Выживание человека требует философии, ориентирующей на устойчивость того, что развивается. Это археоавангардный динамический консерватизм. Преодоление бесцельного становления возможно на путях «акме» и «эстологии», когда любой вид деятельности предстает самоценным. Онтологической основой консервативного поворота являются коммуникативный полионтизм и коэволюция. Наш «жизненный мир» – Umwelt, состояние реальности, адекватное человеческой сущности. Идеи принципиального переосмысления философии ради людей предполагают её превращение в феноменологический реализм.

Human survival requires philosophy, oriented on sustainable development. It is archeo-vanguard dynamic conservatism, that holds human origins. Overcoming of aimless development is possible on the way of «acme-» and «esto-logy», considering every kind of activity as having inherent value. Сommunicative polyontism and coevolution are ontological basics of conservative turn. Our life world is «Umwelt». This is a state of reality that is the most suitable for human nature. «Umwelt» is the central concept within alteration of philosophy. Philosophy should become the phenomenological realism.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: археоавангардизм, динамический консерватизм, акме, эстология, полионтизм, коэволюция, Umwelt, феноменологический реализм.

KEY WORDS: archeo-vanguard, dynamic conservatism, acme, estology, polyontism, coevolution, Umwelt, phenomenological realism.

1. Динамический консерватизм и археоавангардное сознание

Esto: в мире нет ничего вечного, кроме самого мира и его вечности. А способом существования вечного мира является временность, непрерывное возникновение и исчезновение всех его вещей и состояний. Любое «нечто» находится под напряжением двух полярных энергий: бытия – собой (тождества), когда А = А и бытия – иным (различия), когда А = B = C = …, т.е. превращения в нечто новое, которое, в свою очередь, попадает под такое же напряжение между со-храня-ющим  и у-ничтожа-ющим его полюсами. В сознании и деятельности людей первый полюс представлен идеологией консерватизма, радикальное прочтение которой означает стремление к удержанию вещей в их косности, изъятию из времени, которое всегда иное. Второй полюс представлен идеологией новационизма, радикальное прочтение которой означает стремление к разрушению идентичности вещей,   их изъятию из бытия, которое всегда довлеет себе. Любая конкретная вещь, явление существуют, если и поскольку выдерживают это напряжение (на)стоящего на почве прошлого и на (бес)почве будущего.

Цель человека как «Разумного Нечто» в том, чтобы вмешиваться в происходящее в зависимости от состояния того или иного полюса. В традиционные эпохи, когда нормой  была установка на сохранение, «сознательное сознание» людей  направлялось на отрыв от нее, активизацию процессов обновления. Воплощением смысла бытия представал прогресс как движение к чему-то лучшему. К расцвету бытия. Под знаменем прогресса родилось и прошло Новое время, эпоха Просвещения = Модерна, которую по праву можно  также называть эпохой Прогресса. Прогресс – это ориентация на будущее, которым беременно настоящее и которое рождается, «временится» из него. Несмотря на периодические революционные взрывы и «скачки», новое в эту эпоху,  противостоя  существующему,  «снимает», а не уничтожает его. «Подлинно новая культурная ценность, – отстаивал бытийную трактовку нового Д.С. Лихачёв, – возникает в старой культурной среде. Новое ново только относительно старого, как ребёнок по отношению к родителям. Нового самого по себе, как самодовлеющего явления не существует».[1]

При таком понимании прогресс совпадает с  «устойчивым развитием», предполагая сохранение развивающейся системы. Если это человек, то он меняется на протяжении всей жизни, однако в пределах своего генотипа. Если определенная культура, она меняется в границах своих универсалий, другими словами – традиции. Если системой является  «объективная реальность» в целом, то все онтологии того или иного  «жизненного мира» находятся в её рамках.

В отличие от модерна, постмодернистское технологическое общество постпрогрессивно, это эпоха превращения прогресса в прогрессизм, точнее, в трансгресс, когда новое ольше не соотносится с «наличным», старым, а будущее с прошлым и настоящим. Переставая быть об-новлением, оно отвергает существующее как таковое, обрывая свою связь с ним. Становится перманентным инновационизмом, «непрерывной революцией», когда новое служит не развитию системы, а её абсолютному отрицанию в пользу (из)обретаемых «из ничего», синергетически самоорганизующихся из-мыс(ш)ленных конструктов. Критикуя идеологию прогресса, его нередко отождествляли с прогрессизмом. «Учение о прогрессе, – писал, в частности, Н.А. Бердяев, – есть, прежде всего, совершенно ложное, неоправданное, ни с научной, ни с философской, ни с моральной точки зрения обоготворение будущего за счет настоящего и прошлого»[2]. Он писал это, (пред)видя эпоху превращения модерна в постмодерн, когда новое  обретало  самоценность.  Не новое –  для Чего-то (человека, мира, системы), а это чего-то –  для Нового. Когда,  в противоположность модерну,  настоящего в его самости не существует, оно «временится» из будущего, а прошлого как реальности, его истории  нет вообще. От него остается ретроальтернативизм, допускающий любое «проектируемое» прошлое и «дискурс памяти». Вектор истории заменяется вектором футурологии, только с обратным знаком. Это парадигма «транс», переступания через «время человека». Философия (пост)людей, чьё сознание переформатировано отчуждёнными от них силами.

