К.Н. Леонтьев первым применил термин «византизм», общая идея которого слагается из нескольких частных идей: государственных, религиозных, нравственных, философских, художественных. Многообразие в единстве – аксиома общественной философии Леонтьева. Существенная часть византизма – самобытная национальная культура. Византизм, утверждает Леонтьев, – это основа будущего государственного устройства России. Укреплению русской государственности будет способствовать православие. Программой превращения России в могущественное государство должно стать созидание – суть русской национальной идеи.

K.N. Leontiev was the first to apply the term of “Byzantinism”. The general idea of  Byzantinism is made up of several particular concepts: national, religious, moral, philosophic, artistic. Diversity is in unity – this is an axiom of Leontiev's social philosophy. The substantial part of Byzantinism is an original national culture. Byzantinism must become a basis of the future state structure. For consolidation of Russian statehood this philosopher expects real assistance to come from religion, from orthodoxy. Creation which is the essence of Russian national idea should become the program of transformation of Russia into the powerful nation. 

Ключевые слова: слагаемые византизма, самобытная культура, национальное своеобразие, православие, созидание, русская национальная идея.

Key words: components of Byzantinism, unique culture, national originality, orthodoxy, creation, Russian national idea.

К.Н. Леонтьев своими суждениями о мире органично вписывается в творческую магистраль русской культуры 70-х годов XIX столетия. Однако, по оценке В.В. Розанова, в сфере мышления он должен быть поставлен «впереди своего века». Идеи Леонтьева созвучны идеям наших современников и могут быть поняты в контексте тех проблем, которые возникли в настоящее время в русском обществе.

После распада СССР одной из важнейших функций России стало сохранение единства народов. Основой их единения могут быть не только политика и экономика, но и культура, и особенно русская культура, которая определяется как понятие духовное, способствующее активному взаимодействию народов, их сплочению. Именно в консолидации с другими народами состоит сила не только России, но и всех восточнохристианских народов, «чье культурное наследие и духовный потенциал уходят своими корнями в древнюю византийскую традицию» [Политидис, Зая, Артемов. 2001, 84]. Эта традиция идет от создателя Византийской империи Константина Великого (285–337), деяния которого сумел оценить гениальный философ II половины XIX столетия Константин Николаевич Леонтьев (1831–1891). Идеи византизма пытался реализовать в 1-й трети XX в. легендарный полководец Андраник Сасунский (1865–1927). Автор статьи выдвигает новую историософскую концепцию видения творчества К.Н. Леонтьева – через призму идеи «Царь, Мыслитель, Солдат». Каждый из этой славной триады внес значительный вклад в утверждение византизма как уникального явления в истории человечества, каждый понимал: единение народов – это духовная ценность общества, сплоченными усилиями которого можно преодолеть любые трудности в достижении цели. Эта триада замечательных личностей раскрывает многостороннюю сущность византизма, его потенциальное значение для построения нового общества. Леонтьев первым применил  термин византизм, ввел его в систему философских понятий и обосновал необходимость такой «формы единения, которая послужила бы краеугольным камнем и образцом для будущего восточнославянского союза» [Леонтьев 1885 I, 239].  В своей пророческой книге «Византизм и славянство» (1875) Леонтьев дает теоретическое обоснование византистских идей и раскрывает возможность их дальнейшего развития в иных исторических условиях.

Передовые статьи в газете «Варшавский дневник» – важная часть творческого наследия мыслителя: в них с заостренной полемичностью он пишет о наболевших вопросах русской жизни. По силе эмоционального воздействия публицистика Леонтьева вызвала в русском обществе не меньший резонанс, чем первое «Философическое письмо» П. Я. Чаадаева, опубликованное в журнале «Телескоп» (1836, №15). Именно передовые статьи 1880 г. положили начало  яростной полемике вокруг  имени Леонтьева.  Российские литераторы обрушили на него шквал критики. Причем каждый из  «обвинителей» интерпретировал его высказывания по своему разумению, зачастую игнорируя их подлинный смысл и глубокую значимость в переживаемый обществом момент. Но «неприручаемый мыслитель» [Кочетков 1992, 14] в своих оценках русской жизни и в беспощадных прогнозах будущего России оставался независимым и, более того, непреклонным, что, естественно, не только не располагало к дружескому общению с ним, а даже вредило ему. Его тонкий, аналитический ум, недюжинный талант и самобытность мыслей высоко ценили знавшие его люди, однако литературные круги, чувствительные к личностным взаимоотношениям, подчеркнуто «не замечали» Леонтьева, формируя вокруг него враждебное отношение. За творчески мыслящим человеком, ищущим такие социальные формы, которые были бы способны вывести Россию на путь возрождения и сохранения самобытности русского народа, установилась репутация крайнего реакционера, врага демократии и прогресса, ненавистника всего нового, единственное желание которого – повернуть Русь вспять.

