Эпистемология: перспективы развития. Отв. ред. В.А.Лекторский, отв. секр. Е.О. Труфанова. М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2012, 536 с.

Телекоммуникации, интернет, высокие технологии стремительно меняют не только образ науки, но саму жизнь. Благодаря спутниковым средствам связи любой житель планеты может общаться с близкими, друзьями, коллегами. Совсем недавно ценилась печатная книга как неотъемлемый элемент культуры, но сегодня молодые люди все более предпочитают пользоваться электронными ресурсами. Если задаться целью, то можно найти любую информацию в интернете. Правда остается проблема – как с информацией работать? Кардинально меняются условия для реализации фундаментальных духовных потребностей человека к познанию и творчеству. Каждый при желании и своих возможностях может стать реальным соучастником общечеловеческого познавательного процесса. Еще одна знаменательная тенденция набирает силу, а именно – сближение естественно-научного, технического и гуманитарного знания. В научно-техническом развитии  она реализуется в конвергентных технологиях (нано-, био-, инфо-, когнитивных). В то же время усугубляет глобальный кризис, вскрывая симптомы кризиса разума. Ученые ставят вопрос о восстановлении нарушенного равновесия между техносферой и биосферой. Очевидно, что революционизирующая тенденция к разворачиванию «общества знания» амбивалентна,глубоко противоречива. Сама жизнь дает острую пищу для ума профессионалов, ее ускоряющиеся темпы постоянно обновляют вечные темы философии. Как отмечает в Предисловии к рецензируемой коллективной монографии акад. В.А.Лекторский, «“Общество знаний” не делает жизнь проще. Колоссально расширяя возможности человека, оно ставит его перед не существовавшими раньше рисками и угрозами. В понимании этого необычного мира и возможностей жить и действовать в нем эпистемология как философская дисциплина призвана играть особую роль» (с.3).

Если кратко суммировать направления новизны в эпистемологических исследованиях, то их можно свести к следующим: (1) переосмысление фундаментальных понятий, таких, как субъект познания, объект познания, условия познания, знание, мнение, истина, сознание, коммуникация; (2) новое видение старых проблем соотношения субъекта и объекта, истины и ценности, языка и сознания, релятивизма, символической природы человека, социального конструктивизма, роли жизненного мира и повседневности в познавательном процессе и пр.; (3) новые концепции эпистемологии (социальная, эволюционная, формальная, эмпирическая, феноменологическая и пр.); новые методологические модели; (4) расширяющиеся связи с естественно-научными и гуманитарными исследованиями, междисциплинарный характер эпистемологических исследований.

В монографии две части. Уже само название первой части «Современная эпистемология в составе философии и когнитивных наук» указывает на новые перспективы исследований (вторая часть называется «Проблемное поле современной эпистемологии»). Если ранее теория познания или эпистемология входила в состав теоретической философии, то сегодня как научная дисциплина она видится в составе не только философии, но и когнитивных наук. Даже более того, «эпистемологическая тематика, - как подчеркивает В.А.Лекторский, -  сегодня одна из центральных в когнитивной науке» (с.46). В техногенной цивилизации с когнитивной наукой связаны ожидания в разработке перспективных когнитивных технологий, а для самой эпистемологии расширяются горизонты видения, в частности, включением в рассмотрение не только осознаваемого знания, но и бессознательных когнитивных процессов (память, восприятие). В.А. Лекторский называет складывающуюся ситуацию новой формой бытования самой эпистемологии; трансформации эпистемологии невозможно оценить без знания ее истории и традиций, этому вопросу посвящена его статья. Классическое понимание знания как обоснованного мнения начиная с середины XX в. сменяется неклассическим сомнением в непогрешимости знания, в переплетении знания и веры. «Популярная сегодня концепция реляйэбилизма предлагает понять обоснование и знание с точки зрения того, насколько то или иное высказывание (мнение) или система таких высказываний (мнений) помогает субъекту ориентироваться в реальной ситуации и формировать истинные суждения об этой ситуации» (с.16). Как справедливо отмечает Лекторский, в новых проблематизациях знания имеется преемственность между прежними дискуссиями и современными. Так, например, и аналитическая философия, и феноменология с их критикой антипсихологизма разработали категориальный аппарат, используемый в когнитивных науках. Проблема активности субъекта познания, провозглашаемая эволюционной эпистемологией, успешно разрабатывалась в деятельностном подходе в психологии и теории познания,  идеи конструктивизма прозвучали в критической философии Канта задолго до появления социальной конструктивизма, важность социокультурных предпосылок знания отмечалась в исторической школе методологии науки.

