Посвящается 80-летию журнала «Анналы», вызвавшему «интеллектуальную революцию» в современном обществознании

Многотомные труды Ф. Броделя весьма трудно поддаются философскому и методологическому анализу. Свою эрудицию Бродель направлял на исследование взаимосвязи различных деталей в обществе как «множестве множеств» («ensemble des ensembles») и мастерски ткал свое богатое историческое полотно, не прибегая к каким-либо широким теоретическим обобщениям. Любопытно, что уже после смерти ученого его супруга Поль Бродель напишет: «Зрелище... Вот ключевое слово для понимания интеллектуальной биографии Броделя, его демарша, который никогда не был демаршем логика или философа. Может быть, это был демарш художника?»[1] И все же идея «большой длительности», пронизывающая все работы Броделя, изменяет онтологические и эпистемологические свойства исторического времени, а потому не может не привлекать внимания философов.

[1] Цит. по: Копосов Н.Е. Как думают историки. М., 2001. С. 211.

Междисциплинарные предпосылки формирования категории «время большой длительности» и ее социально-философский смысл

Со времен Просвещения философы и обществоведы, опираясь на идею прогресса и уподобляя историю естествознанию, понимали историческое время как линейный, кумулятивный и необратимый процесс. Историческое время соответствовало нарративной и событийной истории, а целью исследования являлось изучение «видимых», «поверхностных» фактов (Л. фон Ранке) и событий политической, военной, дипломатической и биографической истории. В начале XX в. формируется другое понимание социального времени, наделяющее его символическим и смысловым значением. Представители «философии жизни» рассматривают время как длительность, как форму осуществления, протекания жизни^[3]. По В. Дильтею, время переживается как «историчность» («Geschichtlichkeit»), непрерывающееся движение, в котором настоящее неуловимо становится прошлым, а будущее настоящим. А. Бергсон определяет время через категорию «дления» («durée») как настоящее, которое охватывает часть прошедшего и часть будущего, подобно «долгому настоящему» Августина. О. Шпенглер также анализировал «растянутость истории», «мир-как-историю», действительный гештальт истории, выступая против «скудной и бессмысленной схемы» деления истории на периоды.

Тогда же активно развиваются альтернативные исследовательские направления, преодолевающие позитивистскую трактовку истории. Самостоятельные объяснительные модели на базе политэкономии предлагают марксисты, которые вслед за К. Марксом пытаются интерпретировать исторические факты и явления, обозначить экономические причины исторических событий, найти регулярности в общем течении исторического процесса. Появляется и другая критическая линия исследования социокультурных проявлений экономической истории, представленная работами М. Вебера, В. Зомбарта, А. Пиренна, А. Допша, К. Лампрехта, А. Вебера, Н. Элиаса. Принимая во внимание эти критические подходы, группа историков во главе с М. Блоком и Л. Февром, основавшая в 1929 г. журнал «Анналы», изменяет представления об историческом времени. Опираясь на идею «исторического синтеза» философа А. Берра, они создают собственную исследовательскую модель, призывающую анализировать глубинные исторические структуры, скрытые реальности, длительные периоды, преодолевая идею линейного прогресса. Изменение представлений о времени позволило историкам выявить причинности и закономерности в истории (заменить «историю-рассказ» «историей-проблемой»), рассматривать масштабные социальные процессы (социальные, экономические, культурные, политические), использовать сравнительный метод и «открыть» историю для диалога с другими общественными науками^[4]. Тем самым «Анналы» явили «некий вид интеллектуальной революции» (М. Блок), бросившей вызов всем общественным наукам того времени.

После смерти Февра в 1956 г. Бродель стал редактором «Анналов» и президентом VI секции (социальные и экономические науки) Практической школы высших исследований в Париже, а в 1962 году основал «Дом наук о человеке». В 1958 г. была опубликована известная (и единственная) методологическая статья Броделя «История и общественные науки. Историческая длительность»^[5], вызвавшая острые дискуссии в среде интеллектуалов того времени. Тогда в социально-гуманитарной науке особенно интенсивно обсуждалась проблема междисциплинарности, ключевую роль в которой играла категория социального времени. Каждая дисциплина пыталась отстоять свое право быть доминирующей среди общественных наук. Статья Броделя явилась теоретическим ответом на вызов, брошенный истории представителями социологии и антропологии.

Социолог Ж. Гурвич признавал примат социологии над историей и отмечал, что «историческая реальность представляет собой всего лишь привилегированный сектор гораздо более широкого круга - круга социальной реальности». В отличие от Э. Дюркгейма, пытающегося социологизировать самые разные отрасли научного знания, Гурвич признавал «дуумвират» социологии и истории для интеграции всех социальных наук (географии, этнографии, политэкономии, философии) в рамках единой «Науки о Человеке»^[6]. Согласно Гурвичу, социальная реальность состоит из «множества тотальных социальных феноменов», таких как глубинные уровни социальной жизни, типы социального взаимодействия, социальные группы, глобальные сообщества. Эти социальные структуры необходимо изучать с помощью анализа присущих им различных временных ритмов: долгосрочное или медленно движущееся время, иллюзорное или внезапное время, неправильно пульсирующее время, взрывное время, ожидающее время и т.д. Для Броделя метод Гурвича олицетворял «дружественный, почти братский тип социологии», но историк призывал исследователей остерегаться бесконечных морфологий «хамелеоноподобного времени», которое являлось новой, но, в сущности, неизменной формулировкой тех же самых уровней неподвижной социальной архитектуры.

