Стиль мышления: проблема исторического единства научного знания. К 80-летию Владимира Петровича Зинченко. Под ред. Т.Г. Щедриной. М.: РОССПЭН, 2011, 640 с.

От того, какие идеалы господствуют в научном сообществе, во многом зависит отношение современных ученых к своей деятельности, а следовательно, и их способность адекватно оценивать характер получаемого знания. Для отечественной науки этот общекультурный вопрос стоит еще острее. Способны ли современные российские ученые выявить фундаментальный смысл собственных высоконаучных технологий, или же мы будем барахтаться в сетях заимствованных прикладных «рецептов»?

Книга, о которой идет речь, крайне важный и, судя по тексту введения, осознанный шаг в формировании адекватных идеалов отечественной науки (прежде всего психологии, но и не только…). В центре внимания авторов - «стиль мышления» и в личностном и в эпистемологическом плане. Очень ярко представлен индивидуальный научный почерк корифея отечественной психологии Владимира Петровича Зинченко в тесном переплетении с интеллектуальным стилем гуманитарной науки ХХ в. Это переплетение присутствует в книге и как предмет анализа в статьях, посвященных творческому пути юбиляра, и как элемент его личных размышлений о времени, о своих учителях и заслуженных собеседниках.

Наряду с В.П. Зинченко перед читателем предстают образы и идеи учёных, внесших огромный вклад в развитие не только отечественной, но и мировой психологии - Г.Г. Шпета, Л.С. Выготского, А.А. Ухтомского, С.Л. Рубинштейна, А.Р. Лурии, П.Я. Гальперина, А.Н. Леонтьева, Л.И. Божович, А.В. Запорожца, Д.Б. Эльконина, В.В. Давыдова и др. В данном аспекте авторы весьма продуктивно используют метод формирования научного идеала, применявшийся еще Платоном - повествуя о мыслях и беседах Сократа, он одновременно утверждал его в качестве ориентира интеллектуальных достижений.

К каким же концептуальным выводам, вопросам и рассуждениям побуждает данный научный труд? Прежде всего, обращает на себя внимание само строение монографии. Книга открывается философским разделом, напрямую связанным с проблематикой деятельностного подхода и идеями культурно-исторической психологии, разработкой которых В.П. Зинченко занимается уже много лет. Этот раздел фактически задает концептуальную перспективу для конкретной реализации коммуникативного единства современных ученых, открывая тем самым возможность методологического использования культурно-исторического подхода как основы эффективных реконструкций современной гуманитарной науки. При этом в центре методологических реконструкций, реализованных в следующих разделах книги, оказывается именно стиль мышления современной науки - а не привычные для современной методологии науки концепты научно-исследовательской программы или парадигмы. Это особенно ярко видно в третьем разделе, где стиль жизни и стиль мысли предстают как целостный интеллектуальный феномен целого поколения ученых-гуманитариев.

В философском разделе также прослеживается стержневая для культурно-исторического подхода установка на соединение в стилевых характеристиках научного мышления личностно-исторического и эпистемологически-универсального. Тон данной позиции вполне органично задаётся В.А. Лекторским в главе «Деятельностный подход вчера и сегодня». И нельзя не согласиться с автором в том, что человеческая свобода и нормы жизни возникают именно в деятельности, обогащенной культурно-историческими смыслами. Детально рассматривая телесно-ориентированный и конструкционистский подходы к исследованию сознания, Лекторский показывает, что они не противоречат деятельностному подходу, но гармонично дополняют его. Он также прочерчивает дальнейшие перспективы развития «неодеятельностного» подхода, «…который должен ассимилировать то, что было сделано в последние годы  в философии и когнитивных науках» (с. 27). Мысль В.А. Лекторского словно подхватывает С. Чайклин (уже во втором разделе). Он ведет дружескую беседу с В.П. Зинченко, в центре которой – проблема культурно-исторической обусловленности деятельностного подхода.

