Противоречия и сложности современного мира все отчетливее проявляют необходимость поиска путей наиболее эффективного использования совокупного потенциала человечества, что предполагает осознание и утверждение общечеловеческих ценностей. Эта проблема непосредственно затрагивает вопрос о правах человека. Не случайно появилась «Всеобщая декларация прав человека», шестидесятилетие принятия которой отмечалось 10 декабря 2008 г. Декларация стала первым международным официальным признанием равных прав и свобод всех людей по праву рождения, найдя свое продолжение в основных законах многих стран мира, включая российскую конституцию. Однако нельзя упускать из вида наличие в декларации ряда внутренне присущих недостатков, которые создают трудности для воплощения заложенных в ней идей и положений на практике. Не следует забывать, что сама проблема прав человека является составной частью общей философской концепции естественных законов и прав, оформившейся, можно сказать, в  глубокой древности. Эта концепция, базовые положения которой, по существу, воспроизводятся в декларации, имеет неоднозначные трактовки и, с нашей точки зрения, нуждается в определенной переоценке и корректировке.

Считается, что естественно-правовая доктрина получила развитие на почве идей индивидуализма и либерализма, где стремление установить границы государственной власти выливалось в требования соблюдения прав отдельных лиц.  Во главу угла ставилась задача обеспечения свободы человека в его стремлении к самореализации и удовлетворению своих потребностей. Эта свобода определялась в качестве естественного права, которое формально признавалось ограниченным свободой и правами других людей. Но границы указанной свободы оказывались размытыми. В результате задача раскрытия потенциала и способностей человека на практике сводилась к вопросу о возможностях самореализации отдельных индивидов или о свободе для избранных. Иными словами, происходил  закамуфлированный процесс преобразования понятия естественного права. Защита прав человека превращалась в идеологическое обоснование права сильного. В качестве конечного пункта, логически завершающего подобное обоснование, неизбежно проявлялась высшая и наиболее извращенная форма индивидуализма в виде авторитарной власти, основанной на полицейских методах хозяйствования и на подавляющих всякую инициативу корыстных интересах бюрократии.

Кроме того, естественные права и свободы человека трактовались как данные свыше, а не получающие свое признание в процессе взаимодействия людей. И эти данные свыше права отделялись от признания необходимого наличия соответствующих данным правам обязанностей. Примером такого подхода может служить широко разрекламированное в свое время изречение Ж.-Ж. Руссо: «Человек рождается свободным, но повсюду он в оковах»[1]. Если естественные права признавались за человеком от рождения, то установление обязанностей человека относилось и относится к прерогативе общества и государства. Но в таком случае неизбежно оказывается, что государственной власти приписываются, если не божественные, то сверхъестественные мифические полномочия. Не случайно концепция естественных прав и законов использовалась как в целях сакрализации государства и обоснования божественной природы власти  вообще, так и в качестве антитезы позитивного права.

Наряду с этим появлялись претензии на знание природы, смысла и цели  человеческой жизни. Такими целями назывались, например, стремление к счастью или благу, пусть и по-разному понимаемому. При этом упускалась из вида одна простая философская мысль о том, что само  право  человечества на жизнь логично было бы сначала соотнести с вопросом о возложенных на него обязанностях. Конечно, оставаясь на научных позициях, в полной мере ответить на этот вопрос (по-иному звучащий как вопрос о месте и роли человечества в мироздании), вряд ли когда-либо удастся. Тем не менее анализ накопленного социологического знания, позволяет в качестве общей обязанности человечества назвать задачу все более полного раскрытия заложенных в человеке способностей и возможностей.  С этой точки зрения, стремление людей к счастью, к обладанию материальными, духовными и душевными благами можно рассматривать лишь в качестве инструмента выполнения возложенных на человека (как части совокупного целого) обязанностей, но не в качестве цели человеческой жизни.

 Заметим также, что, когда проблема обеспечения человеческого счастья и блага вменяется в задачи государства, это приводит к постоянному созданию таких «идеальных» конструкций государственного и общественного устройства, воплощение которых на практике оказывается несовместимой с принципами свободной деятельности человека. Как известно, все теоретические построения, заявлявшие о благе целого, разрушались, вступая в противоречие с естественным законом человеческого развития. При этом они неизменно служили идеологической основой для появления различных форм тоталитарной власти, которая, реализуя себя в форме неправомерного насилия, разрушающего, кстати, естественные основы своего сохранения, препятствовала созданию условий, необходимых для самореализации индивидов в процессе их совместной деятельности.

И сегодня открытым остается вопрос о возникновении и изменении права, об устройстве правовых отношений как средства осуществления справедливости, а не способа сохранения привилегией тех, кто имеет власть устанавливать положительное право в обществе. Во многом нераспознанными оказываются социальные основы права, которые далеко не ограничиваются темой положительного, или позитивного права.  Невыясненной предстает и природа власти, условия ее появления и сохранения. 