Одним из наиболее интенсивно разрабатываемых неклассических направлений считается социальная эпистемология. Ее проблематика раскрывается в ряде работ. Член-корр. РАН И.Т. Касавин ставит вопрос нарочито заостренно: «Критерии знания: собственно эпистемические или социальные?» Определение знание без знания контекста в философских исследованиях сегодня считается непрофессиональным.В общей установке эпистемологов на определение контекста, в том числе и непознавательного, в частности, связанного с деятельностью и коммуникацией, на мой взгляд, просматривается общенаучная тенденция к целостному восприятию, пониманию, описанию. Теме контекста, как наиболее репрезентативной в социальной эпистемологии, и посвящено исследование И.Т. Касавина. Если проводить связь с конкретно-научными дисциплинами, то проблематика контекста в социальной эпистемологии переплетена с исследованиями в психологии, лингвистике, культурологии. В отличие от специально-научных дисциплин, как считает автор, философская рефлексия  контекста ставит иные вопросы. Возможен ли рациональный выбор теории, если теорию воспринимать в тесной зависимости от каждый раз уникального социального и культурного контекста? «Каковы границы редукционизма в контекстуальном объяснении? Сводим ли объясняемый феномен к совокупности контекстов, к примеру, наука к историческим условиям своего формирования?» (с.55). Как обеспечить адекватность понимания и взаимопонимания, если фиксированный смысл  слова расплывается при рассмотрении многообразия контекстов? Размышление над этими вопросами затрагивает фундаментальные эпистемологические проблемы смысла, истины, объяснения.

Символическая природа человека проявляется в том, что любой процесс понимания и познания невозможен без осознавания смыслов, без выраженности их в языке как способов знаковой упорядоченности опыта. Этот феномен называют эпистемологическим конструктивизмом. Творческое воображение человека неутомимо порождает новые смыслы и «языки», называемые в терминах социального конструкционизма - модного течения в психологии, социологии и философии − «социальными конструктами». Е.О. Труфанова в своем исследовании ставит задачу проследить истоки социального конструкционизма и его значение для эпистемологических исследований. Социальный конструкт определяется как «порождение определенной культуры или общества, существующее исключительно в силу того, что члены данного общества согласны считать его реально существующим или согласны следовать определенным социально сконструированным правилам» (с.370). Различаются три типа конструктов: приписывание дополнительных смыслов (коннотаций) предметам окружающего мира, конструирование абстрактных понятий, сами социальные институты (семья, церковь, государство и т.д.). Жизнь культуры понимается как коллективный конструкт, конструктом оказывается и собственное сознание, и эгоцентр - Я.

Введенное Э.Гуссерлем понятие «жизненного мира человека» в свете неклассических исследований в эпистемологии обретает новые смыслы, о чем пишет Н.М.Смирнова. Автор предпринимает попытку эксплицировать когнитивные и социальные смыслы этого понятия. Известно, что «в отрыве научных конструктов от жизненного мира человека Э.Гуссерль усматривал исток глубочайшего кризиса европейских наук и европейского человечества вообще» (с.164). Несомненной заслугой феноменологов является разработка концепта интерсубъективности, включение в жизненный мир индивида необходимости переживания Другого. Исследование интерсубъективности – важнейший аспект социального анализа знания. Выявление интерсубъективных смыслов этнических общностей стало программным требованием этнометодологии как нового направления социолингвистики.

