Où femme y a, silence n’y a¹

   (французская поговорка)

В статье обсуждаются вопросы, связанные с гендерлектом – особым социолингвистическим феноменом, отражающим мужскую и женскую речь. Показано, что мужчины и женщины в речи используют совершенно разные коммуникативные стили и стратегии, что позволяет считать гендерлект реально существующим социальным явлением.

In the article, different problems relating to genderlect, an especial sociolinguistic phenomenon, which reflects men’s and women’s speech, are discussed. It is demonstrated that both men and women use in their speech absolutely different communicative styles and strategies, that enables us to believe that genderlect can be regarded as a real social phenomenon.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: гендер, гендерлект, вербальная коммуникация, речь, коммуникативная компетенция, социальные роли.

KEY WORDS: gender, genderlect, verbal communication, speech, communicative competence, social roles.

Гендерные стили общения

Различаются ли гендерные стили общения, и если да, то насколько? Бессмысленные, на первый взгляд, недоразумения, возникающие в беседах между представителями разных полов, уже показывают, что мужчины и женщины часто интерпретируют один и тот же разговор по-разному, хотя и может казаться, что они понимают друг друга. Так, в одном известном примере муж и жена едут в автомобиле. На вопрос супруги: «Не хочешь остановиться чего-нибудь выпить?», – мужчина честно отвечает: «Нет», –  и они едут дальше. Позже он поражен, узнав, что жена была недовольна тем, что они не остановились, поскольку ей хотелось пить: «Почему она просто не сказала? Что это еще за игры?» А жена недовольна  вовсе не тем, что не получила того, чего хотела, но тем, что муж не уловил ее желания: сама-то она, в отличие от мужа, побеспокоилась о нем.

***

Когда друг с другом говорят представители разных частей страны, разных этнических групп или социальных страт, естественно предположить, что из слов собеседника они могут извлечь не совсем тот (или даже совсем не тот) смысл, который в них вкладывался. Однако если искренние попытки мужчин и женщин обсудить что-либо заводят в тупик, это вызывает у обеих сторон чувство разочарования, а порой обиду или гнев, и это значит, что  недопонимания они не предвидели. От большинства из нас не требуется постоянно общаться с людьми, говорящими на другом диалекте, представителями другого этноса или же страты, и многие могут провести свою жизнь, никак не общаясь с людьми иной культуры, но мало кто (включая холостяков) способен избежать контакта с людьми противоположного пола – родными, друзьями или коллегами. Таким образом, проблема гендерных стилей общения касается практически каждого.

В суждениях женщин относительно гендерных различий мужчинам часто чудится обвинение – женщинам только дай повод воздеть руки к небу и пафосно воскликнуть: «Ох уж, эти мужчины!»  И хотя подобные восклицания по большей части – всего лишь символ женской игры, некоторым мужчинам кажется, что на них если не клевещут, то превращают в объект нездоровой критики уже самим фактом обсуждения проблемы. С другой стороны, многие женщины опасаются, что одно только упоминание противоположным полом гендерных различий есть не что иное, как намек на отличие женщин от некоторого «патриархального стандарта»: они подозревают, что все характерное для мужчин воспринимается в социуме как норма, а характерное для женщин – как отклонение от нее.

Рискуя навлечь на себя гнев обеих сторон, я присоединяюсь к обсуждаемой в современной психологической, философской и социологической литературе точке зрения, согласно которой существуют настолько радикальные различия между гендерными стилями общения, что это позволяет говорить о феминной и маскулинной речи. Риск игнорирования различий гендерных типов вербальной коммуникации гораздо выше, чем опасность их упоминания (о которой твердят приверженцы политкорректного языка). Отрицание таких различий может только усугубить недоразумения, приобретающие все большие масштабы в эпоху преобразования гендерных социальных ролей.

Понятие гендерлекта

Недавно в социальную философию, по аналогии с понятиями «диалект», «социолект» и «идиолект», было введено понятие «гендерлект». Однако до настоящего времени исследователи не добились принципиального согласия относительно истинного характера гендерлекта: существует ли он на самом деле (гендерно-лингвистический реализм) [Таннен 1989; Эккерт 1989; Андерсон 1977; Келлер 1985], или это не более чем описательный инструмент, позволяющий объяснить сложности гендерной коммуникации (гендерно-лингвистический номинализм) [Барон 1986; Бимен 1986; Чипен 1988; Дорвал 1990].

Многие представители феминистской теории поставили вопрос, аналогичный вопросу Симоны де Бовуар «А есть ли женщина?» – «А есть ли женский язык?». Термины, в которых этот вопрос сформулирован, за последние двадцать лет претерпели изменения, но неизменным остался интерес к тому, что именно характеризует использование языка женщинами и каким образом определенные особенности «женского языка» могут быть связаны с гендерными отношениями в том или ином обществе.

Этот вопрос не столь поверхностен и наивен, как может показаться с первого взгляда. Известно, что в ряде архаических индейских языков, мало изменившихся за несколько тысячелетий своего существования, имеется, по крайней мере, на уровне разговорного языка, разделение на «мужской» и «женский» язык. По сути, это не более и не менее, как мужская и женская речь. Так, например, в языке бразильского племени карайя (насчитывающем около 1700 представителей в наши дни) характерной особенностью женского языка является добавление звука «к» в начало или середину слова. Сходные особенности можно отметить и в практически исчезнувшем аргентинском племени мбайя [Корж 2011, 51]. Однако остается не вполне понятным, как трактовать такой феномен: как речевую легитимацию уже сложившегося доминирования мужчин в племени или как социолингвистическую манифестацию такого разделения труда, которое имело место еще на матриархальной стадии развития общества.

Ряд исследователей, например Робин Лакофф и Элихор Окс, считают, что женский язык является результатом социализации раннего детства. Родители и другие авторитетные лица стимулируют маленьких девочек усваивать гендерно специфичную манеру говорить, которая демонстрирует их женственность посредством языка, точно так же, как ношение платья с оборками, игра в куклы, бросание мяча «по-девичьи» и отказ от игры в футбол демонстрируют феминность как культурную норму физически [Лакофф 1975; Окс 1974]. И эта женственность – не просто условная совокупность индивидуальных особенностей, функция которой – подчеркнуть несходство девочек и мальчиков. Это символическое разыгрывание слабости. Женский язык в понимании этих исследователей характеризуется, в частности, употреблением уменьшительных средств и стремлением отказаться от грубого или агрессивного языка. Тем не менее, несмотря на признание наличия таких языковых особенностей, эти авторы полагают, что гендерлект – не реальность, а всего лишь миф, навязанный женщинам мужской частью человечества.