Конечно, все, кто признает, что человеческая жизнь - это не произвольный набор различных состояний,  согласны с положением, что жизнь людей развивается в соответствии с объективными или «естественными» законами. Но не всегда учитывается, что наглядным проявлением действия естественных законов является процесс постоянного раскрытия эмпирически неопределенной величины разнообразных физических, интеллектуальных и умственных возможностей, заложенных в человеке.

Под человеком в данном случае понимается не отдельная личность, а некий совокупный индивид,  представленный человеческим сообществом в целом.  Ведь раскрытие человеческих способностей оказывается возможным только при наличии и посредством взаимодействия людей, при расширении и углублении разделения труда между ними. Этот процесс - эмпирически познаваемая реальность, которая в ходе человеческой истории все более отчетливо себя проявляет.

Вместе с тем часто из поля зрения выпадает тот факт, что этот процесс оказался бы невозможным без готовности одних членов общества вносить больший вклад в создание материальных и духовных благ, чем они получают или могут получить в тот или иной конкретный период времени от других его членов. Иными словами, социальное развитие возможно только при наличии и расширении различных форм кредитных отношений в обществе. Самым простым примером может служить забота о детях и их воспитании, что, правда, характерно и для всего живого на земле. Особенность человеческого рода (в отличие от животного мира) заключается в том, что такие взаимоотношения постепенно стали проявляться в процессе взаимодействия людей, которые не были связаны родственными узами. От того, насколько в обществе созданы условия для сознательного принятия индивидами такой социальной позиции, сформировано понимание кредитных отношений как естественной нормы социальной жизнедеятельности,  во многом зависели и зависят условия развития того или иного общества.

 Важно в этой связи уточнить и само понятие общественного развития. С нашей точки зрения, это понятие приобретает смысл только в случае, если оно отражает и выявляет точки приращения социальных связей. Указанное приращение оказывается возможным в результате постоянного поиска, нахождения и воспроизводства адекватной системы прав и обязанностей в обществе. Адекватной эта система оказывается тогда и до тех пор, пока она  способствует естественному расширению кредитных отношений. Только в этом случае обеспечиваются условия для раскрытия возможностей и способностей индивидов, что проявляется в расширении свободы их творчества, углублении разделения труда и одновременно в укреплении социальной интеграции, уровня социальной взаимозависимости и социального партнерства.

В различных религиозных и философских системах можно обнаружить много положений, направленных на стимулирование людей вносить больший вклад  в «общее дело» и так называемое общественное благо. Это называлось добродетельность или благотворительность. Однако при этом затушевывалось то обстоятельство, что люди с такой установкой и образом жизни всегда оказывались кредиторами общества.

Мне бы не хотелось, чтобы понятие «кредитор» было воспринято читателями в узко экономическом смысле. Хотя и чисто экономический аспект данного вопроса звучит вполне актуально. Современные проблемы мирового финансового рынка в очередной раз доказывают, что злоупотребления в денежно-кредитной сфере приводят к нарушению прав человека в глобальном масштабе. Но в данном случае для меня важно обратить внимание и подчеркнуть следующую мысль. Если рассматривать естественный закон социальной жизни, то таким законом  необходимо признать наделение именно кредиторов общества определенными правами и привилегиями.  Понятно, что появление указанных прав одновременно предполагают естественное принятие на себя должниками соответствующих обязательств. Еще раз отмечу, что социальное развитие стало возможным по причине того, что одни люди, обладая более высокими способностями и реализуя их на практике, по собственной инициативе стали делиться результатами своей деятельности (включая знания и опыт) с другими, удовлетворяя их потребности. Взамен они могли получать лишь обязательства в виде признания их прав как кредиторов. Вполне естественная норма социальной жизни заключается в том, что только за тем человеком может признаваться право требовать удовлетворения своих потребностей за счет других людей, кто принимает на себя в ответ соответствующие обязательства или предварительно обеспечивает результатами своей деятельности удовлетворение чужих потребностей.

Таким образом, понятие «кредитор» предполагает признание его вклада другими членами общества в виде наделения определенными правами, форма фиксации которых может быть различной. Один из механизмов фиксации данных прав связан с возникновением института вождей племен, старейшин и жрецов, в последующем трансформировавшегося в государство. Логично считать, что именно больший по сравнению с другими людьми вклад в жизнеобеспечение и существование племени или рода позволил выделиться соответствующей группе вождей и старейшин. Естественное признание прав данных людей, оказавшихся кредиторами общества, и происходило в виде наделения их определенными атрибутами и символами власти. Другим способом фиксации и реализации прав кредиторов стал институт денег, предоставивший их держателям право на получение тех или иных товаров или услуг. Появление денег, в свою очередь, способствовало расширению кредитных отношений, росту производства товаров и услуг, а также формированию механизмов и условий дальнейшей интеграции социума по горизонтали.

