли к границам объекта своего исследования, - например, география. На Земле уже не осталось места для великих географических открытий. Этот довод кажется неотразимым, и тем не менее он просто-напросто ошибочен. Наука космической эры перешагнула границы Земли, и сейчас изучает поверхности ряда других планет - Меркурия, Венеры, Марса, а также многих спутников планет (Луны, Титана и др.). В серьезных научных изданиях можно встретить термин "география Венеры", и он никого не смущает. Точно так же, как мы привыкли к употреблению в научных контекстах термина "атом" (т.е. неделимый), хотя давно знаем, что атом делим. География стала отправным пунктом и частным случаем планетографии, ее объект расширился. То же произошло и с геологией; возникла новая наука - космическая геология. Без опыта географии и геологии было бы невозможно изучать другие планеты. И напротив: сравнительное изучение планет и спутников Солнечной системы приводит к значительному прогрессу в самих географии и геологии, создает возможности для разработки новых теоретических схем и моделей в этих науках. Но ведь то же самое справедливо в отношении и множества других наук.

Во-вторых, по Хоргану, и в науках, границы которых не очерчены столь четко, как в географии, происходят мало приятные для них вещи.

1) Начинает он с особого подчеркивания того, что XX век в научном отношении лишь стартовал успешно и впечатляюще.  Однако  далее на протяжении всего столетия так и  не было создано новых фундаментальных научных теорий, а число выдающихся открытий лишь падало и падает, стремясь чуть ли не к нулю.

          2) Трудности дальнейшего продвижения можно объяснить, например, тем, что сами научные теории вводят ограничивающие реальный научный поиск "правила запрета", т.е. определенные ограничения (например, СТО запрещает сверхзвуковые скорости; квантовая механика демонстрирует неустранимость неопределенности...).

3) Существенно и то, что некоторые научные проблемы (скажем, проблемы сознания или рождения Вселенной) настолько сложны, что, по мнению Хоргана, никогда не будут полностью решены. И отсюда следует, считают Хорган и многие цитируемые им авторы, что ни новых теорий, ни новых открытий не будет и дальше, - сверхсложные проблемы просто превышают познавательные возможности науки.

4) Не исключено, что будет разработана единая физическая теория основных типов взаимодействий, которая, безусловно, станет окончательной, завершит не только физику, но и науку вообще.

Несмотря на всю свою, казалось бы, самоочевидность и многочисленность приверженцев, подобная аргументация уязвима. Она сводится к индуктивным экстраполяциям, притом вне рамок какой-либо модели динамики науки. Но понятно, что чисто индуктивные выводы в данном случае ничего не доказывают. Тем более, что экстраполяции Хоргана являются линейными, а наука - система нелинейная.

О том, что наука 20 века не создала новых теорий, равноценных СТО, ОТО, квантовой механике, теории Дарвина, или, на что естественно надеяться, даже их превосходящих, - с большим сожалением говорили и многие классики естествознания, которые не связывали себя с идеей конца науки. Фундаментальные теории в науке вовсе не возникают каждую неделю. Вспомним, что от появления классической физики до релятивистской и квантовой, прошло более 200 лет. Между тем разработка новой фундаментальной физической теории, охватывающей все четыре типа взаимодействий ("теории всего"), должна оказаться делом неизмеримо более трудным, чем создание названных теорий. Хотя бы потому, что она, по замыслу, уведет нас дальше сложившихся типов научной рациональности и будет еще более "безумной", если употребить известное выражение Н.Бора.

Далее, напомним, что А. Эйнштейн в известной беседе с В.Гейзенбергом высказал ныне общепринятую мысль: то, что мы можем наблюдать, зависит от теории. Падение числа фундаментальных открытий  в некоторых науках (например, в физике) может объясняться тем, что потенциал известных сейчас теорий близок к исчерпанию. Но в космологии применение квантовой и релятивистской физики и сейчас приводят к выдающимся достижениям. Например, открыты ускоренное расширение Вселенной, флуктуации реликтового излучения, определено большинство параметров, характеризующих динамику нашей Вселенной, Метагалактики. Это - крупный прорыв по сравнению с еще недавним прошлым.