Другая точка зрения озвучена в работах радикально настроенных феминистских авторов Торне, Хенли, Трёмель-Плётц и Фишман [Торне и Хенли 1974; Торне 2002, 3-21; Трёмель-Плётц 1982; Фишман 1983]. Согласно ей, гендерная речевая коммуникация строится на принципах мужского доминирования и женского подчинения. Доминирование мужского определяется данными исследователями как «антология интенционально создаваемых мужчинами гендерных речевых стереотипов». Авторы имеют в виду то, что мужчины на протяжении всей истории развития общества сознательно «культивировали» женский язык как один из способов подчинения женщин, параллельно выстраивая свою собственную «мужскую речь» для осуществления такого доминирования. Это доминирование отражается, прежде всего в таких феноменах, как, например, частые перебивания, длинные речевые отрезки и высокая степень прямолинейности при требованиях. С точки зрения данных исследователей, это прямое свидетельство того, что самооценка мужчин выше и что они захватили весь социальный престиж и власть, женщины же обделены ими и имеют заниженную самооценку, соглашаясь использовать те речевые конструкции, которые им искусственно навязали мужчины. Господство в социуме мужского проявляется также в том, что мужчина заставляет женщину выполнять неблагодарный труд по поддержанию диалога² (konversationelle Scheißarbeit). Женщина в процессе социализации научилась признавать за мужчиной его господство, превосходство и, подчиняясь ему, «сотрудничать» с ним.

Следующая точка зрения носит более умеренный характер, хотя строится на предшествующей. Такие авторы, как Сюзане Гюнтнер и Хельга Коттхофф, отмечают, что указанное конструирование социальных ролей может быть релевантным для отдельных, но далеко не для всех контекстов. Для поддержания гендерной иерархии не требуется ежедневного вмешательства и неусыпного надзора со стороны мужчин. Не обязательно каждый раз, от ситуации к ситуации, искусственно создавать и поддерживать мужское доминирование, так как, считает Коттхофф, феминность и маскулинность входят в привычку в любых обществах [Коттхофф 2002; Коттхофф 2003]. Таким образом, оказывается, что гендерные роли в социуме являются скорее следствием привычек и аффектов, чем совершенно осознанно сделанным выбором.

В качестве главной альтернативы трем отмеченным точкам зрения на гендерлект выступает концепция «различия», предложенная Деборой Таннен и ее последователями [Таннен 1990; Таннен 1993]. В этой модели гендерные различия рассматриваются по аналогии с культурными различиями, которые осложняют межкультурную коммуникацию. Поскольку мужчины и женщины представляют собой по-разному организованные группы, в детстве участвуют в разных видах деятельности и ориентированы на разные системы ценностей, погружение в эти группы приводит к различающимся репертуарам коммуникативных практик [Гудвин 1992]. Этот подход можно считать более продуманной версией объяснения особенностей гендерлекта, однако некоторые исследователи, как, например, Сьюзен Гал, продолжают относительно бездоказательно настаивать на том, что речевые практики женщины опосредованно строятся на мужском принуждении [Гал 1995].

В моем собственном исследовании я постараюсь показать, что более уместной представляется несколько иная точка зрения. Согласно ей, гендерлект существует как социальная и лингвистическая реалия нашей жизни, некоторая универсалия гендерного коммуникативного пространства. Эта модель соответствует гендерно-лингвистическому реализму в системе социолингвистических исследований.

Биологические основания гендерлекта

Гендерлект как социальный феномен строится не как чистый конструкт, но имеет биологические основания, на что обращает внимание ряд философов и социологов. Базисными биологическими единицами существования гендерлекта являются голос и просодия³, сфера которых демонстрирует переплетения природного и социального.

Некоторые авторы считают, что причиной гендерных различий в сфере просодии является исключительно анатомическое строение органов речи – гортани и голосовых связок. Женская гортань в среднем меньше, чем мужская, а голосовые связки короче, тем самым основная частота голоса женщин выше, чем у мужчин. Настолько же короче вокальный тракт у женщин, поэтому частота резонанса у них, как правило, на 20% выше, чем у мужчин [Моосмюллер 1984; Моосмюллер 2002].

Однако более релевантной представляется точка зрения, согласно которой анатомические различия являются предпосылкой формирования речевого стиля, но не достаточным условием и далеко не единственной причиной. Иначе нужно будет признать, что прав был Фрейд, в сфере гендерных исследований полностью отрицавший понятие социального конструирования ролей и заявивший с известной степенью горячности: «Анатомия – это судьба».

Различительные форманты (основные частоты), которые характеризуют наш голос, существенно варьируют от индивида к индивиду даже внутри одного гендера. С другой стороны, часто вокальные формантные частоты различаются больше, чем можно было бы предположить только по различию размеров гортани. Кроме того, формантные частоты уже в детстве, когда различия в размере вокального тракта еще практически не выражены, представляют собой важный акустический гендерный признак.

Сильвия Моосмюллер полагает, что формантные частоты и просодия представляют собой феномены, благодаря которым более или менее устойчивые культурные и социальные патриархальные конвенции еще прочнее закрепляют анатомические различия мужчин и женщин с целью принизить социальный статус последних [Там же]. Тем не менее есть достаточные основания предположить, что все может обстоять совсем иначе: женщины не подстраивают свою просодию к мужским стереотипам для социализации в патриархальном социуме, а радикализируют анатомические различия, доводя их до экстремальности, с целью подчеркнуть свою уникальность – более высокий по сравнению с мужчинами социальный или культурный статус. Такая настройка, осуществляемая из поколения в поколение, вполне могла быть причиной возникновения устойчивого социального мифа о «приятных» женских голосах. Неспроста множество женщин тяготеет к позиционированию себя в качестве неких «сладкоголосых певчих птичек», если заимствовать название, данное полковником Брэндоном Марианне Дэшвуд из романа Джейн Остен «Чувство и чувствительность».