Бесспорно, то или иное лицо, совершающее добродетельный поступок (и оказываясь в роли кредитора общества), может в качестве своего рода оплаты  испытывать удовлетворение от самого факта собственных действий или даже от самопожертвования. В данном случае примером служит и труд ученых, осознающих, что результаты их деятельности могут быть поняты или использованы только будущими поколениями[2].  Но для развития общества необходимо, чтобы подобное отношение к делу и подобные действия приобрели постоянный и массовый характер. А для этого требуется соответствующее признание со стороны тех, кому «благотворительность» оказывается.  Более того, и любая добродетель также нуждается в определенных формах признания и вознаграждения, поскольку в противном случае она может вырождаться в маниакальные действия различного рода фанатиков.

«Обещания» вознаграждения за добродетель в эсхатологической перспективе, конечно, можно рассматривать как способ закрепления в сознании людей необходимости таких кредитных отношений, которые не трансформировались бы в ростовщические; которые способствовали бы развитию человеческой личности, а не превращались бы в фактор ее закабаления. Однако обратная сторона такого подход связана с тем, что мы перестаем замечать или забываем о кредитной природе социальных прав. Его негативная сторона заключается еще и в том, что он помогает представителям государства  обосновывать свои претензии на власть вне обязательного условия исполнения самой властью возложенных на нее обязанностей и ее ответственности перед обществом.

В настоящее время в западной (и отчасти в восточной) церкви идея прав и свобод индивида все более отчетливо увязывается, с одной стороны, с нравственной ответственностью человека, которая определяется согласно христианским ценностям, а, с другой -  с поиском адекватных механизмов контроля над правомерностью государственной власти.

Католической церковью, упорядоченная и служащая праву, власть рассматривается как антипод насилия, под которым понимается «противоправная власть»[3].  В «Основах социальной концепции Русской православной церкви» зафиксировано, что  «власть, совершая противозаконные действия, может становиться правонарушителем»[4]. Проблема обеспечения прав человека здесь также основывается на концепции естественного права.  Как отметил (будучи еще деканом Коллегии кардиналов) нынешний Папа Римский, понятие «естественного права» используется в качестве «риторического аргумента» в диалогах с секулярным обществом и другими религиозными сообществами. С помощью этого аргумента католическая церковь продолжает апеллировать «к общему разуму и ищет основы для согласия о природе этических принципов права в секулярном плюралистическом обществе»[5].

С этих позиций выдвигаются требования к руководителям государств, призывающие их обеспечивать реальную защиту прав человека. Более того, выступая в  штаб-квартире ООН, папа Бенедикт XVI заявил о том, что, если государства не защищают своих граждан от «непрекращающихся и серьезных нарушений прав человека», они могут подвергнуться вмешательству извне^[6].

В определенном смысле это заявление можно рассматривать как воспроизводство идеи, которую еще пять столетий тому назад развивали иезуиты. Напомню, что для укрепления власти папы над светскими правителями «Орден Иисуса Христа» активно проповедовал и поддерживал демократические настроения.  Дело в том, что иезуиты утверждали, что власть светских государей проистекает из народной воли и только власть папы необходимо признавать как данную непосредственным установлением Бога. Поэтому действия государей подлежали контролю со стороны народов (Vox populi - vox dei! [«глас народа - глас Божий!»])  и, естественно,  папы - как контролера последней инстанции, являющегося «наместником Бога на земле». Заметим, что в рамках данного подхода разрабатывались и обосновывались теории революции и права народов на неповиновение светским законам, вплоть до «тираноубийства» (позже эти взгляды были официально осуждены). В целом усилия ордена были направлены на то, чтобы все индивидуальные устремления своих членов и народов подчинить общим интересам целого, олицетворяемого Папой.

