Habent sua fata libelli... Книга зрелых лет русского мыслителя, маркирующая состоявшийся в ней переход его философского творчества в богословское, сама, в pendant своему названию и теме, имеет трагическую судьбу. Написанная в трагические годы русской истории последних столетий (1920-1921 гг.), она волей судьбы осталась неопубликованной по-русски вплоть до 1993 г., когда стараниями журнала «Вопросы философии» был издана и откомментирована С.С. Хоружим по машинописи, сохранившейся в архиве о. Сергия Булгакова в Парижском Православном богословском институте[1]. Однако в 1927 г. был издан ее немецкий перевод, сделанный Александром Креслингом (Bulgakow S. Die Tragödie der Philosophie. Darmstadt: Otto Reichl Verlag. 1927. 328 S.). Немецкоязычное послание отца Сергия Булгакова полетело в Западную Европу, причем Германия, как и во многих других аналогичных случаях, оказалась эффективным посредником между русской культурой и культурой западноевропейских стран. Я назову только два подобных эпизода. Это, во-первых, история с европейской одиссеей шедевра тех же лет, что и книга о.Сергия Булгакова, а именно с «Перепиской из двух углов» Вяч. Иванова и Мих. Гершензона. С подачи немецкого ее издания были осуществлены французский ее перевод, а затем испанский и т.д. Резонанс, вызванный идеями «Переписки» в Европе, был очень значительным[2]. Второй пример - это книга Вяч. Иванова о Достоевском, изданная в начале 30-х гг. по-немецки и тоже получившая всеевропейскую известность ( как и в случае «Переписки») благодаря духовной чуткости таких немецкоязычных читателей, как Габриэль Марсель[3]. В случае же «Трагедии философии» о. Сергия Булгакова в мир французской культуры ее ввел замечательный философ и историк античной философии Пьер Адо, имя и труды которого за последние пятнадцать лет стали у нас широко известными[4].

[1] Булгаков С.Н. Соч.: В 2 т. Т. 1. Философия хозяйства. Трагедия философии. М., 1993. С. 309-518.

[2] Иванов Вяч., Гершензон М. Переписка из двух углов / Подготовка текста, примеч., историко-литературный комментарий и исследование Р. Бёрда. М., 2006. См. также: Визгин В.П. Габриэль Марсель читает «Переписку из двух углов» // Визгин В.П. Философия Габриэля Марселя: темы и вариации. СПб., 2008. С510-522.

[3] См. об этом: Визгин В.П. Габриэль Марсель и русская философия // Вестник русского христианского движения. № 190, 2006. С. 220-236.

[4] Краткую справку о жизни и творчестве этого философа см.: Адо Пьер // Философы Франции. Словарь. М., 2008. С. 8-20.

Удивительно, но в то же время и так естественно, что об этой книге, написанной в жуткие «голодоморные» крымские годы гражданской войны, Пьер Адо, молодой исследователь античной философии, прошедший великолепную школу католических духовных семинарий, через тридцать с лишним лет рассказывал в Бразилии на Международном философском конгрессе, посвященном четырехсотлетней годовщине со дня основания самого большого города и культурного центра Южной Америки - Сан-Паулу. От географических широт и долгот, как и от математического времени философская и религиозная мысль действительно не зависит. Шел август 1954 г., разгар холодной войны. Но в мире духовной культуры совсем иной «ландшафт» и иные законы, чем в мире политики. Духовная культура имеет свое особое время, которое не совпадает со временем материальной истории. Здесь действуют законы встреч и внутренних творческих резонансов, которые, конечно, также имеют материальных посредников, но формируются по трудно предсказуемым траекториям в стороне от нахоженных трасс материально-политической всемирной истории.