Вряд ли можно назвать эти оценки объективными и справедливыми. «Гонителей толпа» не стеснялась в выборе хлестких эпитетов, стремясь побольнее уколоть того, кто в одиночку решился плыть против течения, пугая общество смелостью своих суждений; он ни к кому и ни к чему не приспосабливался, и так называемая «критика» в его адрес часто превращалась в злобную инвективу. Так, в учении Леонтьева И. С. Аксаков увидел всего лишь «сладострастный культ палки». Не скрывал своего недоброжелательства по отношению к Леонтьеву и С. Н. Трубецкой, назвав его апологетом «реакции и мракобесия» [Трубецкой 1995, 123], а идеи византизма, исповедуемые им, - «мертвенными и отжившими», «чудовищной, болезненной утопией» [Там же, 127, 152]. Византизм С. Н. Трубецкой определял как «совокупность принудительных начал в общественной жизни… принцип охранительной политики русской, а затем, может быть, и всемирной реакции» [Там же, 135]. Именно насилие и реакция, к которым, по мнению С. Н. Трубецкого, «взывал» Леонтьев, якобы и вдохновляли писателя на «самые отвратительные страницы его произведений» [Там же, 153]. Удивляет тот факт, что и в наше время в прессе и даже в энциклопедических изданиях основу статей о К.Н. Леонтьеве составляют негативные оценки С.Н. Трубецкого. Леонтьев по-прежнему остается «защитником мертвого патриотизма», а определение «византист» сопровождается словом «консерватор». Кстати, свою статью о Леонтьеве С.Н. Трубецкой озаглавил не совсем точно: Леонтьев не принадлежал к сообществу славянофилов и вовсе не был «очарован» ими: славянофилы, вспоминает В. Розанов, даже «страшились принять в свои ряды» столь неординарную, самобытную личность.

Обильно цитирует мыслителя Н. А. Бердяев и своими комментариями старается доказать: Леонтьев – «философ реакционной романтики»; отрыв от реальной жизни и «от большого исторического пути» послужил причиной «роковой связи его с реакционной политикой» [Бердяев 1995, 216]. Он допускает, что связь могла быть и «случайной», однако то, что она оказалась трагичной для философа, – это несомненно: в писаниях Леонтьева чувствуется «глубокая мука и безмерная тоска», страдания, которые «вылились в злобной проповеди насилия и изуверства» [Там же, 215].  Цитируемый текст Леонтьева критик сопровождает «выразительными» замечаниями. Так, леонтьевскую теорию развития и умирания наций и государств он считает «несостоятельной»: это «исторический фатализм»; Леонтьев был искренне озабочен возвращением византистских идей в Россию – Бердяев же уверяет, что тот «хватается за византийскую гниль в порыве отчаяния» [Там же, 219]. Вот еще несколько бердяевских характеристик «извращенной природы Леонтьева»: «реакционная, человеконенавистническая политика»; «сатанист, надевший на себя христианское обличие»; «поклонялся Богу как творцу зла в мире»; «радовался гибели миллионов людей»; «сделался настоящим садистом» [Там же, 220, 221, 222, 224]. Этот неполный перечень «обвинений» взят только из одной статьи Н.А. Бердяева, посвященной К. Леонтьеву.

Нельзя сказать, чтобы у К. Леонтьева не было единомышленников, - были, но ничтожно мало по сравнению с сонмом его ниспровергателей. Чтобы подчеркнуть одиночество Леонтьева, Бердяев замечает: «Никто не пожелал слушать проповедника «самодержавия, православия, народности». Этой знаменитой формулой графа С.С. Уварова Бердяев намеренно причисляет К. Леонтьева к консерваторам и реакционерам. Но, к удивлению окружающих, сам Леонтьев задолго до Бердяева открыто и прямо рекомендовал себя реакционером – так он реагировал на «разрушительный ход истории». Да ведь и «консерватор» - это в России нечто постыдное, а в других странах всего лишь член консервативной партии; так и «реакционность» Леонтьева, наверное, следует переосмыслить, приблизив к понятию «реакция на современность». Выпады против Леонтьева и его необычное признание точно оценил С. Л. Франк: этого выдающегося русского мыслителя «мало знают и еще меньше понимают», и «духовно консервативным прогрессистам мы лично открыто предпочитаем духовно прогрессивного реакционера Леонтьева» [Франк 1995, 235, 240].