При этом подчеркнутая в философском разделе книги принципиальная междисциплинарность культурно-исторического подхода открывает и еще одну методологическую перспективу, ориентированную на историческую преемственность науки (что также свидетельствует о его направленности к идеалам фундаментальных исследований). Она позволяет обратиться к гуманитарным истокам современной культурно-исторической психологии - к идеям русской философии конца XIX – начала XX вв., идеям отечественной психологической традиции и тем самым выявить новые аспекты в сегодняшней эпистемологической проблематике деятельностного подхода в его культурно-исторической трактовке. При чтении монографии становится очевидным, что идеи Л.С. Выготского, С.Л. Рубинштейна, А.Н. Леонтьева, А.Р. Лурии и других отечественных психологов – это оригинальный научный стиль мышления, обладающий серьезной основой в русской философии. И сквозь идеологическую надстройку эпохи советского времени начинает проступать ядро российской культурно-исторической школы, которое отечественная наука пронесла сквозь время и двойной распад государства. Для любого ученого, работающего в междисциплинарной области (а авторы данной рецензии – экономические психологи), такой подход открывает фундаментальные смыслы интеллектуальной деятельности и дает надежду на реализацию культурно-исторической эпистемологии, позволяющей осуществлять междисциплинарный синтез гуманитарных областей знания, свободный от идеологических воздействий, т.е. данная монография на практике реализует анализ стиля научного мышления как эпистемологической категории.

Можно согласиться с Б.И. Пружининым в том, что культурно-исторический подход, в центре которого находится «стиль мышления», способен дополнить и расширить концепцию парадигм Т. Куна и концепцию научно-исследовательских программ И. Лакатоса и тем самым преодолеть излишний социологизм современной методологии науки. Б.И. Пружинин весьма убедительно обосновывает эвристическое значение стиля мышления, выражаемого научным словом-понятием, в познавательной деятельности учёных, указывая при этом на то, что стиль может претендовать на роль основного методологического оператора, ориентирующего научную деятельность в тот или иной период истории науки. Действительно, сколько открытий могло бы произойти, если бы люди, занимающиеся наукой, уделяли больше внимания определяющей стиль мышления «внутренней форме слова» (понятие Г.Г. Шпета), позволяющей «донести смысл открывшегося учёному до “другого учёного”» (с. 34). Нацеленность на смысловые аспекты внутренних форм языка науки, и шире – на осмысление фундаментальных параметров научных открытий, это именно те идеалы научного познания, в рамках которых только и может сегодня существовать и эффективно функционировать наука как культурный и социальный институт.

Для выработки современного стиля мышления также необходимо общение между представителями различных областей знания. В процессе разговора возникает проблема понимания различных терминологических слоев (ведь часто бывает сегодня, что термины различных гуманитарных наук омонимичны по форме и различны по смысловому наполнению). Поэтому одной из важнейших целей современной культурно-исторической эпистемологии – как междисциплинарной научной области – становится именно создание перекрестных концептуальных лексиконов разных гуманитарных наук по типу словарей синонимов, но не потуг, направленных на создание «единого понятийного аппарата». Но каким образом это может быть осуществлено? В.Н. Порус вводит весьма эффективную эпистемологическую метафору «мост интерпретаций» (с. 46), которая намечает возможности продуктивного междисциплинарного переноса понятий, позволяет избежать «спекуляций вокруг “вечных” гносеологических проблем» и при этом эффективно работать «в рамках конкретных case-studies» (с. 47).