На основе все время сознательно настраиваемой (а не подстраиваемой) женской просодии – настраиваемой самими женщинами – были сконструированы такие культурные понятия, как «приятный», «нежный», «томный», «страстный», «милый», «успокаивающий», «щебечущий» женский голос и масса им подобных. С другой стороны, мужским голосам и манере говорить соответствуют прижившиеся в культуре значительно более негативно окрашенные стереотипные концепты: «грубый», «отрывистый», «резкий», «командирский», «военный», «деспотический», «чрезмерно четкий» (или, наоборот, «невнятный»), «лающий» и т. п. голос. К тому же если женщина обладает в силу анатомического отклонения голосом с формантами из «мужского» регистра, то ей сразу приписывается порок быть «мужичкой», «прямолинейной», «откровенной», «напористой», «нахальной»…

Если принять идею о перманентном патриархате, поддерживаемом даже на уровне просодии, будет совершенно непонятно, откуда взялось такое явное наделение мужского голоса негативными коннотациями.

Идея о том, что анатомические различия играют далеко не самую важную роль в процессе конструирования своей просодии и выстраивания на ней культурных и социальных ролей, подтверждается тем, что у различных национальностей средние значения разговорных формант различаются. Так, Ю. Охара обобщила исследования, которые подтверждают в качестве среднего значения основной форманты 230 Гц для японок, 217 – для американок, 208 – для испанок и 200 – для шведок [Охара 1999, 105-116], и дело здесь вовсе не в том, что строение голосовых органов разное у представительниц различных наций. В каждой нации женщины исторически закрепили определенный культурный стереотип женского голоса. Если в Испании женственность ассоциируется с низким, грудным голосом с придыханием, с гортанной речью, то в Китае и Японии идеалом женского голоса является высокий шепелявый голос с рядом визгливых ноток, что расценивается как несомненный элемент женской привлекательности. В Китае, например, девочек с трехлетнего возраста учат искусственно говорить и петь очень высоким голосом на концертах, линейках и утренниках, при формальном общении со взрослыми, при поощрениях и порицаниях на общих собраниях в детском саду.

Просодия воспринимается главным образом как колебание высоты тона, изменение динамики, артикуляции, скорости речевого потока и ударения. В ряде экспериментов пол говорящего устанавливался значительно быстрее по интонационному рисунку, никак не зависящему от анатомических особенностей, чем по частотам основных формант, имеющих связь со строением органов речи [Мак-Конелл-Жине 1978, 541 – 559]. Например, Дэвид Кристл отмечает: «Интуитивные представления о женственности… основаны главным образом на несегментных признаках. Понятие о томном голосе часто приводит к употреблению женщинами более широкого диапазона высоты, чем принято для мужчин, т. е. с эффектами глиссандо между ударными слогами, а также частотным употреблением сложных тонов (например, нисходящий ­– восходящий), употреблением напряженного и отмодулированного голоса и переключением время от времени на более высокий фальцетный регистр» [Там же, 550].

Женщины, как показывают исследования, склонны говорить более динамично [Локал 2003, 73 – 81], а мужчины специально избегают очень высоких тональностей и не дают тону длиться внутри слога, кроме того, мужчины стремятся не употреблять нисходящих интонационных пассажей и частых скачков тона. Очевидно, исторически так сложилось, что мужчины оказались выведены из сферы чисто женского в стратегиях употребления просодических комплексов. Интонационные рисунки, употребляемые женщинами, звучат всегда более эмоционально, экспрессивно и выразительно, даже если рассматривать их изолированно от контекста. Возможно, эта речевая особенность послужила распространению хорошо известного мифа о рациональности мужчин и эмоциональности женщин [Купер-Кулен 1986].

Итак, женщины в значительно большей степени прибегают к конструированию голоса и просодии в процессе социализации, чем мужчины. При этом биологическая детерминированность голоса для женщин большой роли не играет. В то же время голос и просодия мужчин определяются в основном анатомическими факторами, а социальная просодическая модуляция у мужчин крайне незначительна. Это позволяет расценивать формантный спектр и просодию как вполне объективные биологические основания гендерлекта.

Гендерная коммуникативная компетенция

Термин «коммуникативная компетенция» был впервые использован Д. Хаймсом, утверждающим, что он необходим для включения социальных и культурных факторов в лингвистическое описание [Хаймс 1964, 24]. Как в свое время показал Ноам Хомский, ребенок усваивает ряд правил, которые позволяют ему/ей составлять грамматически правильные предложения. С точки зрения Хаймса, ребенок в процессе социализации учится не только грамматике, но и чувству уместности (appropriateness) употребления единиц языка [Хаймс 1972, 57].

Для ребенка недостаточно понимать язык; чтобы действовать в реальном мире, он должен также научиться понимать, когда вступать в разговор, когда лучше промолчать, о чем говорить, а главное – как говорить в различных обстоятельствах. Представим, что кто-то говорит одновременно с другими, не отвечает на вопросы, смотрит в сторону, когда к нему обращаются, не смеется, когда кто-то шутит, не выражает грусти, когда произносится нечто печальное…Такой человек, конечно, может употреблять правильно построенные предложения, но очевидно, что по сути он не понимает языка в его социальном применении. Именно знание о том, как язык используется в данном социуме, и составляет коммуникативную компетенцию.

Утверждение о том, что коммуникативная компетенция имеет ярко выраженный гендерный характер, т. е. что мужчины и женщины по-разному усваивают языковые нормы, встречается в научной литературе довольно часто. Моей целью является выяснить, насколько гендерная коммуникативная компетенция используется (или может быть потенциально использована) в конструировании системы социальных ролей.

Большинство примеров взято мною из англоязычной литературы и английского (или староанглийского) языка. Частично это объясняется тем, что проблема гендерлекта впервые была рассмотрена именно исследователями британской лингвистической школы. Поэтому для подтверждения своих идей и контраргументации я пытался использовать сходные примеры из того же самого языка. Тем не менее, это вовсе не делает английский язык особенным или уникальным в смысле пригодности для использования тех или иных гендерлектных традиций. Без потерь общности логика выводов, сделанных мной для английского языка, может быть распространена на другие языки.