Только очень недалекие люди, по мнению критика А. К. Закржевского, могут называть К. Леонтьева реакционером и «приверженцем палки и кнута» [Закржевский 1995, 265, 269]. Более чем необычно прозвучали слова Д. С. Мережковского о Леонтьеве: это «страшное дитя для русской политики говорит взрослым правду в глаза» [Мережковский 1995, 243]. Можно ли признать справедливой жестокую оценку С. Н. Трубецкого, данную незаурядному, своеобразному русскому мыслителю, который при жизни якобы «пользовался заслуженной неизвестностью»? Причина «неизвестности» (в смысле отсутствия всепобедной, громкой славы) ясна: его оригинальные идеи не были восприняты обществом в силу их сложности, непонимания предостережений человека, искренне озабоченного судьбой России. «Одинокого» мыслителя В. Розанов сравнивает с гладиатором, который, проходя по арене цирка, молча идет на смертельный бой, не удостаивая сидящего в ложе императора традиционным возгласом «Ave Cesar! Morituri te salutant!»

Выполняя дипломатическую миссию (1863-1873), К. Н. Леонтьев 10 лет провел на Балканах. Он всесторонне изучил  государственную политику, экономику, культуру, религию и этнографию болгар, греков, албанцев, западных и южных славян, румын, турок, коптов, сирийцев, армян, грузин, езидов и других народов Запада и Востока. Знаток истории цивилизаций, глубокий исследователь исторических и современных процессов, он в своих трудах дал многоаспектный анализ разнообразных явлений общественного развития. Обеспокоенность Леонтьева, дипломата и писателя, судьбой своего отечества была вызвана постоянными выступлениями западных держав против России. Его наблюдения вылились в твердое убеждение: только сила, мощь, справедливая и твердая политика России способны защитить и своих сограждан, и восточных христиан, нуждающихся в покровительстве единоверного государства. Напряженные размышления о русском народе, о путях развития России привели Леонтьева к очень важному выводу: основой ее будущего государственного устройства  должен стать византизм.

Такой прецедент уже был в истории русской цивилизации. Со времени принятия христианства в 988 г. князь Владимир I построил свое государство по модели, созданной Константином Великим. Мудрый русский князь, подобно византийскому императору, был проникнут заботой о могуществе Руси, ее национальных интересах, просвещении, культуре и благосостоянии своих сограждан. Русская земля стала «ведома и знаема» во всем мире. Константин Великий имя свое обессмертил деяниями во имя человека – святой русский князь следовал его примеру. Леонтьев в письме к В.С. Соловьеву выразил эту мысль более лаконично: «Равноапостольный царь Константин предшествовал равноапостольному князю Владимиру» - восприемнику идей византизма.

…За прошедшее тысячелетие жизнь человечества неузнаваемо изменилась: стали иными не только условия существования общества и основы его развития – произошла трансформация идей, принципов, определяющих отношение человека к миру, нормы его поведения, цели, средства и ожидаемые результаты человеческой деятельности. Идеи византизма в интерпретации К. Леонтьева приобрели иное содержание: дали импульс к направлению его размышлений применительно к современности и перспективе грядущего развития России, ее мессианской  роли в объединении православнохристианских народов – именно их единство и должно стать залогом утверждения византистских идей «завтра», или, как выражает свою мысль К. Н. Леонтьев, «византизма» будущего (см. «Письма к В.С. Соловьеву»). Россия должна выбрать свой, отличный от Запада, путь развития, обусловленный ее историей, самобытной жизнью и культурой, - тогда она может стать «во главе умственной и социальной жизни всечеловечества» [Леонтьев 1992, 304]. Русский путь, по Леонтьеву, - в следовании византизму: византийский мир, исторически «далеко отошедший», вполне «современен нам», так как органически связан «с нашей духовной и государственной жизнью». Византизм, став основой русского государства со времени принятия христианства, способствовал возвеличению русской нации. Это «единственный надежный якорь нашего не только русского, но и всеславянского охранения» [Там же, 80].

К. Леонтьев глубоко сожалеет о том, что русская общественность имеет весьма слабое представление о Византии: многим она представляется чем-то «сухим, скучным», «даже жалким и подлым», ибо не нашлось еще людей, которые, обладая художественным дарованием, посвятили бы свой талант описанию византизма, сумели бы развеять «вздорные», «самые превратные представления» о нем и донести до читателя, «сколько в византизме было искренности, теплоты, геройства и поэзии». К. Леонтьев бросает упрек западным писателям за их пренебрежение к истории и высочайшей культуре Византии: ведь византийская образованность, мысль и искусство, художественное творчество распространились «далеко за пределы» Византийской империи. И только в предисловии к одной из книг Амедея Тьерри (“Derniers Temps de l’Empire d’Occident”) Леонтьев обнаружил доброе упоминание о Византии: там «были люди, которыми могли бы гордиться все эпохи, всякое общество!» Тьерри называет непреложный исторический факт: «именно Византия дала человечеству совершеннейший в мире религиозный закон – христианство…», а в нем – «единство и силу» [Там же, 24-34].