Что касается ограничений, накладываемых на природу научными теориями, то их не всегда следует воспринимать как некие догмы. Эти ограничения сформулированы для определенных условий и за пределами их выполнимости могут потерять силу. Например, в сверхсильных полях тяготения не всегда удается ввести систему отсчета, по отношению к которой имеет физический смысл привычное понятие скорости; тем самым могут появиться скорости, которые в иных условиях выглядели бы исключенными. Для процесса раздувания ранней Вселенной инфляционная космология вводит скорости, на много десятков порядков превышающие скорость света. Эти ограничения применимости известных научных понятий при исследовании новых областей природы говорят, на мой взгляд, не о слабости, а о силе науки, которая взамен прежних понятий вводит новые, более адекватные и не предусмотренные прежними теориями.

В-третьих, общим признаком конца науки Хорган считает непривычность методов, применяемых для получения нового знания, особенно возрастающий разрыв теории, эксперимента и наблюдения, "нелепость" многих новых теоретических схем, возникающих на основе применения этих методов.

Особенно достается теории суперструн. "Бесконечное суперпространство струнной теории? Это казалось похожим скорее на научную фантастику, чем на науку" [там же, 153]. Наука ставит вопросы "безнадежно удаленные от реальности, от любого возможного эмпирического опыта" [там же, 153]. Хорган продолжает: "Большая часть современной космологии, в частности, аспекты, вдохновляемые теориями из физики элементарных частиц, объясняющими все, и другими эзотерическими идеями, на самом деле нелепа, или скорее это ироническая наука, наука, которую нельзя эмпирически протестировать или решить ее задачи даже в принципе, а поэтому это вовсе не наука в прямом смысле слова. Ее главнейшая функция - держать нас в благоговении перед тайной космоса» [там же, 154].

По моему мнению, цитированная оценка повторяет с большой силой подобия высказывания по поводу релятивистской космологии, эпохи ее возникновения. Метод математической экстраполяции был незнаком, непривычен и совершенно непонятен для большинства исследователей Вселенной. Астрономы настаивали на традиционной схеме построения теории из наблюдений. Способ, примененный А.А.Фридманом, вызывал у них самые нелестные эпитеты, очень похожие на те, которые мы читаем у Хоргана по поводу современной науки. "Умозрительная теория" - это было еще довольно мягко сказано. Ряд астрономов Пулковской обсерватории применял эпитет "формалистическая" теория. Такова была сила отторжения самими учеными нового метода научного исследования, который не укладывался в рамки общепринятой парадигмы! А что касается представлений о Вселенной, вытекавших из релятивистской космологии, то их также называли "нелепыми" и опять-таки противоречащими науке (и философии). И вот устами Хоргана история повторяется. Новые методы и теоретические схемы кажутся "диковинными" и всегда вызывают буквально иррациональное неприятие сторонников уходящей парадигмы. Но феномен, обозначаемый термином "ироническая наука", вполне может оказаться серьезным продвижением знания - не концом, а началом нового этапа развития науки.

В четвертых, Хорган многократно фиксирует "падение отдачи" от научных исследований. Новые фундаментальные эксперименты обходятся все дороже, и когда-то современная потребительская цивилизация решит, что "игра не стоит свеч". Тем самым возникают финансово-экономические ограничения на развитие науки, которые выступают еще одним признаком ее конца.

Но если, с одной стороны, растущая дороговизна науки - факт, с которым не поспоришь, то, с другой стороны, наука, несмотря на все направленные против нее филиппики, продолжает создавать основную часть (по некоторым подсчетам - около 80%) общественного богатства. Наиболее дальновидные политики хорошо осознают, что ожидаемый прирост фундаментального научного знания может многократно окупить в своих приложениях затраты на науку, все-таки довольно скромные. История науки неоднократно подтверждала такие ожидания. Кто мог предположить в свое время, насколько практически ценными окажутся уравнения Максвелла. Вот почему, хотя и со скрипом, деньги на науку в передовых странах все же находятся: и на физику элементарных частиц, и на космос, и на биологию, и на медицину. Короче, прогноз о грядущем "финансовом коллапсе" науки основывается, по моему мнению, на неадекватной и односторонней интерпретации современной ситуации.