В то же время историкам был брошен теоретический вызов со стороны К. Леви-Стросса, который видел в антропологии основу для объединения всех социальных наук. Формально заявляя о паритете и взаимодополняемости двух наук, Леви-Стросс отводил истории работу лишь с «сознательными проявлениями общественной жизни» и эмпирический план исследования, а своей науке предоставлял право изучать ее «подсознательные основы», универсальные, вневременные структуры человеческого мышления, встречающихся в обычаях, мифах и языке различных народов^[7]. Парируя идеям Леви-Стросса, Бродель отмечал, что вневременных структур не существует, ведь общество изменчиво и подвижно, «каждое общество - ребенок своего времени».

В ответ на полемику с Гурвичем и Леви-Строссом Бродель вводит понятие «время большой длительности», которое, по его замыслу, должно способствовать объединению всех «наук о человеке», историзировать их, придавая изучаемой социальной реальности характер длительности, протяженности, историчности. Для историка «диалектика времени - это ядро социальной реальности, живое, внутреннее, постоянно возобновляемое противоречие между настоящим моментом и медленным течением времени»^[8].  В отличие от Бергсона, для которого время как дление («durée») имеет психологический и субъективный характер, Бродель наделяет «la longue durée» социальным и методологическим смыслом. Ведь, согласно Броделю, перспектива длительной протяженности позволяет историку созерцать «панораму всего человечества, на которой развертывается игра цивилизаций» и, более того, может раскрыть связь истории с современностью, определить «сильные и слабые отправные пункты в нашем движении к будущему».

Особенно близка Броделю была философская концепция времени Ж.-П. Сартра. Согласно Сартру, «диалектика как движение действительности невозможна, если не диалектично время, т.е. если отрицают определенную активность будущего как такового. Мы должны понять, что ни люди, ни их действия не находятся во времени: время, как конкретное свойство истории, созидается людьми на основе их изначального времяполагания»^[9]. Вслед за Сартром в своей незавершенной работе «Что такое Франция?» Бродель признает, что «именно в истории человеческая диалектика и практика достигают своего высшего развития»^[10], что «действительность не может быть диалектичной, если не диалектично время, иначе говоря, если мы не осознаем некоторые проявления будущего в качестве таковых»^[11]. Таким образом, историческое время было выбрано Броделем в качестве основы для создания общего проекта социально-гуманитарных наук. Социально-философский смысл диалектической связи прошлого с настоящим и настоящего с будущим, лежащий в основе броделевской «la longue durée», позволяет говорить об этой категории не как о конечной временной длине, но как о «долгом длении» - целостности и незавершенности исторического времени, о «времени в стадии реализации», схожему с «мягким временем» («soft time»), изображенным на сюрреалистических полотнах С. Дали.

Трехуровневая структура исторического времени Ф. Броделя

Все же Бродель не редуцировал свои исторические исследования только лишь ко «времени большой длительности». Он полагал, что «изучение времени во всех его проявлениях открывает все двери к пониманию настоящего»^[12]. Темпоральная диалектика Броделя представляет собой не единое и простое течение, подобное однодневному времени хроник и периодичности традиционной истории, а взаимодействие множественности исторических времен. Уже первая его крупная работа «Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II» построена на наслоении трех временных уровней.

Самой малоподвижной структурой броделевской «тотальной истории» является «геоистория», измеряемая «временем очень большой длительности» («la très longue durée»). Как метод исследования геоистория была впервые предложена в качестве «географической концепции человечества» французским географом Видалем де Ла Бланшем, последователем которого считал себя Бродель. Историю в данном измерении Бродель характеризует как «медленно текущую», «мало подверженную изменениям». Для нее характерно «квазивечное время» («время мудрецов», «полумифическое время»), производящее редукцию всех социальных явлений к занимаемому пространству. В первой части «Средиземного моря», озаглавленной «Роль среды», историк воссоздает замедленную в пространстве и во времени историю морей, гор, островов, полуостровов, равнин, пустынь, а также климата, времен года и т.д. Как подчеркивает Бродель, «география в этой игре перестает быть самоцелью и становится средством. Она помогает обнаружить медленнее всего меняющиеся структурные реалии и организовать обзор по самой бесконечно удаляющейся линии перспективы»^[13]. В этом смысле Средиземноморье представляет собой не бездейственный пространственно-географический ареал, а «героя» большой истории в его многочисленных обличиях. Географическая среда, как справедливо замечает Бродель, выступает за кулисами истории человечества как «весьма изменчивый и в то же время настойчивый, умелый, иногда очень навязчивый в своих проявлениях деятель»^[14]. Вместе с тем Бродель не забывает и о роли акторов геоистории, настойчиво напоминая, что «не географические пространства творят историю, но люди, властители или открыватели этих пространств», «не вода связывает области Средиземноморья, а морские народы».