Византийские идеи и чувства объединяли, сплачивали русских людей для борьбы с иноземцами, в разное время вторгавшимися на Русскую землю. Силу русских испытали на себе татары и монголы, поляки и шведы, турки и французы. Под знаменем византизма Россия «в силах выдержать натиск и целой интернациональной Европы» [Там же, 47]. «Вещественная сила» византизма чувствовалась во всем: под его влиянием Россия крепла, «росла и умнела», при этом и жизнь ее «разнообразилась и развивалась».

Общая идея византизма, утверждает Леонтьев, слагается из нескольких частных идей: религиозных, государственных, нравственных, философских, художественных. Например, византизм в государстве, по Леонтьеву, - это самодержавие, то есть крепкое государство, способное создать благоприятные условия для развития оригинальной, самобытной национальной культуры. Без национального своеобразия «можно быть большим, огромным государством, но нельзя быть великой нацией» [Там же, 388], - утверждает мыслитель. Россия должна оберегать собственную культуру от чуждых влияний. При этом важно «признание национальной самобытности за самую основу и руководящее, дающее самой культуре жизнь, форму и силу, начало этой культуры» [Леонтьев 2003, 595]. Национальное своеобразие – это самый существенный отличительный признак культуры, которая непременной частью входит в систему идей византизма. К. Леонтьев стоял «на высоте культуры»: он прекрасно знал культуру народов Востока, высоко ценил европейскую, возрожденческую культуру и утверждал, что византизм ярко проявил себя в области «художественной или вообще эстетической» - в зодчестве, обычаях, моде, вкусах, в искусстве в целом. Однако осуществление высокого нравственного идеала Леонтьев связывал только с религиозными верованиями и чувствами, где хоть «отчасти осуществлялся идеал жизни нравственно-христианской» [Фудель 1995, 180].

Леонтьев глубоко убежден, что сила государства и его устои, история просвещения, поэзия, художественное творчество, «великорусская» жизнь – «словом, все живое у нас» органически сопряжено с православием и влиянием византистских идей и византийской культуры, и  ослабление авторитета византизма приведет к ослаблению Русского государства.

В укреплении государственного строя следует ожидать реальной помощи от религии – православия, формирующего единство народов и нравственный облик русского человека. Христианская религия привлекает к себе тем, что содержит «все, что есть сильного и хорошего во всех других религиях», в частности учением кротости, милосердия к другим и строгости, чуть ли не аскетизма по отношению к себе. Именно России, утверждает Леонтьев, уготована участь быть «главной опорой православию на всем земном шаре» [Леонтьев 1992, 314]. При этом необходимо «строжайшее сохранение православной дисциплины», чтобы уберечь «государственную Россию» от разрушения, которое может произойти в ней «еще скорее многих других держав» [Леонтьев 2003, 614].

В работе «Византизм и славянство» мыслитель излагает оригинальную теорию исторического процесса, составляющую, по выражению В. Розанова,  «корень всего Леонтьева» [Розанов 1995, 412]. Обладающий обширными познаниями в естественных науках, в частности в медицине, умудренный опытом изучения политического устройства государств, экономики, быта, культуры многочисленных народов, Леонтьев сформулировал закон возникновения, существования и гибели организма или явления, пребывающего во времени и пространстве. Он был твердо убежден, что все мировые процессы однородны и однотипны, все проходят три обязательных стадии развития: стадию первоначальной простоты (эпического и патриархального); стадию цветущей сложности, для которой характерны богатство, разнообразие и неравенство элементов; стадию вторичного смесительного упрощения (однородность, равенство и предсмертная свобода).

Триединый процесс развития приобретает универсальный характер, так как ему подчинены «великие и всеобщие факты мировой эволюции»: биологические процессы, начиная с «едва видимой былинки, растущей в поле», и включая всю природу; все явления общественной, политической, художественной жизни – в этом перечне и народы Земли, целые государства и цивилизации, системы мироздания… Свои высказывания философ подтверждает множественными примерами из истории цивилизаций и культурных миров, из жизни органической природы и явлений неорганической, доказывая: универсальный трехфазовый закон развития действует всюду.

В истории философии Леонтьев наблюдает аналогичные проявления закона: простые начальные системы (первобытная простота, народная мудрость); затем цветущая сложность (от Сократа до Гегеля); вторичное смесительное упрощение (эклектики, а также реалисты разных направлений, отвергающие отвлеченную философию – материалисты, деисты, атеисты). При этом Леонтьев отмечает различие между реализмом и материализмом. Реализм настолько прост, что его нельзя назвать и системой – это лишь метод, способ; материализм же бесспорно система, хотя и самая простая: ее характерную особенность составляет убеждение, что все в мире есть вещество – то, что осязаемо и зримо, а остальное – метафизика и идеализм.