Разговорчивость как гендерный стереотип

Представление о том, что женщины слишком много говорят, старо как мир. Культурный миф о женской разговорчивости зафиксирован в шутливой песенке XV в., в которой воспеваются многочисленные достоинства женщин, но в припеве все эти достоинства оказываются перечеркнутыми «ужасным» недостатком говорливости:

Of all creatures women be best

Cuius contrarium verum est:

Trow ye that women list to smatter

Or against their husbondes for to clatter?

Nay! They had never fast, bred and water,

Then for to dele in suche a matter!⁴

Юмор этого стихотворения, очевидно, состоит в том, что как автору, так и читателю заведомо известно, что все обстоит как раз наоборот.

В литературе достаточно образов, подтверждающих стереотип женской разговорчивости. Дион в «Филастере» Бомонта и Флетчера предлагает читательницам:

Come, ladies, shall we talk a round?

As men do walk a mile, women talk an hour

After supper; ‘tis their exercise⁵.

Закрепление стереотипа о разговорчивости женщин происходит уже на ранних стадиях социализации личности. Так, например, известно, что во многих английских начальных школах детей учат следующей песенке:

All the daddies on the bus go read, read, read…

All the mummies on the bus go chatter, chatter, chatter…⁶

С другой стороны, женское молчание у писателей-мужчин часто представлено чуть ли не лучшей добродетелью женщины. Даже в те эпохи, когда красноречие весьма приветствовалось, например, в эпоху Ренессанса, мужская точка зрения не менялась. Ее прекрасно отразил Торквато Тассо в своей работе «Discorso della virtu feminile e donnesca»: красноречие может быть достоинством только у мужчин, а у женщин достоинством должно быть молчание. Смысл такой социальной установки в том, как считает исследовательница Мак-Лин, что «женщине не пристало быть многоречивой и расточительной, а мужчине – скупым и молчаливым» [Мак-Лин 1980, 62].

Нет никаких сомнений в том, что вся европейская культура проникнута мыслью о том, что женщины действительно много говорят, причем эта точка зрения разделяется и мужчинами, и женщинами. Тем не менее некоторые женщины предпочитают сравнивать себя по разговорчивости с мужчинами, в то время как мужчины при характеристике женщин часто апеллируют к «мерилу тишины». Все это наводит на мысль об имеющей место исторически обусловленной защитной реакции мужчин на репрезентацию женского с помощью постоянных разговоров. Разговоры – необходимая составляющая социализации женщины, мужчине же они в такой степени не требуются, поэтому заставить женщину побольше молчать – это одна из тактик социального противоборства мужского с женским. Дэйл Спендер обратил внимание на это в своей книге «Язык, сделанный мужчинами»: «когда молчание – желаемое мужчинами состояние для женщины, тогда любая беседа, в которой принимает участие женщина, может стать слишком долгой» [Спендер 1980, 42].

Однако объективные исследования свидетельствуют о том, что в действительности мужчины говорят значительно больше женщин, причем содержание их разговоров значительно менее социально ориентировано. Это характерно для встреч рабочего коллектива [Икинс 1978], для телевизионных дискуссий [Бернард 1972], для экспериментальных групп [Аргил, Лаллджи и Кук 1968, 3 – 17], а также для повседневных бесед супружеских пар [Соскин и Джон 1963]. Например, когда информантов попросили описать три картины, то у мужчин это заняло в среднем по 19 минут на каждую картину, причем была сделана явная эмфаза на личностно-индивидуальную составляющую, женщинам же потребовалось в среднем 3 минуты, причем акцент был сделан на социально-значимую составляющую [Там же, 139].

Очевидно, что мужчины и женщины действительно имеют тенденцию обсуждать разные темы, при этом вышеупомянутые исследования упрямо свидетельствуют о том, что женщины менее разговорчивы, чем мужчины. Показательно, что слово «болтушка» обладает двумя семантическими компонентами: здесь присутствуют многословие и незначительность. Поддержание чисто мужского мифа о женской разговорчивости было бы явно невозможно без активного продвижения мужчинами тезиса, что обсуждаемые женщинами темы по существу тривиальны. Однако, и это показано рядом исследователей [Арис 1976, 7 – 18; Хаас 1978, 14 - 19; Стоун 1983; Тайфель 1974, 65 – 93], часто именно мужские темы более тривиальны, чем женские, и отражают больший эгоцентризм. Женская же коммуникативная компетенция носит характер, базисный для многих сфер жизни общества, и является необходимым элементом социализации как мужчин, так и женщин. Это позволяет сделать вывод о том, что сфера речевой коммуникации в действительности в значительной степени контролируется женщинами.

Общие и расчлененные вопросы

Другой важной составляющей гендерлекта является количество и построение задаваемых вопросов. Было установлено, что женщины в целом задают больше вопросов, чем мужчины [Зиглер и Зиглер 1976, 167 – 170]. Памела Фишман, проведя анализ записей бесед супружеских пар, выявила, что женщины использовали по меньшей мере в шесть раз больше общих и расчлененных вопросов, чем мужчины [Фишман 1980]. Изучение речевого поведения людей, покупающих билеты на центральных вокзалах в ряде европейских столиц, также установило, что женщины спрашивают гораздо больше мужчин, особенно при обращении к мужчине-продавцу билетов [Браунер, Герритсен и Деттаан 1979, 33 – 50]. Данные авторы посчитали, что объяснение кроется в разделяемом многими стереотипе, согласно которому мужчина считается хранилищем знаний, а женщина – созданием довольно невежественным.

Но не кроется ли суть проблемы в том, что женщины используют вопросительные формы гораздо чаще мужчин, поскольку коммуникативная сила вопроса значительно превосходит силу утверждения? Ведь в теории взаимодействия хорошо известно, что вопросы всегда требуют ответа и тем самым гораздо более сильны, чем утверждения, которые могут быть проигнорированы [Тайфель 1978]. Вопросы являются частью последовательной диалоговой конструкции «вопрос + ответ» и дают право спрашивающему требовать ответа. При этом утвердительные фразы, которые, по-видимому, в большой степени характерны для мужской речи, такого права не дают – в утверждении уже высказано все, что можно было высказать.