Самый содержательный уровень анализа у Броделя представлен категорией «время большой длительности» («la longue durée»). С этим видом времени ученый связывал понятие «структуры», под которой понимал «организацию, порядок, систему достаточно устойчивых отношений между социальной реальностью и массами... Это ансамбль, архитектура социальных явлений, но прежде всего она - историческая реальность, устойчивая и медленно изменяющаяся во времени»^[15]. Используя категорию «la longue durée», Бродель исследует такие исторические структуры, как материальная культура, повседневная жизнь, история цивилизаций и ментальностей, «вековые тренды» геоэкономики.

Цивилизации Бродель определял как наиболее стойкие из человеческих ассоциаций «реальности чрезвычайной longue durée». Он считал, что «жизнь цивилизаций является самой долгой историей из всех». Основы любой цивилизации историк видел в ее ментальных структурах: «в религиозных верованиях, в отношениях к смерти, работе, удовольствиям и семейной жизни». Именно эти структуры «являются самыми древними и долго живущими и всегда отличительными и исходными», именно они составляют «сущностные схемы», «незаменимые ценности» той или иной цивилизации^[16]. Бродель отмечает, что «цивилизация принадлежит к тому, что уже случилось, а не к тому, что будет. Она не является судьбой, судьба вечно молода. Цивилизация - это зима, это старость Санчо Панса, культура же подобна Дон Кихоту»[17]. Для Броделя цивилизация - «самый древний персонаж человеческой истории», «это старец, патриарх мировой истории». Примером всемогущества цивилизационных традиций, по мнению Броделя, могут служить французская и русская революции, которые не сумели переломить ни судьбу французской, ни судьбу русской цивилизаций. Так же как Рим рухнул в V в. н.э., но римская церковь продолжает его до наших дней[18]. Цивилизации переваривают социальные перевороты и катастрофы. Даже смена правящего класса не меняет принципиального характера продолжающегося развития, погруженного в «большую длительность».

Тем не менее, долговременная жизнь броделевских цивилизаций не монотонна, а переплетается с «конъюнктурным временем» («le temps conjoncture»), выявляющим совокупность «социальных движений» с длительными флуктуациями и колебаниями. По мнению историка, «существует множество конъюнктур, затрагивающих экономику, политику, демографию, но в такой же мере - и самопознание, коллективное мышление, преступность с ее подъемами и спадами, сменяющие друг друга художественные школы, литературные течения, саму моду»^[19]. В своих работах Бродель делает акцент на экономической конъюнктуре, наделяя ее свойством долговременности. Он вводит понятие «вековая тенденция» («trend séculaire»), объясняющее долгосрочный процесс подъемов и спадов экономических потоков. При этом «вековые тренды» Броделя отличны от экономических циклов российского экономиста Н.Д. Кондратьева. Если цикл Кондратьева охватывает 45-60 лет периода капиталистической активности с 1789-1920 гг.^[20], то «вековой тренд» Броделя углубляется в доиндустриальную историю (до 1250 г.) и включает тройной цикл Кондратьева, продолжительностью около 150 лет. Каждый вековой тренд Бродель связывает с расцветом и упадком европейских капиталистических миров-экономик и перемещением их центра. Согласно историку, центром первого векового тренда (с ХIII в.) были итальянские города-государства (Венеция, Генуя, Флоренция), центром второго (с ХVI в.) - сначала Испания и Португалия, а затем Голландия (Антверпен и Амстердам); центром третьего (с XVIII в.) была Англия (Лондон); в первой половине ХХ в. центр мира переместился из Лондона в Нью-Йорк. Как видим, броделевское «la longue durée» не обладает монотонностью, но имеет нелинейный и циклический характер.

Наконец, изменчивый и поверхностный темпоральный уровень занимает «событийная история» («histoire événementielle») - термин, употребляемый историками П. Лакомбом и Ф. Симианом. Согласно Броделю, «это история кратковременных, резких, пульсирующих колебаний. Сверхчуткая по определению, она настроена на то, чтобы регистрировать малейшие перемены», это «дымящаяся история»^[21]. Событие, то, что «происходит в сжатые промежутки времени» (le temps bref), историк метафорически называет «взрывом», «звонкой новостью», «ритмом повседневной жизни», «пеной истории»^[22]. В трудах Броделя этот уровень представлен политической, военной и дипломатической историей. Историк считал кратковременность наиболее капризной и обманчивой из всех форм длительности, поэтому он подчеркивал, что она «оставляет нас неудовлетворенными, неспособными судить или понимать»^[23]. Историю в таком временном измерении ученый называл «пылью» и считал, что она носит линейный характер[24]. Но Бродель не пренебрегал исследованием этого уровня истории, т.к. прекрасно понимал, что без него нельзя в полной мере понять морфологию социальной жизни.