Проходя через вторичное смесительное упрощение, всякая система гибнет. Однако из своей схемы Леонтьев исключил духовную сферу, к которой относит не только философию (метафизику), но и религию: они остаются «реальными силами, действительными, несокрушимыми потребностями человечества» [Леонтьев 1992, 216] – что означает: эти безусловные ценности не подвержены вынужденной гибели, вечность – основное их свойство. На каждом этапе развития общества философская мысль обновляется, возрождается – становится более деятельной, живой: это могут быть поиски Бога, высших идеалов; «стремление к освоению всего многоцветия мировой и неоцененной русской философии…» [Корольков 1991, 31].

Леонтьев утверждает: любое развитие организма или явления сопровождается изменением формы. Особенно это заметно в развитии «организмов» общественных – таких, как государство, где политическая форма приобретает значение фактора, оберегающего страну от распада. Леонтьев дает оригинальное теоретическое определение формы: «Форма есть деспотизм внутренней идеи, не дающий материи разбегаться» [Леонтьев 1992, 117]. Фактически, форма спасает материю от гибельного разрушения. На примерах множества государств, существовавших в разные эпохи, он рассматривает разнообразные политические формы – не только известные из истории (феодализм, тирания, монархия, республика, демократия), но и многие разновидности этих форм, и каждая из них, со своими отличительными особенностями, служит насущным потребностям государственного организма: «держит крепко общественный материал в своих организующих, деспотических объятиях» [Там же, 119]. Укрепление «внутреннего деспотического единства» Леонтьев считает необходимым условием и процесса развития, как восхождение «от простейшего к сложнейшему» - от простоты к оригинальности и сложности.

Однако с конца XVIII столетия выработанные веками политические формы начинают постепенно меняться: «во всех открылся эгалитарный и либеральный процесс» [Там же, 129]. Таким образом, разнообразие, сложность, богатство содержания политических форм, ранее сохраняемых «внутренним деспотическим единством», теперь сменяются однообразием простоты, бесцветностью, политическим равенством и упрощением, стремлением привести «всех и все к одному знаменателю»: «цель всего – средний человек» [Там же, 151]. Этот «средний – безбожный и безличный – человек» назван Леонтьевым «орудием разрушения», порожденным либерально-эгалитарным прогрессом, стремящимся все нивелировать, смешать и уравнять, нанося этим огромный вред социальному развитию и созданию высокой культуры. Люди, «отуманенные прогрессом», верящие в его гуманность, надеясь на обещанное им «земное счастье» и «земное равенство», на самом деле испытывают на себе тенденции разложения буржуазной культуры, так что «идея прогресса (или улучшения жизни для всех) есть выдумка нашего времени» [Там же, 515]. Это всего лишь фраза, лишенная содержания.

В «либерально развинченном» обществе особенно опасна унификация личности; Леонтьев считает личность наивысшей ценностью, которую следует особенно оберегать, так как своеобразно развитая личность способствует выработке своеобразной культуры. По его  мнению, народ, который «свое национальное доводит до высших пределов развития», тем самым служит и всемирной цивилизации, ибо цивилизация, культура – вся сложная система религиозных, государственных, лично-нравственных, философских и художественных идей – «вырабатывается всей жизнью нации», ее бесчисленными поколениями, становится достоянием не только государства, а «принадлежит всему миру» [Леонтьев 1992, 179]. Важнейшая задача общества – сохранить все лучшее и ценное в отечественной культуре, но прежде всего своеобразие – то, что «должно быть дороже всего»! Однако сохранить свою самобытность, национальное своеобразие Россия может при одном условии – противодействуя исторической экспансии либерального Запада, который активно вовлекает в сферу своего влияния все новые нации и народы. Либералы и демократы считают Запад идеальной моделью развития – у Леонтьева свой взгляд на происходящие там процессы, которые он оценивает исходя из своей теории трех фаз. Более чем за полвека до немецкого философа Освальда Шпенглера (см. его «Закат Европы») Леонтьев предсказал негативные последствия эгалитарно-либерального процесса. Западный прогресс, по его мнению, это не процесс развития, а процесс разложения, процесс уничтожения особенностей и своеобразия, присущих национальным культурам: «эгалитарно-либеральный процесс есть антитеза процессу развития» [Там же, 119]: либерализм  «давно уже трудится над разрушением культурных миров» [Там же, 58]. Либеральное устройство общества порождает индивидуализм – его опасность Леонтьев выражает лаконично, в афористичной форме: «Индивидуализм губит индивидуальность людей, областей и наций» [Там же, 59]. Индивидуализм – это характерная черта и капитализма: охваченный всепоглощающей жаждой наживы, он способен перечеркнуть любую индивидуальность, перешагнуть и через индивида, и через целое поколение.

«Средний человек» далеко не безобиден: он проникнут рационализмом и христианскую религию – «единое прекрасное целое» - теперь не связывает с постижением истины, красоты, блага, духовного совершенства и с мыслями о спасении души. Утилитарное отношение к религии чревато негативными последствиями для народа: «Через какие-нибудь полвека, не более, он из народа «богоносца» станет мало-помалу, и сам того не замечая, «народом-богоборцем» [Леонтьев 2003, 368].

