[xiii] Никак нельзя согласиться с Джоуэттом: «The Crito seems intended to exhibit the character of Socrates in one light only, not as the philosopher, fulfilling a divine mission and trusting in the will of heaven, but simply as the good citizen, who having been unjustly  condemned is willing to give up his life in obedience to the laws of the state» — «“Критон”, кажется, намеревался показать Сократа лишь в одном аспекте: не как философа, исполняющего божественное задание и верного небесной воле, но просто как хорошего гражданина, который, будучи неправедно осужден, собирается оборвать свою жизнь в послушании законам государства» [Джоуэтт 1892, 139]. Это совсем не так: просто хороший гражданин не руководствуется в своей жизни одним только логосом (46 b, фраза, которая настолько характерна для образа Сократа как философа, что ее выбивали на гермах, изображавших Сократа. См. комментарий Вольраба ad loc. в apparatus criticus его издания, там же ссылка на Corpus inscriptionum graecarum) и не выводит необходимость послушания законам города из отвлеченных принципов (49 a – 50 a). Точно так же неправ и Виламовиц: «Über den Kriton ist kaum etwas zu sagen, so deutlich ist, daß er gar keine andere Absicht hat, als die Handlungsweise Sokrates zu rechtfertigen <…> Philosophie, was wir so nennen, steckt im Kriton nicht; wohl aber belehrt er über die Pflicht des Staatsbürgers, aber auch das nicht abstract, sondern sokratisch, athenisch» — «О “Критоне” вряд ли нужно что-то говорить, настолько ясно, что этот диалог не имеет никакой другой цели, кроме как оправдать образ действия Сократа <…> Того, что мы называем философией, в «Критоне» нет, но, пожалуй, диалог поучает долгу гражданина, не абстрактно, но по-сократовски, по-афински». [Виламовиц 1920, 55–56]. Аргументация и предпосылки «Критона» слишком тесно связаны с другими «догматическими» диалогами, чтобы сделать незаметным присутствие в этом маленьком шедевре Philosophie. Мотивы, связанные с изображением патриотизма Сократа, о которых пишет Джеймс Эдэм [Эдэм 1888], конечно, были у Платона. Они присутствуют и в «Горгии». Но, мне кажется, Платон как раз сделал Сократа главным героем своих диалогов, поскольку в этом образе можно было не отделять практическое от теоретического, правду поступка и правду мысли. За практическим всегда лежит для Платона тот или иной теоретический постулат, определяющий в конечном итоге жизнь и судьбу человека. Патриотизм платоновского Сократа определяется его философской убежденностью в том, что хорошая, прекрасная и справедливая жизнь суть одно.