Думаем, что наиболее значимую роль в этом выполняют главы, посвященные анализу восприятия «личности» в работах Г.Г. Шпета (Т.Г. Щедрина) и осмыслению в современной психологии стилистически нагруженной идеи свободного действия (М. Коул и Дж. Верч). Если первая очень хорошо показывает связь идей культурно-исторической психологии русской дореволюционной традиции, советской психологии и сегодняшней отечественной психологии, то во второй дается столь необходимый «взгляд со стороны», позволяющий как бы посмотреть на наши отечественные достижения с позиции западного когнитивного подхода.  Обсуждая работы советских психологов в главе о свободных действиях, об «упражнениях без повторения» (Н.А. Бернштейн) и обнаруживая созвучие тогдашних работ В.П. Зинченко современным поискам в этой области, американские психологи М. Коул и Дж. Верч неоднократно повторяют, что им не удалось бы понять значения многих деталей без написания данного эссе о творчестве Зинченко (см., например, с. 130 и др.). И эта мысль очень хорошо иллюстрирует методологическую значимость идеи культурно-исторического стиля мышления. Во-первых, здесь напрямую проявляется роль слова и стоящего за ним образа. Именно различие в образах, т.е. в значении символов, обусловленное различием стилей научного мышления отечественных и западных ученых выступает тем барьером, который мешает интегративным тенденциям в данной области научного знания, а в силу ее фундаментальности по отношению к педагогике, экономической теории и т.д., обусловливает разрывы в этих практико-ориентированных областях человеческой деятельности. Во-вторых, очевидно воздействие на научную сферу (в данном случае на психологию) идеологических и социально-культурных контекстов – что также фиксируется культурно-историческим подходом. Главы, подготовленные зарубежными психологами, убеждают в том, что при разработке культурно-исторической эпистемологии возможно взаимообогащение западной и российской психологии, что разрушает миф об излишней идеологизированности советской психологии. В конструктивном плане речь может идти о стилистических нюансах и необходимости соотнесения стилей научного мышления отечественных и западных психологов.

Рецензируемая книга погружает читателя в противоречивую эпоху отечественной психологии. Заинтересованный читатель найдет в ней повествование о личных отношениях, симпатиях, разногласиях и спорах учёных. Между тем, авторы вовсе далеки от того, чтобы быть подобными участникам «праздника» из романа Ф.М. Достоевского «Бесы». Они проявляют подлинную свободу, которая заключается в способности делать выбор независимо от «стесняющих» обстоятельств, нести при этом личную ответственность за него. В данном отношении весьма точно замечание С. Чайклина: «Мы не просто интерпретаторы, - мы также ответственны за действия по отношению к нашим условиям» (с. 186). Эта мысль представлена и в главе «Человек развивающийся: профессиональная организация как зона ближайшего развития» (Е.Б. Моргунов), в основании которой лежит идея о том, что рефлексия собственной деятельности есть залог достижения профессионализма и возможность для непрерывного интеллектуального развития. И именно такая, по сути культурно-историческая позиция, позволяющая осознать себя человеком в истории, открывает возможность проследить движение научной мысли вплоть до сегодняшних проблем психологии и оценить перспективность нынешних стилистических подходов.

Ярким примером сказанному является отношение отечественных учёных к психоанализу, которое рассматривается в главе «Две проекции бессознательного и проблема перевода» (Н.С. Автономова). Не секрет, что большинство отечественных психологов относятся к фрейдизму с известной долей скепсиса, а то и с откровенным неприятием. Доброжелательное отношение, какое было у П.Я. Гальперина (по воспоминаниям В.П. Зинченко, (с. 390), обнаруживается значительно реже. Истоки такого положения дел и раскрывает в своей статье Н.С. Автономова. Она объясняет прохладное отношение к теории З. Фрейда со стороны отечественных ученых отсутствием чётких доказательств и эмпирической проверки многих базовых положений фрейдизма. Отсюда и их стремление выработать новый подход к исследованию бессознательного. Однако до сих пор эта исследовательская область является полем для междисциплинарных дискуссий, так как понятие бессознательного, его взаимосвязь с сознанием сохраняет множество неоднозначных трактовок. Как отмечает Автономова, эта мысль прозвучала еще в 1979 г. в докладе В.П. Зинченко на Тбилисском конгрессе (см. с. 61). И нельзя не согласиться с его замечанием, что если бессознательное есть вытесненное, то оно не может быть без сознания. Но тогда становится непонятным, откуда в эволюции человечества взялось сознание? Возникают вопросы – что есть подсознание или предсознание и можно ли говорить о какой-либо иной, неязыковой форме сознания?

Собственно своё видение решения этих вопросов предложил В.П. Зинченко в работе «Сознание и творческий акт» (2010). Свои «субъективные» заметки при чтении этой работы высказывает В.М. Аллахвердов во втором разделе книги. Он цитирует В.П. Зинченко: «Часть сознания, приравненную к действительному положению вещей, можно назвать сознанием до сознания» (с. 223). Но дает этой цитате (как и всей концепции В.П. Зинченко) свою интерпретацию. Он полагает, что в принципе «весь описанный процесс полностью определяется физиологическими механизмами, осуществляется автоматически и никакого представления о психике и сознании не требует. По сути, сенсомоторный уровень познания очень напоминает представления физиологов и бихевиористов, но ни тем, ни другим сознание не нужно. Этот уровень познания можно было бы назвать эмпирическим. Он достаточен для жизнедеятельности, но не способен выйти за пределы непосредственного опыта (см. с. 223).