Свобода, которой пользуется «эмансипированный» русский человек, привела к его «торжеству» над своей родной природой: «он изуродовал ее быстрее всякого европейца» [Леонтьев 1992, 469]. Торжествующая посредственность обезличила духовного человека, превратила его в дельца, единственной целью которого стало достижение материальных благ.

Леонтьев одним из первых почувствовал разложение культуры в либеральном обществе. Он предупреждал: падение духовных потребностей в угоду материальным ведет к деградации личности. Человек возвращается к первобытному состоянию – зоологической борьбе за право побеждать другого любыми средствами – его уже не волнуют ни вселенские бедствия, ни жертвы, ни страдания. Таким образом, либеральная свобода оказалась «свободой свободного погружения в животное состояние» [Геворкян 2005, 76].

Предпосылкой борьбы с разрушительной силой «общелиберальной заразы» в России, по мысли Леонтьева, может стать византийское Православие, а также «великий восточнохристианский союз» с Россией во главе. Восточнохристианские народы ближе к русскому: они еще «не пропитались европеизмом», пагубным для человека. А вот созданию чисто славянского союза препятствует ряд серьезных причин: разнообразные племена славян разделены разными религиями, географическим положением, различиями экономических интересов, сильной верой славянских народов в «гуманизм» западного прогресса. Леонтьев не находит у славянства объединяющей идеи, кроме тяготения к американскому или европейскому эвдемоническому идеалу, но отнюдь не к византийскому [Северикова 2006, 36].

«Леонтьевский анализ сущности эгалитарного и либерального прогресса, сделанный во второй половине XIX в., свое окончательное подтверждение получил в начале XXI столетия», особенно после 1991 г.: «либерализм реальным образом восторжествовал во всем мире и выступил «безальтернативной» моделью для человечества, появились те грозные признаки его упадка, о чем предупреждал из XIX в. Леонтьев»  – так характеризует современное состояние нашего общества А. Р. Геворкян, один из идеологов византизма [Геворкян 2006, 111].

В программу будущего развития России К. Леонтьев включает социалистическую идею, непосредственно связанную с идеей византизма: в их основание  заложена мысль об устройстве общества на принципах братского содружества народов и социальной справедливости. «Социализм – создание будущего»,[i] - утверждает К. Леонтьев, беря в расчет те обстоятельства и «залоги, на которых может зиждиться будущее». Обновление неизбежно, однако здесь трудно предугадать «небывалые формы» социальной организации общества; одно он считает самым важным при всех изменениях: стараться сохранить все ценное, что останется от старого [Леонтьев 1885 I, 13].

Леонтьев называет либеральное устройство общества бессодержательным и самым ненадежным:  он не приемлет так называемую «либеральную свободу» с ее «распущенностью» и беспринципностью, ибо любые высокие понятия либеральное общество легко превращает в орудие всемирного разрушения. Новая социальная организация станет одним из необходимых этапов «русской идеи», поскольку именно на Россию пало «бремя искать истины для всех».   Однако двойственность отношения Леонтьева к социализму прослеживается во всех его высказываниях: социализм «неотвратим, по крайней мере, для некоторой части человечества», но мыслитель не исключает, что это будет «глубокий и отчасти насильственный экономический и бытовой переворот» [Леонтьев 1992, 417].

Новая социальная идея, «в теории уже назрелая, на деле не практикованная», может быть столь «увлекательной», что ее захотят испытать на практике, однако не станет ли она «гибельной потом»? Положительная сторона этой идеи проблематична: она может оказаться всего лишь «воздушным замком», а отрицательная представляет серьезную опасность – выльется в разрушительную, ниспровергающую все старое деятельность: коренные перевороты чаще всего совершаются «путем железа, огня, крови и рыданий!..» [Леонтьев 1992, 494]. Безмерным бедствием может обернуться воплощение в жизнь анархического лозунга «разрушить все прежнее»: разрушители не задумываются, что создание нового … гораздо труднее разрушения – этому учит опыт истории. Но  К. Леонтьев уверен, что только социализм может предохранить от насильственного разрушения «драгоценные человечеству» материальные явления культуры. Социалистические порядки – задача новой социальной организации, обязанной противодействовать и разрушительному анархизму, и индивидуализму, ставшему основной причиной «государственного разложения», поэтому Леонтьев допускает возможность «принудительности» в укреплении строя жизни, хотя для него предпочтительней «сознательная добровольность подчинения» [Леонтьев 1993, 550].