Принципы активности субъекта, конструктивизм взяты на вооружение эволюционной эпистемологией – направлением исследований, ведущихся в содружестве с биологическими дисциплинами, нейронауками, когнитивными науками, антропологией, психологией. Ядром этого направления становится тезис глобального эволюционизма о едином потоке эволюции, в который вплетается эволюция разума и когнитивных способностей человека. Исследовательским  программам и новым подходам в эволюционной эпистемологии посвящены две статьи Е.Н.Князевой. В терминах биологических моделей можно сказать, что «эволюция есть когнитивный  процесс, процесс приобретения, обработки и накопления биологически ценной информации, информации, ценной для выживания» (с.72). В ходе эволюции вырабатываются адаптивные механизмы живых существ, частично совпадающие со структурой окружающего мира. Новейший телесный подход в эволюционной эпистемологии претендует на изучение новых аспектов целостности, опираясь на принцип единства мозга, тела и сознания, а также  принцип единства тела, сознания и среды (см. с. 320). Новые грани активности субъекта усматриваются в том, что «телесный разум не просто активен, он энактивирован (enacted): ум выполняет свои когнитивные функции в действии и через действие. Ум организует себя через взаимодействие с окружающей средой» (с.328). Телесный подход становится основой новой парадигмы в искусственном интеллекте и робототехнике, где стали уделять внимание управляющим функциям телесных органов, т.е. не центру, а периферии («мыслящее тело»).

Проблеме «сознание и мозг» посвящено основательное исследование Д.И. Дубровского. Автор назвал свою работу «Субъективная реальность и мозг. К вопросу о полувековом опыте разработки “трудной проблемы сознания” в аналитической философии». Центром критики  в этой работе стала монография В.В. Васильева, в которой подводится итог полувековых исследований темы «сознание и мозг» в западной аналитической философии. Отмечая прекрасную осведомленность  автора в англоязычном материале, Дубровский справедливо критикует  его за игнорирование работ отечественных исследований, в том числе и его собственной концепции (см. с. 230−231). Схожее замечание хочется высказать и в адрес статей Е.Н.Князевой. Автор добросовестно анализирует идеи англоязычных авторов, ни разу не упомянув отечественных исследователей. Обращу внимание на оригинальную концепцию И.П.Меркулова, который основал и долгое время руководил сектором эволюционной эпистемологии в Институте философии РАН. Результатом многолетних исследований Игоря Петровича стала монография в двух томах: “Эпистемология (когнитивно-эволюционный подход)” (СПб., 2003, СПб., 2006). Исходя из эволюционной парадигмы, Меркулов анализирует становление и развитие когнитивных способностей на протяжении истории человечества, особое внимание уделяя «эпистемологии науки».

Что касается рецензируемой монографии, то отрадно видеть в ней, наряду с работами аналитического характера, и собственные концепции. Отмечу уже упомянутую работу Д.И. Дубровского и статью М.А. Розова. Центральной категорией концепции Дубровского становится «субъективная реальность». «Качество субъективной реальности, - пишет он, - выступает как особый способ представленности информации индивиду. Он включает помимо отображения объекта так же и отображение принадлежности этой информации данному индивиду (данному Я). У человека качество субъективной реальности связано с двумя основными свойствами: 1) данностью информации в “чистом” виде (поскольку мы никак не отображаем ее носитель, не чувствуем, что происходит в нашем мозгу, когда переживаем образ предмета или думаем о чем-либо) и 2) способностью оперировать этой информацией по своей воле в достаточно широком диапазоне» (с.247). Следуя логике концепции, автор вводит эвристические понятия «информационной причинности» и «психической причинности», разрешая трудности редукционизма и физикализма. Дубровский опирается на ресурсы информационного подхода, но имеются существенные различия в его концепции и в когнитивном подходе эволюционной эпистемологии. Принятие категории «субъективной реальности» и иерархической онтологии исключает защищаемый эволюционистами тезис об эмерджентности сознания (особом свойстве целого, не сводимом к свойствам частей). Требовательный к оппонентам, Д.И. Дубровский столь же требователен к себе, заявляя, что «информационный подход и сформированная на его основе концепция <…> требуют пристального критического анализа, и я жду его от моих оппонентов» (с.251).Можно предложить для обсуждения следующие вопросы. Как конституируется субъективная реальность, понимаемая как «первичная форма виртуальной реальности»? Является ли информация «в темноте» впечатлениями? Как возможно расширение сознания? Откуда берется энергия, обеспечивающая активность Я как постоянную способность к самоорганизации?