В-пятых, социальные ограничения на развитие науки связываются также с возможной потерей интереса со стороны общества. Молодежь будет находить себе более перспективные (и прибыльные) занятия по сравнению с научной деятельностью.

Но и этот довод не является таким уж неотразимым. Он выражает дух современного потребительского общества, линейно экстраполированный на будущее. Тем не менее, в любом обществе, пронизанном чистоганом, всегда найдется достаточное число энтузиастов, которые считают себя "людьми мыслящими", а не "людьми экономическими", и желают продолжить научные исследования ради самого познания.

Общая канва рационалистической части аргументации Хоргана - постоянные намеки, а то и открытые утверждения о том, что никакой прогресс не вечен, включая и научный прогресс. Этот контекст обнаруживает всю спорность и уязвимость аргументации Хоргана. Проблема оценки нашей цивилизации - стремится ли она в сторону прогресса, или прогресс является мифом - относится к сфере философии. Никакого строгого доказательства в словах Хоргана - нет. Одни модели динамики науки идею прогресса научного знания отбрасывают, в других он, напротив, зримо присутствует. Выбор того или иного типа моделей основывается, в конечном счете, на предпочтении. Тезис о "конце прогресса" является как минимум очень спорным, а с моей точки зрения, ошибочным. На мой личный взгляд, он является наиболее характерным проявлением атмосферы кризиса современной культуры.

Но и сам Хорган, по-видимому, не совсем уверен в неотразимости приводимых им аргументов или признаков приближающегося конца науки. И он разбавляет их соображениями другого типа, апеллирующими к психологии читателя. Странно звучит рассуждение Хоргана в самом начале его книги: "Если ты веришь в науку, ты должен признать возможность - даже вероятность - того, что эпоха великих научных открытий закончилась" [там же, 13]. Подобные пассажи разбросаны по всей книге: "Мрачная картина будущего физики"; "еще мрачнее"; "Он выложил мне свои взгляды на мир с таким пессимизмом, словно мучился от сильного насморка" [там же, 45]; "Мрачность Глэшоу" [там же, 102]… Но сколько бы ни нагнетались эти эмоциональные эскапады, - они способны воздействовать отнюдь не на всех, тем более не являются доказательствами.

В целом же затронута важная тема и приведен интересный материал для ее обсуждения. Но заявленные Хорганом утверждения не убеждают. Многие из них бездоказательны или могут быть истолкованы в равной степени как аргументы в пользу альтернативной оценки перспектив науки. У меня не создалось впечатления, что Хорган привел какие-либо серьезные аргументы в пользу идеи "конца науки". Некоторые из его аргументов при внешней убедительности довольно расплывчаты. А многочисленные попытки пробудить эмоции читателя, воздействовать на его психику вообще не являются аргументами. Фактически в этой части своей позиции автор ведет с нами лишь интеллектуальную игру.

2. Наука и ее динамика в философском контексте.

Хорган понимает (скорее интуитивно), что прогнозы будущего науки содержат философский контекст. В книгу включены интервью с некоторыми известными философами и философски ориентированными естествоиспытателями, излагаются их противоречивые мнения о том, какова же реальная общая динамика науки. В книге содержатся краткие высказывания самого Хоргана о реальности, истине и т.п., но не затронуты существенные аспекты философского понимания науки и тем более нет никакой концепции науки и ее изменяемости. Этим и объясняется фрагментарность образа науки у Хоргана, нестрогость его суждений, наличие в них многочисленных лакун. С конечными выводами, сделанными в книге Хоргана, высказанные им отдельные философские мысли и моральные соображения связаны очень слабо.