Перерастание прогресса в трансгресс, когда человек из субъекта процессов превращается в их фактор и материал, не даёт ему перспектив на выживание. Если прогресс перерос в стадию деконструкции человека сначала как субъекта, а потом как индивида, то для нас это регресс, вырождение.  Философия людей должна искать о(бо)снование продолжения их бытия с учётом изменившихся обстоятельств. Представляется, что понятие «традиционного» прогресса как развития с сохранением того, что развивается (устойчивого развития), на мировоззренческом уровне целесообразно выражать теперь через понятие динамического консерватизма.

Динамический консерватизм – это идеология устойчивого развития,  обозначающая процесс непрерывного движения и изменения, но в направлении не «вовне», а «внутрь», ради сохранения равновесия системы. Как канатоходец может удерживаться на канате, только непрерывно двигаясь в разных направлениях, но цель этих изменений сохранение себя, так и человечество все изобретения и перемены должно приводить к своей мере. Динамический консерватизм или консервативная динамика – таково естественное условие существования любой формы сущего до тех пор, пока она не превращается  в нечто иное, а философия  бытия в целом не заменилась философией ускоряющегося становления, отправной идеей которой является бесформенный хаос. Который станет и его конечным итогом. «…Для хаоса, – считали Делёз и Гваттари, – характерно не столько отсутствие определённостей, сколько скорость их возникновения и исчезновения».[3] «Скорость убивает. Не превышайте её» – это требование на щитах ГИБДД относится ко всей нашей цивилизации. Но она его не соблюдает. Бог начал выписывать катастрофические штрафы. Может, успеет?

Итак, вечно движущаяся материя = реальность = абсолютная идея = вечное возвращение = бытие – вот единая линия динамического консерватизма. Или идеология возникновения из ничто =  бесконечное становление = потенциализм = конструктивизм = временность – другая единая линия универсального трансгресса. Первая оставляет нам место в бытии, вторая его растворяет.

С точки зрения динамического консерватизма мир всегда был и существует для того, чтобы существовать. Как и отдельные входящие в него «системы» уникальны и незаменимы в своём собственном бытии.  Любое сущее, – говорил Спиноза, – стремится существовать тем, что оно есть. Камень оставаться камнем, тигр быть тигром. Ну а человек, – продолжим мы, – человеком. Если он, разумеется, в своём, не чужом  уме. Смысл нашего бытия в том, чтобы заботиться об укреплении и совершенствовании собственной идентичности. Так поступает человек как индивид, если не самоубийца, так он должен поступать и как родовое существо, если не трансгоманист (инонист).

Всё это при условии, насколько человек сознательно определяет свои поступки, способен, когда необходимо, грести против течения, а не несётся (уносимый) им. В эпоху Вырождения, т.е. трансмодернизма, когда посредством человека начинает саморазвиваться техника, основные рефлексивные способности людей должны быть направлены на то, чтобы грести и править против течения. Мы всё равно будем двигаться куда-то вперёд, как индивид движется к превращению в иное, но правит, насколько возможно, в противоположном направлении. Если «прогресс не остановишь» как от «смерти не уйдешь», то незачем его толкать, а ее торопить. В ситуации транс(про)гресса сознательные, смысловые  усилия людей должны сосредотачиваться на управлении им/и.

Самое трудное, донести философию динамического консерватизма до профессиональных учёных, технократов и философов науки, ибо они являются носителями технолого-океанического поток(п)а, его оптимально благоприятным материалом. Задача практически безнадёжная, тем не менее, руководствуясь проповедуемой консервативно-динамической философией, всё равно надо грести. Уповая и опираясь, кроме своих сил, на ту же воду, в которой, если она большая, много разных течений.

 «Возвратиться к истокам» – призывал, как известно, М. Хайдеггер, проницательный аналитик  истока  отказа от истоков. Это линия экологии, реставрации и восстановления «ускользающей реальности», всяческого укрепления сохранившихся устоев её развития (констант, генома, фундамента, традиций). Консервативно-экологические подходы с не меньшей обязательностью надо культивировать по отношению не только к природе, но и к культуре, к формам социальной и духовной жизни. Многих, особенно либерал-технократов и техно-социалистов, это пугает, особенно опасными им представляются перспективы «консервативной революции». (Трансгуманизм в своих программах прямо объявляет себя её заклятым врагом). Потому что в них провозглашаются ценности, обеспечивающие продолжение жизни, укрепление её корней. И напротив, культивирование ценностей, благодаря которым передовой отряд цивилизации вымирает не просто духовно, а  демографически, и конечно, не из-за нехватки богатств, их не пугает. Ценностей смерти, mortido они почему-то не боятся, приняли их, восхваляя как универсальные, провозглашая эталоном для всего мира, вплоть до экспорта   военной силой. Эта перверсия говорит о глубочайшей, трагической инволюции трансгрессивного сознания.