Вводя трехуровневую структуру исторического времени, Бродель видит задачу историка в поиске и использовании многочисленных объяснений, отражающих движение по вертикали от одного временного уровня к другому. Помочь удержать историческое время от распада на множество частных и локальных времен может «большая длительность», выстраивающая на каждом уровне горизонтальные связи и отношения. Философ П. Рикер справедливо подчеркивает, что «большая виртуальная интрига» глобальной исторической драмы Броделя, «сопрягая разнородные временности, противоречивые хронологии, учит нас объединять структуры, циклы и события»^[25]. Действительно, события у Броделя несут свидетельство о глубинных пластах истории, влияют на структуру изнутри, придавая ей характер динамичности и историчности. В свою очередь, «большая длительность» структурирует события, укореняет их в структурах и конъюнктурах, сама подчиняясь географическому квазинеподвижному времени. При этом, в отличие от структурных представлений социологов и антропологов, историческая структура Броделя не квазивечна, она нащупывает точки разрыва, медленного угасания и разрушения. Так, мы наблюдаем упадок империи Филиппа II в результате конфликта цивилизаций Запада и Востока, представленного противостоянием Испании и Турции, закат Средиземноморья как «коллективной судьбы» мировой истории и перемещение мира-экономики из Испании в Атлантику и Северную Европу. Можно сказать, что в «Средиземном море» Броделя явственно слышен мотив одряхления и декаданса европейской цивилизации, звучавший в культурологических работах первой половины ХХ в., таких как «Закат Европы» Шпенглера и «Осень Средневековья» Хейзинги.

Как и «Средиземное море», броделевская «Материальная цивилизация» также состоит из трех этажей. На первом этаже разместились почти неизменные структуры повседневности (питание, одежда, жилище, техника, деньги), материальная жизнь доиндустиальной эпохи: экономика самодостаточности, сельский уклад, натуральный обмен, прямой обмен услугами, многочисленные формы надомничества. Здесь проявляется «прожорливое прошлое», «инертное» и «малоподвижное», монотонно поглощающее «хрупкое время людей». На втором уровне представлена подвижная рыночная экономика, «взрывающая» инертные структуры повседневности и представляющая собой «механизмы производства и обмена, связанные с деятельностью людей в сельском хозяйстве, с мастерскими, лавками, биржей, банками, ярмарками и рынками». Наконец, третий, верхний этаж занимает капитализм, находящий свое воплощение в торговле на дальние расстояния и транснациональных монополиях. Капитализм действует во «времени мира», во «времени большой длительности», в периоде между XV - XVIII веками, который не ограничивается обозначенными хронологическими столетиями, а уходит своими корнями в раннее средневековье и продолжается в новейшее время, создавая условия для сосуществования и диалектического взаимодействия трех темпоральных и экономических уровней.

На первый взгляд, такой многоуровневый подход Броделя к анализу социально-экономических структур имеет явное отличие от концепции Маркса. Действительно, в отличие от Маркса, Бродель отказывается от выявления законов исторического процесса, акцентирует внимание не на производственном, а на финансовом и торговом капитале, противопоставляет капитализм (монополизм) и рынок (конкуренцию), исследует развитие капиталистических отношений не в рамках нации-государства, а на уровне транснациональных миров-экономик. Но, по собственному признанию Броделя, он не являлся последователем Маркса и выступал не против Марксовой модели истории как таковой, а лишь против некоторых способов ее употребления. Бродель справедливо отмечал: «Гений Маркса, секрет силы его мысли состоит в том, что он первый сконструировал действительные социальные модели, основанные на долговременной исторической перспективе». Позднее «эти модели были увековечены в их первоначальной простоте тем, что к ним стали относиться как к неизменным законам, априорным объяснениям, автоматически приложимым ко всем обстоятельствам и всем обществам. Если бы их погрузили в меняющиеся потоки времени, их подлинная текстура стала бы только яснее видна, так как она прочна и основательна. Она проявлялась бы бесконечно, но в разных модификациях, то затемненная, то, наоборот, оживленная присутствием других структур, которые в свою очередь требуют для своего объяснения иных законов и иных моделей»^[26].

Парадоксально, но фактически в вышеприведенном пассаже Бродель раскрывает социально-философский смысл гегелевской диалектики, лежащей в основе идей Маркса, смысл той философии, о которой забывают некоторые марксисты. Дух «выступает против самого себя, уничтожает свое наличное бытие, но, уничтожая его, он перерабатывает его, и то, что является его воплощением, становится материалом, работа над которым возвышает его до нового воплощения»^[27]. У Гегеля «наличествующая форма духа заключает в себе все прежние ступени», «жизнь настоящего духа есть кругообращение ступеней, которые, с одной стороны, еще существуют одна возле другой и лишь, с другой стороны, являются как минувшие. Те моменты, которые дух, по-видимому, оставил позади себя, он содержит в себе и в своей настоящей глубине»^[28].

Гений Броделя состоит в том, что он, неявно эксплицируя гегелевскую диалектику, пытается избежать той «жесткой интерпретации» Марксовой идеи истории, которая, по его мнению, ограничила творческую силу этой «самой мощной системы социального анализа», созданной в XIX в. Бродель полагает, что восстановить систему Маркса можно только в «долговременном анализе», выявляя структуры «большой длительности». Историк проводит такой анализ в «Материальной цивилизации», главный герой которой капитализм, как «индикатор» и «взрывоопасный персонаж» глобальной истории, является плодом авторитарной организации системы международного разделения труда и в некотором смысле выполняет функцию гегелевской «географической основы всемирной истории». Здесь Бродель вновь близок Марксу, указывающему, что под влиянием развивающегося разделения труда между нациями «во все большей степени история становится всемирной историей»^[29]. Положения о международном разделении труда и о трехуровневой системе экономической жизни приводят Броделя к отказу от привычной трактовки хода истории как последовательного процесса: рабовладение, феодализм, капитализм. Он подчеркивает одновременность, синхронность и взаимозависимость существования этих систем^[30]. Броделевский капитализм, придающий динамизм структурам большой длительности, задает «темп для принудительной одновременности неодновременного» (говоря словами Ю. Хабермаса) и создает «кортеж», «процессию», «кругообращение» сосуществующих в глобальной исторической системе форм экономической жизни.