С другой стороны, среди всех вопросов женщины часто предпочитают использовать расчлененные вопросы наподобие «That was pretty silly, wasn’t it?»⁷ Мужчины же отдают предпочтение общим вопросам без реверсивной части. Далее важный момент состоит в том, что, по результатам исследований Холмс, 60% расчлененных вопросов, используемых женщинами (по сравнению с 20% для мужчин), являются поддерживающими, т. е. выражающими солидарность говорящего с адресатом или положительное отношение к адресату (возможно, и притворное). В то же время 65% расчлененных вопросов, используемых мужчинами (по сравнению с 25% для женщин) являются модальными, т. е. ориентированными на говорящего, показывающими степень уверенности говорящего в высказывании, например это может быть просьба, подтверждение, заверение, согласие и т. д. [Холмс 2007]

Из этого следует вывод, согласно которому именно женщины зачастую являются динамическими коммуникантами, поддерживающими нить бесед (Холмс даже использует для этого специальный термин «фасилитаторы»), тогда как мужчины в основном не интересуются, насколько гладко протекает разговор, и не стремятся его поддержать в случае ослабления внимания собеседника. Таким образом, оказывается, что именно женщины являются главным коммуникативным базисом социума.

Приказы и указания

Приказы и указания также являются частью гендерной коммуникативной компетенции. Выясняется, что мужчины и женщины используют в общении разные команды. Так, американская исследовательница М. Гудвин отмечает, что форма let’s – давайте – практически не используется мужчинами и считается типично женской; она эксплицитно включает говорящего в совершение предложенного действия [Гудвин 1980]. Мужчины склонны употреблять чисто директивные формы «дай», «принеси», «отойди» и прямые команды.

Для референции на совершение действия в будущем в форме приказа женщины используют либо «давайте», либо «мы собираемся», тем самым нивелируя приказную экспансию. В английском языке женщинами для этой цели часто используются модальные глаголы can, may и could, а также слово maybe – «наверное».

Гендерная коммуникативная компетенция начинает проявляться уже в детстве. Так, девочки и мальчики используют совершенно разные языковые средства для выражения требования или команды. Тем не менее этот факт вряд ли может быть интерпретирован как бессознательный уход девочек от мужской социальной экспансии в «мягкий» гендерлект, поскольку исследования, проведенные М. Энгл, убедительно доказывают, что как девочки, так и взрослые женщины в ряде ситуаций предпочитают употреблять крайне жесткие речевые формы для достижения своих целей [Энгл 1980]. Этот автор утверждает, что применяемые языковые формы отражают социальную организацию детской группы. Группы мальчиков имеют иерархичную организацию, с четко определенными лидерами, использующими сильные команды в целях демонстрации власти и контроля (пример – игра в войну), в то время как группы девочек слабо иерархичны и характеризуются равноправным участием многих девочек в принятии решения (пример – игра в дочки-матери).

То же свойственно для взрослых мужчин и женщин, правда, в более латентной форме. Например, отцы при общении со своими детьми более склонны к употреблению прямых приказов: «Почему бы тебе не сделать то-то и то-то?», «Прочь!», «Убери это отсюда» и т. п., тогда как матери чаще принимают во внимание  желания детей: «Ты хочешь взглянуть на это?», «Пойдем погуляем?», «Что еще мы сделаем для твоей маленькой сестры?» и т .п. Отцы не просто более строги с детьми, как можно было бы подумать, они всегда более резки со своими сыновьями, чем с дочерьми.

Думаю, здесь мало чего от Фрейда, если вы собираетесь мне возразить в терминах психоанализа. Скорее, это можно объяснить тем, что гендерная коммуникативная компетенция используется для конструирования социальной организации даже на уровне института семьи. Матери рассматривают взаимное общение с детьми как возможность помочь им научиться правильно делать свой выбор. Отцы же подчас менее заинтересованы в желаниях своих детей и стараются привнести в их социализацию свои собственные идеи и выдать их за желания детей, при этом часто подсознательно отождествляя социализацию сыновей со своей собственной и потому проявляя большую требовательность к сыновьям, чем к дочерям.

Более мягкие формы команд и приказов у женщин по сравнению с мужчинами – неоспоримый факт, сущность которого достаточно ясна. Пробивать дорогу «лбом», говорить и требовать чего-либо прямолинейно, как это зачастую делают мужчины, малоэффективно. Наоборот, использование смягченных требовательных языковых форм, скорее похожих на вопрос, партнерство, участие, неподдельный интерес, гораздо более действенно. То, чего не добиваются мужчины, идя в разговоре «напрямик», без труда удается женщинам, склонным применять «обходные маневры». Прямолинейное требование порождает желание отказать. Мягкий призыв к сотрудничеству сразу заставляет согласиться.

Эмфаза

Еще в 1756 г. неизвестный сотрудник лондонского журнала «The World» жаловался на чрезмерное использование женщинами в разговоре эмфатических наречных форм: «Сегодня… так не хватает подлинных слов, и слух ежедневно страдает от специфичных выражений нынешних модниц, таких как vastly, horribly, abominably, immensely, excessively⁸, которые еще с тремя-четырьмя, более предназначенными для общения в швейцарском духе, и составляют целую шкалу современной женской беседы» (цит. по:  [Такер 1961, 96]).

Эта явная черта женского языка отлично спародирована Джейн Остен в ее романе «Нортенгерское аббатство» в речи Изабеллы Торп: «My attachments are excessively strong», «I must confess there is something amazingly insipid about her», «I am so vexed with all the men for not admiring her – I scold them all amazingly about it»⁹.

Использование такого рода эмфатических конструкций уже XVIII в. ассоциировалось в общественном сознании с речью женщин. Так, Лорд Честерфилд, написавший статью в «The World» (5 декабря 1754 г.), сделал очень похожие наблюдения: «Женщины изменяют слово, используя и расширяя старые значения до разных и очень несхожих смыслов. Они берут слово и разменивают его, как гинею, на шиллинги для повседневных мелких расходов. Например, прилагательное vast (крайний, значительный) и однокоренное наречие vastly (крайне, значительно) могут означать у женщин, что угодно, и являются модными словами модных людей. Светская дама будет крайне благодарна, крайне обижена, чрезвычайно рада или чрезвычайно огорчена. Большие предметы будут крайне большими, маленькие – крайне маленькими; недавно я имел удовольствие услышать высказывание светской дамы, произнесенное счастливым голосом: очень маленькая золотая табакерка, выпущенная компанией, была чрезвычайно симпатичная, потому что была чрезвычайно маленькой» [Там же, 92]. Лорд Честерфилд заканчивает свою статью обращением к доктору Джонсону, автору знаменитого толкового словаря английского языка, с просьбой постараться ограничить различные и широкие значения этого громадного слова vast.