Консервативное философствование, вина которого с позиции  трансгресса  в том, что оно направлено на сохранение сущего,  насторожённо относится к новому. Это правда. Но было бы глупо все новое игнорировать, уходя в глухую оборону, в отрицаловку. В авангардной технонауке  есть то, в чём сущее может найти своё оправдание, обосновать необходимость и право на существование. Технонаука новационна, но не детерминистична, тем более не фаталистична. В ней возможно «всё», любые формы и проекты. Идеи бифуркации, плюрализма, мультикультурализма, коммуникации, нелинейности процессов, множественности миров и уровней реальности и т.п. оставляют место  консерватизму, дают ему теоретическую перспективу. Который, если он на них опирается, можно считать неоконсерватизмом = археоавангардной философией.

   Археоавангардное сознание не боится нового, но оценивает его с точки зрения перспектив человека. Что естественно, ибо число новаций близится к абсурду, а их превращение в ин-новации происходит по случайным, политически сиюминутным или бухгалтерским соображениям. Свобода научно-технического разума не может удовлетворить никого, претендующего быть разумным субъектом. При её аксиологически осмысленном преодолении борьба за «настоящ(их)ее» людей и их мира, перестаёт быть верой и желанием, она укореняется в знании. Выступая против сведения органического к техническому, живого к бессмёрт(н)(в)ому, смыс(ш)ления к исчислению, неоконсервативное археоавангардное сознание по-своему новое. Как «вечно новое». То, что необходимо, талантливо и человечно – всегда новое. И всегда – старое. Устойчивое общество, динамический консерватизм, археоавангардизм – это три (имени) кита философии выживания людей как Homo vitae consapiens.

2. Акмеология и эстология.

 Поскольку сопротивление трансгрессу и трансгуманизму,  всей без(д)умно научной идеологии «транс», заменяющей природу вещей принципом «пере»-ходности из одного в другое,  предполагает опору на  непрогрессистскую трактовку бытия, которая после Нового времени стала маргинальной, то с учётом изменившихся обстоятельств, выживание человечества требует вновь поставить её в центр жизни. Это значит, что вместо не имеющего цели бесконечного развития, мы должны признать наличие «целей в себе» у каждой вещи, у каждой, говоря авангардным языком – сингулярности. Подобно тому, как мир в целом существует для того, чтобы существовать, так каждая сингулярность имеет  «цель в себе», которая состоит в как можно более полной реализации собственной природы, заложенного в ней потенциала, в достижении  ею «акме». Учением об устойчивости сущего в рамках его развития  могла бы стать акмеология.

Для этого необходимы  предварительная деконструкция постмодернистских представлений о мире, «вытаскивание»   из-под господствующих форм, в духе Ж. Деррида, подавленных ими смыслов. Про(транс)гресс зашёл так далеко, что вводит в норму отказ от признания у вещей какой-либо сущности (по-старому, природы), сначала заменяя её, применительно к человеку, понятием идентичности, а потом отрицая эту сущность/идентичность и у него. Распространяется «критика идентичности», расчищающая почву растворению человека в виртуальном мире, его превращению из индивида в «мультивида», в концептуальные персонажи. Это в контексте информационизма. В контексте биотехнологий распространяется отрицание значимости  наследственной обусловленности человеческих свойств, при том не среди приверженцев Дж. Локка, лысенкоизма и феминизма, а среди генетиков. Расчищается почва для биотехнической манипуляции человеческими свойствами и «лего-конструирования» монстров с любыми(!) другими свойствами[4].

Впрочем, не стоит повторяться в освещении ино-трансгуманистической линии, ведущей, здесь мы полностью согласны с Ф.Фукуямой, к постчеловеческому будущему, но не соглашаемся с ним в том, что оно будет «наше». Мы согласны с высказыванием некоего Римского Папы, который на предложение изменить христианский символ веры ответил: «Или мы останемся, какие есть, или нас не будет». И не надо лгать хотя бы себе, куда (при)идёт дело, если этому движению не сопротивляться, не пытаться его направлять, разрабатывая другие, более благоприятные варианты будущего.

Под акмеологией мы понимаем не просто «состояние личности, характеризующееся зрелостью её развития и достижением высоких показателей в деятельности», а установку на раскрытие и изживание всех присущих той или иной  сингулярности уникальных для неё свойств. Из психологии индивида это понятие переносится на человека как родовое существо и – шире, на мир в целом. Включается в мировоззренческую парадигму неоконсерватизма как идеологию выживания человеческого рода в техногенную эпоху. В утверждении её, чтобы снять у читателя нарастающее впечатление об авторе как зарвавшемся  провинциальном философе из провинциальной России, сошлёмся на мировой авторитет. «Любой род как таковой совершенен. Человеческий род совершенен, и он противится какому бы то ни было его усовершенствованию. Он плох, но он совершенен; взятый в его уникальности, он бесподобен. Конечно, здесь возникает определённая проблема: настаивая на совершенстве родов, мы рискуем впасть в креационизм, согласно которому всё имеет место по милости Божьей, всё неизменно и т.д.! Опасность возвращения к мифологическому восприятию вещей действительно существует, однако ориентация на исторический и ментальный эволюционизм не менее опасна…