Не останавливаясь подробно на анализе указанной идеологии и трактовке «естественного права» католической церковью, отмечу одну деталь. Если сегодня церковью признается, что  государственная власть, исторические традиции и обычаи не достойны придания им сакрального смысла^[7], то и попытки именем Бога описать идеальную форму правового устройства, а также решения социально-политических проблем современного мира, пусть и в эсхатологической перспективе, вряд ли могут быть в полной мере оправданы. Даже в контексте взаимоотношений человека и Бога, более логичным представляется вопрос не о наличии или получении каждым человеком еще до рождения естественных прав,  а о возложении  Богом естественных обязанностей, связанных с сотворением человека и его земным существованием. Кстати, и «первородный грех» можно интерпретировать в этой плоскости. При этом история человечества показывает, что общей его задачей или обязанностью можно считать все более полное раскрытие заложенных в человеке способностей и возможностей. Заметим, что средства для реализации этой задачи человечества в той или иной форме могут быть обнаружены в «Священном писании»: плодиться и размножаться; трудиться в поте лица; относиться к другому как к себе; делиться результатами своего труда и помогать друг другу, любить и ближнего, и врага своего и т.д. И, как мы уже отмечали, в качестве инструмента выполнения возложенных на человека обязанностей, но не цели человеческой жизни, можно рассматривать  обладание людьми стремлением к счастью, к получению удовлетворения от материальных, духовных и душевных благ. Развивая эту мысль, можно осознать, что в обобщенном виде условием и механизмом  для реализации возложенных на человека обязанностей является формирование, поддержание и расширение полноценных кредитных отношений между людьми. В свою очередь, для обеспечения адекватного функционирования данного механизма в процессе взаимодействия возникают условия для осознания необходимости наделения кредиторов определенных прав, признаваемых должниками. Эти права должны были фиксироваться и закрепляться в определенных формах. Можно считать, что в обобщенном виде социальными инструментами фиксации и реализации данных прав и обязанностей оказываются государство и деньги. Естественно, формирование государства и денег, а также их последующее использование и функционирование наложили определенный отпечаток на социальное восприятие данных институтов, базовый смысл которых часто сознательно затуманивался, представлялся в извращенном свете, далеко не всегда и не всеми осознавался и осознается. Однако значение государства и денег как социальных инструментов обеспечения прав кредиторов, необходимых для существования и развития человечества, сегодня доступно описанию и объяснению без соотнесения напрямую с именем Бога. В этой связи целесообразно было бы внести изменения в подходы к решению социальных вопросов, определяемых в рамках различных религиозных традиций (и христианская традиция в данном случае не является исключением), которые по-прежнему предлагают именно такое соотнесение. Тем самым они способствуют сохранению и воссозданию сакрального образа власти и государства, которое более правомерно было бы рассматривать лишь в качестве одного из производных социальных инструментов для обеспечения более общего средства реализации цели и смысла человечества. 

Не случайно сегодня мы постоянно сталкиваемся с ситуацией, когда со стороны различных государственных структур выдвигаются лишь требования к гражданам  относительно соблюдения ими обязательств, установленных властью. Одновременно,  применяя различные формы насилия, они пытаются закрепить за собой и определенными социальными группами монопольные привилегии.

В частности, налогообложение рассматривается государством как его неотъемлемое право, а уплата гражданами налогов как одна из их главных обязанностей. Любое уклонение от этой обязанности жестоко карается. Однако рациональное использование полученных за счет налогов средств на общественно значимые цели не рассматривается государством как обязанность, невыполнение которой делает ничтожным и его право на сбор налогов. Забывается, что на самом деле налогообложение следует рассматривать как форму социального страхования и кредитных отношений. Отданные гражданами налоги должны возвращаться к ним в форме социально необходимых благ и услуг, организация которых возлагается на государство. В противном случае, право государства на сбор налогов в социальном плане превращается в насилие над обществом. Давно известно, что несоответствие между объемами прав и обязанностей в конечном счете приводит к тому, что само право перестает существовать.

Социальную основу государственной власти и права невозможно понять, если не рассматривать ее как производную от необходимо возникающих в человеческом обществе кредитных отношений между людьми. Это же относится и к деньгам[8]. К сожалению, кредитная природа денег и необходимость рассмотрения их в качестве инструмента обеспечения социальных прав кредиторов также до сих пор не осознается. Хотя всем очевидно, что деньги предоставляют своим держателям вполне определенные права, тем не менее, сохраняется представление о них как о неком, пусть и особом или даже условном, товаре, обладающем абстрактным качеством всеобщего эквивалента.

Поясним, что абстрактное понятие «всеобщего эквивалента»  вынужденно возникает в теоретических конструкциях, если исходить из представлений о возникновении денег из товарообмена (что, кстати, является одной из форм мифологизации рынка), а не в результате развития кредитных отношений как инструмента фиксации прав кредиторов.  Понятно, что в рамках товарообмена невозможно говорить о появлении у  контрагентов прав или обязанностей. Обмен является лишь механизмом реализации уже имевшихся у них прав, в частности, на те или иные товары или услуги. Таким образом, «потребность» наградить деньги определением всеобщего эквивалента появилась в результате недостаточного понимания основ формирования социальных прав и обязанностей, происходящих из кредитных отношений[9]. Из поля зрения философов и экономистов выпал тот факт, что именно благодаря своей кредитной основе деньги стали активно использоваться в качестве инструмента обмена. Путем формирования и использования общей формы кредитных инструментов и инструментов обмена происходило признание (не всегда осознанное) различными членами общества своей потребности и зависимости от  результатов деятельности друг друга, а следовательно, взаимное признание прав и обязанностей, включая право частной собственности. 