Книга «Трагедия философии (философия и догмат)» посвящена религиозному подтексту новоевропейской системной философии, анализируемой в ней «в ее подлинном религиозном естестве как христианская ересеология, а постольку и как трагедия мысли, не находящей для себя исхода» (Ук. соч. С. 311). Сотношение между христианской религией и классической новоевропейской философией, составляющее тему книги о.Сергия Булгакова, не случайно привлекло внимание молодого французского ученого. Его всегда интересовала связь религиозной веры, культа, Церкви с философским осмыслением мира в понятиях, в системах, в школах и традициях. Академическая ученость, потрясающая эрудиция Пьера Адо не заморозила его философско-мистической чуткости, экзистенциального тонуса его ищущей мысли. Всегда, при всей своей невероятной учености, он оставался человеком в высшей степени открытым и к сегодняшнему дню текущей жизни и к тому созерцательно-мистическому проникновению в свершаемое и в вечное, которое является скорее признаком художественно-цельной натуры, чем ученого-специалиста. И действительно, все работы Пьера Адо, его выступления и интервью показывают нам великолепного эссеиста французской культурной традиции. О самых трудных богословско-философских «материях» он пишет на редкость просто, ясным и лаконичным языком.

 Статья, посвященная «Трагедии философии» о. Сергия Булгакова, наверное, не является шедевром Пьера Адо. Действительно, в ней мы едва ли найдем его собственную оригинальную мысль. Но ведь, это - эссе-рецензия, причем момент рецензии-реферата в ней даже преобладает. Но Пьер Адо очень точно, компактно и верно воспроизводит основную логику мысли русского религиозного философа. Цитируя его, он, как правило, опускает образные, метафорические пассажи Булгакова. Его интересует чистая логика мысли, основная конструкция книги. И делает он это превосходно.

Но есть в этой статье П.Адо и кое-что оригинальное, значимое прежде всего для истории философии, да, пожалуй, и для философии как таковой. Я имею в виду ее заключительные страницы, где французский философ обращает внимание на то, что из всех подвергнутых Булгаковым жесткой критике великих философов-систематиков новой Европы, в первую очередь, немецких идеалистов конца XVIII в. и начала XIX, один только поздний Шеллинг остается, хотя бы частично, вне ее. Адо считает, что под критику русского философа подпадает только система трансцендентного идеализма, натурфилософия и философия тождества Шеллинга, но не его «Философия откровения», основные идеи которой он обнаруживает в рецензируемой им книге. Вот этот тезис особенно интересен и заслуживает дополнительного и специального анализа. Действительно, в «Философии трагедии» Булгакова мало говорится о позднем Шеллинге. У него Шеллинг рассматривается как наследник Спинозы и Лейбница в XIX в. (Ук. соч. С. 381). Философия тождества ниспровергает личность, и в этом, по Булгакову, ее ограниченность. И далее русский философ говорит, что Шеллинг как наследник рационалистической традиции ничего не мог поделать с той «полуночной страной» неразличимости субъекта и объекта в своем Абсолюте кроме, как обратиться к языку мифа и позитивной религии, «повернувшись спиной к рационализму» (Ук. соч. С. 383). Переход Шеллинга прямо к богословию, отмечаемый русским мыслителем, характеризует и самого Булгакова, в этой книге прежде всего. Но вот в чем дело: русский философ, однако, и позднего Шеллинга считает представителем философии как ереси, а именно модалистической ереси в ее савеллианском варианте, носящем к тому же гностическую окраску (Там же). Поэтому «православное» прочтение позднего Шеллинга Владимиром Янкелевичем и ссылающимся на него Пьером Адо не отвечает тому, как на самом деле Шеллинг в качестве философа откровения предстал перед русским мыслителем. Православного потенциала, по крайней мере, такой мощности, как это предположил в нем Адо, Булгаков в нем не находит[1].

Продолжим размышление об особом месте Шеллинга в глазах русского критика систематической философии. Конечно, анализ Булгакова краток, но главное им сказано: Шеллинг здесь зависит от Бёме, быть может, воспринятого им через Баадера. В духе своей философии тождества и развития Шеллинг говорит о том, как в «бездне» или первооснове (в духе Бёме) зарождаются и мир, и сам Бог.