Необходимо сохранять уникальный голос каждой детали, каждого фрагмента, каждого рода и освобождать их тем самым от гнёта конечного предназначения!».[5]

Мир, тем более человек, ни для чего  не предназначены,  даже, как ни тяжело это слышать технократам,  для «(ре) конструирования» и прогресса. Хотя, например, верующие живут не для себя, а «ради Бога», они стремятся к самосовершенствованию как спасению души, не превращаясь в материал для развития. Идеалом всех религий, так или иначе, является движение не вперед, а вверх, духовное преображение, воскрешение, перевоплощение, а не замена  человека чем-то другим. Попытки интерпретировать обитателей божественных миров, особенно ангелов как «реальных виртуальных существ» и обещать подобное состояние будущим людям  показывает, какой патологический размах приобрела технизация современного сознания.[6] Философия людей должна бороться с соблазнами устроения рая на Земле. В нём будут жить мёртвые.

Неоконсервативное акмеологическое сознание  заботится о земном человеке, не возгоняя его в/на новые «компьютерные небеса». Здесь оно совпадает как с каноническими христианскими представлениями о человеке в западной цивилизации, так и с восточными религиями и эзотерическими учениями о нём. Фактически со всей традиционной культурой.  Эпоха Возрождения, гуманизм, марксистский гуманизм своей высшей целью считали формирование всесторонне развитого, гармоничного человека, безграничное совершенствование его телесно-духовного континуума. В основном неудачная, с кратковременным успехом попытка её реализации в условиях государственного социализма показывает, какие громадные резервы у земного человека для своего дальнейшего роста. Бояться, что настоящий родовой человек – это некий «тупик в прогрессе» и без «генного дизайна» ему некуда  улучшаться, воистину чепуха, которую бессознательно или специально культивируют отдельные его носители “гена смерти». «We have no serios alternative then to be perfect». В вольном переводе: «У нас нет другого выхода, как быть совершенными» – эту надпись я видел на майке молодого человека в метро. Её можно считать девизом акмеологического философствования. Но девизы предполагают теоретическую проработку того, что в них выражается.

Ближайшим к акмеологии контекстом является эстетическое сознание. Если брать его не в привычно узком смысле слова, как учение о прекрасном, а онтологически. В русле постмодернистского философствования всё настойчивее говорят об эстетическом повороте, возникновении своеобразной «метафизической эстетики» или «эстетизации метафизики». С этим можно согласиться, учитывая, однако, двойственный характер данного поворота. С одной стороны, в нём проявляется безответственное, игровое отношение транс(пост)модернизма к реальности, его принципиальный «антиэтизм». Это всё та же линия движения человечества к самоотрицанию:  культивировать «игру ума», не заботясь о последствиях. Образцовая модель такого подхода реализуется в компьютерных играх. С другой стороны, если уже сейчас человек везде виноват как ф(u)актор и главная задача технологий убрать его отовсюду, даже из образования и медицины, то зачем и где он скоро будет нужен? С точки зрения эффективности, рациональности, на что ориентировано «процветающее общество деградирующих личностей» (Ж. Бодрийяр), составляющие его субъекты становятся лишними.

Эстетическая онтология, в отличие от стандартной, рациональной, обосновывает право людей на «бесполезное» бытиё в тотально технизированном обществе. (Бес)полезное, «по праву» существования любых форм и сингулярностей как таковых. Эстетизм меняет установку на явления, предлагая их оценивать не с позиции эффективности, а с позиции «таковости», «дара», подобно бытию в целом. Мы лишний раз убеждаемся в пророческой правоте Ницше: «Мир и человек имеют единственное объяснение, единственный смысл как эстетический феномен». Подчёркивание самоценности любой формы бытия, эстетизация жизнедеятельности людей в метафизическом смысле  оставляет им, перед угрозой исполнения всех её видов машинами, нишу для существования. «Кот не перестаёт ловить мышей, даже после изобретения мышеловки».

Но Ему надо обеспечить подобную возможность, выстраивая соответствующую модель мира, сначала идейно, потом теоретически, а потом, если повезёт, да сам он постарается, то сможет жить в ней практически. Онтологический эстетизм предполагает эту модель и в таком случае можно говорить о возникновении эстетической онтологии или «эстологии». Эстология – учение, в котором выражается общефилософский смысл эстетики, её трансформация в фундаментальную метафизическую онтологию, сливающуюся с акмеологией. Акмеология предстает частью эстологии, её высшим уровнем. Вместе они дают основание и образец совершенного бытия каждой вещи, преодолевая абсурд бесцельно рационального эволюционизма perpetum mobile. Эст(акме)ология является ипостасью динамического археоавангардного консерватизма. Во взаимодействии с ним, культивируемая в потребительском обществе игровая, антиэтическая и безответственная трактовка  эстетизма может быть нейтрализована. При, разумеется,  дальнейшей концептуальной разработке и  воплощении обозначенных мировоззренческих течений, а также, конечно, если кот будет ловить мышей. Динамический консерватизм, археоавангардизм, акмеология и эстология – это четыре стены философского дома, в котором, даже находясь в блокадном окружении зомби, люденов и трансхьюманов, сознающие себя людьми могут бороться за выживание. Чтобы быть прочным, он нуждается в фундаменте.