Адам Смит (1723-1790), чье «Исследование о природе и причинах богатства народов»  считается предтечей как современного либерализма, так и марксизма,  признавал, что, если один человек обладал большим количеством определенного продукта, чем сам нуждался в нем, а другой испытывал в нем недостаток, но в  данный момент не имел ничего такого, в чем нуждался первый, то между ними не могло бы произойти никакого обмена. Но вместо того чтобы предположить естественную необходимость возникновения между людьми кредитных отношений, формой фиксации которых могли оказаться определенные предметы (скорее всего, им первоначально придавалось сакральное значение), которые в последующем стали использоваться также в качестве средства обмена, Смит пошел по другому пути. Не заметив, что общество развивается на острие готовности части своих членов, обладающих большими творческими способностями (как умственными, так и физическими) к прагматическому альтруизму, проявляющемуся в различных формах кредитно-правовых отношений, Смит предпочел остаться в границах товарообмена и голого эгоизма. Согласно его логике, для развития товарообмена «каждый разумный человек... должен был стараться так устроить свои дела, чтобы постоянно наряду с особыми продуктами своего собственного промысла иметь некоторое количество такого товара, который, по его мнению, никто не откажется взять в обмен на продукты своего промысла»[10].  Но  в таком случае получается, что каждый разумный человек должен был сначала полностью потерять разум. Он должен был обменивать результаты своего труда на ненужные ему для жизни предметы и надеяться на то, что появятся столь же неразумные люди, которые начнут поступать аналогичным образом и выбор ненужных предметов у них совпадет. Эти ненужные предметы станут тогда «всеобщим орудием торговли», приобретая неизвестным образом способность быть всеобщим эквивалентом. Абсурдность такого предположения очевидна. Поэтому все философы и экономисты (до А. Смита и после него), занимавшиеся проблемой денег, фактически подменяли вопрос об их появлении темой необходимости денег для товарообмена.

Заметим также, что во всех теориях денег их появление обосновывается при таком уровне развития процесса разделения труда и товарного производства, достижение которого могло состояться только после появления денег. При этом сами деньги, независимо от того, рассматриваются ли они как знаки стоимости или их бытие приравнивается к определенной материальной оболочке, анализируются главным образом как средство обращения и смешиваются с их исторически изменчивой формой[11], что сегодня порождает неадекватное отношение к денежной эмиссии, инфляции и банковской системе.

Широкое распространение, которое, благодаря одному из родоначальников теории договорного происхождения государства, английскому философу Томасу Гоббсу (1588-1679), получило сравнение денег с кровью государства или социального организма, конечно, может увлекать воображение, но не проясняет вопрос о происхождении денег и изменении денежных форм. Более того, такая аналогия приучает смотреть на деньги (как и на власть и право) как на нечто данное свыше.

Если отбросить предположение, что всех людей когда-то вдруг внезапно осенила божественная (или дьявольская) идея использовать какой-либо товар в качестве денег (а не как товар), то следует признать, что потребность в деньгах не могла появиться в условиях простого товарообмена[12]. Социальная необходимость появления денег заключалась не просто в обеспечении товарного обмена, она была вызвана потребностью формирования кредитных отношений между относительно независимыми и свободными экономическими субъектами, возрастающее число которых характеризует каждую новую  стадию исторического развития человечества. Можно также сказать, что деньги оказались нужны прежде всего для того, чтобы раскрыть и расширить социальные горизонты человеческой свободы, реализовать творческое, разумное содержание  индивидуальности, воплотить в жизнь основу социального развития. А глубинное основание этого развития, как мы уже отмечали, заключается в том, что одни члены общества готовы вносить больший вклад в создание материальных и духовных благ, чем получают или могут получить в тот или иной конкретный период времени от других его членов. Появление денег знаменовало собой начало функционирования социального механизма организации и реализации кредитных отношений, определяющих систему естественных прав и обязанностей членов общества.

Важно только учитывать, что характер прав и обязанностей не может оставаться постоянным. Он с неизбежностью должен меняться по мере расширения человеческого общества, изменения социальной роли и места отдельных членов и социальных групп. Появление естественного права у кредиторов, в частности, в виде признания их  права на власть, на собственность и т.д. не могло само по себе сохраняться в течение неограниченного времени. Это право в своем естественном (или справедливом) значении ограничено периодом, в течение которого результаты их деятельности и руководства способствовали реализации человеческого потенциала, включая потенциал той или иной формы организации  социума. Величина потенциала того или иного общества проявляется в предельно возможном уровне разделения труда и развитии способностей людей при данной форме организации своего общежития и поддерживаемой  системе установленных (но уже не естественных) прав и обязанностей.  Несоответствие между положительными законами и естественно признаваемыми правами и обязанностями на деле проявляется в распространении представлений о том, что сложившаяся в обществе система прав и обязанностей не является справедливой.

В свою очередь, распространение подобных представлений можно рассматривать как социальный индикатор того, что наступило время, когда долг общества перед его первоначальными кредиторами оказывался погашенным. Однако бывшие кредиторы могут злоупотреблять своими ранее вполне естественными правами, требуя закрепления за собой власти и имеющихся привилегий. Эти претензии перестают иметь под собой естественные основания. Удержание бывшими кредиторами власти превращается в форму нелегитимного (в значении «не признаваемого справедливым») насилия. Вместе с тем сохранение власти с помощью указанных мер за бывшими кредиторами, превратившимися на деле в должников общества, формирует основы для естественного распада или разрушения властной вертикали и социальной структуры данного общества.