Так, Хорган с большим энтузиазмом говорит о великих ученых, которые стремятся найти истину в природе". Эти ученые "надеются и верят, что истина достижима, это не только идеал или асимптота, к которым они вечно приближаются. Они, как и я, верят, что поиск знания является самым благородным и самым значимым из всех видов человеческой деятельности" [там же, 11-12]. Но сейчас "нелегкие времена для поисков истины. Занятиям наукой угрожают "технофобы, активисты движения в защиту животных, религиозные фундаменталисты и, самое главное, ограниченные политики" [там же, 12].

К сожалению, Хорган не поясняет своего понимания истины, что было бы очень существенно для разъяснения его взглядов на будущее науки. Но все-таки разумно допустить, что Хорган, вместе с упоминаемыми им учеными, понимает истину в духе теории корреспонденции, как определенное соответствие научного знания и реальности. Кроме того, увлекаясь цитированием взглядов на будущее науки, Хорган иногда противоречит сам себе. Так, хотя истина - идеал, к которому наука вечно приближается (этот идеал Хорган, как получается, признает), он упорно твердит о неуклонно приближающемся конце науки, т.е. процессе, явно ограниченном во времени.

К числу философских проблем, которые в книге Хоргана как бы подразумеваются, но явно не обозначены, относится проблема исчерпаемости или неисчерпаемости мира (я имею в виду не только материальный мир, но также ментальный мир человека и, возможно, других разумных существ - если мы не одиноки во Вселенной). Хорган, по сути, затрагивает эту проблему, многократно возвращаясь к перспективам создания "окончательной", унифицированной теории, объединяющей все известные физические взаимодействия. Он излагает аргументы ряда современных физиков, считающих, что разработка такой теории возможна.

Но если "теория всего" в самом деле будет создана, то: а) станет ли она действительно окончательной физической теорией и б) будет ли ее построение означать "конец физической науки"? Многие физики отвечают на оба вопроса положительно, и Хорган приводит их мнения. Но он отмечает, что далеко не все естествоиспытатели следуют этому "редукционистскому импульсу". Эйнштейн, например, приложивший много усилий к созданию единой теории поля, полагал, что ни одна теория не может быть окончательной. По словам ученого, даже его теории относительности придется уступить свое место другой теории «по причинам, которые мы сейчас и представить себе не можем" [там же, 99].

Ясно, что этот его взгляд не следовал из самой теории, а представлял собой философскую позицию, хотя и недостаточно конкретизированную. Подобная позиция - конечно, не единственно возможная. Она исходит из определенного философского основания: конечно не только многообразие описывающих мир фундаментальных теорий и законов, но и типов физических структур, явлений, взаимодействий. Однако есть и другая точка зрения, выраженная, например, А.Л. Зельмановым [Зельманов 1969] задолго до современного бума по поводу единой теории. Она основывается на принципе существования в мире потенциально бесконечного множества физических структур, явлений и т.д., хотя фундаментальная теория действительно оказывается последней. С этой точки зрения, даже допустив, что будущая унифицированная теория охватит "все" в абсолютном смысле (на что надеялся А.Л.Зельманов), нельзя сделать вывод, что с созданием подобной теории кончилась бы физическая наука. Тем самым, показывают философские размышления А.Л.Зельманова, новая теория, если она будет построена, получит практически бесконечное количество всевозможных приложений в исследованиях неисчерпаемого многообразия явлений мира.

Но вполне допустимо предположить, что мир многообразен в еще более глубоком смысле: не только на уровне явлений, но и на уровне фундаментальных теорий [Казютинский 1972]. Поскольку речь идет о мире, понимаемом не в собственно физическом, а в философском смысле, такое предположение включено в контекст онтологии определенного типа. Один из ее вариантов был обстоятельно разработан В.П. Бранским; это - так называемый, "онтологический негеоцентризм" [Бранский 1973].