М.А. Розов предлагает «проект новой научной дисциплины», а именно – теории познания как эмпирической науки (см. с. 91). Эпистемология видится им как дисциплина общенаучного характера. Ключевыми понятиями его концепции, которую автор именовал «теория социальных эстафет»,  стали человеческая деятельность, социальная память, воспроизведение образцов. Социальными эстафетами Розов называет «воспроизведение человеческой деятельности или поведения по непосредственным образцам» (с.101). Процесс воспроизведения − энергийной природы: «Любая эстафета или эстафетная структура напоминает волну, это некоторое «возбуждение», которое передается от человека к человеку, от одного поколения к другому. Здесь, как и в волне на поверхности водоема, все меняется: приходят новые люди, они включают в сферу своих действий все новый и новыйматериал, сами их действия каждый раз осуществляются заново. Можно выделить особый класс волноподобных явлений, которые я называю социальными куматоидами. К их числу можно отнести язык и речь, отдельный знак, знание, науку, литературное произведение, Московский университет и т.д.» (там же). Теория социальных эстафет призвана выявлять общие закономерности механизмов социальной памяти.

Проблематике научного познания в книге посвящен ряд работ. А.М. Анисов предлагает модель формальной эпистемологии, проводя средствами формальной логики и модифицированной теории множеств с атомами экспликацию понятий реальность и истина. Детальный анализ тезиса Виндельбанда-Риккерта, согласно которому метод естественных наук является номотетическим, а метод исторических наук – идиографическим, проведен в работе Г.Д.Левина. Автор приходит к выводу о том, что «естественными и исторические науки пользуются номотетическим и идиографическим методами в одинаковой мере» (с.444). Н.Т. Абрамова сделала предметом своего исследования понятие «уподобления», понимая под последним «познавательный прием, направленный на установление общности предметов» (с.472). Анализ автора охватывает разные типы дискурса  - научный, философский, богословский. Несколько особняком стоит работа А.Ю. Севальникова, поскольку, строго говоря, она посвящена проблемам онтологии. Автор обосновывает идею полионтичности на материале естественных и технических наук.

Усиление субъективного полюса в познавательном субъект-объектном отношении, в том чисел переключением внимания на контексты (личностный, социальный, историко-культурный, эволюционный), грозит обернуться эпистемологическим релятивизмом, отрицающем возможность объективности научного познания и истину как научный идеал. Резкая критика эпистемологического релятивизма дана в статье Е.А. Мамчур. Не отрицая социокультурную релятивность (обусловленность) познания, автор отвергает  релятивизм как плюрализм и отсутствие преимущественной теории среди равноправных. Так, концепция несоизмеримости теорий в постпозитивизме, как утверждает Мамчур, имеет гносеологические корни, связанные с неверием в существование данных, независимых от парадигм. «Вопреки постпозитивистским представлениям о целостности эмпирического базиса, он имеет четко выраженную и внутреннее дифференцированную структуру». В нем можно выделить два уровня. Один из них нижний − уровень фиксации эмпирических данных, их описание. Второй, верхний − уровень объяснения этих данных... Данные первого уровня также имеют богатую и сложную теоретическую интерпретацию. Но базисная теории парадигмы в эту интерпретацию не включается; интерпретация данных нижнего уровня осуществляется средствами других теорий» (с.285).

Еще одна версия эпистемологического релятивизма – культурная − вызывает возражение Е.А. Мамчур. Многие социальные эпистемологи согласятся с утверждением, что субъект воспринимает познаваемый объект не непосредственно, а через призму культуры. В динамике культуры то, что ранее воспринималось как истинное… может позднее восприниматься как ложное, поскольку идут постоянные трансформации «культурного субъекта». Отсюда делается вывод о том, что истина носит «внутренний» характер (см. с. 293). Автор справедливо считает, что историческая изменчивость критериев оценки сильно преувеличена, что нужно «основывать теоретическую реконструкцию познавательного процесса на тщательно изученном материале истории науки  и современной научной практики» (с.293). Полностью соглашаясь с этим выводом, обратим внимание на широко распространенную схему, вошедшую в учебники и монографии. Ее приводит и Е.А. Мамчур (аппелируя к критической рефлексии), она имеется и в работе Е.Н. Князевой (см. с. 85-86). В выводах Князевой говорится, что эволюционная эпистемология выявляет «корни некоторых заблуждений коллективного человеческого разума (системы мира Птолемея, физики Аристотеля, усовершенствованной Жаном Буриданом в виде учения об импетусе и просуществовавшей вплоть до возникновения опытной науки Нового времени)» (с.85). Даже существовавшие в истории науки и культуры теории, которые не имеют корреляты в объективной действительности, трудно называть абсолютно ложными, - пишет Князева. Подобные представления «мы интуитивно используем в нашем повседневном опыте». Анализ текстов Клавдия Птолемея показывает, что оценки «ложная теория» и «коллективное заблуждение» явно преувеличены и не точны. Во-первых, стоит отделить позиции Аристотеля и Птолемея (часто пишут: картина мира Аристотеля-Птолемея). Астрономический труд Птолемея назван: Альмагест: математическое сочинение в тринадцати книгах[1]. Во введении Птолемей, во многом опираясь на философию Аристотеля,выявляет философские и методологические принципы своей математической модели. Согласно Птолемею, в отличие от теологии (метафизики) и физики, выводы которых носят «как бы гадательный характер», только математика (арифметика и геометрия) обеспечивают надежность в доказательствах, только их можно считать «научным знанием». Методологические принципы формулируются им в форме предпосылок и гипотез. Философские принципы (в формулировке гипотез) необходимы математику для построения его модели, которая соответствовала возможностям наблюдения того времени и возможностям математики того времени. Модель описывала видимые движения светил и предсказывала их движение в будущем. В таком случае стоит различать онтологический геоцентризм и методологический геоцентризм. Не кажется ли, что в данном случае сделали из методологии мировоззрение? Во-вторых, будем различать Птолемея (его математическую модель) и «птолемеизм» -  средневековые представления о геоцентрической картине мира, отделив тем самым «коллективные заблуждения» от зерен истины конкретной модели, которую использовали на практике.