В то же время, следует заметить, что темпоральная диалектика Броделя не является прогрессивной и телеологичной, какой она была у Гегеля и Маркса. В концепции Броделя представлено не столько линейно упорядоченное и структурированное по периодам историческое время, сколько иерархизация явлений в зависимости от темпа, в котором они изменяются. Историк А. Про замечает: «время истории Броделя - не прямая или прерывистая линия, состоящая из чередующихся периодов, и даже не план: пересекаясь, линии образуют рельеф, имеющий толщину и глубину»^[31]. Именно на пересечении, на стыке между уровнями темпоральностей возникает новое и неожиданное, сосуществуют возможное и невозможное. В броделевской временной структуре «большая длительность» делает разновременное одновременным, а все хронологические разделения и связи заменяет смысловыми, тем самым создавая равновесие и порядок в кажущиеся беспорядочными картины минувшего.

Таким образом, «время большой длительности» Броделя является смысловым конструктом, «повествовательным временем». Пронизывая разные уровни темпоральности, оно наделяет события сюжетным значением, конкретизирует их, оно же придает динамизм социальным структурам (империям, обществам, цивилизациям), оживляет неподвижный природно-географический ландшафт, помогая исследователю интерпретировать историю в ее подлинности, целостности, тотальности. Перспектива «la longue durée» Броделя представляет собой особый методологический принцип, сквозь призму которого «движение и неподвижность сопровождают и объясняют друг друга», обнаруживая на всех темпоральных уровнях «современность несовременного» (Ф. Артог) и помогая, тем самым, понять глубинные каузальные связи многосложной исторической действительности.

Категория «время большой длительности» и современное

социально-гуманитарное знание: pro et contra

Метод «времени большой длительности» Броделя, «напоминающий приемы работы художников-пуэнтилистов» (У. МакНил) и весьма трудно поддающийся интерпретации, вызвал «разрыв и революцию в истории идей»^[32]. Она уже давно вышла за пределы броделевской исторической схемы и стала методом, который используют многие современные исследователи. Прежде всего идеи Броделя оказали влияние на сторонников «Анналов». Для Ж. Ле Гоффа концепция Броделя важна для «диалога неподвижности и изменчивости», сближающего, тем самым, работу историка, социолога и этнолога^[33]. Ярким примером «большой длительности» Ле Гофф считает «расширенное Средневековье», начавшееся, по мнению историка, со II или Ш в. нашей эры и угасшее под ударом промышленного переворота между XIX в. и сегодняшним днем. «Это долгое Средневековье есть история доиндустриального общества», это «момент творения современного общества, цивилизации, умирающей или мертвой в своих традиционных крестьянских  формах, но живой в созданных ею основах наших социальных и ментальных структур»^[34]. Другой представитель «Анналов» Э. Ле Руа Ладюри, поступая еще решительнее Броделя, исследует не просто большую длительность, а «застывшую историю». Он сосредоточивает внимание не столько на экономике и материальных условиях жизни, сколько на мировосприятии, картине мира средневекового человека. Ле Руа Ладюри, вслед за Броделем, изучает «геологию глубинных пластов», пользуясь при этом междисциплинарным синтезом, данными, получаемыми из картографии, этнологии, экономической истории, антропологии, демографии, структуралистские методы, биологические модели^[35].

В конце 1980-х гг., когда «Анналы» под влиянием идей постструктурализма переживали «критический поворот» («tournant critique») и вновь начал остро обсуждаться вопрос о междисциплинарности, историки вслед за Броделем признали время «единственным подлинно специфическим объектом исторической науки». Принимая броделевские категории временных ритмов (многовековые вариации, долгосрочные сдвиги и циклические флуктуации), исследователи предлагают варьировать эти темпоральные серии в зависимости от уровня наблюдения исторических явлений^[36]. На этой методологической основе историк Ж. Ревель выстраивает концепцию «игры масштабов», согласно которой изменение фокуса означает не только увеличение (или уменьшение) размера рассматриваемого объекта, но также изменение его вида и фона^[37].

Интересно, что философы-постструктуралисты также переосмысливают временные уровни Броделя. В частности, по аналогии с броделевскими «структурами повседневности» М. Фуко анализирует «эпистемы», дискурсивные практики определенной эпохи^[38], но не в масштабе цивилизаций и миров-экономик, а на микроуровне, в рамках истории психиатрических лечебниц, тюрем, «трепещущей» истории идей, науки и мысли. Кроме того, из идеи «геоистории» Броделя Ж. Делез и Ф. Гваттари выводят концепцию «геофилософии». Вслед за Броделем они отмечают, что «география не просто дает материю переменных местностей для истории как формы. Подобно пейзажу она оказывается географией не только природы, но и ума. Она отрывает историю от культа закономерности, давая проявиться фактору ни к чему не сводимой случайности»^[39]. Подобно тому как Бродель обосновывает появление капитализма в европейском мире-экономике как географическом регионе, имеющем цивилизационные условия для его возникновения, Делез и Гваттари связывают возникновение философии в античной Греции (как «мысли-Бытия», «мысли-Природы») с рядом географических факторов этого региона.