3. Коэволюция и полионтизм

Его строительство дело длительное, на данном этапе реально провести  тендер проектов. Хотя это самое главное – не ошибиться в выборе.

 Наиболее авторитетной теоретической моделью Бытия (в научной редукции – материи, Вселенной), начиная со второй половины ХХ века и по сию пору, является универсальный эволюционизм, методологическим стержнем которого является синергетика.  Ему/ей присягнули почти все естественные науки, от микро и астрофизики до химии и биосемиотики. В ней, как мы видели, атрибутом бытия  становится не любое изменение, «движение», а развитие. Все другие возможные его состояния лишаются самостоятельного статуса и предстают вариацией становления, источником которого признаётся ничто, хаос, пустота («Время предшествует бытию» – такую запись оставил И. Пригожин на стене для почетных гостей в МГУ), а также как самоорганизация и упорядочивание… времени(?). В бытийно-генетическом плане это абсолютный новационизм или Самоорганизация, некий, направляемый кем-то творческий Акт, целью которого является, например, в эволюционизме Тейяра де Шардена «точка Омега» (фактически Бог) или живой Бог верующих (без кодирования знаком), Высший Разум (бог рационалистов) или просто дурная бесконечность. В любом случае развитие начинается или останавливается либо в каком-то фиксированном Субъекте, который вечен, либо  в хаосе бесконечности. Однако бесконечность, будучи бесцельной, допускает любые повороты, превращения и возвраты. Значит, однонаправленного «развития по-научному» не получается. Идея развития не научна как таковая. Не редукционистская. Неудивительно, что в физике продолжают существовать другие модели Вселенной: стационарная, пульсирующая, «схлопывающаяся» «матричная» и т.д. Каждая из них имеет своё теоретическое и эмпирическое обоснование, аргументы «за» и «против», по силе они нередко кажутся  одинаковыми. Не нам судить, кто из «физиков» прав.

 Однако философия без привязки к большой теории обойтись не может. Осуществляя её, надо помнить об обусловленности науки нашим жизненным миром, особенно в  социально-культурном плане. И, наоборот, о влиянии технонауки на него. Окончательный аргумент в выборе должен быть за интересами человека. С этой точки зрения в нынешних обстоятельствах эволюционизм не может быть философией людей, их выживания.  Универсальный эволюционизм – предельно обобщённое выражение идеологии линейного прогресса, когда он выходит за пределы социума и распространяется на мир в целом, в результате чего все формы сущего представляются предпосылкой какой-либо одной, той, что признается высшей или (по времени) – последней.  Причиной такой универсализации является стремительное возрастание роли искусственного в окружающей нас реальности, через призму которого начинают рассматривать всё. Искусственное из-обретается, проектируется, «творится» – изобретается/творится и остальной мир, в том числе его прошлое и настоящее. Естественному, рождено-смертному человеку и «до-мысленной», не переработанной природе в искусственном мире не остается места. Потому что она – природа, и он – человек – не последние и не «высшие» состояния бытия. Последними, значит высшими, являются последние технологические достижения, которым сдают «на исправление и усовершенствование» человека. Универсальный эволюционизм – это фундамент инонизма и трансгоманизма, бесцельного новационно-технологического трансгресса, уносящего с собой людской род.

 Философия сохранения любого сущего должна исходить из того, что бытие в целом какой-то высшей цели не имеет, что это реальность, отдельные части, сингулярности, «системы», уровни которой, взаимодействуют друг с другом. Это идея коэволюции.  Как атрибут бытия она допускает одновременное разнообразие его форм и состояний. В отличие от идеологии прогрессизма, предполагающей отрицание одной  системы другой, коэволюция предполагает их совместное развитие в рамках некой  целостности взаимодействия. Они – со-у(ю)зники. Это динамическое, внутренне расчленённое, субстратно разнородное состояние универсально коэволюционирующего  целого. Его компоненты связаны друг с другом не субстратом, а единством той или иной функции, местом в структуре/сети существования. Внешней среды для него нет, она трансформируется в способ взаимодействия включенных в него компонентов. Такой подход позволяет учесть специфику одновременного (со)существования и поддержания самости естественного и искусственного, живого и мёртвого, человеческого и иного.

Коэволюция – это неоконсервативная «модель», «схема» Вселенной, признающая самоценность всех её бытийных форм, в соответствии с их сущностной природой. Коэволюция – модель «коммуникативной онтологии». Она, конечно, философская, умозрительная, но не более, нежели многие другие модели, выдвигаемые в физике и фундированные математическими выкладками. За этими выкладками обычно всё равно стоит какая-то содержательно-смысловая идея, мировоззренческая концепция. Для  коэволюционно-коммуниционирующего мира нет внешней цели, она у него «в себе». Также и у его отдельных миров, направленных на иное, которое, в свою очередь, служит их бытийности. Это значит, что можно говорить о взаимо-со(во)-купно-действии миров жизни и миров разума без их редукции к какому-либо одному из них. В том числе, и прежде всего, не допуская подмены качественной человеческой реальности информационно-компьютерной, гуманизма трансгоманизмом,  проживания Бытия – его техногенным моделированием.