Если кому-нибудь предположение о бесконечном многообразии мира на уровне фундаментальных законов покажется слишком "произвольным" и "бездоказательным", можно вспомнить, что оно было высказано задолго до появления инфляционной космологии. Но, как известно, хаотический сценарий, предложенный А.Д. Линде [Линде 1990], предусматривает, что в Мультиверсе, т.е. потенциально бесконечном множестве других вселенных, реализуются принципиально иные пространственно-временные структуры, типы элементарных частиц и взаимодействий и т.д. - по сравнению с известными в нашей Метагалактике. Философские идеи, на которых основывается онтологический негеоцентризм, получают отзвук в самой авангардной области науки - пока, разумеется, лишь в форме гипотезы. Но они явно вступают в конфликт с модой на "конец науки".

Философский принцип бесконечного многообразия мира, его неисчерпаемости имеет еще один аспект, исходящий из аристотелевских идей о потенциальном и актуальном бытии. Эти идеи заняли видное место в современной картине мира, на них основывается квантовая механика, а в отношении мира психического - аналитическая психология Юнга, которая перебрасывает мосты между психе и атомной физикой. Какими способами выразят бесконечные переходы от потенциального бытия к актуальному будущая "окончательная" теория, а потом и теории, которые, возможно, придут к ней на смену? Становящееся бытие едва ли может быть схвачено в какой-то окончательной форме.

Но как же все-таки быть с прогнозами конца науки в ближайшем будущем, который так эмоционально описывает Хорган в своей книге? Как уже говорилось, линейные экстраполяции для подобных прогнозов служат основой крайне ненадежной. Желательно рассматривать их в рамках определенной модели динамики науки. На протяжении нескольких десятилетий большой популярностью пользовались модели Куна и Лакатоса, а также некоторые другие. Их появление было настойчиво востребовано философией и социологией науки, оцениваясь как подлинная революция в этой области. На их основе были реконструированы отдельные фрагменты истории науки, по большей части из далекого прошлого. Оказалось, однако, что эти модели являются слишком упрощенными, и некоторые исследователи[iv] обращали на это внимание с самого начала. В частности, эти обобщения практически не позволили реконструировать динамику науки ХХ века, которая этим моделям оказалась "не по зубам". Неконструктивным оказался шаблонный подход к структуре научных революций разных типов, свойственный модели Куна (нормальная "бескризисная" наука, подчиненная парадигме - аномалии - кризис парадигмы - научная революция - опять нормальная наука с новой парадигмой и т.д.). Любой этап нормальной науки переполнен острыми проблемными ситуациями, выходящими далеко за пределы принятой парадигмы, которая не для всех выступает "догмой". Научной революции не обязательно предшествуют кризисы. Специальный анализ [Казютинский 1987] показывает, что сама научная революция часто растягивается на длительные сроки, причем прежняя парадигма сменяется новой не путем почти мгновенного "переключения гештальта", а постепенным, шаг за шагом вытеснением прежней. Даже коперниканская революция, как выясняется [Казютинский 1977], лишь в очень грубом приближении описывается моделью Куна.

Понемногу бум вокруг названных моделей утих, философия и социология науки избрали новые пути. Появились более адекватные модели. Особенно я бы хотел выделить модель  структуры и динамики науки В.С. Степина [Степин 2002]. Эта модель уже позволила дать впечатляющие реконструкции становления фундаментальных теорий физики ХХ в. - теории относительности и квантовой механики, оказывается применимой и к другим сферам научного познания. Эффективность подхода В.С.Степина обусловлена, на мой взгляд, во-первых, более тонким анализом структуры оснований науки (научная картина мира, идеалы и нормы научного исследования, философские основания), и, во-вторых, учетом сложности и многообразия структуры научных революций.

Модель В.С. Степина позволяет понять, что на самом деле стоит за разговорами Хоргана о переходе от "настоящей" науки к науке "иронической", основанной на использовании запредельных даже для самых продвинутых исследователей математических формализмов и шокирующем разъединении теории с экспериментом. Это - дальнейшее развитие принятого в современной физике идеала построения теории методом математической гипотезы или математической экстраполяции. Совершается переход от уже освоенного и привычного способа исследования к болезненно непривычному. Экспериментально-наблюдательная верификация или фальсификация новых теоретических конструкций чрезвычайно осложнена, находится часто за пределами современных возможностей науки. Новый прорыв, преобразование оснований познавательной деятельности, к которому научное сообщество еще не готово, воспринимается некоторыми авторами в психологически иррациональной форме, как нечто выходящее за пределы не только определенного этапа научного развития, но и науки, как способа познания. Модель В.С.Степина позволяет избежать столь крайних умозаключений.