Крайне важно при этом то, что именно женщины из высшего общества прибегали к подобным эмфатическим конструкциям.

Кроме того, социолингвистические исследования показывают, что и современные женщины, в отличие от мужчин, часто используют определенные эмфатические прилагательные, такие как pretty (симпатичный), nice (прекрасный), charming (очаровательный), sweet (милый), divine (божественный) и т. д., которые Робин Лакофф называет «пустыми» из-за того, что они не несут никакой смысловой нагрузки [Лакофф 1975, 53]. Отто Есперсен отмечает, что широкое употребление женщинами «пустых» эмфатических наречий и прилагательных характерно практически для всех европейских языков [Есперсен 1922, 246 – 250], что может свидетельствовать о вненациональном характере эмфатической составляющей гендерлекта.

Сплетни

         Интерес к исследованию языковых приемов, используемых во время сплетничания, постепенно возрастает, судя по количеству появляющихся работ, посвященных этой теме. При этом сплетня рассматривается как понятие, почти всегда относящееся к женщинам. Хотя ранее сплетни воспринимались социолингвистами в качестве негативного социального феномена, подтверждением чему является «Краткий оксфордский словарь» 1975 г. (согласно авторам этого словаря, синонимами сплетен являются idle talk, tittle-tattle¹⁰ и т. п.), более поздние исследования сосредоточены на эвристическом анализе сплетен.

Д. Джонс принимает это понятие как описывающее разговор женщин, но пересматривает его без отрицательных коннотаций [Джонс 1980, 193 – 198]. Он указывает, что сплетни – это один из способов женского общения согласно социальной роли женщин, их откровенному стилю бесед, обсуждению личных и домашних дел. Обращение к понятию «сплетни» фокусирует внимание на том, что язык, применяемый женщинами при общении друг с другом, должен считаться таким же «настоящим разговором», как и мужские обсуждения.

Джонс не оригинален в использовании понятия «сплетня»: оно применялось в антропологических трудах для обозначения неформальной коммуникации членов социальной группы [Мердок 2003]. Социологи подчеркивают социальную функцию сплетни: она укрепляет сплоченность, моральные устои и ценности социальных групп.

Для женских сплетен типичным центром общения является дом, салоны, магазины, сады и парки, детские сады и школы. Однако самым главным местом женской коммуникации является, бесспорно, институт семьи – то, что греки называли oikos (дом). Именно сфера частного в большей степени, чем сфера публичного, конструируется женщинами на основании сплетен как социального механизма. Этот механизм может быть охарактеризован использованием общих и расчлененных вопросов, восходящей интонации, минимальных ответных реакций, таких как «ммм…» и «да…», паралингвистических невербальных реакций (поднятые брови, поджатые губы, вздохи и т. д.), т.е. в целом описан при помощи взаимной модели общения.

Большинство мужчин не склонно к сплетням не потому, что якобы женские сплетни бессодержательны, а мужские разговоры обладают глубоким смыслом, а по причине того, что сплетня как сильный инструмент социальных трансформаций не может быть применена без согласия (хотя бы видимого) говорящих друг с другом или при игнорировании высказываний друг друга. Как раз это малохарактерно для мужской коммуникации, в то время как женщины, по-видимому, гораздо чаще склонны поддерживать друг друга в разговоре и признавать точку зрения собеседницы, подчас даже при крайнем, враждебном отношении.

М. Стоун описывает мужской и женский типы коммуникации следующим образом [Стоун 1983, 28]. Мужской разговор строится, с его точки зрения, примерно так: «От футбола до секса, от политики до литературы, разговор имел одну общую деталь: было заранее известно, как он будет развиваться. Он не сбивал с толку, не расстраивал, не пугал, не был спекулятивным… Как правило, все мужские разговоры гладиаторские – состязание в языке на арене знакомой темы». Далее он дает эскиз женского вида языка и женских сплетен: «Женщины чаще всего используют краткие и небрежные высказывания, которые сопровождаются шутками и участием людей, чей общий опыт придает пониманию оттенок откровенности. Постоянная забота о детях наполняет разговоры тех, кто ощущает потребность скорее сотрудничать, а не соревноваться… В женских сплетнях присутствует желание в конечном счете принять игру обсуждения, а не полагаться на догму формул» [Там же, 31].

С. Калсик, исследовавшая женские сплетни, также утверждает, что главный образец взаимодействия в таких группах скорее кооперативный, а не соревновательный [Калсик 1975, 3-11]. Э. Арис, изучавшая коммуникацию в смешанных и однополых группах, подтверждает, что члены мужских групп были заинтересованы в установлении места, которое каждый член занимает друг по отношению к другу: чья позиция доминирующая, а чья подчиненная. Женские группы были, наоборот, более гибкими: активные участники были заинтересованы вызвать на разговор более сдержанных собеседниц, причем женщины использовали различные виды выражения эмоций и межличностной заинтересованности в своих «сплетнях» [Арис 1976, 12].

Надо надеяться, что в будущих научных работах все большее внимание будет уделяться дискурсивным моделям сплетен, т. е. одного из видов общения женщины с женщиной, так как было бы чрезвычайно полезным больше узнать о том, как функционируют женские дискурсивные модели сотрудничества.

Заключение

В настоящее время научные факты позволяют утверждать, что мужчины и женщины действительно используют совершенно различные коммуникативные стили, что является основанием считать гендерлект реально существующим социальным феноменом. Женщины и мужчины обладают различающимися наборами норм речевого взаимодействия, прибегают к разным грамматическим и фонологическим приемам и поэтому, в некотором смысле, образуют разные речевые сообщества.