В тысячелетних спорах о природе сущего, Вселенной идея коэволюции как онтологической коммуникации порывает с его/её господствовавшей «аристотелевской», иерархической трактовкой как единственного мира и опирается на модель (концепт) множественности миров. Она является полионтической, мультиверсалистской. Как показал  знаток данной проблемы В.П. Визгин, это линия атомизма, Н. Кузанского, Дж. Бруно, Лейбница. «Природа не только соединяет вещи, – реконструирует он принципиальную идею Дж. Бруно, – но и заботливо их разделяет, что означает, что разъединение, множественность и разнообразие ценны сами по себе, так как настоящее единство живо именно неунифицированным разнообразием»[7]. 

В истории идей данная линия была маргинальной. (Дж. Бруно сожгли в т.ч. за неё). Однако  именно в этом направлении должна, по-видимому, идти наша мысль  в связи с кризисом, вызванным постмодернистским отрицанием мира и человека в нём, вернее,  с поисками выхода из сложившегося  самоубийственного положения. Выхода, если не получается «возврата к Платону», путем другой, «спасающей» человека парадигмы моделирования реальности.  Возникает задача создания «позитивного постмодернизма», решением которой в какой-то форме занимают(ли)ся(ь) его последние могикане или, лучше сказать, «after-постмодернисты». Ведущий из них, Жан-Люк Нанси вместо (после) постмодернистских опытов деконструирования метафизики предпринял её новую реконструкцию, связывая это предприятие с идеей множественности миров. «Существование, – формулирует он исходный тезис своего проекта, – существует во множественном числе, единично множественном. Следовательно, формальное фундаментальное требование, видимо, таково: в отношении бытия не может быть выдвинуто даже предположение о том, что оно является просто единичным. Его единичность множественна в самом своём бытии. Из этого следует не только, что бытие-друг-с-другом не должно пониматься исходя из положения о едином бытии, но, что напротив, именно единое бытие (бытие как таковое, абсолютное бытие, или ens realissimum) должно пониматься лишь исходя из бытия друг-с-другом (курсив Ж.-Л. Нанси – В.К.).[8]

Соглашаясь с подобным подходом, мы не можем на него полностью, т.е. бытийно,  опереться. В силу природы постмодернизма, полионтизм в нём сводится к «дигитальной онтологии», виртуалистике, а истиной бытия объявляется матема и её «пустые множества». В своём дальнейшем развёртывании проект Ж.-Л. Нанси поразительно напоминает слепок с взаимодействия агентов (Множество), объединённых универсальной коммуникационно-информационной Сетью (Единство). На(по)следники постмодернизма не могут освободиться из плена информационности и когнитивизма, им уже трудно представить, будто что-то существует за пределами языка, знания, текста,  вне их граммато(логической) паутины (как страшно оторваться от всё более плотно окружающих нас, грозя замуровать в искусственном мире,  экранов и симулякров).  Представляется, что идея коммуникации множества миров должна разрабатываться в бытийно-физическом и антропологическом плане, в русле субстратно-коммуникативной онтологии и  смыслового, ценностного подхода, а не (только) когнитивного моделирования. В отношении каждого отдельного мира она ориентирует на возможность взаимодействия и диалога с ним, исходя из того, что, как писал идеолог  универсального диалогизма М.М. Бахтин, «ничего окончательного в мире ещё не произошло, последнее слово мира ещё не сказано, мир открыт и свободен, ещё всё впереди и всегда будет впереди».[9]

Концепт коммуникативного полионтизма – это Единство во множестве, Со-бытие, но далее, в отношении характера составляющих его миров и их взаимодействия – вопросы, открытые на разных уровнях знания.  Речь может идти о бесконечно актуальных или потенциальных множествах; или когда бесконечное множество мыслится как потенциальное, а единство как актуальное, задаваемое субъектом, например, при постулировании «жизненных миров» в феноменологии; о взаимодействии единства и множества по принципу континуальности, голографии – всё в одном, одно во всём; или о моделях синергийного существование миров «неслиянно и нераздельно», подобно Троице, хотя не ограниченное базисным минимумом бинарной логики, а «неслиянно и не раздельно» в масштабах множества миров. И т.п. научно-теоретические модели, особенно на уровне квантового мира, при обсуждении которых философии не следует  претендовать на сколько-нибудь квалифицированный голос. Она рефлексируeт над  принципами и общим движением  мысли, над Zeitgeist, при том ценностно, оценочно. Что мы и  пытаемся делать, отдавая предпочтение полионтической парадигме как более адекватному началу для обоснования права на выживание «традиционного» человека. В вопросе  Генезиса ей соответствует не креационизм в виде возникновения из ничего, а принцип феноменологической манифестации бесконечно вечного. В дарующей нам надежду коэволюционно-коммуникативно-полионтическо-эстетической редакции книги Бытия сказано: «В Начале было Всё. И Всё было у Бога, и всем был Бог».