Всегда существовало и существует стремление сохранить права без учета обязанностей, что  на деле приводило и приводит к нарушению  баланса, к деформации соответствия между естественными правами и обязанностями членов общества и социальных групп. На различных временных интервалах человеческой жизни такая деформация выражалась и выражается в фактах эксплуатации, в социально-политических конфликтах и распадах социальных и политических образований.  Стремление к эксплуатации может проявляться  в требованиях «социальной справедливости», если за этими требованиями скрывается лицемерное желание  получать больше, чем отдавать, а получая -  не принимать на себя взамен никаких обязательств. Иными словами, идея  «естественных прав» как основы социальной справедливости может трансформироваться в неправомерные требования «социального равенства», которые используются в качестве ширмы для всех, кто стремится к получению для себя или сохранению за собой больших прав,  но пытается уклониться от выполнения своих обязательств.

  Поддержанию подобного рода стремлений в обществе способствовало то обстоятельство, что по мере роста общественного организма изменялась и форма фиксации прав кредиторов, становясь все больше обезличенной (в виде знаков отличия, государственных регалий, а также денежных инструментов).  В частности, произошло обезличивание власти, в том смысле, что не власть стала атрибутом конкретного человека как кредитора общества, а человек стал находиться при власти; не человек стал «красить место», а «место - человека». При этом не государство оказывалось кредитором общества, а общество - кредитором государства, ожидая, правда, от представителей власти исполнения определенных общественно полезных обязанностей. Среди части членов общества распространились и раболепные поверхностные представления о том, что распределение основных форм вознаграждения зависит от произвольного усмотрения и решения власть имущих, что только властвующие и вышестоящие лица могут им что-то предоставить, дать что-то необходимое. Вспомним некрасовское: «Вот приедет барин - барин нас рассудит, Барин сам увидит, что плоха избушка, И велит дать лесу,- думает старушка». При таком подходе, как правило, не учитывается, что государство что-либо кому-либо дает только после того, как оно отнимет это у кого-то другого. Правда, как свидетельствует исторический опыт,  раболепное отношение в обществе к представителям государства  будет сохраняться лишь до тех пор, пока они окончательно не потеряют кредит доверия социума. Тем самым кредитная природа социального права на власть, хотя в полной мере и не осознается, но постоянно дает о себе знать.

Что касается денег, то с ними происходила похожая метаморфоза. Появившись как кредитный инструмент, они в процессе все более широкого использования в расчетах за товары и услуги приобрели анонимный (обезличенный) по отношению к конкретному кредитору характер. Превращаясь в важнейший элемент формируемой естественной системы прав и обязанностей между людьми, деньги стали объединять не только партнеров по конкретным экономическим трансакциям, но и так называемых «социальных анонимов», выступавших на самом деле в роли анонимных кредиторов. Последние со временем переставали иметь непосредственные прямые контракты со своими должниками и могли уже не обладать конкретным представлением друг о друге. Косвенным образом все товаропроизводители являлись связанными между собой посредством уходящих вглубь кредитных цепочек, которые проявлялись на поверхности в виде единых инструментов, используемых при реализации и приобретении товаров и услуг. Но процесс превращения денег в анонимный инструмент реализации прав на получение товаров и услуг привел к тому, что у различных членов общества появилось стремление, став обладателями денег, получить права и привилегии, не прикладывая при этом особых усилий, не становясь кредиторами общества и не исполняя необходимых обязанностей. Возможность реализации указанного стремления на практике и его негативные социальные проявления привели к тому, что в различных политико-философских трактатах вину за неправомерные действия людей и социальных групп часто стали возлагать на деньги, доходя в своих крайних проявлениях  до «обоснований» и требований их уничтожения. Тем самым, по существу, обосновывалась необходимость уничтожения самого социального права, а не злоупотребления этим правом. Как подтвердили различные социальные эксперименты, подобные попытки, предполагавшие уничтожение социально неуничтожимого, всегда воплощались в различные формы рабовладельческих отношений и сопровождались грубым ущемлением прав и свобод человека, тормозя процесс социального развития[13]. Заметим также, что рассмотренные выше злоупотребления в денежной сфере, если они приобретают крупный размах, в конечном счете ведут к обесценению денег. Иными словами, и здесь кредитная природа социального права неизменно напоминает о себе.

В заключение отмечу, что осознание и раскрытие кредитной природы социально-естественных прав позволяет демифологизировать представления о возможностях рынка и государственного регулирования; по-новому подойти к решению вопроса, связанного с определением положительных и негативных сторон функционирования института частной и государственной собственности; переформулировать цели и функции финансовых структур и банковской системы. Оно также позволяет выработать разумные принципы проведения денежной политики, включая действенные меры по борьбе с инфляцией, а также сформировать необходимые механизмы для решения значительной части экономических и социально-политических проблем современной России.