В результате рассмотрения ряда особенностей женского языка, характерными чертами гендерлекта, по-видимому, можно считать следующие:

- использование речевых ограничителей, например, «я полагаю», «по моему мнению», «думаю», «мне кажется» и т. п.;

- коммуникативная компетенция в большей степени, чем мужская, направлена на социально значимые моменты и является одной из главных составляющих как мужской, так и женской социализации;

- отдается предпочтение вопросительным формам перед утвердительными, (вопросительная интонация в декларативных контекстах);

- широкое использование расчлененных вопросов;

- применение сверхвежливых форм, таких как (в английском языке) would you please, I’d really appreciate it if you… или (во французском) voulez-vous bien le faire s’il vous plaît…¹¹ и т. п.;

- смягченные приказы и указания, построенные как призыв к действию;

- постоянная эмфаза в разговоре;

- интонационное ударение, эквивалентное подчеркиванию слов в письменном языке;

- «пустые» прилагательные и наречия;

- стремление использовать корректную, и даже гиперкорректную, грамматику и правильное, выверенное произношение;

- широкое использование сплетен как лингвистического механизма социальных трансформаций;

- прямое цитирование;

- склонность к серьезной модификации лексикона;

- основная нагрузка по поддержанию разговора;

- большее использование в коммуникации невербальных коммуникативных средств по сравнению с мужчинами.

В области изучения гендерных различий и языка еще многое предстоит сделать; необходимы более детальные социолингвистические исследования, как на уровне отдельной личности, так и на групповом уровне. Мы должны помнить, что гендерная дифференциация в языке не существует в вакууме; она сложным образом взаимодействует с другими видами социальной дифференциации. Гендер – одна из самых важных категорий для любого социума, а гендерная лингвистическая вариативность является универсальной особенностью всех сообществ.

Представляется вполне вероятным, что такое лингвистическое явление, как гендерлект, обладает несколькими уровнями, и это неудивительно, поскольку язык – одновременно наиболее динамичный и устойчивый конструкт во всей человеческой культуре. При самом беглом рассмотрении можно выделить, по крайней мере, три таких уровня. Самый глубокий, пришедший из древности, уровень отражает архаическое разделение гендерных ролей в социуме, подчеркивает разницу в общественных занятиях мужчин и женщин. Промежуточный феноменологический уровень гендерлекта унаследовал патриархальные стратегии, с помощью которых женщине приписывались крайне низкие социальные статусы. Современный, располагающийся «на поверхности» (и в силу этого наиболее легкий для изучения) уровень гендерлекта – не что иное, как социолингвистическая попытка женщин взять реванш и перевернуть социальные роли – языковой инструмент, предназначенный для создания нового матриархального порядка. Всестороннее и тщательное исследование подобных уровней гендерлекта, выявление связей и закономерностей существования языковых конструкций в каждом таком пласте, влияние этих конструкций на современное общество могут стать весьма перспективными задачами будущей философии гендера.

Литература

Андерсон 1977 – Anderson E. S. Learning to Speak with Style. Ph. D. dissertation, Stanford University, 1977.

Аргил, Лаллджи и Кук 1968 – Argyle M., Lalljee M. and Cook M. The effect of visibility on interaction in a dyad // Human Relations. 1968. V. 21.

Арис 1976 – Aries E. Interaction patterns and themes of male, female and mixed groups // Small Group Behaviour. 1976. V. 1.

Барон 1986 – Baron D. Grammar and Gender. New Haven, CT: Yale University Press, 1986.

Бернард 1972 – Bernard J. The Sex Game. N. Y.: Atheneum, 1972.

Бимен 1986 – Beeman W. O. Language, Status and Power in Iran. Bloomington, IN: Indiana University Press, 1986.

Браунер, Герритсен и Деттаан 1979 – Browner D., Gerritsen M. and Dettaan D. Speech differences between women and men: on the wrong track? // Language in Society. 1979. V. 8.

Гал 1995 – Gal S. Language, gender and power: an anthropological review / Gender Articulated: Language and the Socially Constructed Self / Hall K. and Bucholtz M. London: Routledge, 1995.

Гудвин 1980 – Goodwin M. H. Directive-response speech sequences in girls’ and boys’ task activities // Women and Language in Literature and Society / MacConnell-Ginet, Sally et al. (ed.). N. Y.: Praeger, 1980.

Гудвин 1992 – Goodwin M. Н. He-Said-She-Said. Bloomington, IN: Indiana University Press, 1992.

Джонс 1980 – Jones D. Gossip: notes on women’s oral culture // The Voices and Words of Women and Men / Kramarae C. (ed.). Oxford: Pergamon Press, 1980.

Дорвал 1990 – Dorval B. (ed.). Conversational Coherence and Its Development. Norwood, NJ: Ablex, 1990.

Есперсен 1922 – Jespersen O. Language, Its Nature Development Origin. London: George Allen and Unwin Ltd., 1922.

Зиглер и Зиглер 1976 – Siegler D. and Siegler R. Stereotypes of males’ and females’ speech // Psychological Reports. 1976. V. 39.

Икинс 1978 – Eakins B. W. Sex Differences in Human Communication. Boston, MA: Houghton Mifflin Company, 1978.

Калсик 1975 – Kalcik S. «…like Ann’s gynecologists of the time I was almost raped» // Journal of American Folklore. 1975. V. 88.

Келлер 1985 – Keller E. F. Reflections on Gender and Science. New Haven, CT: Yale University Press, 1985.

Корж 2011 – Корж А. Женский язык // National Geographic (Россия). Январь 2011. № 100.

Коттхофф 2002 – Kotthoff H. Was heißt eigentlich “doing gender”? // Wiener linguistischer Almanach. 2002. Sonderband 55.

Коттхофф 2003 – Kotthoff H. Preface to the special edition on gender and humor // Journal of Pragmatics. 2003. № 3.

Купер-Кулен 1986 – Couper-Kuhlen E. An Introduction to English Prosody. Tübingen: Niemeier, 1986.

Лакофф 1975 – Lacoff R. Language and Woman’s Place. N. Y.: Harper and Row, 1975.

Локал 2003 – Local J. Modelling Intonational Variability in Children’s Speech // Sociolinguistic Variation in Speech / Suzanne Romaine (ed.). London: E. Arnold, 2003.