Иную, не менее перспективную интерпретацию сознания в феноменологическом контексте дает С.С. Хоружий. Он обращается к сфере религиозного опыта за тем, чтобы «описать темпоральные измерения этого опыта, выяснить их конституцию» (с. 90). Такой подход фактически выводит нас за границы когнитологических интерпретаций сознания к пониманию сознания как культурно-исторического феномена, как опыта переживания действительности. Интеллектуальный поиск С.С. Хоружего важен еще и потому, что может служить методологическим ориентиром для формирования современного стиля философского мышления.

В процессе формирования современных научных идеалов колоссальную роль приобретает не столько разработка «общих этических кодексов», сколько осмысление интеллектуальных путей конкретных ученых, анализ их индивидуальных научных почерков и выявление стилей современного научного мышления. Этим вопросам посвящен практически весь третий раздел. Но не только. Глава Б.Г. Мещерякова «Z-концепция, как я ее понимаю» – это попытка применить концептуальные установки В. П. Зинченко для психологического анализа его самого как личности, как ученого. Этот смелый замысел реализуется с блеском. А своеобразным дополнением к нему становятся главы В.М. Мунипова, А.И. Назарова и В.А Лефевра, повествующие о тех сложнейших социальных и научно-дисциплинарных условиях, в которых формировались интеллектуальные и экзистенциальные идеалы В.П. Зинченко, складывался его индивидуальный «этос ученого».

И еще один важный аспект формирования современных идеалов ученого присутствует в книге. Специалистов, занимающихся проблемами субъекта и генезиса субъективности, вряд ли может оставить равнодушными написанная В.А. Петровским глава «Начала персонологии “Я”: существует ли ее предмет?» Исследователь детально анализирует Я как слово, существующее в культуре, где «Я» - культурный знак. Он рассматривает Я-прообразы в психике как чувственные оттиски «Я»-культурного знака и идею Я в жизнедеятельности индивида. Петровский солидарен с тезисом Г.Г. Шпета, выдвинутым в споре с Н.О. Лосским (его разделяет и В.П. Зинченко), о том, что и «вера в себя», в свое Я как «субстанционального деятеля», есть лишь переживание индивида и как таковое, непосредственно, оно не имеет статуса «двигателя» или «восприемника» материальных процессов. Вместе с тем, Петровский пишет «Я думаю, мы ни на шаг не продвинемся вперед в постижении активности, если позволим себе утвердиться в мысли о том, что “субъект”, “субъектность”, “Я” суть эпифеномены, призраки сил, регулирующих поведение и сознание. В действительности, схема субъекта (“причина себя”), прообразы Я и т. п. – как культурные знаки активного индивида – образуют узоры ментальности, конфигурируют своим присутствием феноменальное поле, соучаствуют в гештальтах, направляющих поведение» (с. 211). Фактически в главе В.А. Петровского показано, как в рамках прикладных исследований можно извлекать фундаментальные смыслы.

Один из главных лейтмотивов книги, который выделяет во введении составитель Т.Г. Щедрина, связывающий все её разделы в единое монографическое целое, является тема свободы, в аспекте которой преподносится идеал учёного и научности и анализируются особенности научного стиля мышления В.П. Зинченко в психологии и других гуманитарных науках – науках о человеке. И это, помимо всего прочего, весьма значимо для общего дела формирования интеллектуального потенциала российского научного сообщества. Эта тема сегодня чрезвычайно важна для отечественной науки. Только в пространстве свободы, в столкновении взглядов личностей, различных стилей мышления возможна динамика познания и профессионального инновационного мышления. Это ярко демонстрирует книга. И все это на самом деле объединено в личности крупного ученого и поэта В.П. Зинченко – «тайновидца и тайнодержца» (говоря словами В.Л. Рабиновича).

С.И. Мозжилин, А.Н. Неверов (Саратов)