Естественно, в рамках одной статьи нереально в полной мере раскрыть все указанные вопросы. Но я надеюсь, что смог обратить внимание читателей на важность переосмысления и корректировки общей философской концепции формирования прав и свобод человека, а также на то, что адекватное решение этой проблемы невозможно вне контекста и без переоценки социальной роли кредитных отношений, условий и формы признания за кредиторами общества естественных прав.

Примечания

[1] Руссо Ж.-Ж.  Об Общественном договоре, или Принципы политического Права. Кн. 1. Гл. I.

[2] Еще Аристотель в своей «Политике» приводил рассказ о  философе, которого попрекали бедностью: мол, занятия философией никакой выгоды не приносят. Философ (по преданию им был Фалес Милетский) не выдержал и решил показать неправомерность подобного социального отношения к своей деятельности. Для этого он рассчитал на основании астрономических данных год наступления богатого урожая оливок и заранее законтрактовал все маслобойни, выдав их владельцам в задаток имевшуюся у него небольшую сумму денежных средств. Когда наступило время сбора оливок и сразу многим одновременно потребовались маслобойни, он, отдавая маслобойни на откуп на выгодных для него условиях, собрал много денег, доказав,  как пишет Аристотель, «что философам при желании легко разбогатеть, но не это является предметом их стремлений».  См. Аристотель. Политика. А. IV.5.

[3] См.: Ратцингер Й.. Чем держится мир. Дополнительные моральные основы либерального государства,/ Хабермас Ю., Ратцингер Й. (Бенедикт XVI) Диалектика секуляризации. О разуме и религии. /Пер. с нем.- М.: Библейско-богословский институт св. апостола Андрея, 2006. С. 82.

[4]  http://www.mospat.ru/index.php?mid=90.

[5]  См.: Ратцингер Й. Чем держится мир. Дополнительные моральные основы либерального государства / Хабермас Ю., Ратцингер Й. (Бенедикт XVI) Диалектика секуляризации. О разуме и религии  М. С. 95.

[6] http://news.bbc.co.uk/hi/russian/international/newsid_7355000/7355460.stm.

[7]  В «Основах социальной концепции Русской православной церкви» отмечается, что «первоначально государство возникло как инструмент утверждения в обществе божественного закона». Следом, однако, говорится, что «свобода совести окончательно превращает государство в исключительно земной институт, не связывающий себя религиозными обязательствами». Вместе с тем правовые основы этого «земного института» не уточняются. Заявлено только, что право «призвано быть проявлением единого божественного закона мироздания в социальной и политической сфере». Одновременно указывается, что система права, являясь продуктом исторического развития, создается человеческим сообществом и поэтому «несет на себе печать ограниченности и несовершенства».

[8] Подробнее см.:  Мартыненко В.В. Социальная философия денег //Вопросы философии. 2008. № 11. С. 143-154.

[9] Из-за такого непонимания проистекает рассмотрение института денег не как формы фиксации социальных прав, признаваемых за кредиторами, а представления о появлении денег из товаров, пользовавшихся повышенным спросом.  Приверженцы указанных представлений, выделяя в качестве основополагающей функции денег их функцию как средства обмена, упускают из виду целый ряд факторов. В частности, то обстоятельство, что потребности производителей товаров, пользовавшихся повышенным спросом, по определению, должны были полностью удовлетворяться в результате обмена их продукции на все остальные товары (которые могли быть произведены их контрагентами при данном уровне развития товарного производства). Тот факт, что эти товары свободно обменивались на все другие, не означает, что они выполняли функции денег. Для того чтобы стать деньгами, необходим был относительный избыток этих товаров, поскольку они должны были использоваться их потребителями не по назначению (не в соответствии с их потребительной стоимостью). Но в случае появления избытка таких товаров они бы уже не пользовались повышенным спросом, а следовательно, и не могли бы, согласно утверждениям самих сторонников выведения денег из товарообмена, претендовать на денежный статус. Вместе с тем, если рассмотреть ситуацию с драгоценными металлами, которые действительно стали одной из первых форм денег, то в рамках простого товарообмена в принципе невозможно убедительно объяснить появление повышенного спроса на них как на товар. В частности, почему у кого-то из наших давних предков вообще появилась идея поменять свой пригодный для индивидуального употребления товар, например, на такой практически бесполезный в то время для человеческой жизнедеятельности металл, каким являлось то же золото? Как этот металл вообще мог оказаться товаром, не говоря уже о том, чтобы стать таким товаром, который бы начал активно использоваться различными товаропроизводителями в обмен на результаты своей деятельности? В существующих сегодня трактовках роли и функции денег этот вопрос не раскрывается. И не раскрывается он потому, что в большинстве экономических теорий практически полностью игнорируется социальная природа денег, а в рамках социальных теорий недооценивается их кредитная сущность.

[10] Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов.  М.: Эксмо, 2007. С. 83.