Упрочение новых форм организации жизни возможно только в крепком государстве с сильной, централизованной властью, которая может стать «единственным спасением» общества  от либерального разложения [Леонтьев 1992, 122, 153, 155]. В этом случае лицу, облеченному властью, дается «возможность властвовать беззастенчиво». Смысл выражения «властвовать беззастенчиво», думается, понимать следует не как безграничный деспотизм властного лица, а, напротив, как решительное пресечение им негативных проявлений, злоупотреблений в обществе, требование соблюдения закона – единого для всех граждан.

В создании цельного общества, где царит мир и согласие, доброе взаимодействие между народами, немалая роль принадлежит Церкви. Леонтьев замечает, что «общество наше все больше и больше начинает интересоваться религиозными вопросами» - это свидетельство «в пользу православных чувств в современной нам России» [Леонтьев 2004, 126, 153]. Он твердо убежден, что «социализм еще не значит атеизм», и формирование русской государственности ему видится в союзе государственной и церковной власти. Эту мысль можно назвать своеобразной социалистической утопией  Леонтьева, возлагавшего надежды на русского царя, который «возьмет когда-нибудь в руки социалистическое движение … и с благословения Церкви учредит социалистическую форму жизни» [Леонтьев 1993, 437, 473] – по типу византийской.

Воплощение целей византизма и социализма Леонтьев видит в конкретной практической деятельности по созданию крестьянских общин – это «как начаток социализма» и своеобразная форма демократии, где общественные интересы сливаются с интересами каждого. В основу общины заложена идея соборности – духовного и социального единства России. Социалистические общины, как видно из Деяний апостолов (Новый Завет, 1-28), создавались под знаком Христа, и здесь нельзя не согласиться с мыслью А. В. Луначарского: «…христианство имело социалистический оттенок» [Луначарский 1972, 166], следовательно, социализм и среди религиозных систем занимал определяющее место.

В новом устройстве общества, социалистическом, будет создана и новая культура, в представлении Леонтьева – полная жизненной силы и мощи, многообразия в единстве, пестроты и блеска, национального своеобразия. Но при этом мыслитель высказывал серьезные опасения:  социалистическое устройство жизни может вызвать у новых людей не только разочарование и горечь, но страдания, ибо «история совершается и будет еще долго совершаться среди крови и слез» [Луначарский 1911 2,336]. Единственным объективным мерилом жизни Леонтьев считал не реакцию и не прогресс, а эстетику, гармонию и красоту. Эстетический критерий ему хотелось «приложить» к устройству жизни человеческого общества. Однако «реально-эстетическая гармония» станет осуществляться в жестокой борьбе антагонистических сторон: это даст импульс к творчеству и стремлению к совершенству. Эстетика, «поэзия жизни» должны пронизывать все формы и виды всестороннего развития человека, но при этом не менее важно, чтобы «ум, героизм и все идеальное» не оказалось лишним [Леонтьев 1993, 381].

«Мощным двигателем мысли» Леонтьева, по мнению поэта В. Бородаевского, всегда был дух антитезы. Противоречивость взглядов мыслителя отмечают многие. Леонтьев действительно настолько многообразен, что найти в нем что-то свое могут совершенно разные люди: социалисты и монахи, ницшеанцы и розановцы, даже декаденты [Козырев 2006].

Константина Леонтьева интересовало столько важных и разнообразных проблем, что о некоторых из них хотя бы мельком нельзя не упомянуть [Корольков 1991].

Сто лет назад он разработал идею о цикличности развития народностей, культур, государств и об исторически ограниченном их возрасте,  подтвердив свои мысли многочисленными изысканиями в области культуры и истории.

Исходя из жизненных наблюдений, он предвосхитил появление особой науки, которую назвал «социальной психологией», которая в настоящее время  приобрела официальный статус отрасли научного знания, однако в числе ее создателей имя русского философа – Леонтьева, к сожалению, не значится.

Леонтьев не приемлет идеал всеобщего равенства «лиц, сословий, провинций» и т. д.: такое равенство ведет к утилитаризму, всеобщей анархии, к однообразию идей, помыслов, увлечений – к обезличенности жизни и бесцветности культуры, отрицанию национального своеобразия. Аксиомой его общественной философии было разнообразие во всех сферах бытия и все творческое как истинное проявление прекрасного.

Сопоставляя учения Э. Кабе, Г. Бабефа, П. Прудона, русский философ делает вывод о невиданной форме закрепощения и подавления личности, утверждения в жизни «нового феодализма», нового рабства и гибели культуры.

Леонтьев считает опасным скептическое отношение к религии: христианство веками воспитывало в людях нравственные принципы добра, духовности, патриотические чувства – сегодня о патриотизме вспоминают лишь во время войн.

Он всерьез был обеспокоен вопросом о гармонии человека с природой, об опасности разрушения органической жизни, растительного и животного мира; предупреждал о непредвиденных последствиях экспериментов с «таинственными силами природы» - экологические бедствия через десятки лет станут бедой всего мира (вспомним Чернобыль 1986 г. – самую крупную катастрофу «мирного атома»).