Примечательно, что идеи Броделя повлияли не только на взгляды историков и философов, но и на становление синергетической концепции времени И. Пригожина, явив пример того, как гуманитарная наука может воздействовать на естествознание. Исходя из трехуровневой темпоральной структуры Броделя, Пригожин различает три шкалы времени: время Земли, время гидротермического потока и время первых «живущих». Историю он определяет как «диаграмму бифуркаций» (кризисов), как «карту возможностей», нелинейный и необратимый процесс^[40]. Но, как и Бродель, который не хотел отказаться от «событийной истории» в пользу «очень больших временных длительностей», Пригожин не стремится отречься от обратимого времени, поддерживающего саму идею порядка. Так же как для Броделя влияние периодов «большой длительности» наиболее отчетливо в крупномасштабных структурах, так и для Пригожина «именно в макроскопической физике необратимость и вероятность проявляются с наибольшей очевидностью». Наконец, как для Броделя «события - это пыль», так и для Пригожина «когда речь идет о переходных взаимодействиях, то расплывчатыми сроками (времени) можно пренебречь»^[41].

Отечественная гуманитарная наука более критично рассматривает броделевскую «большую длительность», отдавая предпочтение концепции времени М.М. Бахтина. Так, известный медиевист А.Я. Гуревич подчеркивал: «"la longue durée" Броделя  характеризуется инертностью, тогда как бахтинское "большое время" - это время творческих изменений, непрекращающегося труда культуры по усвоению и переработке как унаследованного, так и собственного содержания»^[42]. Задача истории ментальностей, согласно Гуревичу, заключается не в «la longue durée» Броделя, а в «большом времени» Бахтина, времени, в котором «развивается содержательный диалог культур». Бахтину следует и Л.М. Баткин, для которого протяженностью обладает только замкнутое на себя «малое время», измеряемое хронологически, а в «большом времени» протяженность вообще отсутствует и вместо последовательно сменяющихся эпох имеет место волнующаяся синхрония (малое и большое время Баткин понимает не как разновеликие временные протяженности, но как разные проекции культурного бытия, создающие его в своем столкновении)^[43]. Ю.М. Лотман «историю большой длительности» именует «долгим дыханием», внесшим свежий воздух в историческую науку, замечая при этом, что такая история уподобляется некоему геологическому процессу, действующему на людей, но не с помощью людей^[44]. 

Ряд западных исследователей придерживается противоположного мнения относительно роли человека в темпоральной структуре Броделя. В частности, социолог Я. Алстед отмечает, что уровень «большой протяженности» - это общее направление социетального развития, в то время как «ритм конъюнктур» - место, где люди делают выбор и где история открыта. Бродель, используя эту модель, смог показать открытость истории, обратился как к структурному уровню общества, так и к уровню его агентов^[45]. По мнению историка В. Вжозек, исторический образ мира, рисуемый Броделем, антропоморфен. Человек Броделя рождается в данном месте, в данное время, в данной системе, которая ограничивает поле его деятельности и рамки его мышления спецификой социальных связей и условий повседневной жизни, типом жилища, манерой одеваться, своеобразием кухни, моральными, юридическими, этическими и религиозными нормами^[46].

Представления Броделя об историческом времени также оказали влияние на формирование концепции «столкновения цивилизаций» С. Хантингтона. Политолог дает определение цивилизации как «длительной исторической непрерывности». Исходя из идеи Броделя о том, что модернизация не может привести к окончанию множественности исторических культур, воплотившихся за столетия в величайшие мировые цивилизации, Хантингтон отмечает, что процесс модернизации лишь усиливает эти культуры и сокращает относительное влияние Запада. Хантингтон ставит Броделя в один ряд с такими великими философами истории, как О. Шпенглер и А. Дж. Тойнби^[47].

Важно подчеркнуть, что в современной западной социологии наметилась тенденция к сближению с исторической наукой, возможность которой предвидел Ф. Бродель. Так, известный социолог П. Бурдье подчеркивал, что «при современном состоянии социальной науки история является одной из привилегированных областей социальной философии»^[48]. Как и Бродель, он выступал против событийной истории и полагал, что социология должна исследовать историю структур. Еще один крупнейший современный социолог Э. Гидденс в основу своей теории структурации положил «диалог между структурой и положением дел», который в своих работах стремится зафиксировать Ф. Бродель. Исходя из взглядов Броделя, Гидденс определяет историю как «структурацию событий во времени и в пространстве путем непрерывного взаимодействия деятельности и структуры: взаимосвязь мирского характера повседневной жизни с институциональными формами, растянутыми на обширные диапазоны пространства-времени»^[49]. Идеи Броделя составляют также методологическую основу таких новых отраслей обществознания, как макросоциология, историческая и экономическая социология.