[11] Первоначально деньги выступали, вернее - имели видимость определенной товарной формы. Но и в такой форме деньги неправомерно смешивать с каким-либо товаром, а также вести их происхождение из простого товарообмена, чего, к сожалению, до сих пор не удается в полной мере осознать как российским, так и зарубежным исследователям. Если бы между людьми существовал только обмен товарами и услугами, то никакого расширенного их воспроизводства, никакого социально-экономического развития не происходило бы, и потребности в деньгах не возникло.

[12] Функции денег не мог начать выполнять ни один товар, обладавший вполне конкретной потребительной ценностью (стоимостью) и пользовавшийся повышенным спросом. Деньги могли появиться только в процессе организации кредитных отношений, благодаря возможности получить кредит у производителей, чьи товары пользовались повышенным спросом. Формой фиксации этих кредитных отношений, скорее всего, первоначально выступали определенные материальные атрибуты, которые уже использовались в качестве сакральных символов власти, указывавших на особые социальные права вождей племен, старейшин и т.п.  При этом сам факт возникновения кредитных отношений (когда производители товаров повышенного спроса вместо непосредственного обмена их на другие товары стали предоставлять их в кредит) способствовал росту цепочки этих отношений, а вместе с ними  -  развитию процесса разделения труда в обществе, следовательно, расширению масштабов и структуры товарного производства. Ведь тот, кто получал в кредит нужный ему товар (а не вынужден был менять его на собственную продукцию), сам теперь оказывался в состоянии предоставить кредит потребителям своего товара. Это обеспечивало возможность и вызывало потребность в росте кредитных инструментов, превращая производство бывших «сакральных атрибутов» в самостоятельную сферу деятельности. Среди них особую роль приобрели драгоценные металлы, которые, обладая такими свойствами как однородность, делимость без потери качества, сохранность, оказались наиболее пригодными для фиксации ставших количественно разнообразными прав различных кредиторов (в традиционной трактовке - для выполнения функции меры стоимости), а также для их обмена. Таким образом, сакральные атрибуты, первоначально отражавшие общественное признание естественного права конкретных кредиторов, окончательно обрели денежную форму, после того как масштабы кредитных отношений в обществе существенно увеличились. Произошедший в итоге рост производства и появление новых товаров способствовали ускоренной реализации прав кредиторов. Это и проявилось в расширенном использовании кредитных инструментов в качестве инструментов товарообмена, чем можно объяснить теоретическое «выведение» денег из простого товарообмена. За блеском золота кредитная природа денег, конечно, стала трудно различима. И, тем не менее, любую форму денег, включая их золотую оболочку, правильно рассматривать не как товар, а как кредитный инструмент. Это стало достаточно очевидным с появлением современных форм так называемых банковских денег. Но и сегодня многие не отдают себе отчета в том, что характерной особенностью денег является то, что их обладатели (если не учитывать получение денег в качестве подарка, наследства или в результате воровства) до момента их использования всегда выступают в роли кредиторов других членов общества.

[13] Отличительное внутреннее свойство денег заключается в том, что они могут эффективно функционировать только в обществе, где действуют свободные экономические субъекты, которые добровольно (а не по принуждению власти или насилия) вступают друг с другом в кредитные отношения, согласовывают свои интересы, права и обязанности. При возникновении принудительного производства и обмена результатами человеческой деятельности, осуществляемого под эгидой власти и посредством насилия, деньги обесцениваются и перестают функционировать. Поэтому деньги как основной механизм горизонтальной взаимосвязи членов гражданского общества  и государство как политическая организация со своей властной вертикалью в определенном смысле являются и должны быть антагонистами. В то же время их самостоятельное существование (одновременно и взаимодополняющее, и ограничивающее возможные злоупотребления друг друга) можно считать залогом социально-экономического развития и общественной стабильности.  Проблема, правда, в том, что представители государства, обладая монопольным правом на насилие, т.е. на организацию отношений, которые никак нельзя отнести к сфере добровольных и равноправных, склонны пренебрегать своей ответственностью перед обществом и злоупотреблять своими правами. В этом случае власть старается монополизировать денежную эмиссию и подчинить себе сферу денежно-кредитных отношений - как основу существования независимых от власти прав и свобод граждан. Аналогичным образом и те, кто добился своих прав, зафиксированных с помощью денег, в процессе конкурентной борьбы в рамках рыночных отношений, могут оказаться заинтересованными в сохранении своих позиций за счет устранения этих рыночных отношений с помощью насилия, в получении монопольных прав и привилегий. Если и те, и другие заходят в этом своем порыве слишком далеко, то уничтожается сама основа для функционирования денег - добровольные, равноправные отношения между независимыми социальными субъектами, как и относительная независимость (свобода) членов общества от государства. Когда денежная власть оказывается в тех же руках, что и политическая, она перестает служить противовесом различным злоупотреблениям  правом. Результатом является задавленное гражданское общество и возникновение тоталитарного государства. Последнее, правда, в конечном счете начинает противоречить интересам социальных структур и социальных субъектов, его образующих, что ведет к его распаду, также сопровождающемуся исключительно болезненными для общества явлениями.