Крайние варианты социального конструктивизма критикуются  в работе Л.А.Марковой. Ее подход радикален: автор предлагает «задуматься над возможностью понять науку, устранив из числа доминирующих в её интерпретации именно отношение субъект-предмет» (с.297). Как отмечает Л.А. Маркова, в философии науки есть тенденции непомерного усиления либо субъектного, либо предметного полюса данного отношения, в результате либо исчезает деятельность субъекта, либо исчезает сам предмет. Опираясь на логику смысла Делёза, автор предлагает в понимании научной деятельности исходить не из категорий истины и субъект-предметного отношения, а беря в качестве базовой категорию смысла. Предполагается, что язык в познавательной деятельности человека  выступает посредником между внешним миром и внутренним миром смыслов. Отмечу, идея смыслового пространства в новейшей философии высказывалась в концепции В.В.Налимова («поле смыслов» в вероятностной модели языка), в эволюционной эпистемологии И.П. Меркулов использовал концепт «пропозиционального кода». Согласно семиотическим представлениям, предложение выражает смысл, однако определить, что такое смысл, оказывается затруднительным. На мой взгляд, не вносит ясности и Делёз, согласно которому смысл в предложении «это бестелесная, сложная и не редуцируемая ни к чему иному сущность на поверхности вещей, чистое событие, присущее предложению и обитающее в нём» (с.311).

Обращение к внутренним глубинам языка и мышления существенно и для концепции Н.С. Автономовой, в работе которой представлен авторский взгляд на понимание и перевод. Автор считает эти категории опорными для современной гуманитаристики. «С этой точки зрения диалог предстает как контекстуально значимое проблемное поле межличностного общения и коммуникации, в котором реально осуществляются понимание и перевод» (с.353). Для автора-эпистемолога состыковку переводческих и познавательных практик можно выразить в формуле: «перевод как познание и познание как перевод» (с.360). Понимание предполагает схватывание целостности, в этом смысле интуицию можно рассматривать как инструмент понимания. «Когда мы теперь размышляем о том, почему, собственно, в любом созерцании может содержаться нечто большее, нежели во всех формах теоретического сознания <…> мы понимаем, что в созерцании уже так или иначе представлены первичные формы человеческой деятельности, причем они там не только представлены, но и “проинтерпретированы”» (с.357).

Работа И.П. Фарман, посвященная проблеме языка и действия, отличается от всех работ монографии тем, что автору удалось избежать европоцентризма. И.П. Фарман существенно опирается на культурологические исследования познавательных практик Запада и Востока. Истоки современного подхода к языку можно проследить в философии языка Древней Индии, Китая, Античности, ведь именно в древних культурах «складывалось понимание слова как нормы, которой должны следовать люди в различных сферах жизни» (с.407).   Искусство слова было тесно связано с искусством общения, искусством познания, искусством поведения, искусством управления. Тройной контроль над мыслями, словами и поступками воспитывал личностное самосознание и самоконтроль. «Различение истины и лжи, выбор истины и претворение её в поступки оказываются, таким образом, в тесной взаимосвязи с языковым выражением, причём достаточно чётким, так как, по мысли древних философов, противоречивое слово вводит сознание в заблуждение» (с.411).