Мак-Конелл-Жине 1978 – McConell-Gine S. Intonation in a Man’s World // Sign. 1978. V. 3. № 2.

Мак-Лин 1980 – MacLean I. The Renaissance Notion of Woman. Cambridge: Cambridge University Press, 1980.

Мердок 2003 – Мердок Дж. П. Социальная структура. М.: ОГИ, 2003.

Моосмюллер 1984 – Moosmüller S. Soziale und psychosoziale Sprachvariation. Ph. D. Dissertation, Wien, 1984.

Моосмюллер 2002 – Moosmüller S. Die Stimme – Ausdruck geschlechtlicher Individualität oder sozialer Aneignung // Mann und Frau. Der Mensch als geschlechtliches  Wesen. / Baier W. R., Wuketis F. M. (Hrsg.). Graz: Leykam, 2002.

Окс 1974 – Ochs E. Norm-makers, norm-breakers: uses of speech by women in a Malagasy community // Explorations in the Ethnography of Speaking / Bauman R. and Sherzer J. (ed.) Cambridge: Cambridge University Press, 1974.

Охара 1999 – Ohara Y. Performing gender through voice pitch: A cross-cultural analysis of Japanese and American English // Wahrnehmung und Herstellung von Geschlecht / Pasero U., Braun F. (Hrsg.). Opladen: Westdeutscher Verlag, 1999.

Соскин и Джон 1963 – Soskin W. and John V. The stude of spontaneous talk // The Stream of Behaviour /  Barker E. (ed.). N. Y.: Appleton-Century-Crofts, 1963.

Спендер 1980 – Spender D. Man Made Language. London: Routledge and Kegan Paul, 1980.

Стоун 1983 – Stone M. Learning to say it in cup of tea language // The Guardian. 19 April. 1983.

Тайфель 1974 – Tajfel H. Social identity and intergroup behaviour // Social Science Information. 1974. V. 13. № 2.

Тайфель 1978 – Tajfel H. (ed.). Differentiation between Social Groups: Studies in the Social Psychology of Intergroup Relations. London: Academic Press, 1978.

Такер 1961 – Tucker S.  English Examined. Cambridge: Cambridge University Press, 1961.

Таннен 1989 – Tannen D. Talking Voices: Repetition, Dialogue and Imagery in Conversational Discourse. Cambridge: Cambridge University Press, 1989.

Таннен 1990 – Tannen D. You Just Don’t Understand. N. Y.: Morrow, 1990.

Таннен 1993 – Tannen D. (ed.). Gender and Conversational Interaction. Oxford: Oxford University Press, 1993.

Торне 2002 – Thorne B. Gender and interaction: Widening the conceptual scope // Gender in Interaction. Perspectives on Femininity and Masculinity in Ethnography and Discourse / Bettina B. and Kotthoff H. (ed.). Amsterdam: Benjamins, 2002.

Торне и Хенли 1974 – Thorne B. and Henley N. (ed.). Language and Sex: Difference and Dominance. Rowley, MA: Newbury House, 1974.

Трёмель-Плётц 1982 – Trömel-Plötz S. Sprache der Veränderung. Fr.-am-M.: Suhrkamp, 1982.

Трёмель-Плётц 1984 – Trömel-Plötz S. (Hg.). Gewalt durch Sprache. Fr.-am-M.: Fischer, 1984.

Фишман 1980 – Fishman P. Conversational insecurity // Language: Social Psychological Perspectives / Giles M., Robinson A. and Smith D. (ed.). Oxford: Pergamon Press, 1980.

Фишман 1983 – Fishman P. Interaction: The work women do // Language, Gender and Society / Thorne B., Kramarae Ch., Henley N. (ed.). Rowley, MA: Newbury House, 1983.

Хаас 1978 – Haas A. Sex-associated features of spoken language by four-, eight-, and twelve year old boys and girls // 9^th World Congress of Sociology. Uppsala, Sweden, August 1978.

Хаймс 1964 – Hymes D. (ed.). Language in Culture and Society. N. Y.: Harper International, 1964.

Хаймс 1972 – Hymes D. On communicative competence // Sociolinguistics / Pride J. B. and Holmes J. (ed.). Harmondsworth: Penguin, 1972.

Холмс 2007 – Holmes M. What is Gender? Sociological Approaches. L.: Sage, 2007.

Чипен 1988 – Cheepen Ch. The Predictability of Informal Conversation. N. Y.: Columbia University Press, 1988.

Эккерт 1989 – Eckert P. Jocks and Burnouts. N. Y.: Teachers College Press, 1989.

Энгл 1980 – Engle M. Language and play: a comparative analysis of parental initiatives // Language: Social Psychological Perspectives / Giles M., Robinson A. and Smith D. (ed.). Oxford: Pergamon Press, 1980.

Примечания

¹ «Где женщина, там нет тишины» (фр.).

² Т. е. быть фасилитатором в разговоре.

³ Просодия – соотношение слогов в речи по критериям ударности, долготы и высоты.

^{4 «}Из всех творений женщина была бы самым лучшим,

Если бы правда не состояла в обратном:

Уж не подумаете ли вы, что женщины

Болтают без дела и сплетничают о своих мужьях?

Никак нет! Скорее они сядут на хлеб и воду,

Чем будут заниматься таким делом» (англ., лат.).

^{5 «}Подходите, леди, поболтаем вместе?

Пока мужчины пройдут милю после ужина,

Женщины должны часок поболтать – вот их моцион» (англ.).

^{6 «}Все папы в автобусе читают, читают, читают…

Все мамы в автобусе болтают, болтают, болтают…» (англ.)

^{7 «}Это было довольно глупо, не правда ли?» (англ.)

⁸ Значительно, неприятно, отвратительно, чрезмерно (англ.).

⁹ «Мои пристрастия всегда весьма устойчивы», «Должна сознаться, что в ней есть что-то поразительно безвкусное», «Я так сердита на всех мужчин за то, что они не восхищаются ей – я жутко брюзжу на них по этому поводу» (англ.).

¹⁰ Пустой разговор, распускание слухов (англ.).

^{11 «}Вы не сделали бы, пожалуйста»; «я была бы, в самом деле, очень рада, если бы вы…» (англ.); «вы не могли бы сделать этого, пожалуйста» (фр.).