Грядущее человечества при разобщенности науки и политики окажется катастрофически опасным, когда «союзником» науки станет ничем не сдерживаемый своекорыстный капитал, и здесь Леонтьев глубоко прав: «Человек ненасытен, если ему дать свободу» [Леонтьев 1992, 163].

Константина Леонтьева недаром называют пророком: он был мудрым национальным мыслителем, критически усвоившим опыт предшествующих поколений народов разных стран, и глубоким аналитиком современной ему действительности.

Самым важным для него были жизнь и судьба России как великого государства и русского народа как великой, самобытной нации – это понимали не многие. Восприятие его публицистики читателями, тяготевшими к Западу, Леонтьев с чувством иронии характеризует в «Русском обозрении» за июль 1897 г. (см. с. 426): одни считают написанное им всего лишь «остроумным парадоксом», другие – «старческим безумием», для третьих – это «слишком мудрено», а для равнодушного большинства все его предостережения, основанные на умении разглядеть суровую правду жизни, оставались гласом вопиющего в пустыне. «Преждевременный мыслитель» и сам осознавал это: основательность его взглядов и печальные прогнозы подтверждены самой историей.

Сегодня общество стоит перед проблемами, над разрешением которых думал К. Леонтьев, и одна из них по-прежнему осталась первостепенной – это будущее России, но уже с точки зрения нашего времени: Россия должна вернуть утраченное ею былое могущество.

Прозападные либералы-беллетристы в свое время называли Леонтьева «охранителем» - он не считал это оскорблением. Да, охранение необходимо: важно охранять русскую государственность, русскую независимость, русскую культуру, русскую самобытность, русское – сиречь византийское – православие… Но понятие «охранение» Леонтьев воедино связывает с другим понятием – «созидание»: то, что создано историей народа, имеет характер «отличительности», своеобразия и нуждается в особом охранении.

Смысл слова «созидание» - в создании  материального, приобретающего и духовное значение для человека. К. Н. Леонтьев, говоря: «Надо верить в Россию, в ее судьбу…», верил и в силу созидания, которое должно стать программой превращения России в могущественное государство.

Созидание является сутью русской национальной идеи.

Литература

Бердяев 1995 – Бердяев Н. А.  К. Леонтьев – философ реакционной романтики // Pro et contra. Личность и творчество Константина Леонтьева в оценке русских мыслителей и исследователей 1891 – 1917 годов. Антология. Книга I. СПб.: РХГИ, 1995[1].

Геворкян 2005 – Геворкян А. Р. Леонтьев и Ницше // Философские науки. М., 2005. №5

Геворкян 2006 – Геворкян А. Р. Идеи развития и прогресса в учении К. Н. Леонтьева о византизме // Философские науки. М., 2006. №9.

Закржевский 1995 – Закржевский А. К. Воскресший писатель // Pro et contra…

Козырев 2006 – Козырев А. Памяти К. Н. Леонтьева // К единству! М., 2006. №5. Сентябрь-октябрь.

Корольков 1991 – Корольков А. Пророчества Константина Леонтьева. СПб., 1991.

Кочетков 1992 – Кочетков В. Жизнь и судьба неузнанного гения // Записки отшельника. М.: Русская книга, 1992.

Леонтьев 1885 – Леонтьев К.Н.  Восток, Россия и Славянство. Сочинения в двух томах. М., 1885.

Леонтьев 1992 – Леонтьев К.Н.  Византизм и славянство. (и другие работы) // Записки отшельника. М., 1992.

Леонтьев 2003 – Леонтьев К.Н.  Храм и церковь. М., 2003.

Леонтьев 2004 – Леонтьев К.Н.  Записки отшельника. М., 2004.

Луначарский 1911 – Луначарский А.В. Религия и социализм. Сочинения в двух томах. Т. 2. СПб., 1911.

Луначарский 1972 – Луначарский А.В. Введение в историю религии (1925)//А.В. Луначарский об атеизме и религии. М., 1972.

Мережковский 1995 – Мережковский Д. С. Страшное дитя // Pro et contra…

Политидис, Зая, Артемов 2001 – Политидис Х., Зая И., Артемов И. Рыцарь византизма // Третий Рим. Русский альманах. Третий выпуск. М., 2001.

Розанов 1995 – Розанов В. В. О Константине Леонтьеве // Pro et contra…

Северикова 2006 – Северикова Н. М. «Глас вопиющего в пустыне» // М.: Специалист, 2006. №10.

Трубецкой 1995 – Трубецкой С.Н. Разочарованный славянофил // Pro et contra…

Франк 1995 – Франк С. Л. Миросозерцание Константина Леонтьева // Pro et contra…

Фудель 1995 –  Фудель И., свящ. Культурный идеал К. Н. Леонтьева // Pro et contra…