Хотя коллективная монография претендует на презентацию наиболее важных направлений современной эпистемологии, всё же что-то важное было упущено. Коммуникации в современной цивилизации все теснее связывают народы, идет интенсивный межкультурный диалог, в котором реально осуществляется познание себя и другого. В целом же эпистемологические исследования ориентированы на европейскую традицию. Думается, что назрела настоятельная необходимость укрепить связи с культурологическими и этнопсихологическими направлениями исследований. Привычные категории знания, истины, образа, символа, понятия и пр. обретают новые смыслы в так наз. когнитивных практиках. В этой связи хочется обратить внимание на такое направление, как историческая эпистемология. В отличие от эволюционной эпистемологии, ориентированной на биологические модели, в исторических эпистемологических исследованиях может быть задействован весь потенциал современной эпистемологии. Почти не исследована история древнерусского естественно-научного, философско-религиозного и сокровенного знания с точки зрения когнитивных особенностей мышления. Сравнивая с особенностями современного научного познания, напрашивается вывод об утрате понимания основ жизни, которые хранила и воспроизводила традиция.

В заключение обращу внимание на две работы, которые, на мой взгляд, отражают гуманистическую позицию авторов, предлагая трезвые оценки в отношении прогнозов будущего науки и эпистемологии. В рассуждениях о «цивилизации знания», как верно отмечает Б.И.Пружинин, можно усмотреть и элементы утопии, и моменты идеологического конструирования, и попытки научного предвидения. Что же происходит с современной наукой? Пружинин высказывает гипотезу, что сегодня «эпистемологию игнорируют, прежде всего, потому, что ее оценки происходящих ныне в науке процессов не совпадают с представлениями, навеянными верой в неизбежность торжества науки в “цивилизации знания”» (с.192). Господствующий в научной практике прагматизм, коммерциализация, ориентация на достижение сиюминутного успеха и потребительский интерес может привести к тому, что наука вполне может переродиться «в одну из отраслей хозяйственно-производственной деятельности, обслуживающей экономико-технологические нужды будущего “информационного общества”» (с.194).

В классической философии идея знания неразрывно связывалась с ценностями и целями человеческой деятельности, что предполагает, как пишет Е.Л. Черткова, критическую рефлексию «над основаниями теоретической деятельности и способами взаимодействия науки и культуры, участия науки в создании культурных смыслов и ценностей» (с.200). Современную цивилизацию Черткова определяет как не просто техногенную, а «кризисогенную», самая опасная тенденция – «возрастающая дегуманизация всех видов человеческой жизни, потеря ясных смыслов нравственных ориентиров» (с.204). Особенно тяжелое положение с российской наукой. В российском массовом сознании и государственной политике сложилось пренебрежительное отношение к науке. «Создается впечатление, - пишет автор, - что у западной цивилизации мы хотим перенять только ее стандарты потребления, и готовы принести в жертву за это как культуру, включая науку, так и природную среду. При этом теряются как раз те ценности, которым обязана своим расцветом европейская культура, и прежде всего воспринятое от античности единство рационально-теоретического, художественного и нравственного постижения мира, воплотившееся в философии, науке и культуре в целом» (с.204). Отказ от истины в науке ведет не только к релятивизму, но имеет важные этические последствия. Истина для науки то же, что и совесть для этики, ведь ориентация на поиск истины означает уважение к объекту и исполнение эпистемического долга. Долг, ответственность и свобода в познании и жизни реализуют нравственное начало природы человека (см. с. 225).

Многообразие тем,  поставленных проблем и предлагаемых решений дают основание заключить о серьезности и важности проделанной работы. «Цивилизация знания» предоставляет многие возможности для познания себя, другого, истории человечества, природы, Вселенной.Вместе с тем господствующая коммерциализация в политике и повседневности усугубляет глобальный кризис. Правильней было бы назвать не «цивилизация знания», а «цивилизация испытания знания» и «цивилизация испытания разума (человечности)». Исходом испытания и будут определяться перспективы развития эпистемологии.

И.А. Герасимова