Несерьезность тезиса о "конце науки" особенно хорошо демонстрируют размышления Хоргана, посвященные будущему космологии. Хорган не жалеет красок, описывая впечатления от конференции, посвященной инфляционной космологии, а также от своих бесед со Ст.Хокингом и А.Д.Линде: "Большая часть современной космологии… на самом деле нелепа. Или, скорее, это ироническая наука, которую нельзя эмпирически протестировать или решить ее задачи даже в принципе, а поэтому, это вовсе не наука в прямом смысле слова" [Хорган 2001, 154]. Хорган называет Хокинга "практиком иронической космологии", пишет о "шутовстве" А.Д.Линде, известного по его словам, своей "теоретической ловкостью рук" [там же, 161] и т.п. Эти эмоциональные выражения, конечно, могут позабавить тех, кто негативно или с равнодушием относится к современной (квантовой) космологии. Но они, по сути, выражают в искаженной форме ту же самую тенденцию, которая характерна и для всей науки - переход космологии от одного этапа развития к другому, который выливается в научную революцию.

Следует ли отсюда, что космология перестала быть настоящей наукой и стала наукой "иронической"? По моему мнению, нет. Если бы автор, обладающий остроумием Хоргана, описывал столетие назад становление релятивистской космологии, он так же мог бы говорить не только об "иронической", но и о "патологической" науке (были подобные высказывания, правда, не по поводу космологии). Расширяющаяся Вселенная казалась какой-то чисто математической конструкцией, неким формальным ухищрением, не имеющим к реальности ровным счетом никакого отношения. Сформировали такую оценку вовсе не философы, как принято считать, а сами исследователи Вселенной, которым трудно было смириться с крушением привычных представлений. Они и выдвигали философские аргументы против фридмановской космологии. Мнение о том, что эмпирический закон Хаббла является неоспоримым подтверждением теории Фридмана, разделялось далеко не всеми. Тем более что при старом значении константы Хаббла в этом законе возраст Вселенной получался меньше возраста Земли! Большим распространением пользовалась гипотеза о старении фотонов, из которой следовало, что красное смещение спектров галактик не означает расширения нашей Вселенной. Нечто подобное происходит и в современной космологии. Неадекватность существующих физических теорий для ультрамалых масштабов приводит к необходимости  еще более сильной их ломки, чем при создании релятивистской космологии. Вот почему констатация Хорганом того очевидного факта, что современная физика очень длительное время не может создать новой фундаментальной теории, хоть и справедлива, но несколько легковесна.

Более важно понять причины этой задержки в развитии теоретической физики. Означает ли она, что эта наука натолкнулась на принципиальные границы познания (некую "последнюю границу"), где научный метод, как бы он ни был усовершенствован, оказывается бессильным, или же этим фиксируется затруднение временное, т.е. практическое, и когда-нибудь граница будет преодолена? Большинство физиков, которые, по Хоргану, выглядят "мрачными", коль скоро речь заходит о перспективах их науки, фактически принимают вторую из этих альтернатив. Считают, что квантовая теория гравитации все же будет создана (или уже создана - например, в виде теории суперструн). Но опять возникает все тот же вопрос: завершит ли "теория всего" развитие физики или ее прогресс будет продолжаться и появятся другие, возможно, более общие теории? Помимо интуиции, то или иное предпочтение в решении подобных вопросов определяется философскими убеждениями исследователя. Те из них, кто считает многообразие мира все же конечным (чему, естественно, нет никаких веских доказательств), выберут первый ответ. Те же, кто придерживается принципа бесконечного многообразия мира, предпочтут второй. Им можно было бы возразить, что сам этот принцип - нонсенс применительно к фундаментальным законам, число которых должно быть ограниченным. Но ведь мы говорим о философских предпочтениях, эффективность каждого из которых становится понятной лишь в практике научного исследования.