За пределами же этой критики позднего Шеллинга о. Сергием Булгаковым сказанное Пьером Адо о сближении русского мыслителя с немецким философом мифа и откровения верно. Это прежде всего касается общего у них неприятия «духа абстракции» (l'esprit d`abstraction в терминологии Марселя). Действительно, французский философ верно указывает на особенность не только булгаковской мысли, но и, в значительной мере, традиции русской философии. Эта особенность - тема конкретности философии, совпадающая во многом с темой художественного начала в самих корнях философствования. Справедливость подчеркивания Пьером Адо близости основных интенций мысли Булгакова и Шеллинга подтверждает и сам русский философ. Он признает, что немецкий философ «в самый зрелый период» своего творчества (его мы называем «поздним»), перейдя на почву «сверхфилософского сознания», то есть на «почву религиозного созерцания», оказывается и самым современным и «наиболее радикальным» философом, максимально близким к передовой философской мысли, как ее понимает Булгаков. Это явное выделение Шеллинга (именно позднего, или зрелого) из всей плеяды великих философов немецкого идеализма и даже всего Нового времени не может остаться незамеченным. Действительно, если бёмевская конструкция, продолжающая линию философского тождества, и не приемлется русским философом, то зато с пафосом приемлется «сверхфилософский», религиозно-созерцательный подход к ней Шеллинга, позволяющий четко признать неизбежную фундаментальную антиномичность философского мышления в рамках его «монистического» и «системного» задания. (Ук. соч. С. 387-388). Булгаков, как и Шеллинг, считает, что «философия исходит и возвращается к религии, именно к религиозному мифу и догмату, и он ( то есть миф. - В.В.), а не сама мысль, определяет ее проблему и исход». (Ук. соч. С. 388. Курсив мой. - В.В.).

Чем же книга о. Сергия Булгакова о трагедии философии интересна нам сейчас, в нашей сегодняшней духовно-интеллектуальной ситуации? Обратим внимание прежде всего на то, что в ней нет отождествления констатируемого Булгаковым трагизма систематической философии с концом философии как таковой. Безысходное увязание идеалистического рационализма систематического дедуктивного типа в антиномиях не означает конца самой возможности философствования. Как мы сказали, уже «зрелый Шеллинг», философия которого в целом входит в указанный тип, своим тезисом о позитивном онтологическом начале философии, несводимом к мысли, выступил своего рода предшественником нового, не-систематического и не-рационалистического философствования, философствования символического и экзистенциального. Экзистенциальное и феноменологическое философствование своим отказом от безусловной установки на Абсолютное в старом идеалистическом смысле дало возможность выйти за пределы того антиномического тупика, о котором размышляет русский философ-богослов. Философия как легитимный жанр культуры мысли вовсе не отрицается его тезисом о систематической философии как о ереси: «Нельзя видеть здесь, - говорит он, - и уничтожения философии, которая утверждает свое собственное, принадлежащее ей место, освобождаясь от ложных притязаний» (Ук. соч. С. 327). Самое большее, что означает проделанный Булгаковым анализ тупиков философской мысли Нового времени, это утверждение только о конце системоцентристской абсолютистской философии тотального рационализма, о несостоятельности рационалистической претензии на полное овладение Абсолютом.

Насколько критика Булгаковым новоевропейской философии указанного типа (этот тип, безусловно, был доминантным вплоть до краха классического идеализма) является философски имманентной? Точки зрения здесь существуют разные. С.С. Хоружий в своем ответе на такой вопрос предлагает смешанный вариант его решения: критика Булгаковым философии носит и внешний, и внутренний, имманентный характер. «Прилагая "догмат христианский как меру истинности философских построений" (слова самого о. Сергия. - В.В.), автор, - пишет С.С. Хоружий, - прочитывает историю философии как историю ересей. Конечно, за века отношений философии и религии подобный прокурорский подход - не редкость; однако, отличие нового суда в том, что он вершится более изнутри, чем извне философии... В основе суда - не только догмат христианский, но и новые философские идеи о. Сергия» (Ук. соч. С. 12). Критика Булгакова здесь признается в бóльшей степени имманентной, чем внешней. На наш взгляд, при решении этого вопроса следует иметь в виду саму его концепцию философии как таковой: о.Сергий понимал философию как «религиозно-интуитивное» по своим основам предприятие (Ук. соч. С. 311. Курсив мой. - В.В.). При таком истолковании сущности философии булгковский критический анализ магистральной новоевропейской философской традиции следует признать однозначно имманентным. Иными словами, вопрос, заданный нами, имеет смысл in concreto, вместе с экспликацией понимания сущности философствования тем, кто его ставит.