Наибольший вклад в развитие идей и замыслов Броделя в настоящее время вносит мир-системный анализ - активно развивающееся направление современного обществознания, объединенного «Центром Фернана Броделя по изучению экономик, исторических систем и цивилизаций» в Бингхемптонском университете США. Основоположник и теоретик этого подхода И. Валлерстайн анализирует генезис капитализма в рамках «долгого XVI века» (1450 - 1640 гг.), Дж. Арриги исследует мировую капиталистическую систему «долгого ХХ века», охватывающего период с XIII по XX в., А.Г. Франк и его последователи находят истоки современной мировой системы в третьем тысячелетии до нашей эры.

Воплощая в жизнь мечту Броделя о конвергенции социальных наук на базе истории,  Валлерстайн выдвигает проект создания единой науки о человеческом обществе - исторической социальной науки. Данная дисциплина, согласно Валлерстайну, должна помочь исследователю изучать не просто социальные явления, но приблизиться к реальности мира, интерпретировать стохастические процессы в сложных социальных системах. Поэтому лидер мир-системного анализа предлагает заменить статичный термин «общество», используемый теориями модернизации, динамичным концептом «историческая система» и применять для его изучения разный временной масштаб.

В этой связи Валлерстайн выявляет пространственные аналоги времен Броделя и вводит в социальную науку концепт «Время - Пространство» («TimeSpace»). Так, эпизодическое или событийное время у него соответствует геополитическому пространству и затрагивает военные конфликты, дипломатические отношения. Моменты изменяющихся ритмов (циклическое время) связаны с «идеологическим пространством» (например, дихотомию «Запад - Восток» со второй половины ХХ в. сменяет современное противопоставление «Север - Юг»). Структурному долгосрочному времени (броделевскому «времени большой длительности») соответствует структурное и широкомасштабное пространство, коим является капиталистический мир-экономика, возникший в период «долгого XVI века» и охвативший в начале ХХ в. весь мир, разделив его по оси «ядро - периферия». Времени мудрецов, или броделевской геоистории, аналогично вечное пространство, проявляющееся во всемирной истории человечества. Наконец, еще одним видом времени-пространства, не изучаемым Броделем, является kairos - «подходящий момент», «трансформационное время», «переход», «кризис», время прекращения существования исторической системы, «пространство-время человеческого выбора» или, говоря словами И. Пригожина, «каскад бифуркаций», который обеспечивает «переход к хаосу»^[50]. В своих исследованиях Валлерстайн сочетает темпоральные уровни Броделя с синергетической концепцией времени Пригожина, проводя исследование между трансисторическими обобщениями (макропроцессы, структуры) и частными изложениями (события, казусы).

Такое применение броделевского метода в рамках современной «постнеклассической рациональности» (термин В.С. Степина) может явиться вариантом решения затянувшегося спора между сторонниками номотетической и идеографической науки, между натурцентризмом и культурцентризмом в социально-гуманитарном познании^[51]. Подтверждением этому служит состоявшаяся в октябре 2008 г. в Центре им. Ф. Броделя конференция «Longue Durée и мир-системный анализ», посвященная пятидесятилетию со дня выхода в свет броделевской статьи об исторической длительности. На конференции прозвучали доклады о категории «la longue durée» как универсальном методе, открывающем возможности интерпретации истории окружающей среды, климата, глобального неравенства, кризисов капитализма, экологии, проблем взаимодействия истории и географии, экономической и исторической социологии, макро- и микроистории.

Сегодня с уверенностью можно констатировать, что категория «время большой длительности» Броделя в качестве методологического принципа оказывает существенное влияние на развитие не только исторической науки, но и социально-гуманитарного знания в целом. Организатор Первых Международных Броделевских Чтений К.А. Агирре Рохас справедливо отмечает, что Бродель, вопреки приписываемым ему ярлыкам, «не является географическим, биологическим или экономическим детерминистом, а скорее защищает новый исторический детерминизм, выраженный во "времени большой длительности"» и проявляющийся как в географии, так и в экономике, как в культуре, так и в политической сфере^[52]. Введя в научный оборот концепт «la longue durée», Бродель не только раскрыл возможности многоуровневого (тотального) подхода к исследованию социально-исторической реальности, но и, говоря словами П. Берка, «сделал больше, чтобы изменить наши представления о времени и пространстве, чем любой другой историк столетия»[53]. Едва уловимая концептуально и теоретически категория «время большой длительности» Броделя скорее оказалась замыслом, общим наброском выдающегося ученого, «эпистемологическим ключом» к открытию смысла его мозаичных и драматургических по стилю работ, явилась идейным проектом, своего рода не завешенной «маленькой методологической революцией», которая сама вошла в стадию «долгого дления» и уже на протяжении полстолетия будоражит мысль интеллектуалов.

[1] Работа выполнена при поддержке РГНФ в рамках исследовательского проекта № 08-03-00174а.

[2] Цит. по: Копосов Н.Е. Как думают историки. М., 2001. С. 211.

[3] Подробнее см.: Гайденко П.П. Время. Длительность. Вечность. М., 2006. С. 311 - 346.