4. К феноменологическому переосмыслению философии

 «Суха теория, мой друг, но древо жизни вечно зеленеет» – утверждал гётевский Фауст. Ему не приходило в голову, что древо жизни может засохнуть из-за того, что люди начнут подрывать, как свинья под дубом, его корни, обрубать ветви и обрывать листья. Образ человека, рубящего сук, на котором сидит, обычно сопрягают с окружающей природой. Это своего рода эмблематическая метафора экологического без(д)умия человечества. Теперь её пора считать выражением общего отношения людей к своему бытию, эмблемой их жизненной деградации. Как мы видим вокруг себя и чувствуем, кто способен, в себе,  наша телесная, внутренняя природа подвергается не меньшему (по)давлению, чем внешняя, духовность и культура вытесняются технологиями, непосредственное, даже сексуальное, общение виртуальными коммуникациями и т.д. Глобально потребительная цивилизация влюблена в смерть. Во всё безжизненное, противоестественное, патологичное. Её передовой отряд влюблён безнадёжно, судьба о(т)ставших-ся ещё может быть всякой.

Параллельно успехам человечества в трансформации естественного в искусственное, в том же направлении  шло  развитие самой метафизики, приведшее к возникновению философии пост/трансмодернизма, её пере(вы)рождению в (де)конструктивизм, безрефлексивные грамматологию и когнитивизм. Это единый процесс Эволюции, на пике которого произошёл её перелом, раздвоение на дальнейшую эволюцию техники и де(э)волюцию человека. Достаточно вспомнить хайдеггеровское утверждение: «атомная бомба взорвалась в трудах Парменида» и глубинно  связанное с ним положение, что онтология теперь может быть только феноменологией. Но не трансцендентальной, ставшей высшей точкой отлёта человеческой мысли от «натурализма», т.е. всего природного и живого. Не с этим великим спекулятивно-философским предвидением информационно-коммуникационной эпохи. Идеал «строгой науки» раннего Гуссерля, предтеча всех «научных философов» и математиков, мечтающ(вш)их о переходе к бессмысл(енн)овому формальному мышлению, от логоса к матезису осуществляется в виде «Вычислительной Вселенной». Это идеал искусственного интеллекта и когнитивизма, на основе которого возникает мир Иного.

Философия людей может существовать и должна развёртываться вопреки ему. И быть ею должна не трансцендентальная, когнитивно-научная, а реалистическая феноменология, которую, для большей последовательности, не вдаваясь в обсуждение различий,  мы будем называть феноменологическим реализмом. Трансцендентальная феноменология и феноменологический реализм  едины в том, что исходят из представления мира как «вещи-для-нас», оба отказываются от субъектно-объектного разделения реальности, её расчленения на сущность и явление, а в определённом плане и на истину-ложь. Это общий принцип, отличающий любое феноменологическое философствование от метафизического. Но далее торжествует «основной вопрос философии»: что есть сущее? Априорное Сознание, в котором бытие представлено  в виде его состояния («интенциональность», направленность) или субстанциальное Бытие, в котором в виде состояния представлено сознание («просвет бытия»)? Эту оппозицию, как известно, зафиксировал сам Гуссерль, отказавшись считать  последователем Хайдеггера и охарактеризовав относивших себя к феноменологам,  М. Шелера и Н. Гартмана своими  «антиподами». Действительно, ни Хайдеггер с его Dasein, ни Шелер с его  Ordo amouri (порядком чувств, пристрастий), ни Гартман с уровнями бытия, да потом и сам Гуссерль с «жизненным миром», не могут считаться трансценденталистами. Они – реалисты, но феноменологические, не отделяющие субъектность и сознание от реальности, а тем или иным образом включающие их в нее. Они – имманентисты, но объективные, не замыкающие человеческую природу в самой себе, а тем или иным образом включающие её в природу мира. Этот имманентизм отделяет феноменологический реализм от эпистемологического реализма и материализма, в том числе  их высшего выражения – диалектико-исторического. Его  мы не относим к «философии людей» не из-за присоединения к позорной антимарксистской коньюнктуре, а потому, что он тоже научный, прогрессистский, следовательно, в качестве идеологии модернизма не заботившийся о сохранении идентичности человека и адекватной ему среды существования. Тем более не заботятся о ней трансценденталистская и конструктивистская философия науки, отражающие становление информационной и искусственной реальности. Философия людей должна обосновывать мир, в котором они могли бы жить. Это философия бытийной сферы человечества, хотя знающая и признающая, что наряду с нею могут существовать  другие миры.

 Царским путем к отрицанию бытия был редукционизм, принцип борьбы со всем, что познающий человек видел, слышал, воспринимал своими органами чувств. Всё это объявлялось «вторичными качествами», то есть видимостью, иллюзией. После открытия микромира, иллюзорными оказались и  первичные качества: конфигурация, размер, вес, другие объективные характеристики вещей.  «Физику твёрдого тела» пришлось переименовывать в «физику конденсированных состояний». Потому что вещей и тел «на самом деле» больше нет. Есть только потоки энергии и их напряжение: «струны», «волновые функции», «сознание нейтрона». Или: «есть только кривизна и кручение пространства». Весь наш макромир – видимость, майя, вместе с ним, естественно, и сами люди. Которые теоретизируют, выражая свои иллюзии насчёт собственной иллюзорности. Впрочем, микромир, струны, волны и пространство ещё слишком бытийны. «На самом деле» нет ничего кроме времени. А время – это распределённое по пространству небытие. Принцип исчезновения, у-ничто-жения. Существует только ничто. Есть = нет. Таков самоубийственный парадокс последовательно редукционистского отношения к миру. Смертельная истина науки как проявление апокалипсиса в познании.