Действительно, в глазах самого о. Сергия Булгакова, его суд есть всецело «имманентный суд над философией» (Ук. соч. С. 311). Всякое философствование (в подлинном смысле этого слова), по Булгакову, повторим еще раз это важное положение, имеет «религиозно-интуитивные основы» и поэтому суд этот есть суд не над философией, вершимый из не-философии, а ее собственный суд, или самосуд. Богословие о. Сергия органически «проросло» из его философского развития. Никакого «трансцезуса», скачкообразного перехода на внешнюю позицию по отношению к философии здесь не было.

Кстати, собственая позиция Пьера Адо также максимально сближает религиозно-мистические практики и философию, ибо последнюю он рассматривает как особый вид «духовных упражнений». Это еще один момент внутренней близости этих двух мыслителей. Интерес, проявленный Адо к работе Булгакова, поэтому нисколько не случаен. Он увидел в русском мыслителе «резонансную» (в указанном смысле) по отношению к себе самому фигуру.

Работа о. Сергия содержит и некоторые логические уроки для философской мысли. Один из них мы видим в том, что сам ее автор определил как «трагедию бессилия абсолютности» (Ук. соч. С. 429). Сильно не абсолютное абсолютное, то есть абстрактное понятие, а живая личная конкретная реальность. А она логически определима не через предикат абсолютности (предписывающий ее субъекту быть ни от чего независимым, причем так, что все другое оказывается от него в полной зависимости), а через «гибридный» предикат абсолютности-неабсолютности. Это на религиозно-интуитивном языке выражается словами «кеносис», «любовь», «щедрость», «дар самоотдачи»... Есть и другие слова, ориентирующие дух в этом же направлении - «смирение», «смиренномудрие»... Так вот, философствование скромное, смиренное, философствование в тихом свете мудрости и есть самое подлинное философствование. И то, как оно возможно, нам показывают и о. Сергий, и его вдумчивый французский читатель, замечательный историк мысли и скромный философ Пьер Адо.

*

Переводить французский текст цитат из «Философии трагедии» Булгакова, переведенных Креслингом с русского, а потом Адо с немецкого, мы не стали. Каскад накладывающихся друг на друга переводов мог бы слишком далеко увести нас от оригинала. Поэтому мы обратились прямо к опубликованному оригинальному русскому тексту книги и привели все значимые цитаты и выражения, содержащиеся в статье Адо, по нему, указав в круглых скобках номера страниц первого оригинального русского издания работы Булгакова. Все ссылки под страницами нашего перевода статьи П. Адо принадлежат ее автору. Мы добавили лишь некоторые примечания и вынесли почти все в конец текста. Большинство наших примечаний отмечено в тексте арабскими цифрами в квадратных скобках, другие даются подстрочно с указанием их авторства.

Два слова о том, как этот забытый, затерявшийся в недрах специальной периодики текст Пьера Адо оказался у нас. Года три тому назад, увлеченный книгами и идеями Пьера Адо, я приехал в Париж, мечтая познакомиться с выдающимся современным философом. И такой случай представился: у нас оказались общие друзья. И вот долгожданная встреча... Через неделю после моего возвращения в Москву Пьер Адо прислал мне свою статью о Булгакове, приложив к ней брошюру Льва Зандера, посвященную памяти о. Сергия[2].

Перевод сделан по изданию: Hadot P. La philosophie comme hérésie trinitaire (à propos du livre de Serge Boulgakov: "La tragédie de la philosophie") // Revue d'Histoire et de la Philosophie Religieuses. N 3. 1957. P.: PUF. P. 236-251.

[1] Здесь мы мимоходом хотели бы указать, что в тексте первого русского издания «Философии трагедии» закралась ошибка: в важном месте, где говорится о попытке преодоления пантеизма Шеллингом, стоит слово «тезис», где по смыслу абзаца должен стоять «теизм».

[2] Памяти о. Сергıя Булгакова. Париж, 1945. 56 с. Лев Александрович Зандер (1893 -1964) - ученик и последователь С.Н. Булгакова, редактор и составитель этой брошюры.