[4] Агирре Рохас К.А. Критический подход к истории французских «Анналов». М., 2006. С. 81 - 82.

[5] См.: Braudel F. Histoire et sciences socials. La longue durée // Annales: ESC. Octobre - decembre. 1958. Vol. XIII. № 4. P. 725 - 753. Русский перевод: Бродель Ф. История и общественные науки. Историческая длительность // Философия и методология истории / Общ. ред. И.С. Кона. М., 1977. С. 114 - 142. 

[6] Гурвич Ж. Диалектика и социология. Краснодар, 2001. С. 281 - 282.

[7] Леви-Стросс К. Структурная антропология. М., 1983. С. 25.

[8] Бродель Ф. История и общественные науки. С. 117.

[9] Сартр Ж.-П. Проблемы метода. М., 1994. С. 113

[10] Бродель Ф. Что такое Франция? Пространство и история. М., 1994. С. 10.

[11] Там же. С. 15

[12] Braudel F. History and Sociology // Braudel F. On History.  Chicago, 1980. P. 69.

[13] Бродель Ф.Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II.Ч.1.Роль среды.М.,2002.С. 29.

[14] Там же. С. 30.

[15] Бродель Ф. История и общественные науки. С. 124.

[16] Braudel F. A History of Civilizations. N.Y.: Alien Lane - Penguin Press, 1994. Р. 28.

[17] Braudel F. On History. Chicago: University of Chicago Press, 1980. P. 188.

[18] Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв. Т.3. Время мира. М., 1992. С. 60.

[19] Там же. С. 66.

[20] Кондратьев Н.Д. Проблемы экономической динамики. М., 1989. С. 197.

[21] Бродель Ф. Средиземное море. Ч.1. С. 20 - 21.

[22] Бродель Ф. История и общественные науки. С. 119.

[23] Braudel F. A History of Civilizations. Р. 34.

[24] Braudel F. On History. Р. 67.

[25] Рикер П. Время и рассказ. Т. 1. Интрига и исторический рассказ. М., 1999. С. 249.

[26] Бродель Ф. История и общественные науки. С. 139 - 140.

[27] Гегель Г.В.Ф. Лекции по философии истории. СПб., 2000. С. 120.

[28] Там же. С. 125.

[29] Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология. М., 1988. С. 38.

[30] Бродель Ф. Динамика капитализма. Смоленск, 1993.  С. 98.

[31] Про А.  Двенадцать уроков по истории. М., 2000. С. 125.

[32] См.: Harris О. Braudel: Historical Time and the Horror of Discontinuity // History Workshop Journal. 2004. № 57. Р. 161 - 174.

[33] Ле Гофф Ж.  Другое средневековье. Время, труд и культура Запада. Екатеринбург, 2000. С. 207 - 208.

[34] Там же. С. 8.

[35] Ле Руа Ладюри Э. Застывшая история. // THESIS. Теория и история экономических и социальных институтов и систем. 1993. Т. 1. Вып. 2. С. 153, 155 - 158.

[36] См.: История и социальные науки: поворотный момент? // Анналы на рубеже веков. Антология / Отв. ред. А.Я. Гуревич. М., 2002. С. 11 - 15.  Попробуем поставить опыт // Там же. С. 17 - 20.

[37] Ревель Ж. Микроисторический анализ и конструирование социального // Одиссей-96. М., 1996. С. 113.

[38] Фуко М. Археология знания. М., 2004. С. 350 - 352.

[39] Делез Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? М., 1998. С. 124.

[40] См.: Пригожин И. Переоткрытие времени // Вопросы философии. 1989. № 8. С. 4 - 5, 11 - 12.

[41] Валлерстайн И. Время и длительность: в поисках неисключенного среднего // Философские перипетии. Вестник Харьковского государственного университета. №409'98. Серия: Философия. ХГУ, 1998. С. 190.

[42] Гуревич А.Я. Исторический синтез и школа «Анналов». М., 1993. С. 130 - 131.

[43] Баткин Л.М. Европейский человек наедине с собой. М., 2000. С. 28 - 30.

[44] Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. М., 1996. С. 312 - 313.

[45] Алстед Я. Историческая социология - зачем и как? // Социологические исследования. 2005. № 5. С. 124.

[46] Вжозек В. Человек в социальной системе Фернана Броделя // Споры о главном. Дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы «Анналов». М., 1993. С. 150 - 151.

[47] Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М., 2003. С. 52, 112, 73.

[48] Бурдье П. Оппозиции современной социологии // Социологические исследования. 1996. № 5. С. 42 - 43.

[49] Гидденс Э. Устроение общества. Очерк теории структурации. М., 2005. С. 484 - 485.

[50] См.: Валлерстайн И. Изобретения реальностей Времени-Пространства: к пониманию наших исторических систем // Время мира. Альманах / Под ред. Н. С. Розова. Вып. 2. Новосибирск, 2001. С. 102 - 116.

[51] См.: Федотова В.Г. Социальная философия и науки об обществе // Эпистемология и философия науки. 2004. Т. II. № 2. С. 135.

[52] Агирре Рохас К.А. Указ. соч. С. 295.

[53] Burke P. The French Historical Revolution. The Annales School, 1929 - 89. Stanford, California.: Stanford University Press, 1990. Р. 41.