3. Конца науки не будет!

В книге Хоргана просматривается еще один контекст, который можно было бы отнести и к интеллектуальным играм, и к философским размышлениям, но лучше выделить особо. Несколько раз Хорган упоминает проблемы вроде следующей: не уступит ли наука свое место другим формам культуры, не является ли наука репрессивной силой и т.п. Свойственная ему ироничность становится при обсуждении этих проблем даже чрезмерной, а потому его выводы еще более сомнительны. В противовес Хоргану (и некоторым другим авторам), я лично считаю, что наука никогда не будет заменена чем-то другим, что она обеспечивает человеку свободу, позволяя ему адекватно ориентироваться в мире, и что она окончится лишь с концом человеческого рода.

Думаю, нет оснований считать, что "человек мыслящий" когда-то передаст социальную роль, выполняемую сейчас наукой, каким-то иным формам культуры, и что он согласится полностью приостановить научно-технический прогресс, что неизбежно повлечет за собой стагнацию общества и каждого человеческого индивида. Кун был совершенно прав, считая науку социальным проектом, - тем более что эта мысль была высказана еще до него и разделялась многими философами. Даже меркантильное общество, думающее только о расширении потребления, не захочет свертывать науку. Особенно же это касается общества, озабоченного в своих идеалах развитием человека и человеческой личности, - без науки ему никогда не обойтись. Но основания научной деятельности должны и будут изменяться, может быть даже очень существенно.

Чем же обосновывается подобный прогноз? Тем, что наука все более стремится к рассмотрению мира в его целостности, включающей и человека с его духовной сферой, а также самого человека в его целостности, под которой понимается единство его сознания, т.е. рационального и бессознательного. Считается, однако, что для этого недостаточно свойственного современной науке рационалистического подхода, расчленяющего сущее на отдельные объекты с помощью логических процедур и нарабатывающего схемы для применения оторванной от экзистенциального человеческого мира техники. Необходимо так называемое "восстановление" целостности мира, что потребует отказа от научного рационализма, подчинения его неким "высшим ценностям" (подразумевается - религиозным).

В современной науке пока почти безраздельно применяется метод редукционизма. Сверхсложные человекоразмерные системы, которые являются объектами постнеклассической науки, также исследуются редукционистскими приемами (вспомним, например, о квантовых теориях сознания или об уподоблении человека компьютеру, а Вселенной - Суперкомпьютеру). Этот подход до сих пор является очень эффективным. Но все более очевидна необходимость применения во многих случаях, наряду с редукционизмом, также холистического подхода, рассматривающего сверхсложные системы с точки зрения их целостности (например, при изучении биосферы или того же сознания). Только совместное применение обоих подходов может привести к новым научным прорывам. Холистический подход особенно необходим при комплексных исследованиях человека в единстве его духовной, телесной и социальной сторон (изучение  человеческого духа необходимо включает и ценностный аспект). Этот комплекс новых проблем и подходов, к которым подошла современная наука, как раз и породил особый тип рассуждений о ее неминуемом конце. Он состоит в требовании подчинить якобы изживший себя научный рационализм стремлению к трансцендентному, научную объективность - ценностям религиозного опыта, что и считают завершением собственно научного познания мира, заменой его каким-то иным способом познания.

Философская традиция, к которой отношу себя я, позволяет взглянуть на ситуацию другими глазами. Согласен с В.С.Степиным, что мы - свидетели и участники перехода от неклассической науки к постнеклассической, которая как раз и направлена на решение проблем названного типа. Необходима новая форма научного рационализма, основные признаки которого выделены в указанной работе В.С. Степина.