К аналогичному результату наука «пробилась» с другого, нефизического конца теоретического тоннеля, через информатику и работы по AI, прямо опираясь на количественные методы. Будучи идейным выражением информационной революции, постмодернизм, как и его предтеча –трансцендентализм,  не случайно выступили не только против чувственности (онто-фоно-фаллоцентризма), но и лого(с)центризма, проповедуя логотомию(!). «Вторичным качеством», иллюзией объявляется логос, смысловое мышление, сознание и живой язык. Они, как и чувства, нас обманывают. Истину будто бы даёт предметно беспредпосылочное, математическое, исчисляющее мышление. В своём дальнейшем развитии это когнитивное, «бессмысл(енн)овое мышление» автоматизируется,  превращаясь в Искусственный интеллект, который, функционируя без рефлексии, становится новой реальностью, а его создатели - зомби. Следуя за прогрессом науки, мы, таким образом, вместо нашего мира получаем 1 (единицу), а лучше - ничто (нуль, пробел),  из которого машинно- техническое мышление, оставляя за собой использованного человека, сначала его чувствующее тело,  а потом и сознающую голову как отработанные ступени ракеты, создает и конструирует «вычислительную Вселенную».

Для феноменологии принципиально важно различать жизненные и «научные» миры. Что не делается физиками и им  не помогают  философы науки. Потому что они сами  не феноменологические. И возникает, на первый взгляд, близкая гуманизму мода на «антропный принцип», согласно которому, если бы у нашей вселенной были другие параметры, человека не было. Это, конечно, верно. Но отсюда почему-то делается вывод, что всё сущее создавалось и приспособлено «под человека». А не наоборот. Под нанопылинку в невообразимой бесконечности тёмной и светлой материи. Частью объясняется целое, из следствия выводится причина. У бесконечности, оказывается, была/есть цель. Причина столь странных умозаключений, в сравнении с которыми идея творения мира Актом воли старого дедушки Бога является верхом здравого смысла, в не отграничении  мира феноменов от мира объектов науки. Мир феноменов – это человеческий (жизненный) мир, образующийся во взаимопроникновении субъекта и объекта и опирающийся на Umwelt как среду возможного обитания людей[10]. Он действительно обусловлен субъектом. В случае с антропным принципом – человеком. Но тогда это ценностный антропоцентризм. А ценностный антропоцентризм – это гуманизм. Феноменолого-полионтическая и аксиологическая трактовка бытия даёт гуманизму не псевдонаучный, а жизненно укорененный мировоззренческий смысл. С  одной стороны,  снимается упрощённое представление об однозначной обусловленности человека средой, а с другой, она выбивает почву из-под произвольного конструирования им будто бы объективных звездных миров по аналогии с компьютерными играми в виртуале.

Зову живых – так звучит девиз программы консервативной, археоавангардной, полионтической, геоцентрической, эстологической, акмеологической, феноменологической, реалистической, аксиологической, гуманистической  философии перед фактом агрессии технически перерождённых форм сознания. В нём апелляция к человеческому, которое есть в любом Homo vitae sapiens, даже трансгоманисте, функционарии и интеллагенте. Это подлинно бытийное философствование людей и ради людей, оно близко целям великих религий, призывавших не к физической трансформации человека, а к его духовно-нравственному возвышению. Оно совпадает с perennial philosophy (вечной философией) и может стать предпосылкой вечности человечества.

 Такова наша философия сопротивления.

Литература

Лихачев 1984 - Лихачёв Д.С. Заметки о русском. М., 1984.

Бадью 2004 - Бадью А. Делёз. Шум бытия. М., 2004.

Бахтин1979 – Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979. Изд. 4.

Бердяев 1990 - Бердяев Н.А. Смысл истории. М., 1990.

Бодрийяр 2008 - Бодрийяр Жан. Пароли. От фрагмента к фрагменту. Екатеринбург. 2006.

Визгин 1988 - Визгин В.П. Идея множественности миров. М, 1988.

Делез, Гваттари 1998 - Делёз Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? М., 1998,

Лихачев 1984 - Лихачев Д.С. Заметки о русском. М., 1984.

Нанси 2004 - Нанси Жан-Люк. БЫТИЕ единичное множественное. Минск, 2004.

Носов 1994 - Носов Н.А. Психология ангелов по Я. Бёме. // Человек. 1994. №1.

Носов 1995 - Носов Н.А. Эммануэль Сведенборг об ангелическом супружестве. // Урания .1995. № 2.

Фукуяма 2008 – Фукуяма Фр. Наше постчеловеческое будущее. М., 2008.

Примечания