Пойдет ли развитие человека в направлении возникновения все новых типов рациональности, прежде всего научной, или же доминантой деятельности будет иррациональная сфера человеческой психики (т.е. коллективное бессознательное), которая полностью подчинит себе рациональное начало, на чем настаивают антисциентисты? В последнем случае судьба науки окажется более чем незавидной. Это не предрешено и зависит от нас самих, нашего собственного выбора. Споры между рационализмом и иррационализмом пронизывают всю историю философии. Определенная ограниченность чисто рационалистического взгляда на мир очевидна. Рациональное мышление, наивысшим проявлением которого является научное знание, тесно связано с коллективным бессознательным, которое генерирует, например, проявления научной интуиции. Проблема лишь в том, какой из двух структур сознания отдается приоритет. Во многом это зависит от философского подхода, определяемого социокультурными тенденциями. Если бы случилось, что окончательно возобладал философский иррационализм, уже и сейчас третирующий науку, как некий низший, чисто инструментальный вид человеческой деятельности, не оказывающий почти никакого влияния на мировоззрение, - деформировалось бы понимание не только науки, но и самого человека. Но человеческое существование должно основываться, на мой взгляд, прежде всего на принципах рационализма, которому следует придать новую форму. Это, собственно говоря, сейчас и происходит в процессах становления постнеклассической науки.

Ограниченность науки видят еще и в том, что она не решает многие основополагающие проблемы человеческого бытия, например, проблему свободы. Но это верно лишь отчасти. Свобода не должна пониматься слишком узко, как понятие, связанное только с человеческой социальностью, оно включает и свободу человека от слепых сил природы, свободу его ориентации в мире. Без научных знаний человек будет перед миром просто-напросто беспомощен. Научное знание расширяет не только власть человека над миром (правда, подобное понимание взаимоотношения человека и мира считалось парадигмальным еще недавно, но сейчас пробивает себе дорогу идея их коэволюции). Развитие науки было связано с неуклонным расширением сферы человеческой свободы, что вносит свой вклад в решение этой мировоззренческой проблемы. Научное обоснование способа выхода человека в космос стало крупной вехой на пути расширения представлений о человеческой свободе. Конечно, свобода включает в качестве системообразующего момента свободу выбора. Но наш выбор должен основываться не только на своеволии и произволе, но и на знании - прежде всего научном. Так что попытка похоронить один из важнейших аспектов понятия свободы как подлинной необходимости, которая стала модной в современной философии, сильно обедняет это понятие.

Итак, и последний из рассмотренных нами типов аргументации в пользу неизбежного конца науки не убеждает. Он доказывает лишь, что происходит становление принципиально нового этапа развития науки - постнеклассического, который продуцирует не отчужденное от человека знание о мире, а такое знание, которое имеет "человеческую размерность", причем в него включены и знания о самом человеке. То есть осуществляется известный прогноз относительно единства наук о природе и наук о человеке. А будущее развитие науки пока так и остается потенциально бесконечным.

Материал подготовлен к печати А.А .Крушановым.

Литература

Бранский 1973 – Бранский В.П. Философские основания синтеза релятивистских и квантовых принципов. Л., 1973.

Зельманов 1969 – Зельманов А.Л. Многообразие материального мира и проблема бесконечности Вселенной // Бесконечность и Вселенная. М., 1969.

Казютинский 1972 – Казютинский В.В  Философские проблемы космологии. М., 1972.

Казютинский 1977 – Казютинский В.В. Коперниканская революция на перекрестке мировоззренческих традиций // Древняя астрономия: небо и человек. М., 1977.

Казютинский 1987 – Казютинский В.А Революция в системе научно-познавательной деятельности // Научные революции в динамике культуры. Минск, 1987.

Линде 1990 – Линде А.Д. Физика элементарных частиц и инфляционная космология. М., 1990.

Степин 2002 – Степин В.С. Теоретическое знание. М., 2002.

Фоллмер 2004 – Фоллмер Г. Конец науки? Размышления о книге Дж. Хоргана «Конец науки» // Эпистемология и философия науки. 2004. Т. II, № 2.

Хорган 2001 – Хорган Дж. Конец науки. Взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки СПб., 2001.